Помоги проекту - поделись книгой:
Иосиф был сыном грузинского сапожника Виссариона Ивановича Джугашвили, выходца из крестьян, человека пьющего и грубого. Мать Иосифа, Екатерина Георгиевна Геладзе, тоже из крестьян, работала прачкой, швеей и кухаркой в состоятельных семьях. Она была женщиной доброй, но твердой, умевшей урезонить пьяницу-мужа, и надолго его пережила — почти на тридцать лет.
С семьей Аллилуевых Джугашвили познакомился в Тифлисе еще в 1903 году. Тогда Иосиф Виссарионович организовал сложную операцию по переправке ручного печатного станка из Тифлиса в Баку, для местной нелегальной типографии. Изготовляли станок рабочие-большевики, среди которых был и брат Ольги Федоренко Иван. Прятали станок на квартире Марии Айхгольц, а перевозкой его руководил С. Я. Аллилуев.
В 1905 году Сергею Яковлевичу за революционную деятельность запретили жить на Кавказе, а в 1907-м ему удалось перебраться в Петербург. Там знакомство с Иосифом Джугашвили, превратившимся в Сталина, продолжилось. В 1912 году только что бежавший из нарымской ссылки Иосиф Виссарионович на квартире Аллилуевых на Самп-сониевском проспекте познакомился с дочерью Сергея Яковлевича Надеждой, которой в ту пору было только одиннадцать лет. История умалчивает, когда именно между ними вспыхнула любовь — тогда же или уже по возвращении Сталина в Петербург в 17-м году, после освобождения из туруханской ссылки. Семейное предание Аллилуевых гласит, будто Ленин сватал за Сталина свою сестру Марию Ильиничну. «Коба» встретил это предложение с улыбкой и сообщил Ильичу, что только что женился на Надежде Аллилуевой. Ленин, хорошо знавший эту семью (в июле 17-го ему несколько дней пришлось скрываться на квартире Сергея Яковлевича), рассмеялся и одобрил сталинский выбор.
Почему Надежда влюбилась в человека старше ее на двадцать с лишним лет? Тут сыграл свою роль культ профессиональных революционеров, поддерживавшийся в семье Аллилуевых. Один из руководителей большевиков, не раз бежавший из ссылок, был окружен в глазах семнадцатилетней девушки романтическим ореолом. Потом ореол исчез, начались будни. Выяснилось, что у обоих очень сильные характеры, и ни один не хотел уступать. Отсюда — постоянные ссоры.
Вот как описывала Надежду Аллилуеву бывший секретарь Совнаркома Лидия Фотиева в беседе с писателем Александром Беком: «Красивая она была, очень красивая. Грузинские глаза (дед грузин), почти всегда красивая, но иногда неинтересная. Вдруг проступало что-то грубое. Сталин с ней бывал очень груб».
Портрет Надежды оставила нам и ее дочь Светлана: «Мама родилась в Баку, и ее детство прошло на Кавказе. Южная ее внешность иногда заставляла тех, кто плохо знает Грузию, принимать ее за грузинку. На самом деле такими бывают болгарки, гречанки, украинки — с правильным овалом лица, черными бровями, чуть вздернутым носом, смуглой кожей и мягкими карими глазами в черных прямых ресницах. Правда, у мамы к этому облику было добавлено что-то от цыган — какая-то восточная томность, печальные глаза и длинные суховатые пальцы. Она очень любила кутаться в шали, ей это шло; на ней естественно выглядело бы и индийское сари».
Словом, Надежда была настоящая восточная красавица, и не удивительно, что Сталин ее полюбил. Сам же Коба отличался довольно неказистой внешностью: рябой, низкорослый, с высохшей левой рукой. Однако романтический ореол, которым был окружен в глазах юной Нади бывалый революционер, искупал все недостатки ее избранника. Но со временем ореол стал блекнуть.
Брак Надежды и Иосифа был зарегистрирован 24 марта 1919 года. Но, по утверждению их дочери Светланы Аллилуевой, родители поженились еще весной 18-го, в самый канун переезда Совнаркома, где Сталин возглавлял наркомат по делам национальностей, из Петрограда в Москву. Для того времени такой разрыв между фактическим началом семейной жизни и официальным оформлением супружеских отношений был делом обычным. Многие десятилетиями жили в незарегистрированном браке. Например, маршал Г. К. Жуков свой первый брак не узаконивал более тридцати лет. Так что Иосиф с Надеждой, прожившие вместе без заветного штампа в паспорте всего год, выглядели даже немного старомодно.
Иосиф хотел, чтобы у Надежды родилась девочка. Когда на свет появился Василий, отец был огорчен. По свидетельству Фотиевой, тогда «Сталин перестал с Надей разговаривать… Не разговаривал целый месяц. Она решила уйти от него, переселиться к отцу. Произошло наконец объяснение. Сталин сказал, что обижен на нее за то, что она говорит ему «вы». После этого и она перешла на «ты». И помирились». Но окончательно Иосиф успокоился только через пять лет, когда родилась Светлана.
По утверждению племянника Надежды Владимира Аллилуева, ее ссора с Иосифом произошла еще до рождения Василия. В результате «перед родами Надежда ушла из дома, и никто не знал, где она находится. Родился Василий в каком-то родильном доме на окраине Москвы».
В том, что Иосиф со второй женой часто ссорились, сыграл свою роль и характер Надежды. Ее дочь Светлана вспоминает: «Мама была очень скрытной и самолюбивой. Она не любила признаваться, что ей плохо. Не любила обсуждать свои личные дела». К несчастью, теми же качествами обладал и Иосиф Сталин. А когда у обоих супругов такие характеры, конфликты в семье становятся неизбежными.
По свидетельству Фотиевой, Сталин загружал жену разными делами, диктовал ей свои статьи: «Она и его гостей должна была принимать, и работала машинисткой в секретариате Ленина. Однажды пришла и, взволнованная, сказала, что уходит с работы. Так он ей велел. Не оставалось у нее времени для него. Я пошла к Владимиру Ильичу и рассказала. Владимир Ильич сказал: «Если завтра не выйдет на работу, сообщите мне, я с ним поговорю».
Однако она вышла. Я сказала об этом Владимиру Ильичу. Он произнес: «Азиат».
Возможно, перед нами очередная красивая легенда о «добром» Ленине и «злом» Сталине. В действительности в 1921 году в связи с рождением сына Надежда ушла с работы и «за пассивность» в декабре того же года в рамках чистки была исключена из партии. Несмотря на заступничество Ленина, ошибку исправили и восстановили жену Сталина в партии только в 1924 году. Хотя Владимир Ильич 20 декабря 1921 года написал руководителям Центральной Контрольной Комиссии П. А. Залуцкому и А. А. Сольцу целое письмо в защиту Надежды Аллилуевой: «До меня дошло известие об исключении из партии Надежды Сергеевны Аллилуевой. Лично я наблюдал ее работу как секретарши в Управлении делами СНК, т. е. мне очень близко. Считаю, однако, необходимым указать, что всю семью Аллилуевых, т. е. отца, мать и двоих дочерей, я знаю с периода до Октябрьской революции. В частности, во время июльских дней, когда мне и Зиновьеву приходилось прятаться, и опасность была очень велика, меня прятала именно эта семья, и все четверо, пользуясь полным доверием тогдашних большевиков-партийцев, не только прятали нас обоих, но и оказывали целый ряд конспиративных услуг, без которых нам бы не удалось уйти от ищеек Керенского. Очень может быть, что, ввиду молодости Надежды Сергеевны Аллилуевой, это обстоятельство осталось неизвестным комиссии. Я не знаю также, имела ли возможность комиссия при рассмотрении дела о Надежде Сергеевне Аллилуевой сопоставить сведения об ее отце, который работал в разнообразных функциях по содействию партии (наверное, понять этот канцелярский оборот даже таким опытным бюрократам, как Сольц и Залуцкий, было непросто. —
Однако «комиссия по очистке» почти три года изучала дело Надежды, прежде чем согласилась его пересмотреть. Показательно, что до сих пор не обнаружено никаких документов, где Сталин заступался бы за жену в связи с ее исключением из партии. Может быть, Иосифа устраивало, чтобы Надежда была беспартийной, не пропадала целыми днями в Совнаркоме, а сидела дома, занималась детьми и выполняла функции его личного секретаря. Однако Надежда все же вернулась на службу в Совнарком, а позднее поступила учиться в Промышленную академию.
Сначала Вася, как и всякий младенец, только умилял родителей. Правда, оба сына Сталина с детства отличались слабым здоровьем. О Васе и о старшем сыне Сталина Якове Надежда писала свекрови 8 октября 1922 года: «Яша уже давно ходит в школу, занимается он ничего, хотя ему трудно одному, а Иосиф нанимать ему учительницу запретил, поэтому ему заниматься трудно, чувствует он себя ничего, но часто простужается и кашляет, ведь у него слабый организм, он также просил послать своей дорогой бабушке привет.
Васенька в Москве чувствует себя совсем иначе, чем на Кавказе, он стал совсем здоровый, ни разу не болел и кушать стал лучше, уже кушает котлетку мясную, кашку и кисели; говорить он еще не научился, но так просто кое-что лепечет. Он так привык ко мне на Кавказе (там они побывали весной 22-го; сообщая матери о приезде Надежды.
Иосиф просил: «Эта женщина — моя жена. Постарайся не дать ее в обиду». —
В 25-м году Надежда порадовала свекровь тем, что Васенька здоров, очень вырос и «стал очень хорошим мальчиком». Она была уже беременна вторым ребенком. Надежда не очень хотела этой беременности. 11 января 1926 года она признавалась в письме Марии Анисимовне Сванидзе, свояченице Иосифа: «Я очень жалею, что связала себя опять новыми семейными узами. В наше время это не очень легко, так как вообще страшно много новых предрассудков, и если ты не работаешь, то уже, конечно^ «баба», хотя, может быть, не делаешь этого потому, что считаешь работу без квалификации просто не оправдывающей себя интересом к ней. А теперь, особенно когда я займусь семьей, думать о квалификации не приходится. Я Вам, дорогая Маруся, очень советую за границей (М. А. Сванидзе вместе с мужем, Александром Семеновичем Сванидзе, работала тогда в советском торгпредстве в Берлине. —
Чувствуется, что Надежду Сергеевну ее прежняя секретарская работа тяготила и она искала себе более творческого занятия. Потому и поступила впоследствии в Промышленную академию. Но, в полном соответствии с духом времени, жена Сталина для женщины — члена партии главным считала работу, а не семью. Детям надо уделять лишь то время, которое остается после учебы или службы. Поэтому Василий с ранних лет был предоставлен попечению нянек и гувернанток. Это не могло не отразиться на его воспитании самым негативным образом.
А 14 апреля 1926 года Надежда Сергеевна сообщила «дорогой маме Кэкэ» о прибавлении в семействе: «Недавно я родила Вам внучку, очень хорошую девочку, которую звать Светланой. Родилась она 28/II в 3 часа ночи… Васенька стал совсем большим мальчиком, он эту зиму очень часто болел и поэтому чувствует себя немного слабо. Он вырос и стал очень самостоятельным человечком». Это в пять-то лет! Чего-чего, а самостоятельности и характера Василию было не занимать всю жизнь.
Светлана Аллилуева со слов своей тети Анны Сергеевны приводит рассказ о крупной ссоре, вспыхнувшей между отцом и матерью вскоре после ее рождения: «Анна Сергеевна всегда говорит, что мама была «великомученицей», что отец был для нее слишком резким, грубым и невнимательным, что это страшно раздражало маму, очень любившую его. Как-то еще в 1926 году, когда мне было полгода, родители рассорились, и мама, забрав меня, брата и няню, уехала в Ленинград к дедушке, чтобы больше не возвращаться. Она намеревалась начать там работать и постепенно создать себе самостоятельную жизнь. Ссора вышла из-за грубости отца, повод был невелик, но, очевидно, это было уже давнее, накопившееся раздражение. Однако обида прошла. Няня моя рассказывала мне, что отец позвонил из Москвы и хотел приехать «мириться» и забрать всех домой. Но мама ответила в телефон, не без злого остроумия: «Зачем тебе ехать, это будет слишком дорого стоить государству! Я приеду сама». И все возвратились домой…»
Конфликт как будто был исчерпан, и 24 декабря 1926 года Надежда Аллилуева вновь написала Екатерине Джугашвили довольно спокойное письмо о детях: «Яша учится, готовится дома к высшему учебному заведению, что из этого выйдет, пока не знаю, так как на ученье он ленив и не совсем способен. Но посмотрим, может быть, что-либо выйдет, с ним занимается учитель ежедневно. Вася уже грамотный, сейчас он болен, у него грипп, а как поправится, то вместе со своей карточкой пришлет письмо, самим написанное».
Ленью Василий был весь в старшего брата, но зато, кажется, не без способностей. Его сестра Светлана вспоминала, как позднее радовался отец, что начальники называют генерала Василия Сталина «очень способным» (интересно, нашелся бы в Советской армии хоть один генерал или маршал, который рискнул бы заявить Иосифу Виссарионовичу, что его сын — дурак?).
24 февраля 1927 года Надежда сообщала свекрови: «Яша это лето, очевидно, опять поедет на Кавказ, и тогда Вы увидите, какой он стал большой и как он похож на Иосифа. Светланочка тоже похожа на него (а вот Василий на отца внешне походил мало. —
Надо сказать, что Василий и дальше ревновал к отцовской любимице «Сетанке», как ласково звали Светлану в семье. И сама Надежда в письме свекрови от 12 марта 31-го года отмечала: «Светланочке 5 исполнилось 28.11.31 г. С ней в большой дружбе отец, пока что девочка ничего, увидим, что будет дальше». Василий чувствовал, что отец больше всех любит Светлану, и это его немного задевало. А уж что любимая дочь вождя когда-нибудь станет невозвращенкой и «выберет свободу» в Америке, ни сам Иосиф Виссарионович, ни его жена и в страшном сне себе не могли вообразить.
Беззаботное детство кончилось после того, как Вася поступил в школу. Желания учиться у него явно не оказалось. Послушанием сын Сталина тоже не отличался. Однако, по воспоминаниям одноклассников, дрался Василий только с теми, кто был старше его. Никогда не обижал тех, кто меньше и слабее.
Как я уже говорил, у Надежды с Иосифом жизнь не заладилась с самого начала. Уже через несколько месяцев совместной жизни начались ссоры. Но Иосиф Надежду любил. Любил и детей от второго брака — сына Василия и дочь Светлану, появившуюся на свет в 1926 году. Тогда старшему сыну Якову, от первой жены, Екатерины Семеновны Сванидзе, было уже девятнадцать лет. Он принадлежал к другому поколению, чем сводные брат и сестра. И частенько вызывал гнев отца. 9 апреля 1928 года Иосиф писал Надежде: «Передай Яше от меня, что он поступил как хулиган и шантажист, с которым у меня нет и не может быть больше ничего общего. Пусть живет, где хочет и с кем хочет». Речь здесь шла о предпринятой Яковом попытке самоубийства после того, как умерла его новорожденная дочь и распался его первый брак. Утешения мачехи не помогали. Надежда никак не могла сгладить постоянные конфликты мужа со старшим сыном.
Светлана Аллилуева утверждает, что Яков очень хорошо относился к ее матери, так же, как и она к нему: «Старший брат мой Яша был моложе мамы только на семь лет. Она очень нежно к нему относилась, заботилась о нем, утешала его в первом неудачном браке, когда родилась дочка и вскоре умерла. Мама очень огорчилась и старалась сделать жизнь Яши возможно более сносной, но это было вряд ли возможно, так как отец был недоволен его переездом в Москву (на этом настоял дядя Алеша Сванидзе), недоволен его первой женитьбой, его учебой, его характером — словом, всем.
Должно быть, на маму произвела очень тягостное впечатление попытка Яши покончить с собой. Доведенный до отчаяния отношением отца, совсем не помогавшего ему, Яша выстрелил в себя у нас в кухне, на квартире в Кремле. Он, к счастью, только ранил себя, — пуля прошла навылет. Но отец нашел в этом повод для насмешек: «Ха, не попал!» — любил он поиздеваться. Мама была потрясена. И этот выстрел, должно быть, запал ей в сердце надолго и отозвался в нем…
Яша очень любил и уважал мою маму, любил меня, любил маминых родителей. Дедушка и бабушка опекали его как могли, и он уехал потом в Ленинград и жил там на квартире у дедушки, Сергея Яковлевича».
Несмотря на кажущуюся душевную хрупкость, выразившуюся в попытке покончить с собой, Яков Джугашвили обладал твердой волей и имел мужество перечить отцу, оба раза женившись против его воли. А Иосиф Сталин терпеть не мог, если кто-нибудь ему не подчинялся, тем более — старший сын. Отсюда — нараставшее отчуждение между Яковом и отцом, остановить которое Надежда Сергеевна оказалась не в состоянии.
Вот Василий отцу никогда не перечил, обещал все его требования выполнить, исправиться, взяться за ум. Правда, обещаний, как правило, не выполнял. Сталин гневался, но все же продолжал любить младшего сына. Чувствовал, что тот против него никогда не пойдет, перечить в серьезных вопросах не будет. Потому и прощал многие шалости и постепенно двигал все выше и выше по ступенькам военной иерархии.
По словам двоюродного брата Василия Сталина Владимира Аллилуева, «семья Аллилуевых сердечно приняла Якова, полюбив его за искренность, доброту, спокойный и уравновешенный характер». Однако отец не одобрял женитьбы старшего сына на Ольге Голышевой, считая, что ему еще рано жениться. Заработать на жизнь двадцатилетний Яков еще не мог, и Иосиф Виссарионович подозревал, что молодые рассчитывают сесть на шею высокопоставленному родителю.
То, что Сталин не слишком тепло относился к, старшему сыну, подтверждает и М. А. Сванидзе. 28 декабря 1934 года она отметила в дневнике, как Иосиф Виссарионович «остроумно и метко высмеивал стяжание Марико и Сашико (сестер своей первой жены, Е. С. Сванидзе. —
А Надежда Аллилуева относилась к Якову очень по-доброму.
Хотя, надо признать, Яков порой огорчал мачеху своим поведением, и в частности нежеланием учиться и как-то устраивать собственную жизнь. 11 января 1926 года Надежда Аллилуева в письме Марии Анисимовне Сванидзе хвалила ее сына Толю: «Молодец мальчик», но тут же оговаривалась: «Про Яшу этого сказать никак не могу, я уже потеряла всякую надежду, что он когда-либо сможет взяться за ум. Полное отсутствие всякого интереса и всякой цели. Так, что-то необъяснимое. Очень жаль и очень неприятно за Иосифа, его это (при общих разговорах с товарищами) иногда очень задевает. Но что же делать. Особенно характерно, что Толя в Германии все-таки твердо держится, где гораздо легче оторваться». И Яков, и позднее Василий с успехом отрывались и в Москве, и в подмосковном Зубалове. Детям Сталина море было по колено!
К мачехе Яков относился далеко не так тепло, как она к нему. М. А. Сванидзе 9 мая 1935 года записала в дневнике свою беседу со Сталиным о старшем сыне: «Заговорили о Яше. Тут Иосиф опять вспомнил его отвратительное отношение к нашей Надюше, вновь его женитьбу, все его ошибки, его покушение на жизнь, и тут Иосиф сказал: «Как это Надя, так осуждавшая Яшу за этот его поступок, могла сама застрелиться. Очень она плохо сделала, она искалечила меня». Сашико вставила реплику — как она могла оставить двух детей — «Что дети, они ее забыли через несколько дней, а меня она искалечила на всю жизнь. Выпьем за Надю!» — сказал Иосиф. И мы пили за здоровье дорогой Нади, так жестоко нас покинувшей».
В этих сталинских словах — весь эгоцентризм «великого кормчего». Главным пострадавшим от самоубийства Надежды Сергеевны он считал себя, а к переживаниям детей относился с явным пренебрежением.
Мария Анисимовна, недолюбливавшая сестер мужа, 28 июня 1935 года с удовольствием записала: «Иосиф… в конце концов послал Сашико к черту: «Я знаю, она оказывала услуги мне и некоторым старым большевикам, правда, тут же нас попрекая куском, но все же она добрая женщина, я и решил ей отплатить, но она вздумала на меня обижаться, пишет письма по всякому поводу и вообще требует, чтобы я ею занимался. Мне некогда собою заняться, я женою совсем не занимался. Она всегда была обижена, так стану я ей заниматься и т. д.». Сталин в данном случае как бы бравировал собственной неустроенностью: вот посмотрите, буквально горю на работе, собой некогда заняться, а тут еще лезут со всякими малозначительными просьбами. На Надю и на детей у него никогда не находилось времени, что самым дурным образом сказалось на их воспитании. Впрочем, еще очень большой вопрос, какими бы выросли Яков и Василий, если бы отец более плотно занимался ими. Не привил ли бы Иосиф Виссарионович сыновьям жестокость и уважение к макиавеллиевскому принципу: цель оправдывает средства? А так сыновья выросли избалованными, не умеющими в нужный момент собраться, сосредоточиться на каком-нибудь одном деле, зато без присущих отцу палаческих наклонностей.
И от младшего брата Яков Джугашвили был далек. Сын первой жены Сталина, Екатерины Семеновны Сванидзе, умершей от тифа, когда ему было всего несколько месяцев, Яков сознавал себя грузином. Русский был для него неродным языком, и он до конца жизни говорил на нем не совсем правильно и с сильным грузинским акцентом. Светлана Аллилуева утверждает, что отец в Москве фактически считал себя в первую очередь русским, а не грузином: «Вообще… грузинское не культивировалось у нас в доме, — отец совершенно обрусел. Да и вообще в те годы «национальный вопрос» как-то не волновал людей, — больше интересовались общечеловеческими качествами. Брат мой Василий как-то сказал мне: «А знаешь, наш отец раньше был грузином». Мне было лет шесть, и я не знала, что это такое — быть грузином, и он пояснил: «Они ходили в черкесках и резали всех кинжалами». Вот и все, что мы знали тогда о своих национальных корнях. Отец безумно сердился, когда приезжали товарищи из Грузии и, как это принято — без этого грузинам невозможно! — привозили с собой щедрые дары: вино, виноград, фрукты. Все это присылалось к нам в дом и, под проклятия отца, отсылалось обратно, причем вина падала на «русскую жену» — маму… А мама сама выросла и родилась на Кавказе и любила Грузию и знала ее прекрасно, но, действительно, в те времена как-то не поощрялась вся эта «щедрость» за казенный счет…
Я говорю, конечно, о том времени, которое сама помню, т. е. примерно о 1929–1933 годах, когда у нас в доме был наконец создан мамой некоторый порядок, в пределах тех скромных лимитов, которые разрешались в те годы партийным работникам. До этих лет мама вообще сама вела хозяйство, получала какие-то пайки и карточки, и ни о какой прислуге не могло быть речи. Во всяком случае, важно то, что в доме был нормальный быт, которым руководила хозяйка дома…
Примерно так же жила тогда вся «советская верхушка». К роскоши, к приобретательству никто не стремился. Стремились дать образование детям, нанимали хороших гувернанток и нянек («от старого времени»), а жены все работали, старались побольше читать. В моду только входил спорт — играли в теннис, заводили теннисные и крокетные площадки на дачах. Женщины не увлекались тряпками и косметикой, — они были и без этого красивы и привлекательны».
Действительно, быт сталинского семейства был весьма скромен. Ведь Иосиф Виссарионович любил власть, а не роскошь. До войны он ходил в одной и той же потертой солдатской шинели. В ходе войны сменил ее на маршальскую, да так и проходил в ней до самой смерти. Когда генералиссимуса клали в гроб, то охранники с удивлением обнаружили, что обшлага шинели и мундира протерлись до неприличия. Одно и то же пальто Иосиф Виссарионович носил лет пятнадцать, а единственная шуба на беличьей подкладке, крытая оленьим мехом, служила ему еще со времен Гражданской войны.
Жена и дети Сталина тоже не могли похвастать богатым гардеробом, но, как и глава семьи, нисколько не жалели об этом. Надежда довольствовалась всего несколькими скромными платьями. Светлана свидетельствует: «Мама сама была предельно скромна в своих жизненных запросах; только в последние годы ее жизни Павлуша, работавший в полпредстве в Берлине, прислал ей несколько хороших платьев, делавших ее совершенно неотразимой… А обычно она ходила в скромнейших тряпочках домашнего изготовления, только изредка «лучшее» платье шила портниха, но все равно она и так выглядела прекрасной». Василий, пока служил в армии, носил только военную форму и не имел штатской одежды. Никакими предметами роскоши дети Сталина не владели, довольствовались непритязательной казенной обстановкой кремлевской квартиры и дачи в Зубалове. Тогда среди партийной верхушки была мода не на красивые вещи, а на коммунистические идеалы. Эта мода стала постепенно сходить на нет при Хрущеве, после краха попытки построить коммунизм за двадцать лет, и окончательно исчезла во времена Брежнева. Василий до этих времен не дожил и умер с верой в правоту отца и в возможность построения светлого коммунистического будущего.
Василий, в отличие от Якова, всегда считал себя русским, а не грузином. И характерами они с братом были несхожи и потому часто ссорились. Светлана была очень удивлена, когда Яков поступил в Артиллерийскую академию, сделался профессиональным военным. Видно, не знала, что это было сделано по настоятельной рекомендации отца. Яша, по ее словам, «был глубоко мирный человек — мягкий, немного медлительный, очень спокойный, но внутренне твердый и убежденный. Он был похож на отца миндалевидным, кавказским разрезом глаз, и больше ничем (наверное, убежденность и твердость у Якова тоже были от отца — ведь этих качеств Иосифу Виссарионовичу было не занимать. —
Я видела лишь раз или два, что он может и взорваться — внутренний жар был в нем; это происходило всегда из-за Василия, из-за привычки последнего сквернословить в моем присутствии и вообще при женщинах и при ком угодно. Яша этого не выдерживал, набрасывался на Василия как лев, и начиналась рукопашная».
Василий был способнее Якова, но трудолюбием и усердием не отличался. Да и характер у него был по-настоящему взрывной. Вот и ссорились братья постоянно. Играло свою роль и то, что они принадлежали к разным поколениям и разным культурам. Яков долго воспитывался в Грузии, и Россия во многом оставалась для него чужой страной. По словам Светланы, «Яша жил в Тбилиси довольно долго. Его воспитывала тетка, сестра его матери, Александра Семеновна. Потом юношей, по настоянию своего дяди Алеши Сванидзе, он приехал в Москву, чтобы учиться. Отец встретил его неприветливо, а мама старалась его опекать. Вообще говоря, жизнь в Кремле в одной квартире с нами и учеба на русском языке, трудно дававшемся ему вначале, — все это было совсем не для него. Оставшись в Грузии, он, наверное, жил бы спокойнее и лучше, как и его двоюродные братья.
Яша всегда чувствовал себя возле отца каким-то пасынком, — но не возле моей мамы, которую он очень любил. Первый брак принес ему трагедию. Отец не желал слышать о браке, не хотел ему помогать и вообще вел себя как самодур».
Иосиф Виссарионович родню своей первой жены не любил и в ходе великой чистки 1937–1938 годов истребил род Сванидзе почти под корень. Может быть, советскому диктатору не нравилось, что эти его родственники тесно связаны с Грузией, тогда как он уже старался забыть о своем грузинском происхождении. Аллилуевым в этом отношении повезло гораздо больше. По крайней мере, ни один из них не был казнен. Расстреляли только мужа Анны Сергеевны, Станислава Францевича Реденса, но не из-за свойства с Иосифом Виссарионовичем, а, скорее, по должности. Реденс был видным чекистом и погиб в ходе очередной «смены караула» в органах, затеянной Берией. Сталин тогда решил не вмешиваться и не стал спасать свояка, отношения с которым к 38-му году уже сильно испортились. Жена Реденса отделалась шестью годами тюрем и лагерей. Детей от второго брака Иосиф Виссарионович любил гораздо больше, чем Якова. Василий же, к несчастью, унаследовал от отца некоторые худшие черты, в том числе самодурство.
Когда Васе было чуть больше двух лет, он понес первую потерю. Надежда так рассказала об этом в письме Екатерине Георгиевне 1 мая 1923 года: «Иосиф здоров, работает очень много и поэтому устал, но летом он будет отдыхать и тогда опять поправится. У него иногда болит нога и рука (это ревматизм), но сейчас опять легче. Яша учится, бегает, иногда меня не слушается, но, в общем, он очень хороший мальчик, только лентяйничает и поэтому не очень хорошо учится, он стал очень большой, совсем как Иосиф, только голова у него, к сожалению, не такая. Васенька за зиму очень поправился и стал очень большим мальчиком, очень упрямый и непослушный, из-за чего я с ним очень часто ссорюсь (как видно, Василий Иосифович свой характер проявлял с младенчества.
Капризы двухлетнего бутуза не очень волновали мать. В этом возрасте все младенцы капризны, особенно мальчики. Хотя Вася, как кажется, уже пережил первую трагедию: гибель любимых кроликов. Не знал, бедняга, сколько еще неприятностей его ждет в жизни.
Распространено мнение, что на детях великих людей природа отдыхает. Не знаю, справедливо ли оно, но и Яков, и Василий в самом деле значительно уступали отцу по волевым качествам и не обладали столь изощренным умом, как Иосиф Виссарионович. Про Василия, правда, потом говорили, что он наделен большими способностями, но был с детства слишком избалован, а учителя опасались быть слишком требовательными к сыну вождя.
Отец и мать Василия были люди очень занятые и нередко отдавали сына в детский дом — некогда было следить за ним. Сводный брат Василия Сталина Артем Сергеев вспоминал: «В детском доме по адресу Малая Никитская, 6, мы пробыли с 1923 по 1927 год. Там беспризорники жили. Вот нас двоих в эту самую компанию…» О детдоме Надежда Сергеевна свекрови ничего не писала.
Иосиф Виссарионович в письмах жене не забывал и Василия. Вот что сообщал он 2 июля 1930 года: «Бываю иногда за городом. Ребята здоровы. Мне не очень нравится учительница. Она все бегает по окрестностям дачи и заставляет бегать Ваську и Томика (приемного сына Сталина Артема, сына известного большевика Федора Андреевича Сергеева, по кличке Артем, погибшего в 21-м году. —
В письме от 8 сентября 1930 года Иосиф поинтересовался у жены: «Как дело с Васькой, с Сатанкой?» (интересно, это просто описка или Сталин шутливо сравнил свою бойкую дочку с сатаной?). Надежда отвечала 12 сентября: «Всех нас в Москве развлек прилет Цеппелина (10 сентября 1930 года состоялся демонстрационный полет крупнейшего в мире дирижабля «Граф Цеппелин». —
К 1930 году относится и первое из сохранившихся писем Васи к отцу: «Здравствуй, папа!
Как поживаешь? Я живу хорошо: хожу в школу, катаюсь на велосипеде, занимаюсь по ручному труду и гуляю.
Я завел породистых рыбок — вуалехвосток и гуппи, которые вывели маленьких. Этим рыбкам нужна теплая вода.
Мама давала нам летом аппарат, которым мы сделали очень много снимков.
У нас в Москве очень плохая погода, идут дожди и очень грязно и холодно. До свидания.
Обычные детские радости — аквариум, велосипед, фотография. Сын вождя тут не отличался от миллионов менее благополучных сверстников.
29 сентября 31-го Сталин просил жену поцеловать за не-то «Васю и Сетанку» и подчеркивал, что они — «хорошие ребята». Не знал, что еще предстоит пережить им при жизни отца и особенно после его смерти.
Надежда, занятая учебой в Промышленной академии, не могла уделять детям достаточно внимания. Да и отношения с мужем становились все более неровными. Как утверждает Владимир Аллилуев, «после замужества круг близких людей Надежды как-то неожиданно оборвался… Рядом с ней самым близким человеком оказался муж, но он был намного старше, и, главное, его все больше и больше отбирала у нее работа, он практически уже не принадлежал себе самому и внимания молодой жене мог уделять все меньше и меньше. Надежда разумом понимала все, но чувства бунтовали. Конфликт между этими по-своему любившими друг друга людьми развивался то приливами, то отливами, то замирал, то разгорался, что и привело наконец к трагической развязке. Видимо, она принадлежала к такому типу женщин, которые были максималистами в любви. Логично предположить, что Надежда очень любила Сталина, и это чувство было настолько сильным, всепоглощающим, что не оставляло даже места для любви к детям. К тому же ее постоянно снедало чувство ревности (мне в семье многие говорили, что Надежда была очень ревнивой), а «доброхотов» из числа ее окружения хватало, чтобы это чувство подогревалось».
Дочь Светлана также отмечает, что отношения родителей постепенно ухудшались, хотя, каждый по-своему, они любили друг друга: «Мамина сестра Анна Сергеевна говорила мне… что в последние годы своей жизни маме все чаще приходило в голову — уйти от отца…
Анна Сергеевна говорит, что в самые последние недели, когда мама заканчивала академию, у нее был план уехать к сестре в Харьков, — где работал Реденс в украинской ЧК, — чтобы устроиться по своей специальности и жить там. Анна Сергеевна все время повторяет, что у мамы это было настойчивой мыслью, что ей очень хотелось освободиться от своего «высокого положения», которое ее только угнетало. Это очень похоже на истину…
Все дело было в том, что у мамы было свое понимание жизни, которое она упорно отстаивала. Компромисс был не в ее характере. Она принадлежала сама к молодому поколению революции — к тем энтузиастам-труженикам первых пятилеток, которые были убежденными строителями новой жизни, сами были новыми людьми и свято верили в свои новые идеалы человека, освобожденного революцией от мещанства и от всех прежних пороков. Мама верила во все это со всей силой революционного идеализма, и вокруг нее было тогда очень много людей, подтверждающих своим поведением ее веру. И среди всех самым высоким идеалом нового человека показался ей некогда отец. Таким он был в глазах юной гимназистки, — только что вернувшейся из Сибири «несгибаемый революционер», друг ее родителей. Таким он был для нее долго, но не всегда…
И я думаю, что именно потому, что она была женщиной умной и внутренне бесконечно правдивой, она своим сердцем поняла в конце концов, что отец — не тот новый человек, каким он ей казался в юности, и ее постигло здесь страшное, опустошающее разочарование (вот для Василия Иосиф Виссарионович навсегда остался идеалом, хотя к концу жизни сын готов был признать, что отец допускал ошибки. —
Моя няня говорила мне, что последнее время перед смертью мама была необыкновенно грустной, раздражительной. К ней приехала в гости ее гимназическая подруга, они сидели и разговаривали в моей детской комнате (там всегда была «мамина гостиная»), и няня слышала, как мама все повторяла, что «все надоело», «все опостылело», «ничего не радует»; а приятельница ее спрашивала: «Ну а дети, дети?» — «Все, и дети», — повторяла мама. И няня моя поняла, что, раз так, значит, действительно, ей надоела жизнь… Но и няне моей, как и всем другим, в голову не могло прийти предположение, что она сможет через несколько дней наложить на себя руки…
Ей, с ее некрепкими нервами, совершенно нельзя было пить вино; оно действовало на нее дурно, поэтому она не любила и боялась, когда пьют другие. Отец как-то рассказывал мне, как ей сделалось плохо после вечеринки в Академии, — она вернулась домой совсем больная оттого, что выпила немного и ей стало сводить судорогой руки. Он уложил ее, утешал, и она сказала: «А ты все-таки немножко любишь меня!..» Это он сам рассказывал мне уже после войны, — в последние годы он все чаще и чаще возвращался мыслью к маме и все искал «виновных» в ее смерти.
Мое последнее свидание с ней было чуть ли не накануне ее смерти, во всяком случае, за один-два дня. Она позвала меня в свою комнату, усадила на свою любимую тахту… и долго внушала, какой я должна быть и как должна себя вести. «Не пей вина! — говорила она, — никогда не пей вина!» Это были отголоски ее вечного спора с отцом, по кавказской привычке всегда дававшим детям пить хорошее виноградное вино. В ее глазах это было началом, которое не приведет к добру. Наверное, она была права, — брата моего Василия впоследствии погубил алкоголизм…
«Ты все-таки немножко любишь меня!» — сказала она отцу, которого она сама продолжала любить, несмотря ни на что… Она любила его со всей силой цельной натуры однолюба, как ни восставал ее разум, — сердце было покорено однажды, раз и навсегда. К тому же мама была хорошей семьянинкой, для нее слишком много значили муж, дом, дети и ее собственный долг перед ними. Поэтому… вряд ли она смогла бы уйти от отца, хотя у нее не раз возникала такая мысль».
Представим на мгновение, что в 1926 году Надежда Аллилуева осуществила бы свое намерение и навсегда рассталась с Иосифом Сталиным, забрав с собой детей. Как сложилась бы в этом случае ее судьба и судьба Василия? Думаю, что гораздо счастливее, чем произошло в действительности. Надежда Сергеевна вряд ли покончила бы с собой, а тихо трудилась бы на какой-нибудь скромной должности в Ленинграде или Харькове, в обкоме или на каком-нибудь заводе. Если бы ее миновали жернова репрессий, то в хрущевское время Надежда Аллилуева пользовалась бы уважением как старый член партии и, кто знает, могла даже написать мемуары с критикой Сталина. Василий же, по всей вероятности, воспитывался бы тогда в более благоприятных условиях и не был бы развращен «дядьками» и «бабками» из охраны и обслуги, откровенным подхалимажем со стороны окружающих. Вполне возможно, что младший сын Сталина сделался бы настоящим асом истребительной авиации и, если бы уцелел в пекле Великой Отечественной войны, то стал бы Героем Советского Союза, боевым авиационным генералом, не подвергся бы опале после смерти отца, а по достижении пенсионного возраста тихо ушел бы в отставку генерал-лейтенантом, а то и генерал-полковником. Примерно так сложилась в реальной жизни судьба приемного сына Иосифа Сталина Артема Сергеева. Он, правда, был не летчиком, а артиллеристом и звезду Героя так и не получил, зато благополучно дослужился до генеральской пенсии.
Не исключено, что, уйди Надежда от Иосифа, судьба Василия была бы куда более ординарной, не столь яркой. Ведь того же Артема Федоровича Сергеева сегодня вспоминают нечасто, а большинство вплоть до последнего времени и не подозревало о существовании у Иосифа Сталина приемного сына. Василий же Сталин не был забыт даже после опалы и смерти. Другое дело, что оценка его личности постоянно менялась, и сегодня мы оцениваем многие его поступки куда снисходительнее, чем еще несколько лет тому назад.
Старший сын Иосифа Сталина Яков в школе не блистал успехами, но, в отличие от младшего, занятиями не манкировал. И был куда здоровее болезненного Василия. 14 апреля 1926 года Надежда Аллилуева сообщала свекрови «о самом большом внуке, о Яше»: «Он стал прямо великан, на здоровье жаловаться нельзя. Хотя он и худ, но крепок, занимается ничего, но нужно было бы получше».
8 ноября 1932 года, в пятнадцатую годовщину Октябрьской революции, в семье Сталиных произошла трагедия. Надежда Аллилуева покончила с собой. В тот день она с мужем была в Большом театре. Супруги в очередной раз поссорились из-за какой-то ерунды. А вечером, на праздничном банкете, Иосиф бросил Надежде в тарелку апельсиновую корку и крикнул: «Эй, ты!» Это он так любил шутить с детьми. Аллилуева оскорбилась, не девочка ведь уже: «Я тебе не «эй, ты»!» — и демонстративно ушла из-за стола. Это — в изложении Владимира Аллилуева. А по версии Светланы Аллилуевой, роковой диалог звучал несколько иначе: «Всего-навсего небольшая ссора на праздничном банкете в честь XV годовщины Октября. «Всего-навсего» отец сказал ей: «Эй, ты пей!» А она «всего-навсего» вскрикнула вдруг: «Я тебе не — ЭЙ!» — и встала, и при всех ушла вон из-за стола».
Следом за Надеждой бросилась жена Молотова Полина Семеновна Жемчужина, постаралась успокоить. Они вместе гуляли по Кремлю. Полине показалась, что Надежда перекипела. Она проводила жену Сталина до дверей квартиры. Позднее Полина Семеновна рассказывала Светлане: «Она успокоилась и говорила уже о своих делах в Академии, о перспективах работы, которые ее очень радовали и занимали. Отец был груб, ей было с ним трудно — это все знали; но ведь они прожили уже немало лет вместе, были дети, дом, семья. Надю все так любили… Кто бы мог подумать! Конечно, это не был идеальный брак, но бывает ли он вообще?
Когда она совсем успокоилась, мы разошлись по домам спать. Я была в полной уверенности, что все в порядке, все улеглось. А утром нам позвонили с ужасным известием…»
Надежду Аллилуеву нашли мертвой с пулевой раной в голове. Она застрелилась из маленького дамского браунинга, когда-то подаренного братом Павлом. О дальнейшем со слов матери, бабушки и других родственников рассказывает племянник Надежды Сергеевны Владимир Станиславович Аллилуев: «Бабушке (Ольге Евгеньевне Федоренко) сообщили о случившемся сразу, как только обнаружили труп, и она на подкашивающихся ногах едва добежала до квартиры Сталина. Там уже были Молотов и Ворошилов. Был врач. Бабушку встретил совершенно убитый и ошеломленный случившимся Сталин. Ольге Евгеньевне стало совсем плохо, и врач принес ей рюмку с валерьянкой. Бабушка рюмку взяла, но выпить капли не смогла, спазм сдавил ей горло, рюмка беспомощно болталась в трясущейся руке. Сталин обнимал бабушку за плечи, пытаясь успокоить, и, поняв, что валерьянку ей не выпить, взял от нее рюмку и потом, махнув рукой, сказал:
— А, давай я сам ее выпью (возможно, Иосиф Виссарионович в эту скорбную минуту вспомнил о той злосчастной рюмке, которую он понуждал Надежду выпить, спровоцировав тем самым роковую ссору. —
Сталин переживал самоубийство жены тяжело и болезненно. Его долгое время боялись оставлять одного. Кто-нибудь из семьи обязательно был рядом. Моя мать (Анна Сергеевна Аллилуева, в 1948 году по приказу Сталина отправленная шефом МГБ В. С. Абакумовым в ГУЛАГ. —
В день похорон, 11 ноября 1932 года, гроб с телом Надежды был установлен для прощания в здании, где теперь располагается ГУМ. Все время, пока шла процессия прощания, у изголовья гроба стояла моя мама и вытирала платком сукровицу, вытекавшую из уголка рта покойной. Когда эта печальная церемония подходила к концу, в зал вошел Сталин. Постояв несколько минут около покойной, он вдруг сделал движение руками, как бы отталкивающее от себя гроб, и проговорил:
— Она ушла, как враг!
Затем повернулся и пошел к выходу. Взгляд его наткнулся на Павла.
— Ты подарил ей пистолет?
— Да, — упавшим голосом пробормотал Павел.
— Нашел чего подарить!
Уже выходя из зала, Сталин обернулся к Енукидзе.
— Ты ее крестил, ты ее и хорони, — сказал он и ушел. На Новодевичье кладбище, где хоронили Надежду, он не пришел.
У многих членов нашей семьи, и у меня в том числе, было убеждение, что обида на Надежду за самоубийство была столь глубока, что Сталин никогда так и не приходил на ее могилу. Но оказалось, что это не так…
В октябре 1941 года, когда судьба Москвы висела на волоске и предполагалась эвакуация правительства в Куйбышев, Сталин приехал на Новодевичье проститься с Надеждой. Сотрудник охраны Иосифа Виссарионовича А. Т Рыбин… утверждает, что Сталин несколько раз ночью приезжал на Новодевичье и подолгу молча сидел на мраморной скамейке, установленной напротив памятника… Сталин горько переживал случившееся, называя этот Надеждин акт предательством».
А вот что пишет о смерти матери Светлана Аллилуева: «Моя няня, незадолго до своей смерти, когда уж почувствовала, что недолго осталось ей жить, как-то начала мне рассказывать, как все это случилось. Ей не хотелось уносить с собой это, хотелось очистить душу, исповедоваться…
Каролина Васильевна Тиль, наша экономка, утром всегда будила маму, спавшую в своей комнате. Отец ложился у себя в кабинете или в маленькой комнатке с телефоном, возле столовой. Он и в ту ночь спал там, поздно возвратясь с того самого праздничного банкета, с которого мама вернулась раньше.
Комнаты эти были далеко от служебных помещений, надо было идти туда коридорчиком мимо наших детских. А из столовой комната, где спал наш отец, была влево; а в мамину комнату из столовой надо было пройти вправо и еще этим коридорчиком. Комната ее выходила окнами в Александровский сад, к Троицким воротам…
Каролина Васильевна рано утром, как всегда, приготовила завтрак в кухне и пошла будить маму. Трясясь от страха, она прибежала к нам в детскую и позвала с собой няню, — она ничего не могла говорить. Они пошли вместе. Мама лежала вся в крови возле своей кровати; в руке был маленький пистолет «вальтер» (в других версиях смерти Надежды Аллилуевой обычно фигурирует дамский браунинг. —
Вскоре все прибежали. Отец все спал в своей комнате, слева от столовой. Пришли В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов. Все были потрясены и не могли поверить…
Наконец и отец вышел в столовую. «Иосиф, Нади больше нет с нами», — сказали ему…»
В этом рассказе много психологически точных деталей, которые трудно было придумать. Например, то, что Сталину далеко не сразу сообщили о самоубийстве жены. Наверняка каждый слишком сильно боялся спонтанного гнева вождя, чтобы взять неприятную миссию на себя.
В сознании шестилетней Светланы тоже запечатлелась смерть матери: «Я помню, как нас, детей, вдруг неожиданно утром в неурочное время отправили гулять. Помню, как за завтраком утирала платочком глаза Наталия Константиновна (учительница рисования, занимавшаяся со сталинскими детьми. —
Я что-то поняла, лишь когда меня привезли в здание, где теперь ГУМ, а тогда было какое-то официальное учреждение, и в зале стоял гроб с телом, и происходило прощание. Тут я страшно испугалась, потому что Зина Орджоникидзе взяла меня на руки и поднесла близко к маминому лицу — «попрощаться». Тут я, наверное, и почувствовала смерть, потому что мне стало страшно — я громко закричала и отпрянула от этого лица, и меня поскорее кто-то унес на руках в другую комнату. А там меня взял на колени дядя Авель Енукидзе и стал играть со мной, совал мне какие-то фрукты, и я снова позабыла про смерть. А на похороны меня уже не взяли, — только Василий ходил».
Поделиться книгой: