Где-то рядом. Часть 2

Да, Старик всё понимал. Об этом и думал он всю последнюю неделю. «Засиделся ты, Старик, ты слишком задержался на этом свете», — говорил он сам себе. — «Они правы, они давно уже правы, ты никому не нужен, а сумма в твоём оценочном листке стала уже немыслимо большой. Посмотри, все твои ровесники давно уже прошли процедуру прерывания жизни, их нет, хотя они были намного здоровее, чем ты сейчас. А у тебя постоянно болит плечо и ноет колено, и руки твои уже совсем не те, что раньше, пожалуй, ты уже не сможешь вытащить ими даже небольшую рыбу. А твои глаза? Они болят и слезятся на солнце, и видят всё хуже и хуже. И тебе стыдно всем признаться, но твой слух… Иногда ты можешь лишь делать вид, что понимаешь то, что говорит тебе собеседник… Нет, ты слишком засиделся, зажился. Не зря же таких, как ты, называют пожилыми людьми. Пожилые — это те, кто уже пожил…»

Никто не знал, и не хотел знать, как работает та машина, что совершает прерывание жизни, но по слухам процедура эта происходила безболезненно и быстро.

«Я наверно даже ничего не почувствую», — убеждал себя Старик. — «В конце концов, приговор о прерывании жизни выносится каждый год миллионам…»

— Деда! Дед! — вдруг раздался сзади звонкий голос. — Ух! Ну, наконец, я тебя отыскал! Ну что же ты?!.. Что ж ты ничего не сказал?

Старик обернулся.

В распахнутой двери стоял запыхавшийся верзила лет двадцати.

Старик улыбнулся. Это был его Внук.

— Дед, ну как же так… — продолжал сокрушаться парень, подбегая и обхватывая Старика своими сильными руками. — Деда, я еле отыскал тебя. Ну что ж ты ничего не сказал нам. Хорошо, я вспомнил, что сегодня шестнадцатое число и тебе надо идти на комиссию. А если бы мы опоздали? Тебя так бы и отправили на прерывание жизни. Что бы мы делали тогда? Отец уже здесь, он вносит за тебя взнос. Подождите несколько минут, — обратился он к Заседателям, — сейчас всё будет уплачено.

Заседатели довольно улыбнулись. Дело было окончено. Деньги за жизнь Старика поступили на государственный счёт.

Поддерживая Старика за локоть, Внук вывел того из комнаты Заседателей.

— Папа! — раздался в коридоре ещё одни радостный крик. — Папа, ну как же так!.. Ну что же ты… Ну, прости. Я совсем забыл, что сегодня шестнадцатое число. Но ты? Почему ты не сказал им, чтобы они сняли деньги с моего счёта.

— Сумма была слишком большой, — ответил Старик.

— Ничего, пусть снимали бы всё.

Перед Стариком стоял Сын — высокий, ещё крепкий мужчина.

— Пусть сняли бы столько, сколько надо, я дам ещё, заработаю, сколько будет нужно. Ну ничего, всё обошлось, мы успели. Пойдём отсюда. Пойдём, ты устал. Доведи дедушку, я подгоню машину прямо к входу, — обратился он уже к своему сыну.

Через полчаса все они втроём — Старик, его Сын и Внук сидели уже в одном из придорожных ресторанчиков у подножия гор. Перед ними стояло блюдо с полыхающей овертой, и дымилась тут же свежая, только что снятая с углей рыба, и сладко пахли кусочки восхитительной куэльи. Старик потягивал плотный жгучий кофе.

— Дед, ну и напугал же ты нас… — теперь уже улыбаясь, говорил Внук.

— Да папа, ты прости меня. Я совсем забыл, какое сегодня число, мне следовало бы приехать за тобой ещё утром, — сокрушался Сын.

— Деда, и ты добирался в город сам на автобусе?! — восклицал Внук.

— Мне бы переобуться, — попросил Старик, вспоминая о том, что бумажный свёрток с его поношенными сланцами остался лежать на заднем сидении машины.

А ещё через полчаса все они втроём — Старик, его Сын и Внук, сидели на парапете набережной родного рыбацкого посёлка, и все втроём смотрели на море. Это было то самое место, где вчера Старик сидел с Мальчуганом, и так же, как и вчера, раздавались над волнами крики чаек, и прибой с шумом разбивался у ног, и ветер доносил свежий запах водорослей, соли и рыбы.

— Я схожу нам всем за мороженым, — предложил Внук. — Деда, тебе шоколадное или с сиропом.

— С сиропом, — ответил Старик, помня, что Внук любит именно такое.

Тот пошел к торговкам.

— Папа, я сегодня испугался за тебя, — оставшись наедине со Стариком, признался Сын. — Я вдруг испугался, что не успею. Что тебя не станет, и я потеряю тебя навсегда.

— Ну, ты не должен этого бояться, когда-нибудь это всё равно случится, я уже достаточно пожил, — попытался успокоить его Старик.

Но в глазах Сына — рослого мужчины, виски которого тронула уже седина — вдруг промелькнул взгляд наивного испуганно ребёнка.

— Нет, не говори так, пожалуйста, — торопился сказать он. — Ты должен жить, пока у тебя есть силы, ты должен жить.

Вернулся Внук.

— Они не принимают электронные деньги, — растерянно пробормотал он. — Я уже и забыл, что такое бывает… Пап, у тебя нет мелочи?

— У меня есть, — ответил Старик. — Вот, возьми, — и он повернулся к Внуку своим карманом.

Взяв мелочь, молодой человек побежал снова к торговкам.

А потом все они втроём — Старик, его Сын и Внук — сидели на парапете, ели мороженое и с наслаждением смотрели на море.

— Деда, а помнишь, как ты учил меня вытаскивать из моря рыбу, и как мы с тобой выходили рано утром в море, и ещё как ловили крабов. А наш вечерний костёр, ты помнишь? — с удовольствием вспоминал Внук.

Старик всё помнил. Он помнил, как они жили здесь с Внуком вдвоём, пока его отец трудился в городе, и это было самое благословенное время в его жизни. Они выходили в море на старой, ещё дедовской лодке. Мальчик был счастлив, и Старик был счастлив тоже.

— Деда, а ты помнишь, наш домик, который мы смастерили из фанеры и старых досок, через открытый верх которой, засыпая, мы с тобой смотрели на звёзды.

— Ну, его даже я помню, — улыбнулся Сын. — Помню, как ты построил его для меня. Жаль, что его уже нет.

Он не будет рассказывать сейчас отцу, как подростком постоянно забирался в тот домик после его отлёта, и спал там, оставшись один, и смотрел на огромное звёздное небо, зная, что его отец сейчас где-то там трудится ради него, и клялся, что никогда не подведёт своего Старика, а на утро уезжал в школу, где терпел насмешки одноклассников за свою бедность, и их осуждение за чрезмерное своё усердие, но он учился лучше всех, корпел над книгами, и возвращался из школы домой лишь поздно вечером, что мысль об отце грела его и лишь она придавала ему силы.

А Старику не о чем было жалеть. С ним навсегда остались те счастливые мгновенья, которые до сих пор надёжно хранила его, пусть и тронутая временем, память.

— Пап, мне нужно ехать, — с грустью произнес Внук. — Деда, смотри, твоё мороженое уже скоро растает.

— Мне с ним не справиться, уж больно большое, — признался Старик. — Помоги мне доесть его.

— Эх, Деда, ты не изменился и, как всегда, отдаёшь мне своё… — произнес Внук, бережно беря размякшее мороженое из рук Старика.

Они снова сидели все вместе — Старик, его Сын и Внук — и смотрели на море.

— Пап, я поеду, — поднялся, наконец, Внук.

— Да, поезжай, а я останусь. Ты скажи маме, что у нас всё хорошо, мы успели, и я вернусь завтра, а сегодня я побуду здесь. Папа, знаешь, а твой Внук собрался жениться, — с гордостью сказал Сын Старику.

Старик на это едва заметно довольно улыбнулся. Его улыбка была слаба, радость тиха, но сердце при этих словах сына охватило великое, глубокое счастье. Ещё один мальчик вырос, и когда-нибудь он тоже будет сидеть здесь с кем-то младшим, ощущая радость и вечность бытия.

— Иди, мой дорогой, иди, — сказал Старик Внуку.

Старик знал, что у того много дел. Жизнь мальчика пока ещё в самом начале. Ему многое предстоит сделать. Внук обнял Старика и убежал, не оборачиваясь. На берегу остались отец с сыном.

— Зря ты потратил на меня столько денег, — сказал Старик. — Они понадобятся сейчас твоему сыну, его новой семье.

— Ничего, — ответил Сын отцу, безмятежно сощурившись и подставив своё лицо находящемуся в самом зените солнцу. — Он заработает деньги сам. Он молод и полон сил. Я выучил его, он делает успехи, у него есть работа, цена его жизни высока и продержится на высокой отметке ещё много лет. Было бы неправильно выбирать мне между ним и тобой. Для него эти деньги лишь старт, а для тебя жизнь.

— Я достаточно пожил, — признался Старик.

— Не говори так, не мы определяем, сколько нам жить. Мы обязаны идти до конца, насколько хватит силы.

— На следующий год они ещё в четыре раза увеличат сумму, — покачал головой Старик. — Моя жизнь обходится нашей семье уже очень дорого.

— Не говори так! Не хочу этого слышать! У меня достаточно денег, чтобы заплатить и в четыре раза, и в пять, и больше. Ты должен жить. Для меня твоя жизнь цены не имеет, она бесценна, — открыв глаза, твёрдо ответил Сын.

Он обнял Старика.

— Пап, они собираются переводить все тяжёлые классы машин на моё топливо, — сказал он. — Это уже решено. У нас будут ещё деньги, много денег.

Старик улыбнулся. Он был рад не деньгам, нет, он был счастлив слышать об успехах сына.

— Пап, помнишь, как ты вернулся из космоса, а я показал тебе свой диплом, и мы тогда долго сидели вот так, обнявшись, и на твоих глазах, вот как сейчас, были слезы. А теперь посмотри на этот мир, на эту планету. Видишь это голубое небо, синее море? Ведь эти все люди обязаны тебе. Ты подарил им эту чистоту, эту прозрачную воду, этот свежий воздух. Ведь ты помнишь, какой ты увидел планету тогда, когда вернулся домой после космоса?

Старик помнил. Смог, засоряющий лёгкие, черными взвешенными частицами парил тогда в воздухе, а воду покрывал слой серой плёнки. Это были последствия использования синтетического биотоплива. Его сжигали тоннами, но альтернативы ему не было.

— А теперь посмотри, как прекрасен вид вокруг. Это твоя заслуга. Я мечтал вернуть тебе твоё синее море, и у меня получилось.

— Это твоя заслуга, а не моя, — улыбнулся Старик. — Это не я, а ты, трудился день и ночь над формулой нового топлива. Ты, а не я, ты единственный в мире понял, как извлекать энергию из воды. Не я, а ты добился того, что каждый автомобиль был переведён на твоё топливо.

— Вода… — протянул Сын. — Я влюбился в неё, когда ещё только в первый раз вышел с тобой на лодке в море. Её я видел постоянно. Только она и была для меня тем веществом, с которым я мог работать.

— А теперь твоё топливо повсюду, и все знают тебя, — с гордостью произнёс Старик.

— Но ведь без тебя не было бы меня, — отозвался Сын. — Кто подарил мне жизнь? Кто родил меня на свет? Кто сделал для меня возможным существование? Человек не может возникнуть сам собою.

Старик улыбнулся.

— Наверно нет, — ответил он. — Все люди неизменно схожи друг с другом двумя фактами — рождением и смертью. В этом все мы одинаковы, жизнь каждого, без исключения, имеет начало и конец.

— По крайней мере, для одного человека в мире это солнце никогда не светило бы, это море, никогда не плескалось, если бы не ты. Этот человек я. Нет, я говорю не верно, для двух человек — для меня, и для моего сына. Я родился, благодаря тебе, и помню это. Даже если бы ты был самым худшим отцом на свете, я бы был благодарен тебе, ведь ты дал мне возможность существовать, но ты самый лучший отец, и я благодарен тебе за это вдвойне, — ответил Сын, обнимая Старика, и снова блаженно подставляя своё лицо солнцу.

Так они сидели вместе — Старик и его Сын — прямо возле прозрачной кромки бирюзового цвета моря.

— Пап, — задумчиво, наконец, сказал Сын. — Знаешь, в этом году мою жизнь впервые оценили ниже, чем в предыдущем. Это очень непривычно. Я старею…

Старик понимающе посмотрел на Сына. Он знал, каково это чувствовать себя ещё успешным, нужным и здоровым, но узнать, что общество уже не верит в твои силы.

— Это из-за понижающего возрастного коэффициента, — попытался успокоить Сына Старик. — Они вводят его при расчёте цены для каждого, кому больше пятидесяти. Тебе не о чем волноваться, цена твоей жизни пока высока и у тебя в запасе ещё много-много долгих лет.

— Я понимаю, — ответил Сын. — Но это немного грустно и необычно — ощущать приближение собственной старости.

Старик не стал рассказывать Сыну о том, что это чувство лёгкой грусти теперь уже не пройдёт, оно не покинет и с ним надо будет смириться. Снижение ценности в глазах общества — это только лишь начало, а потом будет немощь тела, дрожание рук, слабость ног. И это тоже надо принять. Будет слабеть слух, станет подводить зрение, но надо будет жить и каждое утро говорить себе: «Старик, для тебя начинается ещё один день, держись, не ной, до конца оставайся достойным жизни».

Когда солнце стало клониться к горизонту, лёгкие шустрые детские шаги раздались за их спинами.

— Вот я и нашёл тебя! — услышал Старик позади знакомый звонкий голос.

Это был Мальчуган.

— Я ждал тебя на остановке в полдень, но ты не приехал на автобусе, — торопясь, говорил Мальчуган.

— Меня привёз из города мой Сын, — ответил Старик.

— Здравствуйте, — робко поздоровался Мальчуган, с обнимающим Старика незнакомым человеком.

— А потом отец позвал меня домой, и мы ездили на акулий завод. Там очень неприятный запах. Зато смотри, у меня теперь есть акулий клык.

Мальчик с гордостью поспешил вынуть из кармана острый, но уже утративший свою былую грозность белый треугольник кости.

— А вот этот тебе, — протянул Старику Мальчуган подвешенный на верёвочке зуб, — этот был единственный с дырочкой. Ты можешь носить его и не потеряешь.

Старик бережно принял подарок и довольно произнёс:

— Спасибо.

— Ты не уедешь? Ты останешься со мною до осени? — спросил его Мальчуган.

— Останусь, — ответил Старик.

— Здорово! — обрадовался Мальчуган. — Пойдём тогда завтра ловить крабов? Или хочешь, сходим завтра к старому причалу? Или я могу взять у отца его тележку, пока она ему не нужна, и на ней я довезу тебя до мыса, и ты научишь меня, как обещал, нырять между камнями?

— А сегодня ты не хочешь составить нам компанию? — улыбаясь, спросил у Мальчугана Сын Старика. — Я планирую купить на рынке мидий, креветок и ещё несколько рыбок, мы разведём во дворе настоящий костёр и зажарим рыбу на углях.

— Да, я хочу, очень хочу, — ещё больше обрадовался Мальчуган. — Пойдёмте, я покажу вам на рынке самую лучшую лавку. Там продают самых свежих креветок. Пойдёмте…

Они пошли все вместе — Мальчуган, Старик и его Сын.

«Идите, вы должны идти, не подведите меня, идите», — говорил Старик своим усталым ногам. — «Кто знает, сколько лет вам ещё носить меня. Я готов умереть, но готов и жить, поэтому идите, мои ноги, идите».

2017

Одетая в аромат ландышей

1

Она вошла бесшумно. Дверь открылась, впустила её и закрылась. По-обыкновению, Алан даже не поднял на незнакомку глаз, слишком уж он привык за годы работы к звуку распахивающейся двери, впускающую очередную пациентку к нему в кабинет.

Начинать приём он в последнее время не торопился. «В конце концов», — думал Алан, — «это нужно, прежде всего, им, а не мне». Алану нравилось подержать женщин в ожидании, чтобы осадить пыл слишком надменных, а слишком робким дать время освоиться.

Вот и в этот раз Алан сидел, уткнувшись в монитор, пока не почувствовал, как в воздухе распространяется какое-то невероятное цветочное благоухание. Тончайшим эфиром этот сладковатый аромат пытался заполнить собою всё пространство. Это был не фабричный парфюм, нет. Все эти искусственные смеси Алан знал хорошо, ими веяло от каждой второй из тех, что приходили к нему. Нет, сегодняшний аромат был чист, свеж и естественен. Он был натурален. Пахло ландышами. Теми давно забытыми беленькими цветами, что распускаются в мае и увядают так быстро. Пахло юностью, счастьем и весной.

Алан поднял на вошедшую свой взгляд. Девушка изумила его. Алан зажмурился, пытаясь вспомнить, видел ли он раньше что-либо столь же прекрасное. Красота стоящей перед ним была поразительна. Нежнейшая молочного цвета кожа, волосы густые, блестящие, ещё не тронутые искусственной краской, ясный свет глаз, фигура изящная, будто выточенная, как у фарфоровой статуэтки, и запястья рук тонкие-претонкие.

Алан насупился, кашлянул и отвёл взгляд. Он сделал вид, что изучает медицинскую карту красавицы. В графе «возраст» стояло число «16». «Всего шестнадцать лет, шестнадцать… И уже так невероятно хороша!» — думал про себя пятидесятидвухлетний Алан. В этот момент он готов был поклониться матери-природе за то, что она каким-то неведомым образом, случайным соединением генов, произвела на свет это совершенное, идеальное создание и привела это своё творение прямо в руки Алана.

Жестом Алан пригласил девушку подойти, та приблизилась, опустилась на стул возле его стола и оказалась совсем рядом. Нет, Алан не ошибся, запах ландышей был не парфюмом, он был естественным ароматом этого юного тела. Такая красота не могла пахнуть иначе, она была совершенна, в ней не было ни одного изъяна.