Помоги проекту - поделись книгой:
В это утро все было без нарушения устоявшегося графика. В начале десятого в окно постучалась почтальонка, принесла деду пенсию. К обеду Петя разогрел вчерашние макароны, позвал деда к столу, а сам отправился убирать хлев. Вместе они обычно не ели, потому что хорошего это никогда ничего не сулило — его мерзкий чавкающий вид терпеть было невыносимо.
Спустя минут десять уборки в хлев вошел дед.
— Ты сжег макароны, балбес, — прозвучало с самой калитки.
— Я выключил их вовремя. Вероятно, ты сам их вчера пережог, когда готовил.
— Ну конечно, я же маразмат, я же ничего уже не понимаю. Тварь ты неблагодарная! Я еле ноги перебираю и все ради чего? Чтобы на твою постную рожу любоваться изо дня в день?
— Я болею. Мне не до твоих склоков. Если тебе есть что сказать — говори, или не мешай мне убираться, — спокойно ответил Петя.
— Жрать нечего, вот что пришел. Забивай свинью, — дед сделал паузу, словно забыл что хотел сказать, — и не затыкай меня. Можно подумать я не болею.
— Она на сносях, кого я забью? Ты в своем уме? Давай купим мяса, пенсию же принесли.
— Ты на свою пенсию смотри, сволоченыш. Мне виднее что делать — мое хозяйство.
— Ах, ну раз это твое хозяйство, бери — и забивай, бери — и убирай, только отвали от меня.
Петя схватил в руки пистолет для убоя скота, подошел ближе и протянул его старику.
— Неблагодарный… Ох неблагодарный!
— А за что, за что мне быть благодарным? За твою ненависть ко всему? За что? За то, что живу у тебя? За то, что вечно попрекаем во всех грехах? Ты чего добиваешься, чего хочешь? Сколько можно уже ворчать? Разве я твою тщедушную жизнь испортил? Я тебе спокойно жить не даю? Ты меня оставил в качестве чего, груши для бритья? Я подыхаю, с каждым днем открываю глаза и чувствую, как же мне плохо. И плохо не от своих болячек. Мне плохо от тебя, от твоей моральной тирании. Ты на себя бы посмотрел. Почему от меня пол села шарахается, как от прокаженного — ты постарался. Что ты плел другим? — От плохой суки плохой щенок? Так вот ты ту суку породил, хренов моралист. Была бы возможность — давно бы ушел. Жить ты мне спокойно не давал, так дай мне спокойно сдохнуть тут.
— Сдохнешь, сдохнешь, — проворчал дед, — вот как мать твоя потаскушка и загнешься.
— Заткнись, — закричал Петя.
— Тащил эту мразь на своих плечах. Не дочь — а уродка. Терлась по углам, у каждого столба сношалась да ширялась.
— Заткнись! Замолчи! — звучал неистовый вой в трясучке.
— Тебя выродила, падонка, на мою седую голову, такую же скотину, подобную себе.
— Заткнись! Мразь! Закрой поганый рот!
Рука сама поднялась вверх. Рука сама приставила дуло пистолета ко лбу. Зажмурился. Спустил курок.
Когда открыл глаза, тело деда с отверстием в голове лежало посреди хлева, истекаемое тонкой струйкой алой крови прямо на дерьмо. От увиденного желудок парня вывернуло. В беспамятстве он вышел из хлева заперев за собой калитку.
Закрылся в доме.
Что теперь делать? Он метался по комнатам взад-вперед, он бился в трясучке. Счет времени был потерян, реальность плыла перед глазами. Спустя пару минут, а может и пару часов, он потерял сознание на засаленном ковре в зале.
Вокруг темно. Петя медленно поднялся с ковра. Голова трещала по швам, желудок выл, а зрение никак не позволяло сфокусироваться на предметах. Наконец, на электронных часах он разглядел крупные зеленые цифры — 04:12.
— Твою ма-ать…, — сиплым голосом произнес он в пустоту.
Включив свет он осторожно прошел в комнату к деду. Никого нет. Собравшись с силами, Петя накинул на себя фуфайку и вышел во двор. Еще несколько минут он не решался войти в хлев. Наконец, медленно подойдя к калитке и отодвинув засов, на стене он нащупал выключатель.
Его охватил страх и ужас. На полу лежало тело с начисто выеденным лицом, обгрызанной шеей и по локти сожраными руками. Одежда в этих местах была в клочья разорвана. Кровавое месево устилало весь хлев. Свиньи рядом довольно хрюкали.
Петя сел на хлипкий табурет стоящий в углу и просто не верил в то, что видел перед собой.
Как выходить из ситуации? Что теперь делать? — Только эти вопросы звучали в его голове. Сожалеет ли он о произошедшем? — Конечно нет. Дряхлая тварь. Он заслуживал своей участи, за всю травлю, за все слова и действия, за все свое отношение. Он не имел никакого права на все это. Он — не человек, он — скотина.
Последняя мысль пришлась Петру по душе.
Метнув безумный взгляд на объеденное свиньями тело, он встал и отправился в сарай. Вернувшись с пластиковым ведром, в котором лежали топор и нож для разделки, он расстегнул всю одежду на трупе и приступил к разделке. Срезал куски мяса и расправлялся так, как не раз делал это с тушами свиней.
— Хилый боров. Немного с тебя проку. И все равно я тебя сожру, как скотину.
Уже светало. Рубленое мясо свалил в кормушку. Теперь свиньи долго будут сыты. Всю грязь с пола собрал совковой лопатой и свалил в выгребную яму. Размазал все по хлеву. Да и черт с ним, затрется. Несколько кусков мяса отнес в морозилку.
Теперь он один, не только в доме — во всем мире. Родных нет, соседи обходили стороной, спасибо имиджу деда, ведь как подонок он вел себя не только дома. Друзья никогда и не появлялись — одноклассники всегда сторонились чушку Петю, и уж тем более тогда, когда его лицо стали обезображивать морщины, а пальцы рук подагра. В сложившейся ситуации все-таки это играло на руку — никому дела до них не было.
Несколько дней Петя жил в том же привычном ему темпе. Все также ухаживал за свиньями. Они, к слову, свою работу выполнили великолепно. В хлеву не осталось ни следа от былых событий.
Макароны «по-флотски», также к слову, были не очень аппетитными, но по вкусу не отличался от свинины. Но ел их Петя охотно, с остервенением.
Днями сидел в доме со старым телевизором, который не особо то и смотрел. Тот балаболил в комнате как сумасшедший дед — не заткнешь и никуда от его взгляда и ворчания не денешься. Но Петя был даже рад этому. Пусть ворчит. В тишине становилось слышно себя, а так становилось еще хуже.
По вечерам он провожал закаты. Все более на деревню спускалась осенняя прохлада. Мир замирал.
Болезнь же брала свое, состояние и самочувствие ухудшалось. Временами становилось тяжело дышать, суставы гнулись все медленнее с более изнурительной болью, волосы и зубы редели.
На вторую неделю к общему недомоганию добавились мучительные кошмары. Словно вперемешку с реальностью, сквозь сон он слышал шаркающие звуки тяжелых тапок, кашель, бубнение. Которую ночь словно наяву он видел в дверном проеме комнаты едва различимый силуэт ненавистного ему деда, на лице которого застыла безобразная улыбка, растянутая от одной скулы к другой.
Так сон ушел вовсе. Проваливался в него ненадолго, просыпался в поту, а потом глаза в потолок лупил.
Мысли в голову лезли. Дед покоя ему и после смерти не давал, все в доме источало его зловоние, словно запертое в клетке гниющее нутро.
Петя ловил его незримое присутствие в предметах, звуках старого дома, а главное — внутри себя. Но заглядывая внутрь испытывал ли он досаду? — Нет. Было ли ему жалко? — Нет. Хотел бы он все изменить? — Никогда.
Покоя бы. Хоть ненадолго. Но увы, нет. Что-то вытравляло его, продолжало душить, не давало ни на минуту остаться самим собой.
Одним утром, после проведенной практически бессонной ночи, с рассветом Петя поднялся с постели. Умывался, зубы чистил. Еще один выпал. Кровь в раковину закапала. Прополоскал рот, обтерся полотенцем. Посмотрел на себя в висящее над умывальником зеркало. С него глядел дед — жутко, пронзающе.
Не поверил. Тер глаза до цветных кругов, лицо трогал. Мельком взгляд бросал в порепанный зеркальный мир — дед щурился.
Зрение садилось, но все же настолько обманывать не могло. Состарился сильно, да так сильно, что все черты убитой суки в себя взял.
Прошел в зал, уселся в кресло перед выключенным телевизором. Там в отражении тоже смотрел на него дед. Измором его брал, изводил, выкручивал, не оставлял наедине, безмолвно продолжал травить своим ядом, всю злобу транслировал.
Стало мучительно больно. Все кажется уже понял, решение принял. Что это за жизнь такая — старость и мучения терпеть, одиночество? Чего ради страдать, ради кого просыпаться и к чему стремиться? К чему смиряться и для чего? Для кого изнурять себя, терпеть? Встал тихо, вышел во двор в чем был, дверь за собою закрыл.
Холод пробирал до костей. Оцепеневший мир оставил последние попытки на жизнь, приготовился к убивающей мерзлоте сам, сбросил листья, умерщвлил зелень, замер.
Петя прошел в хлев, посмотрел на голодных свиней, ждущих очередной порции каши, довольно похрюкивая.
Взял висящий на гвозде пистолет и приставил ко лбу.
Почтальонка постучала в окно — ответа не было. Простояла долго, прислушивалась. В доме жизни не было. Было странно, ведь обычно пенсионер всегда ее ждал с утра в день пенсии. Дверь заперта. Но делать было нечего, видно ушел куда, развернулась и пошла дальше — в другой раз приду.
Через день снова пришла — тишина. Пошла к соседям выяснять, видел ли кто, может что случилось. Они руками пожимали — несколько дней не видели деда-отшельника точно.
Еще до приезда полиции соседи решились пройти во двор. В дом ломиться не стали, а сквозь широкие щели хлева разглядели лежащее буро-сиреневое тело и разорванную одежду.
Войти внутрь побоялись и полицейские. Свиньи были явно голодны и вели себя агрессивно — бились о дощатые стены мордами. Прежде, чем войти, полицейским пришлось сквозь щели в стенах насыпать им корм.
На полу хлева лежало тело в разорванной одежде с наполовину съеденной головой, объединенными руками и частью туловища. В грязи, в метре от тела, был найден пистолет для забоя.
Сразу появились две версии: либо с пенсионером случился приступ и он умер в свинарнике, либо он застрелился и уже после его труп был объеден свиньями. Убивать бы точно не стали, мотив какой?
— Да с ума поди сошел, старый, — трещало по селу радио всяких тетушек. — Женку довно потерял, дочь не смог воспитать — снаркоманилась, потом и вовсе загородился, одни проклятья слал. Да так и надо, прости Господи!
— Доподлинно установить причину смерти пенсионера по имеющимся останкам тела вряд-ли удастся, — заявил следователь. — Родственников у покойного нет, так что в ближайшее время мы будем решать вопрос со свиньями Петра Аркадьевича. Оставлять животных в хилом строении долго нельзя, так как это подвергает опасности соседей пенсионера. Могут на волю вырваться, напасть на людей. Скорее всего животные будут убиты и захоронены.
Проклятие Марии Келлер
Однажды, по совершенно не относящимся к данной истории делам, я приехал в один маленький город в Поволжье. В путешествиях я всегда стараюсь ознакомиться с местом, в которое еду и побольше узнать о каких-нибудь местных нетривиальных историях, байках и легендах.
В этот раз мне выдалось не только узнать об одних давних трагичных событиях, но и провести собственное расследование. Учитывая то, что от событий этих остались лишь домыслы, страшилки, да старая могила — провести его было вдвойне любопытнее. Дело было так.
По приезду в город, по навигатору я добрался до гостиницы, находящейся в самом центре, где и снял номер. Пока делал перекус после дороги, решил покопаться в Интернете, где нашел немало интересного о прошлом этого места, до Великой Отечественной бывшим немецким поселением, основанным еще при Екатерине Второй.
Город этот славился эксклюзивными производствами: знаменитый желто-красный немецкий кирпич, сарпинка — тонкая ткань, похожая на ситец. Да и в целом, если сильно углубляться в его историю, кажется, что за границей побывал — названия и имена сплошь немецкие. Но от немецкого быта до наших дней сохранились лишь кое-какие здания. Без исключений, советская власть в свое время все перевернула в стране. Бо́льшая часть немцев в годы войны и вовсе была депортирована, имущество отобрано, хозяйства разорены.
Как раз среди прочего на глаза мне попалась информация о единственном сохранившемся на местном кладбище немецком мемориальном памятнике. Принадлежит он некой Марии Келлер, умершей в 1918 году. Кроме того, что памятник вытесан из черного мрамора, массивен и высок, мое внимание привлекла следующая фраза: «мемориальный памятник окутанный легендой».
Что за легенда? — На этом официальная информация заканчивалась. Но на одном крайне-бесполезном местном форуме кое-что мне все-таки узнать удалось. По комментариям форумских старожил, Мария была юной невестой, потерявшей своего любимого при подавлении им крестьянского восстания в соседнем поселении в составе добровольческого краснознаменного отряда. После его смерти она не смогла смириться с утратой, вследствие чего тяжело заболела и умерла в страшных мучениях возрасте девятнадцати лет.
Даже по тем годам и обычаям — дорогой ей возвели памятник. Разглядывал я его на фотографии минут пять. «Необычный. Я себе тоже бы такой хотел» — подумал я, но быстро отогнал прочь эти мысли. На лицевой стороне камня была выгравирована следующая эпитафия:
Если во второй части надписи мне был явно понятен смысл и без переводчика — стандартные имя и годы жизни, то вот с первой частью мне пришлось повозиться и все равно ничего не понять. Если бы не знакомый лингвист, я еще долго искал бы, кто такой Люк и что значит «10.42». Но, благо, ответ был дан мне быстро и на мой стыд значило оно следующее:
Шарм этой истории окутал меня, хоть и связан он был со смертью человека. Пока был в городе, по мере возможности расспрашивал у местных об этом памятнике. Кто-то вовсе ничего не знал, кто-то все-таки рассказывал о несчастной любви и печальной кончине, но в различных вариациях: что Мария отравилась, бросилась с обрыва, умерла во сне и иные хоррор-версии. Много было и тех, кто считал, что от горя девушка действительно смертельно заболела, но что это за болезнь — было неведомо.
Были и такие, кто приписывал памятнику проклятья. На полном серьезе меня несколько раз попросили не в коем случае не посещать могилу и не дотрагиваться до камня, а лучше вообще не лезть в это темное дело. О проклятии говорил много кто, да только смазано и смутно: могилы этой нужно чураться и обходить стороной. Ведь все кладбище было когда-то немецким, да только в войну все могилы сравняли с землей, только этот не тронули — побоялись.
Понятнее всех рассказать о проклятии смогла уборщица в гостинице Оксана Николаевна. На мой вопрос о Келлер она рассказала, что про легенду знает и более того, что о старом проклятии вспомнили как раз в годы ее юности — семидесятые. Звучит оно следующим образом: «Кто придет к Марии на могилу, тот должен бояться ее: лучших она забирает, худших — карает, посему будь ты хороший человек или плохой — жди своей смерти, которая настигнет тебя также, как безутешную Марию». В особенности касалось это мужчин.
В те времена компании молодых людей часто совершали прогулки до кладбища, потому что дорога до него была широкая и не людная, домов тогда еще на ней практически не было. И придумали как-то девчонки развлечение, чтобы парней на стойкость проверять: по темну нужно было до памятника Марии дойти, дотронуться до камня и сказать: «Мария, вернулся твой суженый». В основном трусили все, или обманывали — не доходили и сразу же бежали, да только один смельчак вроде как нашелся и условия все выполнил. Через недели две-три его и не стало — утонул в пруду. Парень молодой был, лет восемнадцать. Тогда слухи по городу и разошлись, а вера в проклятие усилилась.
Ничего не скажешь — для впечатлительных пугалка знатная, да только я не из впечатлительных. Из-за крайне ограниченного объема информации мой интерес к этой легенде был подогрет до небывалого состояния — узнать хотелось как можно больше. В районный архив идти было бесполезно, история проверенная — не пустят без официальной надобности и будет это вечное: «Да ты кто вообще такой?», «Получить сведения можно никогда. Никогда вас устроит?», и все в этом роде. Да и не факт, что какие-то более подробные данные там вообще есть, раз за столько лет не нарисовали себе какую-нибудь муниципальную «бренд-тур-бук».
На другой день я все-таки доехал до кладбища, чтобы своими глазами посмотреть на старую могилу. Заметить небезызвестный исторический памятник не составило труда: он возвышался над оградами и крестами и за счет своей формы выглядел довольно мрачно. Подойдя ближе я разглядел изысканно вытесанный черный камень слегка пострадавший от времени.
Я сделал пару фотографий, еще раз внимательно прочитал текст — все совпадало со снимками из Интернета.
— Что ж, — сказал я уходя с могилы, — видно суждено Мария твоей истории оставаться тайной, покрытой мраком.
Но по пути к машине меня осенило, где еще стоит «попытать счастье». Как ни странно, изначально я думал, что загадка таилась как раз в стихе из Библии и я не прогадал. Нет, никакого сакрального смысла он скорее всего не несет, суть была в ином, и это было совершенно очевидно. Ключевой организацией в вопросах жизни и смерти в те годы являлась церковь. И что вполне естественно, немцы, при устройстве своих колоний в России, привезли с собой не только быт, культуру и традиции, но и веру. Так в стране и появилось лютеранство1. Когда-то тут даже была их большая церковь, разрушенная до основания в годы войны. Но каково было мое удивление, когда я выяснил, что община еще действует, и ближайшая церковь находилась в соседнем городе.
Наутро я решил отправиться туда, в надежде, что информация о Марии Келлер могла сохраниться в каких-нибудь церковных архивах. Добрался я как-раз ко времени после литургии и благо не ворвался внутрь во время службы. Церковь, видно, была после ремонта — слепила своей белизной, да и в целом кроме обилия света ничем не выделялась, оттого и была красивой. Не было в ней ничего лишнего. Там мне удалось пообщаться с местным пастором Константином, которого я было назвал «батюшкой», но он не обратил на это внимания. Знакомство наше вышло более чем теплым. Он внимательно выслушал меня и на мое удивление сразу же пошел мне навстречу. «Дело чрезвычайно интересное» — так была названа вся эта история, а потому пастор обещал запросить информацию в управлении и сообщить мне сразу же, если что-то да будет найдено.
Я был вынужден вернуться обратно в гостиницу, так как оплата была сделана наперед. С пастором мы обменялись телефонами, я прыгнул в машину и помчал обратно. По дороге со мной произошло небольшое происшествие, которое местные уже точно окрестили бы дурным знаком, если бы я поделился им с кем-то. Во время движения в мое лобовое стекло врезалась упитанная черная ворона, словно специально пыталась разбиться. Жаль было птицу, хотя скорее всего была больна, такое встречается. Стекло не пострадало, но вот соскребать ее со стекла было достаточно неприятно.
Информацию по «Делу чрезвычайной интересности» я получил через два дня. За это время обошел уже почти весь город, тщательно рассмотрел рушущуюся, но восхитительную немецкую архитектуру. Заходил даже в местный краеведческий музей — рассматривал старые станки для пряжи, предметы быта, картины с местными пейзажами. Про Келлер, увы, там тоже сведений было не более того, что я знал.
Пастор Константин позвонил мне и взбудораженным тоном сообщил, что кое-что выяснить удалось. Записи о Марии Келлер найдены в одной метрической церковной книге. Часть книг разрушенной церкви уцелели и были переданы в центральное управление. Таким образом записаны дата рождения и смерти девушки, что погребена на городском кладбище. Отец — Иоганн Келлер, мать — Анна Келлер, жених — Роберт Ланге. Книги также проверили и по ним, но, увы, каких-либо сведений не найдено, скорее всего — не сохранилось.
Поделиться книгой: