Сказки В. Гауфа

В. Гауф

СКАЗКИ В. ГАУФА

_{с 18 хромолитографиями по акварелям В. Цвейгле и с 26 политипажами в тексте}

Сказка под видом книги

Далеко, далеко от нас, в чудной стране, где, по преданию, никогда не заходит солнце, где круглый год блещут и благоухают пышные сады живет и властвует с незапамятных времен вечно юная царица, Фантазия. Много столетий подряд расточала она щедрою рукою дары свои на окружающих и все боготворили ее. Но сердце царицы было слишком любвеобильно, чтобы ограничиться пределами собственного государства; она слышала, что где-то там, внизу, живут люди, жалкие создания, вся жизнь которых проходит в печали среди непрерывного труда и забот. Вечно юная и вечно прекрасная спустилась она на землю. Она несла страдальцам лучшие дары своего царства и, где только мелькнула волшебная гостья, люди веселее принимались за работу, смотрели бодрее среди невзгод.

Чтоб доставить людям немного отрады, она стала посылать к ним царственных детей своих. Они были так же прекрасны как мать и неслись к смертным с тем же приветом и ласкою.

Но вот, однажды, вернулась с земли Сказка, старшая дочь царицы Фантазии. Прелестное личико девушки было печально и взор словно затуманен слезою.

— «Что с тобою, дитя мое милое?», — нежно спросила царица. — «Ты что-то на себя не похожа… В чем дело? Неужели не скажешь матери своей?»

— Ах, матушка дорогая, отвечала девушка, да разве стала бы я молчать, если б не боялась, что ты слишком близко к сердцу примешь мою печаль!

— «Так скорее подались своим горем!» — просила царица. — «Дитятко милое, ведь горе что камень: одному не под силу, а двое легко его с дороги сдвинут».

— Хорошо, скажу, раз ты так настаиваешь, — отвечала девушка. — Ты ведь знаешь, как я отношусь к людям, знаешь, как я охотно беседую с каждым из них, — будь это последний из бедняков, — как я стараюсь развлечь их своею болтовнею после дневной работы. Раньше они всегда так ласково встречали меня, так приветливо улыбались мне вслед… ну, а теперь совсем не то!

— «Ах, ты, моя бедная!» — сказала царица, нежно поглаживая мокрую от слез щечку. — «Да тебе, может, только так кажется?»

— Поверь, я слишком хорошо это чувствую, — возразила Сказка. — Я чувствую, что я им более не мила. Всюду, куда бы я ни пришла, меня встречают холодные взгляды, нигде, нигде не слышу я привета. Дети — уж те всегда любили меня — теперь смеются надо мною и тоже с высокомерием отворачиваются от меня!

Царица некоторое время сидела в раздумьи.

— «Но с чего же, скажи мне, с чего вдруг люди там внизу так переменились?» — снова заговорила она.

— Видишь ли, матушка дорогая, люди теперь осторожнее стали. Они завели себе мудрую стражу, чтоб следить за всем, что исходит из твоего царства, великая царица Фантазия! Все и всех должны они осмотреть и испытать. Чуть появится кто не по их вкусу — сторожа тотчас поднимают крик, гонят, убивают пришельца или так наклевещут на него людям — те верят им на слово — что, как ни старайся, не встретишь уже ни в ком ни искорки любви, ни капельки доверия. Ах, хорошо снам, моим братьям! Летят себе легко и свободно на землю, им дела нет до той мудрой стражи! Люди спят, а они шепчут им, что вздумается, услаждают сердце их, пленяют взор диковинными образами!

— «Братья твои ветренники», — спокойно возразила царица, — «и, право, не стоит тебе, любимице моей, завидовать им. А ту пограничную стражу я хорошо знаю; люди, пожалуй, даже правы, что выставили ее: не мало попадало к ним всяких ветрогонов с заявлением, что идут прямешенько из моего царства, а самим, может быть, довелось лишь одним глазком заглянуть к нам с какой нибудь горы».

— Да за что же на мне это вымещать, на мне, собственной дочери твоей? — плакала Сказка. — Если-б ты знала, что они со мною проделывают! Они смеются надо мною, называют старою девою, грозят, что в следующий раз ни за что к себе не пустят.

— «Как? Не пустят к себе моей дочери?» — вскричала царица и нежное лицо ее вспыхнуло негодованием. — «Но я начинаю понимать, откуда все это: это все та злая притворщица наделала!»

— Мода? Не может быть! — воскликнула Сказка. — Она всегда так мила со мною.

— «О! я знаю ее, двуличную», — отвечала царица. — «Не унывай, девочка, попробуй еще раз на зло ей: у кого хорошее на уме, тот не должен унывать».

— Но, мама, если меня прогонят или так оклевещут перед людьми, что те и смотреть на меня не захотят и мне придется одной где-нибудь в углу стоять?

— «Успокойся, дитя мое! Если взрослые, сбитые с толку модою, отнесутся к тебе пренебрежительно, обратись к детям. Ведь, в сущности, они мои любимцы. Им я посылаю лучшие картинки с братьями твоими, Снами, да и сама не раз спускалась к ним, ласкала, целовала их и придумывала разные веселые игры. Они прекрасно меня знают, только назвать по имени не умеют. Я часто замечала, как они ночью любуются на мои звездочки, а утром, только завидят на небе мои белоснежные стада, они радостно хлопают ручонками. Да и, когда подрастут, они все еще меня любят. Не раз подсаживалась я к девушкам заплетать венки, не раз уводила мальчиков в горы и сорванцы стихали, сидя где-нибудь над обрывом, а перед ними из тумана далеких синих гор выплывали стройные замки и пышные дворцы и горели, и тонули в румяных облаках вечерней зари».

— Да, ты права, матушка! — воскликнула с волнением Сказка. — Остаются дети; я готова еще раз попробовать с ними!

— «Иди, иди к ним», — сказала царица. — «Но постой: я сперва дам тебе такой наряд, что и дети залюбуются, да и взрослые не решатся тебя оттолкнуть. Посмотри! Я наряжу тебя книгою!» — И царица развернула перед нею блестящее покрывало.

— Книгою? Матушка, мне совестно в таком блеске предстать перед людьми.

Царица дала знак прислужницам и те принялись одевать девушку. Они распустили ее чудные волосы, подвязали ей к ногам золотые сандалии и искусно накинули на нее блестящую ткань, затканную богатыми узорами.

Скромная Сказка не решалась глаз поднять от волнения, но мать с удовольствием осмотрела ее и нежно привлекла к себе.

— «Лети теперь на землю, дорогая, и, да будет над тобою мое благословение. Если они снова вздумают осмеять тебя, вернись ко мне и будем ждать. Может быть, позднейшие поколения станут ближе к природе и сердца их снова обратятся к тебе».

Так говорила царица Фантазия. Сказка спустилась на землю. Сердечко ее сильно билось, когда она подходила к месту, где ждала ее мудрая стража. Она застенчиво опустила головку, плотнее закуталась в роскошное покрывало и нерешительно постучала в ворота.

— Стой! — крикнул грубый голос. — Охрана, сюда! Явилась новая книга!

Сказка вздрогнула. Перед нею словно из земли выскочило несколько темных фигур. Они мрачно смотрели на нее; в руках их торчали острые перья; они угрожающе наставили их на девушку. Один из толпы выступил вперед и грубо схватил Сказку за подбородок. «Эй, ты, госпожа книга», — закричал он, — «голову вверх! чтоб сейчас по глазам было видно, что в тебе путного есть».

Девушка, вся зарумянившись, подняла головку и широко раскрыла темные, задумчивые глазки.

— «Сказка! — вскрикнули сторожа и захохотали во все горло. — Так это сказка! А мы-то дивились, кого сюда занесло! Ты как это в таком наряде очутилась?»

— Матушка надела мне его, — скромно ответила Сказка.

— «Вот как? Силою захотела тебя к нам втереть? Ну, уж нет, этому не бывать! Направо кругом, марш!» — скомандовали сторожа и все разом подняли перья.

— Да я только к детям хочу, — молила Сказка. — Неужели и к ним нельзя?

— «Довольно всякого сброда по свету шатается!» — воскликнул один из сторожей. — «Все вы только всякие бредни детям внушаете».

— «Постой, пусть покажет, что нового принесла», — заметил другой.

— «Вот, вот», — закричали все, — «пусть покажет. Только скорее, а то нам некогда с тобою время терять».

Сказка подняла руку и стала выводить по воздуху таинственные знаки. И из-под ее дрожащего пальчика выплывали одна за другою оживленные картины: длинные караваны, чудные кони, всадники в богатой одежде, палатки средь песчаной равнины; птицы, корабли на бушующем море, тихая лесная глушь и многолюдный площади, оживленные улицы больших городов; кровавый битвы и мирные селения кочевников. Они плыли пестрою вереницею и тонули в прозрачном чистом воздухе.

Сказка так увлеклась, что не заметила, как один за другим мирно заснули вкруг нее сторожа. Вдруг кто-то остановил ее руку и приветливый голос раздался над ее ухом. «Остановись, девушка! Довольно с них». Перед нею стоял пожилой мужчина и, улыбаясь, указывал на спящих сторожей. «Не для них твои пестрые сокровища! Проходи скорее в ворота; они и не заподозрят, что ты в стране. Иди, можешь беспрепятственно разгуливать, где вздумается. Зайди к моим детям; мой дом к твоим услугам. Живи в полной свободе и позволь детям моим приходить иногда к тебе с товарищами, послушать твои чудные рассказы. Согласна?»

— Да, я пойду к твоим детям, добрый человек. Я буду ласкать и лелеять их и забавлять их в часы досуга.

Человек приветливо кивнул ей и помог ей пробраться мимо спящей стражи. Еще раз с улыбкою оглянулась на них Сказка и быстро шмыгнула в ворота.

КАРАВАН

Проходил однажды по пустыне крупный караван. Издалека несся по необъятной равнине глухой гул колокольцев и чистый звон серебряных бубенчиков, густое облако пыли возвещало его приближение; порою, когда порыв ветра разбивал облако, на минуту сверкали из-за него яркие одежды и блестящее оружие всадников. На перерез каравану медленно подвигался по раскаленному песку одинокий путник на прекрасном арабском скакуне. Ярко-пунцовая сбруя была украшена серебряными колокольчиками; вместо попоны спускалась тигровая шкура; на голове коня развевался пышный пучок страусовых перьев. Всадник был статен и красив и одеяние его соответствовало роскошному убранству коня. Белый тюрбан, богато расшитый золотом, прикрывал его голову; кафтан и широкие шаровары были ярко-пунцового цвета; сбоку висела кривая сабля с драгоценною рукояткою. Тюрбан был надвинут глубоко до самых бровей и из-под них особенно ярко сверкали темные глаза; все это, в связи с длинною бородою и орлиным носом, придавало всаднику дикий, смелый вид. Шагов за пятьдесят до передового отряда, всадник пришпорил коня и вмиг очутился на ряду с караваном. Появление одинокого путника среди пустыни было так неожиданно, что охрана каравана, предполагая нападете, тотчас же выдвинула копья. «Это что?» воскликнул незнакомец, озадаченный такою воинственною встречею. «Или вы, может быть, думаете, что один человек может завладеть вашим караваном?» Пристыженные воины вновь подняли копья, а предводитель их выступил вперед и спросил, что надо незнакомцу. «Чей это караван?» спросил всадник. «Он не одного хозяина», был ответ; «тут едут несколько купцов из Мекки на родину, а мы их провожаем для безопасности, так как в пустыне не редкость нападете разбойников». — «Проводите меня к купцам», — сказал незнакомец. «К сожалению, я не могу сделать этого тотчас же», — отвечал проводник, — «мы не имеем права останавливаться, а купцы по меньшей мере на четверть часа позади нас. Но если бы я мог предложить вам ехать со мною до стоянки, я с удовольствием исполнил бы ваше желание». Незнакомец ничего не ответил; он вытащил из-за седла длинную трубку, закурил ее и стал спокойно потягивать из нее. Они продолжали путь: незнакомец ехал рядом. Предводитель охраны не знал, как ему относиться к молчаливому всаднику. Прямо спросить, кто он такой? он не решался; а на все его усилия завязать разговор, вроде «какой славный у вас табак!» или «чудный шаг у вашего коня», всадник отвечал неизменным «да, да!» и больше ничего. Наконец, доехали они до предположенного места отдыха. Предводитель расставил стражу, а сам остался с незнакомцем поджидать караван. Вот потянулись мимо тридцать тяжело нагруженных верблюдов, при каждом вооруженный проводник. За ними показались всадники, а среди них на прекрасных конях те пять купцов, которым принадлежал караван. Все это были люди более или менее зрелого возраста, серьезные и положительные; только один казался значительно моложе остальных и смотрел как-то веселее и подвижнее. Несколько верблюдов и вьючных лошадей завершали шествие.

Разбили палатки, расставили кругом верблюдов и коней. Посредине возвышалась палатка из голубой шелковой ткани. Начальник охраны повел туда незнакомца. Там, на затканных золотом подушках, сидели владельцы каравана; черные невольники разносили им кушанья и напитки. «Кого ведешь?» — крикнул молодой купец проводнику. Не успел тот ответить, как незнакомец заговорил: «Я Селим Барух, еду из Багдада. По дороге в Мекку на меня напали разбойники; я только дня три тому назад вырвался из плена. Хвала пророку, я услышал издалека колокольца вашего каравана и добрался до вас. Позвольте мне продолжать путь под вашею охраною; поверьте, я не окажусь недостойным этой чести. По приезде же в Багдад я щедро отплачу вам за гостеприимство, так как я племянник великого визиря». — «Селим Барух», — степенно отвечал старший из купцов, — «привет тебе под нашею кровлею! Мы рады помочь тебе. Садись и отдохни с нами».

Селим Барух сел к купцам и ел, и пил с ними. После еды невольники прибрали посуду, внесли длинные трубки и поставили турецкий шербет. Купцы долго сидели молча, лениво выпуская перед собою голубоватый дымок и поглядывая как легкие кольца стягивались и расплывались перед ними в воздухе. Молодой купец первый прервал молчание. «Вот мы сидим так третий день, то на коне, то в палатке, и ничем еще не пытались сократить время. Я страшно скучаю, так как привык после еды наслаждаться музыкою и пением или смотреть на танцы. Не придумаете ли вы, друзья, как сократить время?» Четверо старших купцов продолжали молча курить, словно обдумывая ответ, незнакомец же заговорил. «Если позволите, я вам предложу кое-что. Что, если бы на каждой стоянке каждый из нас по очереди рассказывал что нибудь остальным? Ведь все-таки время скорее бы прошло».

— «Селим Барух, ты прав», — сказал Ахмет, старший из купцов; — «мы принимаем твое предложение».

— «Очень рад, что предложение мое одобрено. А теперь, чтоб доказать, насколько оно разумно, позвольте мне первому начать».

Купцы с радостью согласились, посадили незнакомца посредине и поудобнее расположились вокруг. Невольники снова наполнили кубки, набили трубки своих господ и принесли пылающие угли для закуривания. Селим прочистил себе голос глотком шербета, разгладил бороду и начал. «И так, слушайте же, друзья, повесть о Калифа Аисте».

* * *

Калиф Аист

Сидел однажды уютно на своей софе калиф Багдадский, Хазид. День был прекрасный; калиф только что немного вздремнул и проснулся в самом благодушном настроении. Он потягивал из длинной трубки розового дерева, выпивал от времени до времени глоточек кофе и каждый раз при этом весело поглаживал бороду, так казался ему вкусным душистый напиток. Одним словом, по всему было видно, что калиф прекрасно себя чувствует. В такое время с ним необыкновенно удобно было говорить; он тогда был особенно мягок и благосклонен. Вот почему великий визирь, Мансор, ежедневно посещал его именно в эти часы. Пришел он и в тот день, только, сверх обыкновения, казался каким-то озабоченным. Калиф тотчас заметил это, вынул трубку изо рта и спросил: «Что у тебя за странное лицо сегодня, великий визирь?»

Великий визирь почтительно скрестил руки на груди, поклонился повелителю и отвечал: «Государь! Какое лицо у меня — не знаю, но знаю, что внизу стоить торговец и у него такие прекрасные вещи, что поневоле загрустишь, когда нет лишних денег в кармане».

Калиф давно собирался порадовать чем нибудь верного визиря. Он приказал невольнику привести торговца. Торговец не замедлил явиться. Это был толстенький, коротенький человечек в затасканной одежде и с очень темным цветом лица. Он притащил ящик, а в нем всевозможные товары. Тут были жемчуга и кольца, богато отделанные пистолеты, кубки, гребни. Калиф и визирь все пересмотрели; наконец, калиф купил себе и визирю прекрасные пистолеты, а жене визиря роскошный гребень. Торговец уже складывал товар, когда калифу на глаза попался небольшой ящичек. Он спросил, нет ли в нем еще каких товаров. Купец раскрыл ящичек и вынул оттуда коробочку с каким-то черноватым порошком, а при нем бумажку с странными письменами. Ни калиф, ни Мансор не могли их прочесть. «Это дал мне один купец: он нашел их на улице в Мекке», — сказал торговец. «Я, право, не знаю, что это такое. Возьмите за сколько хотите, у меня они все равно без пользы лежат». Калиф любил собирать древние рукописи, хотя и не мог их читать. Он купил порошок и рукопись, и отпустил торговца. Калифу, однако, сильно хотелось знать, что собственно там написано, и просил визиря указать, кто мог бы разобрать письмена. «Повелитель, есть такой человек», отвечал Мансор. «Он живет при большой мечети; зовут его Селимом Мудрецом. Он все языки знает: верно и эти строки разберет». Призвали Селима Мудреца. «Селим!» — обратился к нему калиф. — «Ты, говорят, очень мудр и учен; взгляни на эту бумагу и постарайся прочесть ее. Прочтешь — получишь от меня нарядный кафтан; не прочтешь — получишь двенадцать палок по спине и двадцать пять по пяткам, чтоб не звали тебя зря Селимом Мудрецом».

Селим почтительно склонился перед калифом. «Да будет воля твоя над рабом твоим, повелитель!» Долго рассматривал он рукопись, наконец, сказал: «Ведь это по латыни, головою ручаюсь, что по латыни!» — «Ну, так говори скорее, что там», — приказал калиф, — «если знаешь что по латыни».

Селим начал переводить: «Смертный, кто бы ни нашел это, воздай хвалу Аллаху за его милость. Кто нюхнет порошок из коробочки и скажет при этом: Mutabor, может тотчас же обратиться в любое животное и будет понимать язык животных. Захочет снова сделаться человеком, пусть поклонится три раза на восток и повторить то же слово. Но остерегайся, пока ты превращен, остерегайся смеха, не то волшебное слово мгновенно улетучится из твоей памяти и ты на век останешься животным».

Селим замолк, а калиф не помнил себя от радости. Он заставил ученого поклясться, что никому не выдаст тайны, щедро одарил его и отпустил. «Вот это называется покупка, Мансор!» — радостно сказал калиф озадаченному визирю. — «Не терпится мне обратиться в животное! Завтра пораньше приходи ко мне. Мы вместе выйдем в поле, нюхнем немного из коробочки и послушаем, что болтают в воздухе и в воде, в поле и в лесу!»

На следующее утро, только успел калиф Хазид одеться и немного закусить, как появился великий визирь. Калиф сунул коробочку с порошком за пояс, приказал свите спокойно оставаться дома и вдвоем с визирем вышел из дворца. Прежде всего прошлись они по обширным садам калифа, но там напрасно искали какой нибудь живности, чтоб произвести опыт. Наконец, визирь предложил пройти дальше к уединенному пруду, где, как ему помнилось, он частенько видал животных, а именно аистов. Его всегда особенно интересовала их величественная осанка и неумолкаемая трескотня.

Калиф согласился. Они направились к пруду. Еще издали они заметили у берега одинокую птицу. Она медленно расхаживала вдоль и поперек, разыскивала лягушек и от времени до времени что-то пощелкивала про себя. Вскоре над нею в воздухе показался другой аист.

— «Клянусь бородою, государь, эти долгоногие сейчас вступят в разговор. Что, если-б нам в аистов обратиться?»

— Ловко придумано! — отвечал калиф, — только сперва сообразим, как снова сделаться людьми. Верно! Три поклона на восток, слово Mutabor и опять я калиф, а ты визирь. Только ради Бога не смеяться, а то мы погибли!

В это время второй аист начал медленно спускаться на землю. Калиф быстро выхватил из-за пояса коробочку, втянул в себя щепотку, подал щепотку визирю и оба разом крикнули: Mutabor!

Мигом все члены их свело, ноги стали тонкими и ярко-красного цвета; чудные туфли калифа и его спутника обратились в безобразный лапы, вместо рук оказались крылья; шея совсем выскочила из плеч и стала в аршин длиною, борода исчезла и все тело покрылось мягкими перьями.

— «Премилый носик у вас, господин великий визирь!» заметил калиф, налюбовавшись вдоволь. «Клянусь бородою пророка, ничего подобного в жизни не видал».

— Благодарю покорно, — отвечал визирь с изящным поклоном, — но смею сказать, и ваша светлость аистом чуть ли не прекраснее, чем калифом. Теперь, если позволите, подойдем поближе к тем господам, послушаем, что они там болтают. Еще поймем ли мы их говор?

Тем временем второй аист спустился на землю, почистил клювом ножки, пригладил перья и подошел к товарищу.

— «Здравствуйте, госпожа Долгоножка! Что так рано на лугу?»

— Привет тебе, милая Трескушка! Я вышла промыслить себе что нибудь к завтраку. Может, ты не откажешься от кусочка ящерицы или ножки лягушки?

— «О, нет, благодарю; у меня сегодня совсем нет аппетита. Я, собственно, по другому делу на луг спустилась. У папаши сегодня гости, мне придется танцевать, так я хотела здесь в тиши поупражняться».

И молодая аистиха причудливыми шажками закружилась по полю. Калиф и Мансор с удивлением смотрели на нее. Когда же она неожиданно встала на одну ногу и, грациозно расправив крылья, застыла в живописной позе — оба не в силах были выдержать. Дружный хохот вырвался из их клювов, долгое время не могли они прийти в себя. Калиф первый опомнился: «Вот так представление», — закричал он, — «за золото такого не получишь! Ах, досада! Наш смех спугнул этих дураков, а то они, может быть, еще петь бы начали!»

Но визирь не о том думал: он вспомнил, что смех во время превращения строго запрещен и со страхом заметил это калифу. «Тьфу, пропасть! Плохая шутка остаться на век аистом! Визирь, вспоминай скорее проклятое слово, оно у меня совсем из памяти выскочило».

— Три раза поклониться на восток и сказать: Му-Му-Му…

Но напрасно кланялись они востоку и кланялись так усердно, что клювами касались земли! Волшебное слово исчезло бесследно. Как униженно ни склонялся калиф, как жалобно ни выкрикивал визирь Му-Му-Му — память их отказывалась служить и бедные друзья были и остались аистами.

* * *