Помоги проекту - поделись книгой:
Честно говоря, Фёдор Григорьевич вовсе не был уверен, что купил то, что нужно. Черепаху, как известно, не выучить ничему — ни становиться на задние лапки, ни узнавать хозяина, ни вилять благодарно хвостом — этакое неразумное создание!.. Рассказывают, правда, будто рыбаки с далёких Галапагосских островов наловчились впрягать морских черепах в свои лодки. Да ведь много ли надо на это ума — тащить по воде тяжёлую лодку?! Всё равно моторка её перегонит. К тому же те черепахи куда больше наших степных, наверно, и голова у них больше… Живёт себе не спеша маленькая костяная рубашка, глядит на мир подслеповатыми глазками, и кто знает, что у неё на уме…
Черепаха лежала на полу. Машина решала какую-то ответственную задачу и важно гудела. Пол был из пластика, к тому же недавно покрашен. Фёдор Григорьевич не чувствовал запаха краски, потому что он был человеком и ходил на высоких ногах. А черепашка на четвереньках была совсем низенькой, и её настораживал этот резкий запах. Всё же она на минуту высунула головку, но затем убрала её снова под панцирь. Может, испугалась Машины?
— Глупая ты, преглупая черепаха, — сказал ей Фёдор Григорьевич. — Разве Машина тебя тронет?!
Черепаха будто послушала его, осторожно высунулась из-под своей костяной защиты и направилась к Машине. Впрочем, она, конечно, не знала, что это за Машина. Просто, заметив тёмный угол под ней, решила скрыться туда, как в нору.
— По углам не прятаться, — усмехнулся с высоты своего роста Фёдор Григорьевич и подставил на пути черепахи блестящий ботинок. Потом достал булку и покрошил на газету.
Может, черепаха и обрадовалась бы этой еде, но она никогда не пробовала булок. И она продолжала отсиживаться под панцирем: всё же надёжнее.
— Что ж, ничего другого предложить не могу. Пожалуйста, извини, — насмешливо произнёс Фёдор Григорьевич, зная, что черепаха всё равно не поймёт его слов и не сможет его извинить или не извинить.
Он подошёл к Машине, а черепаха полежала ещё какое-то время неподвижно. Но затем любопытство всё же взяло в ней верх, и она предприняла путешествие по всему залу. Земля, то есть пол, покрытый листами пластика, по которому ей теперь приходилось ползти, эта «земля» была совсем не похожа на обычную: голая, такая гладкая, что коготки черепахи скользили по ней, с трудом зацепляясь. К тому же здесь было совершенно пустынно: ни травинки, ни кустика. Убедившись в этом, черепаха в конце концов забилась в дальний угол.
— На сегодня достаточно, — объявил Фёдор Григорьевич, выключая Машину. — А куда покупка девалась?
Он извлёк черепаху из-под Машины, положил в портфель и поехал на дачу, к Серёже.
Фёдор Григорьевич никогда не думал, что Серёжа может так обрадоваться черепахе. Обычно по вечерам сын расспрашивал его о работе — чем занималась Машина, становится ли она ещё умнее, чем прежде? Но сегодня Серёжа был поглощён черепахой: «Какие у неё дырочки-ноздри! Как будто проткнуты иголочкой!.. А уши где у неё? Смотрите, смотрите, она уже ест!»
Черепаха и правда принялась за капустный лист, положенный для неё на крылечке. После всех передряг и волнений, пережитых за последние дни, она впервые почувствовала, что люди, среди которых она теперь оказалась, вовсе не желают ей зла. И произошло это благодаря маленькому человеку Серёже.
Известно, что животные вполне доверяют, пожалуй, лишь детям. Некоторые истории, которые могли бы нам показаться не слишком правдоподобными, тем не менее никем не оспоренные, передаваемые из поколения в поколение, убеждают нас в этом. Например, легенда о дикой волчице, вскормившей своим молоком ребёнка, или рассказ о дружбе юного итальянца с дельфином, возившим мальчика по морскому заливу. Может быть, дружба нашей черепахи с Серёжей тоже когда-нибудь станет такой историей?
Сперва черепаха наступила на лист капусты передней лапой и, мотнув головой, оторвала от большого листа кусочек, проглотила его. А затем стала брать у Серёжи из руки, не боясь.
На ночь принесли черепаху в комнату. И она цокала коготками по дощатому полу, шуршала газетой.
Когда все на даче крепко спали, черепаха доела капустный лист. Она была не голодной, но почему-то ей не спалось.
В ночной темноте черепаха чувствовала себя в безопасности, ей наконец-то никто не мешал. Она с удивлением обнаружила, что «земля» здесь была сделана, по-видимому, из того, что некогда было растущим деревом — с корнями, листьями, ветками. От этого живого зелёного дерева сохранился лишь слабый смолистый запах, пробивавшийся из свежеструганых, не успевших высохнуть досок в тех местах, где были сучки. Такое открытие неприятно подействовало на черепаху, и она ещё энергичнее продолжала свои однообразные поиски среди железных кроватных ножек, под стульями и столом, под диваном, где от лёгкого вздоха катались пухлые шарики пыли, словно живые. Скоро ли всё это кончится и начнётся всё прежнее?
Под утро черепаха приткнулась в углу и затихла. Где она, её пустынная солончаковая родина, нестерпимый жар солнца, травка-полынка? Куда всё это девалось?
Пятый день
Много хитроумных машин придумал человек себе в помощь. Но разве среди них есть такая, с которой можно дружить? Даже самая «умная» — всего лишь бесчувственная машина, и ей всё равно, кто с ней рядом. Другом может быть только живое существо, которое чувствует, к которому привыкаешь.
Привыкаешь, и с ним хорошо.
Но часто ли мы себя спрашиваем, а каково им с нами, нашим четвероногим друзьям?!
Наступил пятый день.
В этот день происходило вот что.
Раньше всех на даче проснулся Фёдор Григорьевич. Но почему-то не стал искать черепаху, даже не вспомнил о ней: он торопился к себе на работу.
Просыпались люди и в других домах тоже, говорили «доброе утро», называли друг друга по имени, спешили по каким-то важным делам — никто не думал о черепахе.
Проснулся маленький человек Серёжа. Убедившись, что черепахи с ним нет и что её нет на том месте, где он оставил её вчера, Серёжа вскочил с постели и разыскал её. А разыскав, взял с собою в постель. Он уже так привык к своей черепахе, что не хотел её от себя отпускать, и сейчас собирался с ней поиграть.
Снова, как когда-то в мешке, она пробиралась, не видя куда (укрытая одеялом), тянула шею и шарила в воздухе лапами (карабкаясь из мальчиковой руки), скрывалась под панцирь («Как будто танк», — думал Серёжа) Откуда ей было знать, что всё то, что делал Серёжа, он делал для неё, чтобы ей было интереснее жить!..
Серёжа завтракал за столом, а черепаха лежала на табуретке, чтобы он мог её видеть. Приблизившись к краю, она едва не свалилась, но Серёжина бабушка удержала её.
Поскорее позавтракав, Серёжа вынес черепаху попастись на лужайке. Свежий лист подорожника, как видно, понравился ей. А тут и солнце пригрело, и вообще день обещал быть безоблачным, ласковым, погожим. Нет, жить на свете было совсем не плохо!..
Пришла соседская кошка — она частенько наведывалась к Серёже в надежде на что-нибудь вкусненькое, — и Серёжа решил познакомить её с черепахой. Но черепаха не захотела знакомиться: ушла под свой панцирь и не показывалась. Кошка в свою очередь, обнюхав её (не мышь ли это?), брезгливо тряхнула лапкой, отвернулась и убежала.
Серёжа отнёс черепаху на грядку. Тут она пробиралась, словно маленький вездеход, по ухабам и прямо с грядки ела зелёный лук — это было так интересно!
Вообще иметь даже просто черепаху, оказывается, было очень, очень интересно! Вот только приходилось гулять с ней. А Серёже немножко уже надоело. Он хотел и побегать по улице, и нарисовать на большом листе бумаги настоящий воздушный бой, а ещё — десант: парашютисты выпрыгивают из самолётов, и над каждым из них раскрывается парашют… «Пусть она гуляет сама», — подумал Серёжа и побежал к дому…
Всё-таки это, наверно, неправда — то, что черепахи не думают. Они думают, только не так, как мы, люди, а по-своему, по-черепашьи.
Черепаха заметила, как убегал от неё Серёжа, но сначала она не поверила, что осталась на свободе. Что ж, если это действительно так, она будет есть вкусный лук, пока не наестся. А там опять за ней явится кто-то и потащит в комнату, в ящик или мешок — ей ведь не привыкать! И она с удовольствием ела сочную, приятно горчащую травку, которой не знала раньше. Пусть так, а больше сейчас она ни о чём не хотела думать.
Потом она стала есть эту травку с разбором, а не подряд: тонкие стебельки были гораздо нежнее.
Почувствовав себя достаточно сытой, черепаха стала спускаться с грядки, но, не удержавшись на крутизне, кубарем покатилась в овражек. И тут оказалась лежащей на спине, на выпуклом панцире.
Это ужасно для любой черепахи — оказаться в таком положении на голой земле. Она становится совершенно беспомощной, и, сколько ни дрыгает в воздухе лапами, ей не перевернуться самой. Значит, всё кончено и она должна умереть? Сколько раз именно так и случалось с черепахами!..
Вот когда было необходимо, чтобы кто-нибудь пришёл к ней на помощь, — Серёжа или Фёдор Григорьевич.
Но рядом никого не было.
Черепаха всё же надеялась на какую-то невероятную удачу. Шарила во все стороны лапами, изворачивалась, зацепила сухую травинку и не отпускала её: только в этой травинке и могло быть её спасение. Ещё несколько энергичных движений, накренилась на бок, ещё — и наконец всё же стала на лапы. Как ни в чём не бывало снова отправилась в путь, неуклюже заковыляла. Куда? Да разве сама она знала? Куда-нибудь! Ведь когда-то жила она без людей, проживёт и теперь… И зачем они ей?!
Когда Серёжа вернулся к луковой грядке, черепахи на ней не было.
Он искал её под широкими листьями лопуха, в траве, у дороги. Заглядывал под каждый куст, смотрел в канаве возле забора — её нигде не было.
Вернулся с работы Фёдор Григорьевич, и они продолжали поиски вместе.
Становилось прохладнее, солнце уже заходило за дальний зубчатый лес — черепахи всё не было.
Нашли её совершенно случайно: за огородом, в саду. Намотав на себя длинную траву, она спала в ней, будто в копёшке сена — её бы и не заметить, если бы Серёжа не споткнулся об эту копёшку.
Теперь он её ни за что не отпустит одну!
В сарае стояли ненужные старые доски, и в тот же вечер Фёдор Григорьевич с Серёжей сколотили из этих досок ящик без дна — загончик для черепахи: чтобы не убежала, но могла в нём гулять и жить. Поставили возле крыльца, среди зелёной травы и жёлтых одуванчиков. И она ночевала в нём эту ночь.
Снились ей нескончаемые поля нежной, сочной травы, снилось солнце, расплывшееся по всему небу, снились черепахи, черепахи, черепахи… Люди не снились, и вообще ничего плохого не снилось — всё только самое лучшее. Проснувшись утром шестого дня, она не могла сначала понять, где она очутилась. Но потом вспомнила всё, что произошло с ней за эти пять дней, и с ещё большей настойчивостью принялась выкарабкиваться на волю.
Но кругом были стены из досок, слишком высокие для неё. А там, дальше, кто-то ходил, кричал хриплым голосом: «Укро-оп-мал-ла-коо!..», кто-то тяжело протопал возле ящика. Мальчик Серёжа заботливо принёс молоко и поставил блюдце в загончик: «Пей, черепаха…»
Ну чем ей было здесь плохо, среди людей, в этом ящике, в котором теперь предстояла ей долгая жизнь?! А?
Потому что они красивые
Кто не любит цветов — они такие красивые!
Вот нежные незабудки;
вот голубой колокольчик;
вот молодой одуванчик, похожий на золотистое солнце;
а это — львиный зев, похожий на пасть свирепого зверя, но совсем не страшный.
А что такое бабочки? Оказывается, это цветы, которые умеют летать! Я узнал об этом от мальчика Севы, когда мы с ним гуляли по лесу. Вдруг он заметил что-то интересное посреди поляны, остановился и подозвал меня шёпотом:
— Погляди: он цветок, а притворился, что бабочка. Какой хитрый!
— Зачем притворился? — спросил я как можно тише. Будто можно спугнуть цветок.
— Как ты не понимаешь: он же хочет, чтобы мы его не срывали!..
И мы не стали его трогать: пусть растёт!
Так часто бывает, цветы притворяются бабочками, а бабочки — цветами.
Мы думали, это бабочка, а оказалось — цветок. Думали, что цветок, а он вдруг вспорхнул и улетел… Только зелёная травинка качнулась — поклонилась вслед своему «живому цветку», будто с ним попрощалась.
— Наверно, бабочка спасалась здесь от какой-нибудь хищной птицы, — сказал Сева. — Ведь птицы цветов не клюют…
— Или она хотела познакомиться с мохнатой пчелой, которая пролетала мимо, — сказал я. — Пчела подумает, что это цветок и что он сладкий… И станет кружиться возле…
— А что дальше?
— И они познакомятся, будут летать вместе, будут дружить…
— Нет, — сказал Сева, — пчела собирает мёд, ей некогда. А бабочки просто летают.
— Вовсе не просто: у каждой из них спереди есть тонкая трубочка-хоботок, бывает, не толще волоса. Когда бабочка летит, она сворачивает хоботок, как пружинку в часах, чтобы не мешал. А когда опускается на цветок, вытягивает и пьёт через него сладкий сок-нектар. Как будто через соломинку.
— Значит, бабочки только мешают пчёлам?
— Ничего не мешают! — сказал я сердито. — Разве мало цветов на свете? Всем хватает! Бабочки, если хочешь знать, тоже переносят пыльцу — с одного цветка на другой. И от этого в цветах зарождаются семена. А из семян вырастают новые цветы…
— А почему ты рассердился? — спросил меня Сева, которому очень не нравилось, когда с ним так говорили. — Ты на меня рассердился?
— Нет, — сказал я, немного смутившись. Ведь я — взрослый, большой, а взрослым стыдно обижать тех, кто слабее и меньше. И я постарался загладить свою вину: — Просто мне показалось… я вдруг испугался… даже не знаю, как тебе это объяснить…
— Объясни так, как есть, — попросил Сева. — Я пойму…
— Хорошо.
И я рассказал ему об одном человеке, которого когда-то знал.
— Я вдруг вспомнил об этом человеке, об одном своём знакомом. Он тоже всегда про всё спрашивал, а вернее сказать, задавал вопросы: на каждый вопрос он заранее приготовил ответ. И считал эти ответы самыми правильными.
— Для чего же он спрашивал, если всё знал?
— Очень просто: он считал, что все люди должны думать точно так же, как он, не иначе. «Для чего нам нужны деревья?» — задавал он вопрос. И сам отвечал: «Чтобы делать из них дрова». — «А для чего нужны коровы?» — «Чтобы брать у них молоко».
Однажды он увидел бабочку и удивился: «Для чего нужны бабочки?» И не смог ничего ответить. Тогда он сказал: «Они летают ни для чего и только мешают мне отвечать на вопросы. Это значит, — произнёс он решительно, — что бабочки не нужны». И с тех пор перестал замечать их, будто бабочек вовсе не существовало на свете. Так же, как в своё время перестал замечать цветы…
— Прости, пожалуйста, — попросил я Севу, — но когда ты сказал, что бабочки только мешают пчёлам, я вдруг вспомнил этого человека. Это я на него, а не на тебя рассердился…
— Нет, я всегда понимал, почему нужны бабочки, — помолчав, сказал Сева. — Потому что они красивые…
Когда мне было пять лет, мне подарили сачок. Чтобы я мог ловить бабочек.
Вот поймаю, и будет у меня своя бабочка. Захочу — даже две или три. Посажу в стеклянную банку из-под варенья или в спичечную коробку…
Я гонялся за ней целый час, пыхтел и хлопал сачком изо всех сил по ромашкам и кашкам. Но она каждый раз успевала меня опередить. Она взлетала и садилась на другой цветок, будто играла со мной в пятнашки. А я не играл с ней и не шутил. Ведь у меня был настоящий сачок для ловли бабочек. А она была бабочкой. Я подкрадывался и хлопал по тому месту, где она только что опустилась. Но её здесь уже не оказывалось… Наконец-то мне удалось её поймать, когда она села на лист подорожника, от усталости вздрагивая крылышками, то раскрывая, то складывая их снова.
Мне повезло: я оказался выносливее. У меня были две сильные ноги, и я мог долго бегать. А она быстро выдохлась, то и дело садилась. И я — хоп! — накинул на неё сачок, а затем осторожно — не выпустить бы! — сунул руку под марлю и схватил её за крыло. Крепко, чтобы не вырвалась.
Это была бабочка-лимонница — кажется, так её называют: нежно-жёлтая, с тёмными пятнышками на крыльях. Я хотел получше её разглядеть. Но она так билась другим, свободным крылом, что пришлось поскорей запихнуть её в стеклянную банку и закрыть крышкой. Я отряхнул руки: на них оставалась пыльца с её крыльев. Ведь крылья бабочек на самом деле прозрачные, как из хрупкой слюды, и лишь сверху и снизу покрыты множеством цветных чешуек, каждая — тоньше тонкой пылинки: пыльцой. И когда бабочка побывала у меня в руках, то сразу поблёкла, будто цветок, который долго стоял без воды и завял. Одно крыло у неё потускнело (то самое, за которое я схватил её пальцами), другое — оставалось почти новеньким. И всё же она была теперь не такой, как прежде, Но сначала я этого не заметил. У меня была бабочка! Она сидела в банке не шелохнувшись. Захочу — никогда её отсюда не выпущу, захочу — пущу ненадолго по комнате.
Полдня я носился с банкой по дому, ко всем приставал, показывал: «Поглядите, это у меня моя бабочка! Моя собственная! Что, красивая?..»
И всем приходилось глядеть. А бабочка сидела в банке, уцепившись лапками за скользкую стеклянную стенку. Даже когда банку переворачивали или трясли, она оставалась неподвижной. И я уже успел разглядеть, что у неё было шесть лапок. А крыльев на самом деле не два, а четыре: два спереди и два сзади. И два больших выпуклых глаза… И ещё усики, которые почему-то дрожали…
Поделиться книгой: