Ураган

– Сейчас-сейчас… – изловчилась девушка, и маленькая ладошка уже взметнулась…

– Не вынуждай его кусаться!… – остановил Слава. – Смотри: он же совсем еще крошечный, детеныш… Но, хоть и неопасный, а защищаться, думаю, будет отчаянно, – осторожно отвел руку девушки. – Погляди: ты же не пускаешь его домой!

Под склоном, всего лишь в полуметре от левой ноги девушки, зияла небольшая дыра. И только люди слегка отодвинулись вправо – ужик с торжествующим шипением юркнул туда.

Туча нарастала. Теперь уже треть вечерней синевы скрывалась под нею. Края ее то и дело, как бахромой, украшались сиреневым отсветом молний.

– Давай хоть шалаш соорудим, – предложил парень, – и костер сложим – греться. Буря будет знатная…

– Сахарный, что ли? Вымокнуть боишься!… – отмахнулась девушка. – А я люблю дождь! И ветер люблю! Пусть сильнее… нет! Пусть скорее грянет буря!!! – она выбежала на середину поляны и, широко раскинув руки, кричала прямо в темнеющее небо.

Впечатляющей силы раскат грома в то же мгновение ответил ей.

– Ну что, поняла?! – укоризненно покосившись расширенными и тревожно темнеющими волчьими глазами, Слава торопливо собирал немудреные пожитки. – Не стоит шутить со стихией!

Оглядевшись, он выбрал старую березу с мощным стволом и густой широкой кроной. Пристроил под нею рюкзаки и складным ножом стал обрубать широколиственный кустарник. Таня, бегая по поляне, собирала сучья для костра.

Шалаш получился низенький, неуютный, да вдобавок непрочный – ничего удивительного: все мы, привыкшие к отвратительно, до мелочей продуманному комфорту каменных коробок, которые гордо именуем “своими домами”, не слишком впечатляющи бываем в роли первобытных охотников, строителей и даже собирателей! Отчаянно крича: “Прогресс! Прогресс!” – рвемся мы из XX в XXI век, ломая и калеча все на своем пути… Куда?… К Богу, к черту – нам без разницы! Лишь бы – вперед! Лишь бы – прочь от “варварской древности”!…

О, милые славные древние философы! Еще задолго до новой эры предупреждали вы – “человек, оторванный от природы, жалок!”, “кто сказал, что именно человек – царь всего живого?”. Не будет ли слишком поздно, когда мы дорастем до понимания ваших слов?!

В спешке заканчивали костер. Он вышел огромный, почти как сигнальный. Посовещавшись, решили пока не разжигать и едва успели присесть на поленце под кроной старой березы…

Засвистел ветер. Он свистел невыносимо, пронзительно, перебирая все диапазоны бесовских голосов. Он свистел так, что хотелось заткнуть уши и плакать, как дитя. Брызнуло несколько капель ледяного дождя.

Потом наступило затишье. Парень с девушкой по-прежнему сидели на своем поленце, притихнув, крепко прижавшись друг к другу: оба чувствовали – это еще только прелюдия к великому действу природы…

Вдруг засверкали зарницы. Именно зарницы, а не молнии, – потому что появлялись они не из тучи, но отовсюду. В кромешной тьме электрическим, ярким до рези в глазах светом вспыхивал то дуб с огромными, точно руки великана, растопыренными ветвями, то кривая ива, кажущаяся изогнувшейся для нападения змеей, то какой-нибудь куст в форме рычащей пасти… Казалось, сам дьявол затеял страшную игру, сводя с ума воображение, прежде чем погубить, во всей ужасной прелести являя людям картины поднявшегося на поверхность ада. И каждое мгновение зарницы приближались. Вот молния с шелестом, похожим на бесовской хохот, упала в реку. Вода вздулась, словно готовясь изрыгнуть неведомое чудище, засверкала магическим зеркалом.

– Как страшно! – девушка дрожала, желая спрятать голову на груди парня, и все же не в силах оторвать очарованного взгляда от адской красоты разбушевавшейся стихии.

– Если начнется дождь… – Слава изо всех сил старался не дать ей почувствовать частые толчки испуганного сердца, – станет спокойнее… Но, кажется, гроза пройдет стороной…

Тут завыл ветер. Он выл на разные лады, перемежаясь с каким-то бесовским хохотом, звучащим то ли из глубины леса, то ли с черного неба или из бурлящей Клязьмы. В дугу – вершинами до земли – гнул он деревья. Тут и там они с треском, с почти человечьими стонами ломались и падали. Носились обломанные сучья. Совсем рядом с корнем выворотило огромный дуб. Он рухнул, круша и сгибая соседние деревья.

Снова послышался леденящий кровь хохот и еще более зловещие завывания ветра.

Таня всхлипнула:

– Боже мой! Что это?!

Слава резким движением бросил ее на землю, насколько возможно укрывая своим телом, натягивал поверх отсыревшее голубое покрывало. Не поняв, девушка забилась, выворачиваясь.

– Это… это ураган… – зашептал он ей в ухо. – Сожмись в комочек, постарайся слиться с землей!…

– Бежим… Бежим! – она едва сдерживала истерику.

– Куда?! Здесь открытое место… В лесу точно убьет! – изо всех сил сжал вздрагивающие от рыданий худенькие плечи. – Я с тобой… Не надо бояться!…

– Да! Но ты же – боишься!

Неожиданно для самого себя он тепло засмеялся:

– А что мне остается делать?

Это придало сил напуганной девушке:

– Не дуй в ухо! – потребовала она почти весело и капризно. – Щекотно!… Ишь, навалился, медведь!

– У меня же нет другого способа тебя защитить, – смутился он.

– Да я уже успокоилась, – завозилась, деловито вытаскивая из-под живота колючую ветку. – Знаешь, ведь от судьбы не уйдешь… Правда?!

На них, сжавшихся и беспомощных детей Земли, сыпались сучья и шелестящая листва и порой падали крупные холодные капли…

Через некоторое время вновь наступало затишье – только изувеченный лес глухо стонал на разные голоса.

– Давай костер запалим – холодно, – попросила Таня. – А если снова?…

– Сначала все равно зарницы будут!…

– Откуда ты знаешь?!

Отряхиваясь, она пожала плечами:

– Чувствую…

Тонкие язычки пламени лениво лизали сырые дрова. Постепенно вокруг костра становилось светло…

– Ты слышишь?… – замерла на месте Таня.

– Да-а… странный звук…

Это был рев, но на довольно высоких нотах. Настоящий голодный рев…

А в следующее мгновение из-под берега появилось целое облако комаров. Они выстроились клином и ринулись к людям. Они впивались в лицо, кисти рук, щиколотки под носками – самое уязвимое место, потому что спортивные брюки там заканчиваются, а кроссовки еще не прикрывают.

– У тебя все лицо в комарах!… – Слава в ужасе кинулся к девушке.

Точно: комары облепили их плотной шевелящейся жаждущей массой. Но не успел он обтереть ее лицо ладонями, ощущая под пальцами хрупающие омерзительные тельца, как новые тучи с ревом впились в него.

– Береги глаза! Отмахивайся! – надергав свежей травы, он стал охапками кидать ее в огонь.

Но густой дым не остановил нашествие. Огромные, раза в два больше лесных, вампиры из-под берега летели прямо в огонь, тучами гибли в нем, но их место тотчас же занимали новые.

– Они взбесились! – Таня отчаянно размахивала руками, защищаясь.

– Наверно, стихийное бедствие… Это как-то связано!…

Снова вспыхнули зарницы. И люди тотчас бросились под свою березу. Комары устремились за ними…

– Это ничего… Мы выживем… Закрой глаза, не думай… Спи, спи, спи… Мы проснемся, а утро будет чистым, хорошим!… – как мать своего ребенка, Слава укрывал девушку, ладонями защищая прелестное лицо от омерзительных кровососущих тварей. Его руки на глазах распухали. На голову, на спину, больно хлеща, сыпались обломанные ветви. Но он почти ничего не ощущал, кроме радостно бьющейся мысли: “Вот оно что! Любить – значит взять другого человека в свое сердце – целиком, навсегда! – и защищать, и беречь его под ураганом жизни… И наплевать, что будет с тобою самим!…”

Уже остывающей яростью завывал ветер. Раскаты грома приближались. Бешено плясали по воде молнии. Одна, другая упали где-то далеко за лесом, осветив пламенем его край. На дальнем берегу Клязьмы забарабанил град. Было холодно, от земли пахло могильной сыростью…

В низенькой дубовой, густо пахнущей дымом избе с ужасом слушал кривой Козьма речи молодого инока-расстриги. Мать красавицы Татьяны кругами крестила горницу, набрав в рот святой воды, прыскала по углам, потом на забившуюся за печь дочку:

– Страму нажила, нечестивица! Где ж то видано? Из-за тебя, бесовского отродья, честные иноки с обители бегут!… О-хо-хо… Лучше б не вымолили мы тебя на старость лет у Господа! Хорошо утешеньице…

– Замолчи, баба! – с сердцем оборвал ее Козьма. – Уши от твово визгу ломит! Не мычи, как недоенная!… – собравшись с духом, оборотил единственный глаз свой на юношу: – И то, ты мне в своем ли уме вещуешь?! Чтоб я, православный хрестьянин, дочь свою единую отпустил неведомо куда с беглым монашком?! На голодную смертушку? Да вас ни один поп венчать не станет, а коли солжете, и обвенчают где-либо по неведенью – так еще пущий грех!!!

Славич пытался возражать.

– Свят, свят, свят!… – завывала за печью мать. – Чур меня, чур меня! Оборони от лукаваго!…

От роду кривой Козьма не отличался терпеливостью.

– Вон! – затопал ногами, не выдержав, заорал, что есть мочи. – Чтоб ноги твоей не было на моем пороге, христопродавец, отступник! Не мути дух бесовскими речами!… – кривым пальцем ткнул Татьяну: – Лучше ей на дне реки в мутище лежать без хороненья, чем пропасть с тобою!

Тяжело поникнув головою, вышел из сеней юноша: “Жизнь, веру свою отдал я людям… чтоб любить, чтоб служить им!… И что ж? “Проклятый отступник”! Видно, неугоден ни Богу, ни им… Видно, зря убег от зверовидного Кучка!… Пущай медведь заборол бы – и мук иных не видать!” – не разбирая дороги, через поле ринулся он к крутому берегу Клязьмы.

А в избе – вслед – громко всхлипывала Татьяна, слышался сердитый басок ее отца и причитыванья матери…

В XII веке люди, конечно, еще не знали слова “ураган” и любое сильное проявление природы называли “буря”. Но, поверьте, в тот же самый день (если учитывать календарные накладки), и час, и месяц на берега иссохшей от небывалой жары Клязьмы вместе с грозовой тучей несся ураган…

Под великаном-дубом на крутом берегу сидел, содрогаясь от холода и внутреннего смятения, несчастный инок-расстрига. Изредка мрачными, как туча, очами озирал он видневшийся вдалеке скит, и ненависть вспыхивала тогда во взоре. Ветер выл и свистал, хлеща его обломанными ветвями…

Услышав странный тихий шелест по траве – словно бы шаги, Славич вскинул голову. Перед ним стояла красавица Татьяна. Милое лицо ее было бледно, губы кривились, видно, она хотела много сказать…

– Едва нашла тебя… – только и вымолвила, и в янтарных глазах, кажется, назло всему свету вспыхнула улыбка.

В то же мгновение юноша со всей силой прижал ее к себе, усаживая рядом на траву. В глазах стояли слезы…

Буря разыгралась не на шутку. Ветер выл и крушил, с корнями выдирая, вековые дубы. По бревнышку разнес и далеко в поле раскидал злосчастный скит, много народу похоронил в развалившихся избах. С воплями метались поселяне, отыскивая или оплакивая близких, спасая нажитое добро, искали укрытия для себя и скотины. Отец Егорий сначала еще сдерживал обезумевшую от ужаса братию, громко взывая к Богу посреди былого двора скита. Но вскоре иноки толпой ринулись под крутой берег – там казалось безопаснее…

И только двое влюбленных, крепко прижавшись друг к другу под сенью старого дуба, оставались неподвижны. Оба молчали – нечего сказать: они просто наслаждались счастьем быть вместе. Все ближе там и тут ударяли в землю слепящие молнии…

Случается, в минуты потрясений душа человека словно бы защищается, погружаясь в состояние некого эйфорического покоя. Так, слушая заботливый шепот – “спи, спи… не бойся!”, Таня, сама не зная как, постепенно, несмотря на холод, вой ветра и болезненные укусы комаров, тихонько погружалась в дремоту. От дыхания над ее лицом струилось ласковое тепло. Ветер заметно стихал, но дождь все не хотел пролиться, и только молнии сыпались, ослепляя вспышками, в бурлящую реку…

– Славка! – внезапно она вскочила, протирая глаза. – Хватай вещи! Прочь отсюда!…

– В чем дело? – удивился парень.

Таня вцепилась в его руку, таща за собой:

– Бежим, бежим! Я видела… Понимаешь, точно на этом же месте – только много веков назад! – парень и девушка… сидели так же, как мы!… В дерево ударила молния…

– Да это просто сон – страшный!…

– Нет, нет! Может, и сон… Но это точно, точно было! Я видела, как они погибли! Видела! Понимаешь? Неважно – пусть и сон… Уйдем отсюда! – она почти умоляла, и Слава, Зябко пожав плечами, подобрал рюкзаки, потянул за собой сырое покрывало.

Они уселись на другом краю поляны. Парень огоньком спички осветил циферблат наручных часов:

– Полчетвертого. Скоро светает. Тогда и двинем на электричку… Все-таки я не пони…

Ба-ба-бах! Шарах-ш-ш-ш!…

Они едва успели прикрыть глаза от невыносимой яркости электрической вспышки: молния ударила в ту самую березу, которая только что служила им укрытием. Дерево горело ярко и со странным шипением. В воздухе прохладно запахло озоном…

– Да-а… – с уважением протянул парень, едва сдерживая невольную дрожь сильных плеч.

Скоро встало ясное утро. Прохладное, нежное и словно бы умытое росою и скудно пролившимся дождем, оно согрело путешественников каким-то детским розовым сиянием. В чистом небе снова не было ни облачка, снова на разные голоса распевали птицы. И единственным грозным напоминанием о пронесшемся урагане остались кучи сорванных ветвей, изломанные, согнутые да вывернутые с корнем деревья. Грустно и величественно покоились они там и тут, точно умирающие на поле великой битвы.

Усталые, в кровь искусанные и исцарапанные, но счастливые уже самим ощущением жизни, парень и девушка быстро шли через поле в направлении железнодорожной станции. За ними с ревом неслось облако комаров.

– Что это впереди? – Таня вглядывалась в утреннюю дымку. – Никак человек?

– Такой же бедолага, как мы?! И что ему надо в поле в столь ранний час? – подивился Слава.

Казалось, тонкая фигурка на дороге пляшет, странно размахивая руками. Подойдя ближе, путники увидели юношу, почти еще мальчика. Перед ним, направленная на восток, стояла на трехногой подставке старенькой модели кинокамера. Он отчаянно отмахивался от комаров, бормоча будто про себя:

– У-у, звери! Вампирюги проклятые!

– Что?! Сжирают? – с усмешкой поинтересовался Слава.

– Здравствуй! – промолвила Таня, останавливаясь рядом. – Жуткий ураган был, да?…

Мальчишка обернулся, круглое, есенинской красоты лицо его осветилось улыбкой:

– Да-а… У нас чуть крышу не снесло!… Я-то перед рассветом пришел, когда уж все стихло.

– И чего ты тут делаешь?

Он крепко шлепнул ладонью по щеке:

– Ох и злыдни! – потом показал на восток: – Я… я хочу заснять восход солнца… Как оно покажется во-он из-за той полоски леса. Это так красиво!… – ясные глаза его заволоклись мечтательной дымкой.

– Здорово… – уважительно протянула Таня. – Успехов тебе! – и уже на ходу обернулась, заглядывая в понимающие глаза своего спутника: – Вот так, наверное, и рождается настоящее искусство кино…

На этом можно было бы и закончить странную сказку о любви, природе, о таинствах жизни и смерти. Но давайте все же вернемся в XII век.

Вместо эпилога:

По дороге через разрушенное село прочь от несчастного скита уводил отец Егорий одиннадцать своих смиренных иноков. Они шагали строго на восток – навстречу встающему солнцу. Каждый потихоньку лелеял в сердце мечту о новом пристанище. Отец Егорий шел, низко свесив голову на грудь, не молясь, стальные очи его жгли скрываемые слезы. Он пытался всей душой привычно устремиться к своей Вере, но не мог не думать о волшебной силе Любви…