Ураган

Анна БАРИНОВА

Ураган

(повесть)

Скит невелик. Огорожен частоколом крепким и высоким – что для города. И стоит на крутом берегу Клязьмы. Вековая дубовая роща скрывает святой место от непочтения любопытных. За нею – поля, за ними – небольшое село. Иноки возделывают землю сами, редко прибегают к помощи крестьян. А этим летом и вообще на селе не показываются – отец Егорий не то чтобы запретил, а только как взглянет он стальными очами – вмиг затрепещешь, понимая, что неугодно. Иноков – дюжина. Все – немолодых лет, постриг приняли, устав от ратных дел в княжеских дружинах: нелегко на совести кровь носить – особенно междоусобную!… И хоть не ответчик народ за клятвопреступления княжьи, хотя и крепко на вид взялся за престол великокняжеский Изяслав Мстиславич, каждым сердцем трепещет Святая Русь, ожидая новых богопротивных усобиц…

Иноком жить легче: даже за самое малое усердие в молитве Господь покой душевный ниспосылает, тихую радость. Любят они друг друга, как братья, почитают и любят твердого сурового, как сталь, отца Егория. А еще пуще любят – юного Михаила. Словно солнцем озаряется мрачноватый скит от одной улыбки этого красавца-богатыря. Всегда приветлив, скромен, всегда готов к трудам, и к незлобивой шутке, и к молитвам… Даже отец Егорий смягчается взглядом на него!…

Михаил появился в обители недавно: прошлым летом усталый путник свалился у самых ворот, не имея сил даже постучать. Отец Егорий тотчас распорядился накормить юношу, свою келью уступил – для отдыха, всю ночь простоял на коленях, молясь о здравии измученного дорогой гостя. Наутро, восковой от бледности, но просветленный ночным бдением, вошел:

– Чей ты, отрок?

Юноша положил поклон, нескладно перекрестился:

– С Кузнецкой слободы болярина Кучка Степана Ивановича. Отца Василием кличут…

– Далеко… – проницательные глаза священника так и впились в светлое, обрамленное ореолом чистого золота кудрей, красивое лицо гостя. – И всё пешим?

Юноша потупился:

– Убег я…

Отец Егорий спокойно ждал продолжения.

– Мочи жить с ним нету!… Старшого брата извел медведями, за мной уж черед подходил…

– И у нас по лесам звери водятся, – уклончиво пробормотал игумен.

– Так не то беда! – воскликнул юноша. – Болярин их повеляет ловить, в клети запирает… А на праздники – даже святые! – молодцев избирает… и посреди боярского двора – борись до смерти! – ясного полуденного неба глаза юноши пылали негодованием.

– Брата медведь заборол?… – переспросил отец Егорий, и стальные глаза его сверкнули на миг воински. – Не уважает Господа боярин-та…

– Да он не токмо медведями людей живота лишает! – вспылил юный гость. – Жесток зело и подл, яко пес!

Священник погрозил на нечестивые слова:

– Ну-у, сыне, Господь и наказует его по грехам – не сомневайся!… Да что ж мне с тобою-то делать?…

Юноша опустился на колени:

– Приими в обитель, батюшко! Тоска смертная… Иноком стать хочу!…

Отец Егорий задумался глубоко.

– Некуда идти мне отсюдова… – взмолился гость.

– Как звать-то?

– Славич.

– Ладно, поживи у нас… – вздохнул наконец игумен. – Токмо пострига пока не проси – испытай себя, сынок!… Молодости в миру завсегда слаще…

– На земи русской – одно горе, беды, усобицы!… Чего не увидал я в миру?!

Отец Егорий строго покачал головой:

– Терпение, сынок. Торопливость-та больно бесы любят!…

Отцвела золотом и багрянцем осень. Белой птицей пронеслась вьюжная зима. А к весне по первой, слякотной еще, дороге пришла весть, что злонравный губитель народа боярин Кучка тою же осенью казнен князем Георгием, села же его обнесены тыном по велению князя, именуются теперь единым городом Кучковым – сиречь Москва. Но после той светлой вести юный гость обители не изменил своему желанию и через пару недель принял постриг, став иноком Михаилом…

Раннее утро середины июня 1998 года. Мерно покачивается на стыках рельсов электричка. За окнами – трогательно умытый утренней росой пейзаж с проносящимися перелесками, кривобокими домиками и рядом – шикарными виллами “новых русских”, с отблесками чистого стекла речушек. Пассажиров немного – на удивление для раннего субботнего утра: ведь самое дачное время!… В уголку на жесткой деревянной скамье молодая пара в потрепанной спортивной одежде, из двух рюкзаков, стоящих у ног, торчат рыболовные снасти. Парень невысок, но крепок – та самая косая сажень в плечах! – некрасивое, но очень живое, с удивительно глубокими глазами какой-то волчьей формы и цвета неба в тучах, лицо его блаженно полуобернуто к приоткрытому окну. Косые рыжие лучи запутались золотыми нитями в неровной челке. Сидящая рядом девушка легко примостилась щекой на его широком плече, точно бабочка на вековом стволе дуба. Она дремлет. Ветерок отдувает орехового оттенка кудрявящиеся пряди от милого, почти идеального в своих чертах лица. Ее спутник изо всех сил старается не пошевельнуться, почти не дышит, боясь спугнуть случайно и впервые возникшее меж ними это ощущение доверия, покоя и светлой нежности.

Из динамика на изрисованной похабными надписями стене раздается шипение, фырканье, потом недовольное: “Дверь-закрь… Следущ… станц… Омутище!”

Парень с сожалением косится на девушку, только раскрывает рот…

– Я слышала, Слав! В Леоново выходим, – милое лицо ее на глазах оживает, словно сброшена вуаль утренней дремоты.

– Та-ань… – растерянно тянет парень.

Через несколько минут они спрыгнули на сырую пустынную платформу. Парень помог девушке надеть на плечи лямки рюкзака, забросил за спину свой:

– Ну? И ты думаешь, я знаю, куда идти?!

– А зачем? Вот дорога!

– Но… – и, поняв, что возражения бесполезны, решительно зашагал за нею.

Дорога оказалась разъезженной, но вокруг царствовало запустение – впрочем, довольно характерное для бедной голодной вымирающей России конца ХХ века.

Лес встретил путников прохладой, подозрительным молчанием.

– Ох и злющие здесь комары! – Таня звонко шлепнула себя по щеке. – И гляди, громадины какие!

– Да-а, я этаких, пожалуй, и не встречал…

Даже на ладони, полумертвый, лесной кровопийца выглядел внушительно: в сантиметр почти длиной мощное тело, длинные ноги, широкие отливающие радугой крылья…

– Значит, река близко, – решила девушка. – Кажется, я даже запах чую!…

Парень покрутил головой:

– Не думаю. Взгляни: дорога-то на подъем идет, а к реке спуск должен быть.

– Так, может, она за холмом?

Целое облако сородичей убитого комара с мстительным визгом налетело на людей. Девушка замахала руками, отчаянно отбиваясь.

– Пойдем! Пойдем быстрее!… – потащил ее за собой парень. – не от реки они… Лето нынче заметила, какое? Каждый день – за тридцать! От жары, видать, и свирепеют…

День в самом деле обещал быть жарким: в томительно синем небе – ни облачка, на полянах трава – будто выжжена, предчувствуя зной, не поют птицы, а где-то вдали подымается гул злых слепней…

Наши почтенные историки, конечно, не могли знать об этом, копаясь в многочисленных хрониках в поисках правды, потому что в хрониках и летописях не делают записей о погоде, но… – лето 1146 года тоже выдалось мучительно жарким. Бедное село и скит на Клязьме изнывали от зноя. Гибли посевы. Люди все же умудрялись спасать небольшие делянки, таская воду из реки. Трава высохла почти повсеместно, и скот падал. Клязьма мелела на глазах, превращаясь в мутный ручей. Иноки во главе с игуменом Егорием иссохли от поста, молитв и бдений, каждое утро ожидали чуда. Но Всевышний почему-то не спешил являть его…

В это утро монастырская братия объединилась с поселянами: строили запруду на Клязьме, чтобы хоть на час облегчить труд водоносов. Дело отчаянное, потому что Клязьма характером упряма и, даже обмелевшая, несется быстро и своевольно.

– Михаил, помоги же! – крикнул кто-то, и юный инок тотчас навалился, поправляя толстенное бревно.

Работа кипела: мужчины, женщины и дети по мере сил подтаскивали срубленные стволы, скрепляя их где веревками, а где и взятой из-под обрыва глиной. Река упорствовала, там и тут прорывалась сквозь ненавистную ей запруду. Люди работали по колени, по грудь в бурлящей воде и поднятой со дна тине. Грязная намокшая одежда почти мгновенно высыхала от зноя, отвратительной коркой липла к телу…

Неуклюже вскарабкавшись на берег, отец Егорий с великим тщанием отжимал от воды и грязи подкатанную по колени рясу, потом надолго припал к ковшу. Пил усердно, видимо, всем сердцем благодаря Господа: запруда пока удерживалась, и люди с оживленным криком спешили набрать побольше воды из образовавшегося озера. Как муравьи, сновали они по дороге от скита к селу с ковшами и бадьями и с иной утварью в руках, там же на телегах провозили огромные бочки… Похоже, небольшие сохраненные участки посева будут спасены и сегодня… Но – надолго ли?

Но что это? Отец Егорий сурово свел брови: под обрывом берега, у самой запруды, юный Михаил со смехом принимает ковш из рук девицы… Знает игумен эту красавицу – Татьяна, дочь кривого Козьмы, едва ли не последнего бедняка на селе. Знает игумен и то, что, несмотря на исполнившиеся шестнадцать, Татьяна – полное дитя, с чистым сердцем и шаловливой повадкой, не в пример многим поселянкам…

Сложив ладони, отец Егорий зычно крикнул:

– Михаил!

Мощные плечи юного инока сразу как-то поникли. Он обернулся, а на лице погасала мечтательная улыбка.

Отец Егорий нахмурился еще более, жестом подозвал. Благодарственно поклонившись девице, Михаил легко вскарабкался на крутой берег, подошел вплоть и… впервые опустил затуманенные не только зноем глаза, не смея взглянуть в лицо духовника.

– С вечери, – сурово проговорил игумен, – на исповедь…

Дорога становилась все уже, со всех сторон теснила ее трава. Довольно крутой вначале, подъем оказался затяжным. Справа стеной – мрачный еловый бор с редкими проблесками акварельной зелени на полянах, слева – овраг, поросший непролазным кустарником и заболоченный на дне.

– Ты не устала? Что-то больно долго… Может, и не туда совсем забрели?! – забеспокоился Слава.

– Погоди-ка! – Таня остановилась, разглядывая что-то в пыли под ногами. – Скорей! Побежали!

– Зачем это?

– Здесь только что кто-то прошел… Видишь? И от тележки следы!… Нагоним и спросим!

Ее спутник никаких следов, как ни старался, обнаружить не смог, но послушно ускорил шаги…

Через пару минут они догнали коренастого дедка с тачкой, в которой позвякивали какие-то железяки:

– Здравствуйте!

– Куды собрались, молодежь, в столь ранний час? – весело поинтересовался он.

– На Клязьму… Да вот что-то найти ее не можем никак!…

Дедок остановился, показывая рукой:

– Дык тута как раз излучина – обходит она то есть Медвяный бор…

– Как красиво, – перебила Таня, – “Медвяный”!…

– Дык мы, местные, ну, дачники еще – промеж собой так зовем его, – объяснил дед. – Теперя и вы будете знать! В общем, ступайте до развилки, там – направо, поле перейдете и – Клязьма…

– Спасибо! – дружно отозвалась пара и, во мгновение обогнав его, скрылась за поворотом дороги.

После развилки их встретил шаткий мостик через заболоченный ручеек, за ним открылось поле. На опушке сразу же отстали комары.

Девушка присела на кочку у обочины:

– Километров пять отмахали… Может, попьем? Там, в рюкзаке, справа – домашний квас.

Она пила маленькими глоточками, поглядывая так ласково вокруг чудесными глазами цвета потемневшего янтаря.

– Ты здесь красивей, чем в городе… – вздохнул парень. – Почему?

Девушка засмеялась и пожала плечами:

– Чуткая, наверное… Каждый листок, травинку, лучик всем сердцем слушаю!… Ты так умеешь?

– Не пробовал…

– А ты научись! Это легко. И сразу счастливее станешь… – отобрала у него и надежно закрыла флягу. – Ну что? Пойдем?

Всем известно выражение “жизнь прожить – не поле перейти”, но и поле, когда выходишь к нему с опушки леса, кажется – рукой подать. А дорога все убегает и убегает!… Шагаешь, думаешь – вот, вот, вот… оглянешься – и половины не пройдено!

И грустно смотреть на нынешние русские поля, засеянные чахлым не пойми чем, почти сгубленным сорняками…

В тот самый момент, когда путники свыклись с мыслью, что полю, наверное, не будет конца, проселочная дорога резко оборвалась: они стояли на крутом берегу, а внизу весело, игриво несла свои воды Клязьма. Несколько неохватных дубов стояли тут и там. Слева вдоль берега поле заболачивалось, справа – начиналась кустарниковая поросль ивняка.

– Так и кажется – вот-вот из-за поворота выплывет древний струг с какой-нибудь княжеской дружиной… – вздохнула девушка, – видишь?

– На удивление дикие места! – согласился парень. Ну что, здесь останемся, или – дальше?…

– Тут хорошо… Но я бы хотела отыскать какое-нибудь, знаешь, необычное место, – она огляделась. – Пойдем вдоль берега!…

Солнце поднялось уже довольно высоко и немилосердно жарило на открытом месте, но из зарослей несло прохладной сыростью, хотя слепни всех размеров, пород и мастей не отвязались от путников даже здесь. Басовито гудя, они то и дело впивались в плечи, спину, живот и ноги, легко прошивая мощными жалами одежду, назойливо мельтешили перед глазами.

– По мне уж лучше комары, – парень сорвал ветку, стал обмахивать себя и девушку.

– А я их всех боюсь, ненавижу!… – поморщилась Таня.

Кустарники по краям тропинки сменились раскидистыми вязами, липами, кое-где стояли стройные сосны, попадались березки.

– Уж и реки не видать… Как бы тропинка эта нас обратно в бор не увела!… – забеспокоился Слава. – Знаешь, Тань, бывают такие тропки – обманные: идешь, идешь вдоль берега – глядь, за версту от речки очухался!

Как бы смеясь над опасениями, тропинка круто повернула в сырую низину. Земля глубоко вминалась под ногами. Ее покрывали полуистлевшие старые листья. Над головой потрескивал под палящими лучами высохший, вероятно, из-за начавшегося заболачивания почвы, довольно густой лес. Здесь не росла трава, не пели птицы, и люди невольно заторопились выбраться из этой “живой могилы”… Несколько шагов – и, вскрикнув от радости, они очутились на изумительно красивой поляне в форме равнобедренного треугольника. Солнце щедро заливало ее светом и зноем, трава достигала до пояса, в ней пестрыми мазками прятались полевые цветы. Словно ширмой, отгорожена поляна от леса рядком стройных молоденьких березок. От малейшего дуновения шелестят, будто переговариваясь, их нежные ветки. Слева до берега, до самой почти воды, спускаются густющие заросли крапивы и низко склонилась, полоща тонкие ветви в быстрой реке, старая ива. Справа, там, где оборвалась тропа, упавший дуб до середины почти перегородил Клязьму. Кудрявая крона его еще свежа и зелена, мощные сучья взметнулись в небо, словно руки, умоляющие о пощаде.

Путешественники завороженно застыли на месте.

– Боже мой… – наконец сумела вымолвить девушка, – мы – в сказке!…

Она и представить не могла, насколько права: ведь там, где они вышли на обрывистый берег Клязьмы, в середине XII века стоял небольшой скит, за ним, за дубовою рощей, в поле располагалось село, вокруг – непролазные дебри…