Розам зябко на морозе

— Вот и ладушки. Тогда завтра пойдём на восемьдесят, — подвожу итоги дружеской встречи.

Сижу вечером в номере, растекшись медузой по креслу. И до кровати добраться нет сил. Глаза — в одну точку, мысли — врассыпную. Даже мышцы болят, словно в кузнице вкалывал. Хотя, казалось бы, с чего? Полдня, в полусне-полубреду, полулёжа в полукресле-полукушетке. А вот облом — полный, а не половинчатый. Никак не получается выйти с Олей на нормальный контакт.

Что самое мерзкое — внутри тонкой иголочкой начинает покалывать страх: а вдруг и не получится? А такие мысли мне и близко подпускать нельзя. Быть уверенным, что сможешь победить, — слишком мало для победы. Нужна абсолютная убеждённость, что других вариантов не существует.

Сейчас, в полусне, вновь всплывают навязчивые воспоминания из далёкого прошлого. Петропалыч, в белом халате поверх формы с погонами, отдаёт последние распоряжения техникам. И опять в голове возникает ненавистный голос, парализующий волю, требующий беспрекословного подчинения. Но в который раз, стискивая зубы, медленно — по капельке, по крупице — выдавливаю этот голос куда-то наружу, лишь слабый писк в ушах… Как давно это было, почему снова и снова в памяти всплывает?!

Анна входит в номер без стука. Странно ещё, что в дверь вошла. Мне кажется, ей и сквозь стену пройти — как нефиг делать. Она же Мисс Сталь — высокопрочная, твердосплавная, бронебойная…

— Какие-то успехи сегодня есть? — спрашивает она. Нет, милочка, не такая уж ты и стальная. Совсем другие нотки в голосе можно расслышать.

— Никаких успехов. Я не могу почувствовать Олю, найти какие-то точки соприкосновения. У неё сразу защитная реакция. Может, врага во мне уже и не видит, но и за своего не принимает. Посторонний человек, чужак, лучше подальше держаться.

Анна смотрит на меня… какой странный взгляд, совсем мне незнакомый. Неожиданно спрашивает, не привычным жёстким тоном со стальными нотками, а с теплом в голосе:

— Ты очень устал? Может, завтра сделать перерыв? Слетаешь к морю на сутки. Сейчас скажу, чтобы мой самолёт приготовили завтра к вылету.

— Нет. Если сейчас потеряю сутки, то потом неизвестно сколько навёрстывать.

Анна неожиданно садится мне на колени, обнимает руками шею, целует в полуприкрытые веки.

— Расслабься, закрой глаза и ни о чём не думай. А я сейчас буду тебе рассказывать сказки… про маленькую принцессу, которая очень любила свою маму и белые розы.

Когда я проснулся, Анны уже не было… только тонкий аромат роз от её подушки.

Невыносимо душно, идти тяжело, но город кажется, как никогда, настоящим. Хрустальная часовня искрится в лучах полуденного солнца. На полупрозрачных крышах домов замерли серебряные флюгеры: кошки, драконы, рыцари, средневековые замки… Интересно, который из домов — твой? Тот, с флюгером-кентавром? Или этот, с морским коньком? Почему-то мне кажется, что самый дальний, притаившийся в конце улицы. На крыше его поблёскивает тонкий шпиль, увенчанный серебряной розой.

Выхожу на центральную аллею: сегодня она выглядит праздничной и нарядной. Ветки молодых каштанов украшены китайскими фонариками и белоснежными бумажными аистами, они качаются на ветру и о чём-то перешёптываются между собой. Ты стоишь неподалёку, напротив уличной кофейни, в руках — профессиональная цифровая камера.

Щёлк-щёлк!

Что ты фотографируешь? Сияющую часовню? Хрустальные крыши домов? Бумажных аистов на ветках каштанов? Буйство цветущей сирени?

Бегу к тебе, вернее, пытаюсь бежать. Воздух сделался густым и вязким, асфальт превратился в зыбучие пески. Но это пустяки, меня сейчас не остановить, шепчу про себя слова из очень старой песни: «…сквозь миражи, вопреки судьбе, я иду к тебе, я иду к тебе…»

Сквозняки полощут подол длинного голубого платья, оно надувается парусом древней бригантины. И мне страшно, что через миг ты исчезнешь в туманах подобно кораблю…

Ветер крепчает. По улице кружат пёстрые вихри из китайских фонариков. Стая бумажных аистов вспорхнула с деревьев и улетела прочь. Между мной и тобой — столбы золотистой пыли, будто кто-то истолок солнце в ступе и обрушил на нас…

— Восемьдесят пять!

— Запрещено!

— Вынырну — задушу. Делай что сказал!

Буря стихает, бумажные поделки лежат на земле разноцветными рыхлыми сугробами. От накрывшего город безмолвия мне становится не по себе.

Щёлк-щёлк!

Над сиренью деловито кружат лиловые охотники за удачей, так невзлюбившие меня в прошлый раз. Ты фотографируешь их.

Иду к тебе, медленно, осторожно. Лиловые ангелы не могут поделить цветок с пятью лепестками, внезапно порыв холодного, зимнего ветра…

Ты смотришь на экран цифровика потрясённо… там явно что-то не так. Вскрикнув, отбрасываешь фотоаппарат в сторону. Убегаешь.

Поднимаю фотокамеру, ищу последний кадр. Мог бы сразу догадаться! На фоне цветущей сирени — призрак! Призрак в Её хрустальном городе. Мой собственный размытый силуэт!

Ирреально красивая девушка… Лежит под прозрачным колпаком, лицо прекрасно, но неподвижно. Спящая красавица, Белоснежка, зачарованная принцесса. Совсем выпадаю из времени, смотрю на часы — уже два часа просидел, глядя на Олю.

Анна подходит неслышно. Присаживается рядом.

— Она красива? — спрашивает меня.

— Она прекрасна. Она немыслимо прекрасна…

— Красивей, чем я?

— Аня, никогда не спрашивай, если не хочешь услышать ложь в ответ. Извини, у меня завтра сложное погружение… Можно, сейчас побуду с ней вдвоём?

Анна встаёт с постели, накидывает халатик, подходит к окну, распахивает настежь, закуривает. Смотрю на часы — без трёх минут пять утра.

— Ты очень её любишь?

— Кого её? — вопрос риторический, оба понимаем, о ком идёт речь.

— Олю, — говорит Анна, — ты очень любишь Олю?

— Да, я очень её люблю. Потому что должен её любить. Очень сильно любить. Больше, чем кого-то ещё на свете. Больше себя, больше жизни. Иначе нет шансов, что смогу её вытащить.

— А есть хоть малейший шанс, что сможешь?

— Не знаю, не уверен, но мне нельзя даже и думать на эту тему. Не будет уверенности — точно ничего не получится.

— Петропалыч сказал… если ты её так любишь… то можешь там и остаться… с ней… — Голос Анны предательски дрожит.

— Всё верно, мы с ним это знали изначально. Если даже и получится установить контакт, то ещё и вынырнуть с ней вдвоём нужно будет. И для этого должен очень сильно её любить. Словом, или я её в ЗАГС, или она меня к прокурору… — дурацкая попытка пошутить. Пытаюсь подобрать нужные слова:

— Даже не знаю, как это объяснить. Представь, тебя сбросили в реку с гирей в руках, ты идёшь ко дну. Отпустила гирю — всплыла, всё очень просто. А теперь представь, что гиря — золотая. Вряд ли сразу её отпустишь — а вдруг получится выплыть с ней? И будешь всё глубже погружаться. Но, как бы ни душила жаба, всё равно в какой-то момент сработает инстинкт самосохранения: фиг с ней, с гирей золотой, жизнь — дороже. А вот если у тебя в руках кто-то, кого любишь больше себя, — скорее сама на дно пойдёшь, но постараешься его на поверхность вытолкнуть.

— А если у тебя получится… ты можешь остаться со мной?

— Аня, ну зачем ты спрашиваешь? Сама понимаешь, я должен буду сразу уехать. Жить с тобой… и каждый день видеть её. Это будет непереносимо.

Город залит серебряным светом. Луна безмятежно плавает в озере, бездомной кошкой бродит по хрустальным крышам, любуется своим отражением в зеркальных витринах. Я угадал: твой дом в самом конце центральной улицы, на его полупрозрачной крыше — искусно выкованная серебряная роза. Ты сидишь на крыльце и, словно через соломинку, медленно пьёшь густую августовскую ночь. Сегодня у неё вкус свежезаваренного кофе с коньяком.

Сверчки стрекочут надрывно и печально в зарослях голубой жимолости. Прозрачные звёзды падают прямо в подол твоего платья. Зажжённые бумажные фонарики озаряют улицу мягким свечением, будто огромные светляки…

Тебе немного грустно, и поэтому в твоём городе август, самый печальный месяц в году.

Подхожу к тебе осторожно, едва ли не на цыпочках, боясь вспугнуть. Сажусь рядом на хрустальные ступеньки. В духоте летней ночи они обдают приятной прохладой.

— Оля…

Ты не поворачиваешься ко мне. Смотришь прямо перед собой — на сияющий циферблат часовни, на музыкальные фонтаны: сегодня они льют не воду, а холодное лунное молоко…

Ты любишь белые розы, теперь я это знаю. Поэтому принёс сегодня снежно-белую, на длинном стебле. Протягиваю, но ты не замечаешь цветок. Оставляю розу на ступеньке.

— Твой город прекрасен, Оля, но ты не можешь жить здесь вечно. По ту сторону, конечно, жизнь далеко не так волшебна. Там нет ни хрустальных крыш, ни лиловых ангелов, звёзды невозможно поймать, а времена года не зависят от твоей прихоти…

Говорю с тобой, пусть даже не слышишь. Но мне нужно это тебе сказать.

— Там твой дом, мама, те люди, которых ты ещё не знаешь, ещё не встретила, замечательные люди… они заслуживают того, чтобы стать твоими друзьями.

Песня сверчков звучит особенно тоскливо.

Порыв злого, холодного ветра вдруг обдувает твоё лицо. Ты зябко кутаешься в лёгкую шаль. Хочется обнять тебя, согреть, но ты не позволишь.

— Мама очень ждёт тебя… и если ты сейчас протянешь мне руку, посмотришь в глаза — мы пойдём к ней, вдвоём.

Ветер усиливается… На хрустальных крышах домов, как сумасшедшие, вращаются серебряные кошки и драконы, средневековые замки, кентавры и морские коньки. «Ветер северный, умеренный до сильного…» — эти слова звучат сейчас у меня в голове.

Ты резко встаёшь. Но прежде, чем уйти, наклоняешься и поднимаешь со ступенек снежно-белую розу.

И опять встреча в кабинете Петропалыча. Анна приходит, опоздав минут на десять, что для неё не характерно. Обычно — как курьерский поезд, всё строго по расписанию, минута в минуту. И сама на себя не похожа. Словно надломилось что-то в ней.

— Заканчиваем эту комедь, — говорит Анна, — на Сергея уже смотреть нельзя. Руки трясутся, как у алкоголика или наркомана. Он точно в следующий раз там застрянет.

Петропалыч одобрительно кивает: да, пора заканчивать…

— Нет, я понял, в чём была ошибка. И сейчас меняем тактику. Сделаем так…

— Сергей, я сказала: Всё! — В голосе Анны знакомая стальная нотка. — Эксперимент не удался. А для тебя это уже как наркотик.

Я подхожу к ней, улыбаюсь… потом кричу прямо ей в лицо:

— Заткнись, кошёлка. Мне наплевать, что ты думаешь. Заколебала, дура… — Лицо Анны каменеет, глаза загораются яростью, она открывает рот и…

… и я продолжаю орать на неё:

— Нефиг тут из себя крутую тёлку строить. Ты — уже давно не тёлка, а тётка… вышедшая в тираж тётка.

Губы у Анны начинают дрожать, на глазах — слёзы. Мисс Сталь впервые на моей памяти плачет. Обнимаю её, глажу по голове, целую в мокрые глаза.

— Успокойся, солнышко. Просто показал, как пример — что нужно делать. Сейчас выбил тебя из колеи, заставил играть по моим правилам. И вот ты уже не Мисс Сталь!

В этом была наша… нет, моя ошибка. Я старался подстроиться под Олю. А теперь сделаем наоборот. Не я буду играть в её игру, она — в мою. В её городе ничего не смогу сделать, поэтому должен как-то выманить в другое место, где она будет не очень уверенно себя чувствовать, где всё будет незнакомое, совсем чужое… кроме меня. Тогда она скорее на контакт пойдёт.

— Делаем такое наложение: Оле — десять процентов, мне — девяносто пять, — говорю Петропалычу. Он сразу въезжает в арифметику:

— Псих! Это же сто пять процентов в сумме. Положительная обратная связь, полностью неуправляемый процесс. И пяти минут не продержишься, утратишь аутентичность. Превратишься в клон Оли. Безумный, сумасшедший, ненормальный псих…

— Не умножай сущностей сверх необходимого. Согласен, немного авантюрист. Но в пять минут уложусь, — говорю, а сам смотрю на Анну. Мы с Петропалычем в этой игре — пешки, а решающий ход — всегда за Королевой.

— Серёжа, ты обещаешь, что вернёшься?

— Да. Вернусь… и не один.

— Когда будешь нырять?

— Прямо сейчас. Чего тянуть-то?

Мы с Анной стоим на перроне. В двух метрах — её охранники, дальше не могут отойти, инструкция у них такая. Анна проводит ладошкой по моей щеке… у Мисс Сталь — глаза на мокром месте.

— Спасибо, Серёжа. Ты вернул мне дочь. Жаль, что не сможешь остаться с нами.

— Не могу, ты же понимаешь. Иногда приходится делать выбор, который потом не переиграешь.

— Знаешь, а я — порядочная сучка. Мне несколько раз приходила мысль… если Оля останется там, ты мог бы остаться со мной.

— Аня, солнышко, ну что ты… — провожу рукой по её волосам. — Ты удивительная женщина. Оле повезло, что у неё такая мама. Сам не могу понять, как тебе удалось меня уговорить.

— Деньги завтра уйдут на твой счёт. Вся сумма, как договаривались. Ну и ещё… сверх того — подарок от меня.

— Аня, извини. Ещё вчера закрыл этот счёт. Прибереги пока деньги. Будет потом свадебный подарок Оле… от меня. Договорились? И нам пора прощаться.

Анна резко поворачивается, быстро идёт по перрону. Оба телохранителя идут чуть сзади. Я захожу в вагон…

Телефонный звонок! Ну что за фигня, откуда кто-то может знать мой номер? Надоели, оставьте меня в покое!

— Сергей Владимирович, добрый вечер. Это Оля…

— Какая, на фиг, Оля?! Не знаю никакой грёбаной Оли… — огрызаюсь в трубку, хочу дать отбой… и в этот момент — словно удар молнии. Я понимаю — кто мне звонит! Секундная пауза… — Оля, извините. Я же никогда не слышал ваш голос.