Помоги проекту - поделись книгой:
Евгений Захарович Воробьев
Скорей бы настало завтра
рассказы
Незабудка
1
Комбат Дородных долго смотрел в стереотрубу. Конечно, ничего обнадеживающего, а тем более радостного в этих соснах не было, однако с лица его исчезло выражение недовольства, разгладились морщины. Под конец он смотрел на эти сосны с явной приязнью, почти с удовольствием: обозначился тот берег, и Неман не казался больше безбрежно широким.
Прошла еще одна, другая, третья минута вечность. Верхушки сосен окрасились в розовый цвет. Рассвет ходко шел в головном дозоре утра.
И когда за спиной показалось новорожденное солнце, Дородных вполголоса отдал приказ готовиться к броску на тот берег.
Теперь важно было хотя бы до поры до времени не нарушить речной тишины. Пусть противник как можно позже обнаружит место переправы! К ней готовились всю ночь напролет под прикрытием прибрежного леса.
Флотилия Дородных насчитывала несколько «кораблей». На берег вытащили прохудившуюся, нескладную плоскодонку. Разведчики уже давно возили ее с собой. Большая и неожиданная судьба у этой посудины — «флагманского корабля» всей флотилии! Нашли ее разведчики еще на Десне. Разве хозяин утлой плоскодонки мог вообразить, что она когда-нибудь будет утюжить своими конопатыми боками Днепр, Сож, Березину, а вот теперь — сильный и своенравный Неман?
Вслед за плоскодонкой из прибрежных кустов выволокли надувную резиновую лодку и плотик — три телеграфных столба, связанных обмотками, ружейными ремнями и обрывками кабеля.
Хорошо хоть по соседству с рекой оказался лесной хуторок. Оттуда притащили две половинки ворот, сорванные с петель и сбитые воедино, притащили добротную калитку. Там же, в хуторке, нашли солому и сено.
Посредине Немана виднелся вытянутый в длину песчаный остров, густо поросший лозняком. Остров облегчал решение задачи — позволял преодолеть реку в два приема. Кроме того, растительность помешает противнику вести прицельный огонь, если батальон будет обнаружен…
Снова снаряд разорвался в кустарнике, близ берега, и этот разрыв послужил сигналом. Дородных страдальчески прищурился, еще раз всмотрелся в солнце, встающее из-за червонного горизонта, и, уже не приглушая голоса, отдал приказ форсировать реку.
Бойцы начали торопливо раздеваться. Белобрысый паренек в каске, сползающей на уши и глаза, никак не мог стянуть с себя намокшие сапоги. Он достал кинжал, надрезал вверху голенища. Не поплывешь же в тяжеленных сапожищах!
— Эй, Незабудка! Отвернись, пока не ослепла! — раздался ернический голос из прибрежных кустов. — Наш взвод — в чем мать родила. Ребята стесняются…
— Что же теперь? Отдельно мужской, отдельно женский пляж откроем? Пусть быстрее сигают в воду. Ваш взвод и в бою застенчивый!..
Взводный уже не рад был, что связался с Незабудкой: она за словом в карман не лезет.
Санинструктора не случайно прозвали в батальоне Незабудкой. Во-первых, глаза ее полны голубого света. Ну, а во-вторых, она очень памятлива — не было случая, чтобы Незабудка забыла оказать первую помощь тому, кто в ней нуждался.
Капитан Дородных кинул свои сапоги и каску в плоскодонку, но сам в нее не сел. Он стоял на берегу не пригибаясь, даже не сутулясь и только отчаянно вертел шеей. Все видели его долговязую фигуру. Он подбадривал бойцов и все размахивал автоматом над чубатой головой.
Иные сняли с себя гимнастерки, шаровары, застегнули их на все пуговицы, набили сеном или соломой и положили на воду. На эти поплавки грузили каски, диски автоматов, гранаты, коробки с патронами. Кто-то запасся автомобиль ной камерой. Рыжий детина, похожий на совершеннолетнего младенца, притащил оконную раму. Другой боец держался, как за спасательный круг, за большое колесо от кареты. Третий приволок корыто для своей амуниции. Четвертый связал наподобие поплавков два снарядных ящика. А белобрысый паренек, уже разутый, в каске, лежащей на оттопыренных ушах, выкатил из кустов бочку, столкнул ее в воду, поставил стоймя, долго чем-то нагружал, наконец шутливо перекрестился и вошел в воду.
В последний момент Незабудка решила не снимать с себя каску и не бросать сапожки. Она продела в сапожные ушки обрывок бинта, связала их и повесила через плечо.
Еще снаряд ударил в реку. Столб воды плеснул Незабудке в глаза жемчужным блеском. Снаряд раздробил розовое зеркало реки на тысячу осколков, словно откуда-то с Балтики докатилась до Немана штормовая волна. После того как опал водопад и стих внезапный шторм, остро запахло порохом и гарью.
Маловероятно, что снаряды шальные: противник продолжает методично бить по площади. Чем быстрее батальон расстанется с восточным берегом, тем меньше будут потери.
Донеслась команда:
— За мной, хлопцы!
Дородных все потрясал автоматом над головой, оглядывался вокруг, тревожно всматривался в лица своих солдат, словно вел сейчас поверку, пересчитывал про себя, сколько с ним осталось боевых товарищей.
Конечно, Дородных можно величать и командиром батальона. Но разве там, в полку и выше, в дивизии, в армии, не знают о потерях, какие батальон понес в боях за Вильнюс и на лесных дорогах, ведущих к Неману?
Сто тридцать три активных штыка — вот и все войско Дородных. Пусть люди с воображением называют его комбатом, пусть его даже назовут Верховным Главнокомандующим особой Неманской группы — его войско не станет от того более грозным для противника. На самом деле он командует в этот рассветный час ротой неполного состава; правда, огневая мощь у этой роты усиленная…
Незабудка уже вошла в воду, когда неподалеку кто-то застонал. Оглянулась и увидела пожилого, усатого бойца. Он полз по берегу с телефонной катушкой на спине, волоча ногу в штанине, побуревшей от крови.
Не хотелось, так не хотелось выходить снова из воды! Раненым на этом берегу окажут помощь другие санитары, а ей приказано не задерживаться, не отставать от своих. Однако поблизости не было никого, кто мог бы перевязать раненого, исходившего кровью, и Незабудка пошла к нему, неловко ступая по песку, леденящему ступни.
Обогнав ее, к связисту подбежал и оттащил его в кусты какой-то младший сержант, смуглолицый и черноволосый. Он уже достал индивидуальный пакет и собрался сделать перевязку. Незабудка молча вырвала из его рук бинт и принялась за работу. Ее всегда раздражали самодеятельные санитары, чья сердобольность позволяла им задержаться в тылу, отстать от тех, кто идет в первой цепи.
— Как тебя, девушка, зовут? — спросил младший сержант, когда она перевязала бойцу ногу и снова направилась к воде. — Кого поминать добрым словом?
— Вот войну отвоюешь, явишься на танцплощадку, будешь с тыловыми барышнями любезничать… И прошу мне не «тыкать»! Между прочим, я и по званию старше…
— За мной должен был Новиков присматривать, да вот… — он кивнул в сторону раненого. — Я поплыву рядом с вами…
Она поправила санитарную сумку, перекинула сапожки через левое плечо, автомат закинула за правое и круто отвернулась от младшего сержанта.
Она чувствовала спиной его просительный взгляд.
— Будешь еще морочить голову! Адъютант мне по чину не положен. А если бы и полагался адъютант — нашла бы кого-нибудь понадежнее! Во всяком случае — не тебя…
— Вы меня не поняли, товарищ старший сержант. — Он шумно передохнул. — Сам прошусь под шефство. На случай, если ранят. Мне тонуть никак нельзя. Меня обязательно вытащить нужно. В любом виде на тот берег доставить…
Она повернулась к младшему сержанту, подбоченилась, оглядела его — от босых ног до непокрытой головы — с презрением, которое вовсе не хотела скрывать.
— А чем ты лучше других?
— Не во мне тут дело. А тонуть не имею права, потому что…
Больше она ничего не услышала, хотя младший сержант продолжал что-то кричать; она видела его обиженные глаза, темные и горячие, его подвижные, но беззвучные губы, беспомощную улыбку.
Новый снаряд ударил в прибрежный кустарник, поднял к небу грязный столб разрыва. Под босыми ногами Незабудки качнулась галька, будто она сразу стала очень скользкой. Осколки пропели на разные голоса.
Незабудка поспешно бросилась в воду.
2
За несколько минут все бойцы успели отчалить, отплыть от берега.
Плоскодонка и надувная лодка уже были далеко. На плотике из телеграфных столбов разместился расчет с пулеметом. Противотанковое ружье привязали к спаренным половинкам ворот; за ними плыли три бойца. Белобрысый паренек долго нагружал свою бочку, затем столкнул ее на глубокую воду и поплыл рядом. Верзила, похожий на огромного розовощекого и пухлого младенца, — это он приволок из хуторка оконную раму — исхитрился втиснуть свои объемистые плечи в форточку и плыл таким образом. Вот, собственно, и вся эскадра батальона, ее плавсредства.
Остальные переправлялись вброд-вплавь на так называемых подручных средствах — кто как сообразил, кто как приспособился. Два бойца плыли, держась за плащ-палатку — набили ее сеном и туго перевязали; получилось какое-то подобие плотика, на нем лежали каски, сапоги, автоматы, ручные гранаты.
— Течение злое. Навьючиваться никак нельзя, — предупредил Дородных. — Объявляю переход на вольную форму одежды!..
При этом Дородных был озабочен и мрачен. Даже в те редкие минуты, когда он шутит, выражение лица у него такое, словно он испытывает непроходящую боль или во рту у него что-то горькое. Старожилы батальона помнят, что прежде комбат очень любил посмеяться. Но уже давно никто не видел на его лице улыбки. Он никак не может оправиться от контузии — стал туговат на ухо и у него время от времени подергивается голова.
Со всех сторон слышались плеск, бултыхание, тяжелое дыхание плывущих. То и дело раздавались возгласы, выкрики. Шла своеобразная перекличка — никто в эти минуты не хотел чувствовать себя одиноким.
— Не толкайтесь как селедки в бочке!
— А в случае чего — не трать, кум, силы понапрасну, опускайся на дно…
— Как бы махорку не подмочило…
— Мокрей воды не будет!
— Я реку больше люблю с берега.
— Разве на тебя можно надеяться? С тобой только тонуть удобно…
— Ты что, нашего старшину не знаешь? Брось его в реку — он выплывет с рыбой в зубах…
Дно ушло из-под ног, и Незабудка поплыла. Плыть очень трудно. Каску свою она упрямо не сняла, а сейчас бросить ее совестно. Кроме того, она выгребает одной правой рукой — в левой держит над головой санитарную сумку. Перехватила сумку правой рукой — левая сов сем онемела, — перевернулась на спину и посмотрела назад.
Берег опустел. Всюду белели кучки белья, валялось обмундирование — будто какие-то сумасбродные купальщики затеяли на рассвете это купанье; еще минута-другая — они вылезут из воды и торопливо оденутся, не обеспокоенные ничем другим, как только тем, чтобы поскорее согреться. Однако Незабудка успела заметить и несколько тел, которые неподвижно лежали на прибрежном песке.
Ясно, что снаряды эти — не случайные гостинцы. Противник разгадал место переправы. Незабудка лишь удивилась, что немцы сегодня стреляют так неточно. Будто их наводчики чем-то сбиты с толку или введены в заблуждение.
Из-под каски — она все тяжелела, словно впитывала в себя воду, — Незабудка вновь поглядела назад. Далеко ли отплыли, много ли отставших?
И тут она увидела того самого черноволосого парня.
Похоже, он позже всех отважился войти в воду. На плече держал сверток с каким-то барахлом — голову, что ли, прячет от осколков? Зачем же тогда бросил каску? Плыл он тяжело, то и дело окунался с головой в воду.
«Вот заячья душа! Будто в воде осколки не дырявят. Слава богу, не связалась с трусом. Я бы сейчас тоже рядом с ним загорала. Там, наверно, и дно можно достать ногами. А он пузыри пускает, как утопленник. Ему, видите ли, спастись необходимо. А другие не хотят спастись?..»
Выше по течению разорвался снаряд, за ним другой. Незабудка потеряла младшего сержанта из виду и нисколечко этим не встревожилась. Она мельком вспомнила прерванный разговор перед тем, как войти в воду, и разговор этот заново вызвал раздражение: остался неприятный осадок, как привкус гари и минного пороха во рту после близкого разрыва.
Вода корчилась и вставала на дыбы от разрывов. Жемчужные столбы, пронизанные косыми лучами солнца, опадали быстро, но вода потом долго не могла утихомириться, затянуть бурлящие воронки. Рябь успевала взъерошить всю поверхность воды.
Вот наконец и спасительный остров. Он густо зарос кустами. Солдаты называли эту растительность всяк по-своему — ивняком, лозняком, вербой…
Все торопливо пробирались к западной оконечности острова. Было очень заманчиво хоть немного передохнуть в ивняке, подождать отставших. Но Дородных никому не разрешил и отдышаться вволю. Он обеспокоенно посматривал из-под руки на солнце и был явно недоволен тем, что солнце так быстро поднимается над горизонтом. Пусть его, комбата Дородных, даже обвинят в жестокости — он никому не даст замешкаться. По острову начали постреливать немецкие пулеметы. А на противоположном берегу под прикрытием песчаной кручи, как уверял Дородных, «пулеметы будут недействительны».
Речной рукав между островом и западным берегом был поуже того, который остался за спиной батальона. Но даже неопытный глаз мог заметить, что течение здесь, особенно у крутого берега, сильнее, а глубина больше. Мутная вода крутилась на быстрине в завертах и омутах. Водоворот жадно глотал, засасывал какие-то щепки, пожухлый тростник.
Свет прибывал. Впереди отчетливо виднелся берег. Прибрежные дюны поросли соснами-одиночками, за ними темнел лиственный лес, вероятнее всего дубрава. Но это вдалеке, потому что телеграфные столбы, шагающие вдоль берега, вдвое выше дубравы. Плотная тень берега неподвижно лежала на воде и, как всегда, скрадывала истинное расстояние — река казалась значительно £же, чем была на самом деле.
Незабудка вновь поплыла, упрямо не расставаясь с каской, подняв сумку над головой. Только когда попала на быстрину, она оценила предусмотрительность Дородных. Он не разрешил отплывать от любого места острова, а только — с крайнего южного мысочка. Дородных учел, что пловцов неминуемо снесет течением и если они не войдут в воду на южном мысочке, то поневоле проплывут мимо песчаного косогора. Десант лишится такого важного союзника, как высокий берег.
Больше всего Незабудка была обеспокоена сейчас тем, чтобы не намокли медикаменты, чтобы санитарная сумка не оказалась в воде. И эта деловитая тревога заглушила все остальные ее тревоги, опасения и страхи, помогла добраться до берега.
3
Первые бойцы уже выходили из воды. Кто — в одном белье, кто — нагишом, подпоясанный ремнем, а на нем — гранаты, и он же прихватывал ремень автомата, закинутого за спину. Все — босиком, редко кто в каске, чаще в пилотке, натянутой на уши.
Ну а те, кому досталось плацкартное место в надувной лодке или на плоту, и вовсе вышли сухими из воды. Они переправились в полном облачении, со всей амуницией.
Белобрысый паренек, голый до пояса, в кальсонах, подвернутых до колен, но в каске, докладывал о чем-то комбату, держа при этом руки по швам. Автомат висел на шее, саперная лопатка лежала у босых ног; каска то и дело сползала пареньку на глаза.
Дородных отряхивался от воды, долговязый и длинношеий, как гусь. Он тоже не успел обуться.
Бочка покачивалась на мелководье, тычась в берег.
— Так что доставлены противотанковые гранаты. Шестнадцать штук. А также четыре ручные. Для личного употребления…
Дородных повернулся боком к белобрысому, как это делают все контуженные, которые слышат одним ухом. Гимнастерка у Дородных была расстегнута, но он вертел шеей так, словно ему жмет воротник. При этом с чуба капала вода.
Паренек ждал, что комбат похвалит его за придумку, но дождался лишь замечания, сделанного строгим тоном:
— Довольно прохлаждаться! А если осколок в твою пороховую бочку угодит? Срочно разгружай свой арсенал! Да поглубже в песок…
Паренек заморгал белесыми ресницами, бросился назад в воду и подтащил бочку ближе. Незабудка издали услышала, как днище бочки прошуршало по песку.
Выбрался на берег и взвод, который форсировал Неман чуть ли не в форме Адама. Кто-то из бойцов увидел Незабудку и прикрыл стыд саперной лопаткой, еще кто-то — каской.
Не забыть этого гнетущего ощущения беззащитности, когда ты ходишь нагишом, а по тебе, по раздетому, по голому, стреляют! Никому, кроме заклятого врага своего, не пожелаю пережить это. В такие минуты тебе кажется непробиваемой броней хлопчатобумажная гимнастерка или шаровары, которые ты вынужден был бросить на другом берегу…
Незабудка вылила воду из голенищ, но ей никак не удавалось натянуть мокрые сапожки — не налезают, да и только! Ну разве не легкомысленно было заказать тому сапожнику из медсанбата обувь в обтяжку? А теперь из-за своего кокетства страдай.
Она уже успела сделать первую перевязку на этом берегу, когда увидела того черноволосого младшего сержанта. Он лишь сейчас выходил из воды, держа сверток на плече, с трудом передвигая ноги. Вот вода ему по плечи, по грудь, по пояс, по колени.
Почему же он не снял сапог? Ну, заячья душа! От всех отстал. Будто на костылях по воде ковыляет. Кажется, в самом деле хромает. Неужто задело?..
Незабудка уже собралась его окликнуть: какой он ни есть, Аника-воин, ее дело — оказать раненому помощь.
Младший сержант странно волочит ногу, но он вовсе не ранен. Едва выбрался из воды, как тут же плюхнулся на песок и стал возиться с сапогами.
В этот момент немецкие пулеметы открыли фланкирующий огонь — одна длинная очередь следом за другой. По воде запрыгали фонтанчики, на берегу взметнулись струйки песку.
Пентюх, однако! Нашел время и место переобуваться. Нет, младший сержант занят другим делом. Вот оно что! Тащит за собой провод!
Он стал осторожно вытягивать провод из воды и наматывать на катушку.
Только теперь Незабудка поняла, чем была вызвана просьба младшего сержанта на восточном берегу, в минуту, когда ранило его усатого помощника. Ну конечно же, младшего сержанта необходимо было в случае чего вытащить из воды! Иначе конец провода пошел бы на дно вместе с тем, кто его тащит, и батальон остался бы без связи.
Незабудка продолжала смотреть в ту сторону, где сейчас возился с проводом связист. Ее бил озноб стыда так, что румянец залил не только ее щеки, но и шею и уши.
А младший сержант тем временем раздумывал: «Хорошо, что на острове нашел минуту, обвязал провод вокруг той кривой вербы. Все-таки тяжесть стала меньше…»
Поделиться книгой: