Помоги проекту - поделись книгой:
Александр Кривицкий
Павел Крайнов
В БРЯНСКИХ ЛЕСАХ
1. Путь в воздухе
Партизанские тропы не кончаются у кромки леса. Они идут и по земле дальше, в самые глубокие немецкие тылы, куда забираются следопыты-разведчики, опытные подрывники; они тянутся и через линию фронта, по темным лощинам и перелескам, к штабам Красной Армии, где внимательно изучают донесения партизан, сообщающих о силах и планах противника; они поднимаются с земли и незримо тянутся в воздухе, соединяя землянки лесных воинов с «Большой родиной».
Небо, как и земная поверхность, расчерчено бесчисленными дорогами. Раньше, до войны, это были широкие, просторные трассы, оборудованные по всем правилам авиационного «Дорожного» строительства. Монотонно, как хронометр, тикали сигналь радиопеленгации, вспыхивали сигналы световых маяков. В черном небе точно по расписанию проносились машины, и люди, сидевшие за штурвалами и в штурманских рубках, знали каждый километр проторенных воздушных путей. На аэродромах загоралось ослепительное «Т», выложенное, из электрических лампочек, и самолеты, плавно опустившись, подруливали к нарядным аэровокзалам.
Война закрыла большие авиационные дороги. Опустели оживленные трассы, хорошо знакомые летчикам и пассажирам. Эскадрильи истребителей, штурмовиков и бомбардировщиков вышли на воздушны проселки. Они подкрадываются к врагу незаметно. Новые, едва приметные воздушные пути возникли в военном небе. И в заоблачной выси, так же как на земле, самые потаенные стежки-дорожки, самые скрытные тропы, затерянные на просторах бездонного океана, называются партизанскими.
Первую такую извилистую тропу в Брянские леса проложил летчик Владимир Ярошевич из гвардейской части майора Трутаева. Он был мирным пилотом гражданских авиалиний, и его высокая фигура часто мелькала на асфальтовых лентах крупнейших аэропортов страны.
…Стемнело. Мы сидим на ящиках из-под снарядов возле землянки, где расположился КП командира эскадрильи майора Пятова. И пока механики готовят самолет к старту, Ярошевич рассказывает нам историю своего первого полета в партизанский лагерь. Этот огромного роста человек с ясными, смеющимися глазами полон добродушного юмора. Он несколько раз пробует начать свой рассказ, но, вспоминая что-нибудь веселое, заливается смехом;
— Вы знаете, в четырнадцать лет был я ростом выше отца. Он говорил мне: «Быть бы тебе гвардейцем, Володя». И ведь исполнилось, ей богу, гвардейцем стал. А знаете, мой штурман Протасов, вот мы с ним и летали первый раз к партизанам, я ему едва до плеча достаю. Ему на всех самолетах рубку в два этажа строили, без перекрытия — не помещался. А когда прилетели к партизанам, увидела нас одна старушка в избе, всплеснула руками, подняла глаза кверху и говорит:
— Батюшки, родные вы мои, долгожданные, это все у вас летчики такие высокие.
А Протасов пробасил:
— Нет, мамо, это вас пока еще обижают, для первого раза самых низеньких прислали.
Вот умора! Ну так, ночь была темная, майская, сами знаете — в мае только на земле в этих местах хорошо. Получили мы задание — найти партизан. Сказали мне это и такое у меня настроение получилось, как будто орден я получил. Ну, думаю, вышел я в форменные солдаты, если такую задачу доверяют, Что и говорить, дело нелегкое, но район мы знали примерно. После старта сразу же, как в про пасть, провалились. Летим, летим и земли под собой не чуем. Машина идет по приборам. До линии фронта всё было хорошо. Потом, смотрим, возле нас белые цветочки появились. Этот «райский сад» нам немцы с земли подкинули — разрывы зениток. Потом, знаете, такой серпантин красный к самолету потянулся — крупнокалиберный пулемет трассирующими бьет. Убираю газ, меняю курс. Разрывы остаются справа и сзади. Пронесло! Но, вдруг впереди вижу белые клубы облачности. Это будет похуже немецких зениток. Решил пробивать. Прибавил газу — лезу вверх. Машину бросает, как лодку во время шторма. Штурман забеспокоился о курсе, а я и сам вижу — компас «гуляет». Но лезу вверх, высота уже 3000 метров, а звезд еще не вижу. Решаю все-таки до исходного времени итти в облаках, и правильно решил — вырвался, наконец. Иду на курс, но где нахожусь, не знаю — внизу черно, как бы не проскочить. Вот, знаете, совы, они ночью все хорошо видят, позавидовал я тогда этой глазастой птице. Спускаюсь до трехсот метров. Ну, ни зги! Вдруг, слышу, штурман кричит;
— Володя, огни справа!
Разворачиваюсь, смотрю — точно так, всё, как было условлено. Делаю круг на высоте пятидесяти метров и говорю Протасову: «Приготовь автомат на всякий случай». Сажусь умышленно подальше от огней, если обман — удерем. Кричу:
— Подходи один!
Куда там! Сразу бросаются человек двадцать. Не успел я оглянуться, а Протасов уже целуется. Меня из кабины вытащили на руках и качать начали. Вот тут я страху натерпелся, я тяжелый, сами знаете, долго ли уронить. Но всё благополучно обошлось. В жизни столько я не целовался, сколько за эти двадцать минут стоянки у партизан, а потом слышу кто-то кричит;
— Дисциплинку, товарищи, держите, дисциплинку, давайте организованно, мы их так повредить можем.
И вот выстроилась очередь, и мы с Протасовым стали партизанам руки пожимать, знаете, как Михаил Иваныч Калинин, когда награды выдает. Но время на исходе. Майская ночь короче воробьиного носа, сами знаете. Нужно спешить на базу. Хотел уже в кабину садиться. Смотрю, подходит ко мне старик, дернул за рукав и манит в сторону. Отошли, и он так, знаете, по-деловому спросил;
— Товарища Сталина часто видаешь?
— Видаю, — говорю, — случается.
— Привет ему наш, партизанский, можешь передать?
— Могу, — говорю.
— Ну, вот, передай, значит, от всей нашей кампании, всего общества, значит. Скажи, что мы здесь и воюем и будем воевать всей силой, как следует, и что положена то и сделаем.
И так меня тронули эти слова… Ведь не плакал я никогда, сами знаете, на мокром месте простудиться, можно, а тут прослезился и ведь, что интересно, не от горя, а от радости. Вот, думаю, какая сила в нашем народе есть, сколько стерпел он за эту войну, а стоит крепко, бьется. Взять вот этого старика-партизана. Он и без хлеба, бывает, сидит, и голодно ему, и воевать-то ему на старости лет нелегко, а дело своей души знает. Вернулись мы на базу, майор Пятов говорит:
— Спасибо вам, капитан Ярошевич. Отлично выполнили задание.
А у меня вырвалось:
— Вам спасибо, товарищ майор, что дали возможность партизанам помочь и увидеть такое…
Ярошевич распахнул кожаное пальто и полез в карман за коробком спичек. В лунном свете на груди летчика блеснули четыре боевых ордена. Подошел механик. Самолет готов.
— Ну, пожалуйте в мою пролетку, — сказал Ярошевич, — полетим помаленьку по знакомой тропочке.
Мы сели в кабину. Рядом с нами новый штурман Ярошевича — Лева Эйроджан. Взревел мотор. Границы летного поля, обозначенные редким кустарником и едва заметные белым днем, сейчас, ночью, даже при щедрой луне, заливающей голубоватым сиянием снега, не видны вовсе. Мы даем из кабины, одну за другой, три ракеты. В воздух, извиваясь, летят огненные змеи и свертываются в ослепительные клубки. Поле мгновенно озаряется дрожащим фантастическим светом. Делаем круг над аэродромом, и машина ложится на курс. Идем на небольшой высоте. Под крылом самолета расстилается белая, словно заколдованная, земля — пустынные места. На гребнях холмов посверкивает ледок. Мартовские снега лежат, еще не тронутые робкой весной, и сверху земля похожа на вспененное и внезапно окаменевшее море, застывшее в причудливых очертаниях вздыбленных волн.
Самолет набирает высоту. 1000… 1500… 2000… 2500 метров… Приближаемся к линии фронта. Панорама земли как бы раз двигается. Она становится похожей на гигантскую географическую карту. Внизу чернеют скрещивающиеся нити укатанных шоссейных дорог. Железнодорожные магистрали обозначены более светлыми линиями — между рельсами лежит свежий снег Темными пятнами вкраплены в белую снежную пелену рощи и перелески. Эту карту штурман Эйроджан читает наизусть и, стараясь пересилить шум мотора, выкрикивает нам названия рек, населенных пунктов и дорог, над которыми проносится машина.
Линия фронта. Вдруг, словно на опрокинутом вниз экране, перед глазами возникает картина артиллерийской дуэли. Где-то далеко под нами сверкает пламя орудийных выстрелов. В небе ясно виден красно-оранжевый след залпов наших тяжелых минометов. Кажется, будто сквозь гул мотора можно различить дикий скрежет раскаленного металла, рвущего в клочья воздух и поднимающего на дыбы землю. Еще ниже, видимо, над самой линией укреплений, вспыхивают бесчисленные огоньки. Их так много, что временами они сливаются в сплошную огненную ленту. Это идет ружейнопулеметная и минометная перестрелка. На этом участке фронта Красная Армия наступает. Там, на земле, артиллерия рушит вражеские блиндажи и дзоты, обливаясь потом, ползут саперы по горячему снегу и рвут колючую проволоку заграждений, встают пехотинцы для броска в атаку, а здесь, под загадочным светом луны, легкий аэроплан скользит в вышине, упрямо пробивая себе путь к воинам лесов — родным братьям тех, кто свершает великое дело боя.
Линия фронта остается позади. Мы идем над территорией, занятой немцами. В кабину самолета доносится едва ощутимый сладковатый запах гари. Мы снова смотрим вниз. Черные столбы дыма поднимаются в небо. У их основания бушует пламя — вдоль линии фронта горят деревни, подоженные немцами. Это об’ясняет нам штурман Эйроджан. Он безошибочно узнает происхождение всех огней, возникающих под самолетом на измученной и печальной нашей земле, полоненной врагом.
— Вон там, справа впереди, будет немецкий аэродром, — кричит нам штурман.
Проходит минута, другая, и внизу вспыхивают две красные ракеты.
— Это немец дает нам посадку. Услышали мотор и думают, что у вас на фюзеляже свастика.
Самолет продолжает свой путь, отклоняя «любезное» приглашение. Тучи заволокла луну. Погода начинает портиться, но дорога наша, видимо, подходит к концу. На горизонте появляется красная точка. Мы находимся в районе цели. Еще несколько секунд, и машина идет на снижение. Уже отчетливо различимы костры на площадке, расположенные по определенной, на сегодня условленной системе Мы открываем верхнюю раму кабины. Холодный ветер бьет в лицо. Самолет делает круг и как-то сразу ныряет из окружающей нас тьмы к свету костров, внезапно надвинувшихся на машину. По снегу бегут люди. Владимир Ярошевич уже на земле и, подходя к кабине, восклицает:
— Слезай, приехали!
Костер освещает нарисованную на его машине сову — ночную глазастую птицу. Летчик прилетел партизанской воздушной тропой, как по расписанию, минута в нуту, не отклонившись от курса ни на мгновенье.
У ближайшего костра молча сидят, посматривая на небо, трое — два крепких старика, из тех, что живут до ста лет, и шестнадцатилетний парнишка.
— Володя прилетел? — отрывисто спрашивает он у нас. — Я его посадку знаю!
— Помалкивай, сказано тебе, воздух слушай. — отозвался один из стариков.
Возле костра лежит огромный железный колпак. Немного позже мы узнали, что «сторожа воздуха», заслышав шум немецкого самолета, мгновенно покрывают костры такими колпаками, и летное поле погружается в мрак.
…Послышался знакомый сигнальный рожок. Подпрыгивая на снеговых буграх, под’ехала самая обыкновенная эмка. Мы пересели из самолета в автомобиль и тронулись дальше. Машина идет по узкой, темной просеке. Через каждые сто метров она останавливается. Мигает лучик электрического фонарика, и шофер, пошептавшись с вырастающими словно из-под земли вооруженными людьми, снова дает газ…
2. Ночью…
…Эмка внезапно остановилась. Нас окружал лес. Крупные красноватые звезды повисли на верхушках высоких сосен. Впереди, полускрытая кустарником, виднелась бревенчатая хижина. Мы приехали к штабу партизанских отрядов. Негромкий оклик последнего часового, и мы открываем дверь обиталища хозяев Брянского леса.
Внутри хижина выглядит совсем не так убого, как снаружи. Со стен струится цветной, поблескивающий при свете нескольких коптилок шелк. Комнаты аккуратно обтянуты разрезанными на квадраты матерчатыми куполами немецких парашютов. С лавки поднимается невысокого роста средних лет человек с торопливыми движениями и живыми глазами. Он гладко выбрит, одет в зеленую, видно, недавно постиранную и хорошо отутюженную гимнастерку. На груди у него орден Ленина в звезда Героя Советского Союза. Это командир об’единенных партизанских отрядов. Из соседней комнаты выходит немного грузный мужчина в черном полувоенном френче и брюках гражданского покроя, заправленных в сапоги.
— Вот послушайте, как зло написано… Мягким, немного глуховатым голосом он читает, развернув какую-то немыслимо встрепанную книжку:
— Метко сказано! Обязательно для смеха прочту какому-нибудь пленному фрицу. Слушайте дальше:
— Царство взбесившихся ослов! Неплохое определение гитлеровской Германии, а?
Василий Андреевич, заместитель командира, заразительно смеется и, закрывая книжку, кладет ее на стол. Это вдребезги зачитанный томик стихов Гейне издания К. Ф. Маркса из сборников «Нивы». На первой страничке красуется овальная в зубчиках печать: «Библиотека Брянского музык. драм. техникума».
— Вот, читаем! — улыбаясь, сказал Василий Андреевич. — Книжица эта обошла три десятка землянок. Есть у нас еще «Усовершенствованный письмовник» издательства «Развлечение», но в лесу больше по радио разговариваем, не переписываемся. Так что книга спроса не имеет. Вот и весь наш библиотечный фонд. А стихи многие выучили наизусть. Вон у нас партизан Миша есть, бывший колхозный бригадир. Так он о себе теперь только в третьем лице говорит и перед операцией декламирует из Гейне: «В битве, в битве находил он сладострастное блаженство, и сражаться с дикарями шел всегда с веселым смехом».
Сожженный Германией Гейне нашел своих настоящих ценителей в Брянских лесах. Люди, живущие в землянках, одетые в лапти и рваные полушубки, стоят на такой высокой ступени культуры, что могут с презрением, сверху вниз смотреть на своих врагов, диких, разоренных ослов, обладающих всеми материальными дарами цивилизации.
Запищал телефон. Командир взял трубку. Можно было услышать чей-то голос, отдаленный, видимо, не очень большим расстоянием.
— Тридцать немецких автоматчиков на лыжах пересекли кромку у знака 20 и углубились в чашу.
— Пропустите их дальше, — ответил негромко командир.
— Давайте пить чай, — сказал как ни в чем не бывало Василий Андреевич.
На столе появились кружочки печенья с вытесненной на них фирменной маркой «Глория — Будапешт», варенье в большой эмалированной банке с этикеткой, изображающей три вишни и надписью на французском языке, две плитки шоколада в белых обертках, на которых красовались тучные рыжие коровы и украшенные виньеткой слова: «Молочный. Амстердам».
— Питаемся за счет немцев. — довольно усмехнулся командир. — Награбленное в Европе им часто впрок не идет — достается нам. Здесь вообще почтя всё немецкое — телефонные аппараты, провода, оружие, радиостанции, патефоны, носовые платки, движки… О продуктах нечего и говорить. Конечно, такое угощенье у нас редкость, — продолжал командир, указывая рукой на стол. — Бывает, и на конине сидим. Но опять же — за счет немецкой и венгерской кавалерии.
Снова запищал телефон. Голос в трубке был явственно слышен:
— Автоматчики прошли квадрат 202.
— Пусть идут. Не трогайте, — отозвался командир и, поднявшись из-за стола, отдернул шелковый занавес, покрывавший всю стену от потолка до пола и от окна до дверей комнаты. Глазам открылась огромная географическая карта.
— Мы находимся здесь, — сказал командир и ткнул карандашиком в красный треугольник, — а немецкие автоматчики — вот тут, — и карандашик скова царапнул карту. — Любопытен я знать, куда они держат путь и что их интересует.
Опять засигналил телефон. Тот же голос:
— Лыжники повернули на север и идут в квадрате 185.
— Не мешайте им! Пропустить дальше!..
Где-то не очень далеко от нас движется немецкий отряд — автоматчики. Их аммуниция пригнана так, чтобы не производить ни малейшего позвякивания — всё металлическое снаряжение обернуто байкой. Они скользят на лыжах, оглядываясь по сторонам и посматривая на фосфоресцирующие стрелки компасов. У них нет сейчас, наверно, страха перед этим молчащим лесом. Они приняли все меры предосторожности. Их движения бесшумны. Словно тени, мелькают они между деревьями, пробираясь по снежной целине.
Лес молчит. Но к легкому шуршанию тридцати пар лыж прислушиваются десятки ушей. «Пропустить дальше!» И немцы продолжают итти как бы по наглухо закрытому коридору, который перемещается вместе с ними в лесу я создает ям иллюзию свободного передвижения…
Голос в телефонной трубке:
— Немцы остановились — привал или совещание.
— Следите дальше. — ответил командир и, обратившись к тем, кто был в комнате, предложил:
— Идите пока в наш подземный клуб. Я скоро там буду.
…Свежее, залитое солнцем утро. Звенят соловьиные трели. Переливисто поет рожок веселого пастуха. Розовый свет струится сквозь пышные кроны темных дубов. Миром и покоем дышит дорога, вьющаяся среди деревьев. Неяркие лесные цветы, выхваченные золотистым лучом, скользнувшим по листве на зеленую поляну, внезапно сверкают, словно драгоценные каменья. Лес полон идиллического очарования… В землянке вспыхивает свет. Окончилась третья часть кинофильма «Большой вальс», отзвучал мотив «Сказок Венского леса», родившийся в извозчичьей пролетке, катившей со своими седоками на экране.
— Пожалуй, сказки Брянского леса будут позамысловатей венских, — промолвил Василий Андреевич, оглядывая сидевших вокруг партизан, увешанных оружием.
Да и сам этот фильм, демонстрируемый в тылу у немцев воинам, вернувшимся из опасной операции, разве не одна из бесчисленных сказок Брянского леса!? Но мы не знали, что в эту ночь нам еще предстояло узнать много, на первый взгляд, чудесного. Фильм уже окончен. Но командира всё еще нет. Люди в землянке негромко переговаривались. Партизанский радист Виктор Л. заводил патефон. Радиопочерк Виктора Л. хорошо знали в мирное время на Дальнем Востоке и Крайнем Севере, где он работал немало лет.
— Производство «Партизанграмтреста». — сказал Виктор, доставая из круглой жестяной коробки несколько почти прозрачных светложелтых пластинок.
— ???
— А очень просто. Мы тут сконструировали звукозаписывающий аппарат. На пластинки у нас идет смытая рентгеновская пленка и… Да вот сейчас услышите.
Игла мембраны опущена. Светложелтый круг завертелся. Сначала послышалось знакомое хрипение, а затем мы услышали ровный, чистый голос:
«Получил я задание с группой пойти пустить воинский эшелон противника. Набрали взрывчатки, подобрались к полотну железной дороги и начали наблюдать за движением противника, как патрулируется и охраняется железная дорога. Лежа наблюдая, смотрим, появились немцы — 20 человек, во главе с офицером. Как только они прошли, мы сразу позади немцев поставили мины своя. Мина наша изобретена нами. Назвали мину эту «нахальной». Взрывчатки было много. Положили 40 килограммов. Вот…»
В патефоне кто-то солидно откашлялся и продолжал:
«Не успели замаскировать, как появились обратно немцы, группа, которая прошла. Мы спрятались у полотна железной дороги. Из-за кустов наблюдаем за немцами, принимаем решение. Как только немцы начнут нашу мину снимать, так мы начнем стрелять по ним. Ну, лежим, наблюдаем, смотрим, немцы, не доходя 10 метров до мины, закричали по-своему. Как видно, они кричали: «Что такое?! Только прошли — не было ничего, а сейчас партизаны уже поставили мины».
Они начали окружать нас, поскольку зимой на снегу видны следы, а ночь лунная была. Но мы принимаем решение, всё равно, значит, нужно допустить их ближе, тогда уничтожим, чтобы в лоб расстреливать, а иначе нас побьют, поскольку здесь большие силы на дороге, их двадцать человек, а нас только четверо. Вот…
Вскорости свисток поезд подал. Шел воинский эшелон противника. Здесь немцы ракеты бросали, обстреливали нас, кусты обстреливали, ну, нас они не увидали, не заметили, поскольку мы, замаскировавшись, в снегу лежали. Они нас не видели, а мы видали. Вот…» Пластинка добросовестно зафиксировала удовлетворенный смех рассказчика, в снова зазвучал его голос:
«Вдруг они выскакивают на полотно железной дороги, чтобы остановить поезд. Вспомнили, значит. Начал офицер кричать команду «огонь» по-своему, по-немецки, чтобы остановить эшелон, поскольку мина лежит. Но когда они начали стрелять, то машинист подумал: это партизаны обстреливают воинский эшелон, в прибавил еще больше пару. И когда воинский эшелон еще сильней скорость прибавил, видим, на эту мину наскочит, мы отбежали, чтобы нас не контузило. Пробежали мы только метров 50, как поезд наскочил на нашу мину и взлетел в воздух. Здесь были крики, стоны и так далее. В сущности, оказалось, что у немцев убито 240 и ранено 460 солдат в офицеров. Вот…
Не успел еще светложелтый круг остановиться, как в землянку вошел человек с обветренным, румяным лицом, приземистый, коренастый.
— Здорово, друзья, как живем-можем? — весело приветствовал он собравшихся и, сняв шинель, оказался в синем грубошерстном костюме и темной косоворотке. На отвороте его пиджака мы увидели золотую звезду Героя Советского Союза и орден Ленина. Голос этого человека нам показался странно знакомым. Услышав последние фразы, вылетевшие из черного ящика патефона, он почему-то заметно сконфузился и, пряча смущение, вынул большую расческу, начав усердно причесывать свою шевелюру.
— А вот и сам рассказчик с пластинки, — закричал Виктор Л., оборачиваясь к человеку, окончательно смущенному и яростно рвавшему свои волосы расческой.
Это был Алексей Иванович И., знаменитый подрывник. Он рвал мосты, железнодорожные линии, склады. Взлетали на воздух паровозы, рушились в реку вагоны. Черный дым горящих составов поднимался в небо… Когда-то Алексей Иванович работал на крупных стройках. Юноше не сиделось в родном селе — он стал бетонщиком и арматурщиком. Он любил свой труд рабочего-творца. Он строил и, разглядывая ажурные сплетения металлических каркасов будущих заводов, любовался делом своих рук. Теперь в руках этого человека с мечтательными, немного удивленными глазами оказалась страшная, разрушительная сила. В штабе подсчитали: Алексей Иванович уничтожил одиннадцать воинских эшелонов немцев, семь железнодорожных мостов, пять складов с боеприпасами, танк и танкетку. Только при крушении взорванных им поездов немцы потеряли свыше трех тысяч солдат и офицеров…
Однажды приятель подрывника Виктор Л. упросил Алексея Ивановича рассказать об одной такой операции и ухитрялся зафиксировать его слова самодельным аппаратом. Мы прокрутили эту пластинку уже в Москве, и стенографистка полностью «сняла» текст с этого светложелтого круга — замечательного документа не только боевых действий партизана-подрывника, но и технической выдумки партизана-радиста.
…Возвращались в штаб поздно ночью, так и не дождавшись командира. Когда мы пришли в хижину, он уже стелил себе койку. У него был озабоченный вид.
— Ну как, что с ними?
— С кем?
— С немецкими автоматчиками.
— Ах, вот вы про что… — протянул командир, — автоматчики приказали долго жить. Они шли строго по направлению к одному важному об’екту. Мы всё равно решили менять его расположение. Ну, заодно разменяли и этих — Да не об этом сейчас дума.
— А о чем?
— Получен приказ. Решено и подписано. Надо, наконец, взорвать «Голубой мост»…
3. «Голубой мост»
Поделиться книгой: