Лихолетье

Глава 20

— Они что там — с ума все спятили! День перепутали, и на целые сутки раньше начали восстание, в субботу, а не воскресенье⁈

Подполковник Войцеховский с гневом отбросил листки с расшифровкой, только что полученные по телеграфу в эти утренние часы, когда небо над Челябинском стало стремительно розоветь, а на восходе появилась алая полоса восходящего, уже почти летнего солнца.

События покатились, как снежный ком с горы, увеличиваясь в размерах, грозящих стать лавиной, способной накрыть все на своем пути. И время неумолимо убегает, спешит, отсчитывая уже не часы, минуты!

Сергей Николаевич не совсем понимал, что происходит — начальник штаба 2-й добровольческой дивизии подполковник Ушаков, его коллега по академии Генерального штаба, проявил невиданное своевольство, проигнорировав прямые приказы, откровенно наплевав на них. Вместо того, чтобы выполнять распоряжения, Борис Федорович увел штабной эшелон из Красноярска в Канск, где стояли вагоны с «ударным» батальоном. Но ладно — это можно понять — он стремился вывести штаб под защиту своей самой надежной части. А вот дальше подполковник выехал на восток инкогнито, в обычном вагоне, среди пассажиров, рискуя быть арестованным большевиками в любую минуту. Да, под Иркутском сосредоточены главные силы его группы — два стрелковых и запасной батальоны, артдивизион и авиаотряд без матчасти, и совсем мелкие подразделения, общей численностью почти в две тысячи солдат и офицеров, при полутысяче винтовок и всего трех пулеметах. Хотя число последних можно смело утроить — в вагонных тайниках чехи прятали прихваченные с фронта британские «льюисы», многие из которых были переделаны в мастерских под русский патрон.

Но пусть даже есть оружие, но ведь имеющихся сил не столь много, чтобы так рисковать, попытавшись захватить главный сибирский город, столицу, так сказать, с большевицким правительством. Но это невероятное, совершенно безумное предприятие удалось, прах подери — так как в тексте прямо сказано — «письмо комиссару отдано»!

И это еще начало — в тексте телеграммы говорилось, что к власти в Иркутске пришло Временное правительство автономной Сибири. Еще полмесяца тому назад вопрос о передаче власти оговаривался на тайной встрече с представителями Западно-Сибирского комиссариата ВПАС, как и дальнейшие, уже совместные действия. Но тогда ему сообщили, что тайное подполье на территории Восточной Сибири большевиками арестовано, и ВСК прекратил работу. Выходит, его сознательно вводили в заблуждение насчет «Ведер, Пил, Асбеста и Стекла», которые «уже не нужны для постройки, закупленных материалов хватило».

— Прах подери это иносказание!

Войцеховский выругался сквозь зубы, прекрасно понимая, что без такого немудреного шифрования под видом закупочных телеграмм никак не обойтись. К тому же послания отправлялись на адреса местных негоциантов — ведь всю переписку между эшелонами корпуса большевики давно держали под своим контролем и непонятные телеграммы могли просто не пропустить. А так можно было обмениваться информацией и координировать действия, что и произошло этой ночью.

— И что теперь будет⁈ Если я не прикажу выступать немедленно, то упущу время и дам возможность большевикам организоваться! Нет, такой возможности я им не предоставлю!

Сергей Николаевич открыл дверь и громко приказал ожидавших его распоряжений телеграфистам и посыльным:

— Передать всем немедленно — «начинать сразу при получении»!

Все находившиеся в вагоне чехи и русские моментально оживились, и сгустившиеся напряжение, почти невыносимое, схлынуло. Теперь всем надлежало действовать не мешкая, пока еще утро, и большевицкие совдепы по линии железнодорожной линии Транссиба не получили известие о произведенном в Иркутске, Нижнеудинске и Канске переворотах — там выступление было согласованным, и произошло одновременно. Телеграф брался под охрану сразу же, отправка и прохождение любых телеграмм не допускалась. Но отчет о собственных действиях и распоряжения пришедшего к власти ВПАС подполковник Ушаков передал, и тем сразу же спровоцировал чешские эшелоны в Мариинске и Новониколаевске к действиям. Капитаны Гайда и Кадлец моментально сообразили, что переписка по телеграфу с Челябинском займет долгое время, и будучи деятельными и инициативными офицерами немедленно, еще перед рассветом, благо разница с Иркутском в два часа, начали дружное выступление.

Пусть преждевременно, но с впечатляющим успехом, судя по донесениям — красногвардейцы и милиция были обезоружены, немногих сопротивляющихся забросали гранатами, остальных посадили под караул. И главное — захватили столь необходимое оружие и боеприпасы. В том же Мариинске энергичный Кадлец разоружил целый отряд «красной гвардии», отправлявшийся на Даурский фронт против казаков есаула Семенова.

Войцеховский посмотрел на карту Транссиба, что занимала полстены в штабном купе — длинная лента протянулась на тысячи верст. Взгляд тут же прошелся по разноцветным булавкам, воткнутым в бумагу, изображавшим эшелоны с батальонами. Восьмисотверстный перегон от Челябинска до Омска «утыкан» иголками достаточно плотно — все же здесь находилось до девяти тысяч легионеров. Причем главной массой войск — две трети состава — еще на исходной станции, здесь в Челябинске. А вот дальше было совсем плохо, и он сильно сомневался в успехе начавшегося там восстания, больше походившего на ритуальное самоубийство.

От Омска до Новониколаевска свыше шестисот верст пути — а у капитана Гайды на конечной станции и тысячи штыков нет под рукой. Еще четыреста верст с лишним дороги, и будет Мариинск — там под началом капитана Кадлеца всего шесть сотен стрелков. Эти две группы еще могут действовать совместно, даже выгрузится из вагонов в случае необходимости. К тому же могут рассчитывать на помощь из Омска — в том, что сибирские казаки восстанут, сомнений не было. Да еще выступят многочисленные тайные офицерские организации, узнав, что «Центросибирь» в Иркутске свергнута, и ее заправилы рассажены по тюремным камерам.

Потом тянулся длинный разрыв на полтысячи верст — до Канска, где стоит батальон «ударников» 2-й дивизии. Опасный такой разрыв, посередине Енисей с Красноярском — губернским центром, где позиции большевиков крепки. От Канска триста верст юго-восточнее Нижнеудинск, уездный городок уже Иркутской губернии. Но там «хлебопеки» и обозники, под охраной всего одной стрелковой роты. В двух этих группах, способных прийти на помощь друг другу чуть больше одной тысячи легионеров — ничтожно малая величина для контроля не то, чтобы всего огромного края — только линии Транссиба, со всеми станциями и селениями.

Однако одно утешает — у большевиков там только милиция и ничтожные по числу штыков отряды красногвардейцев, и «ударники» с ними легко справятся, тем более, что арсенал в Канске уже захвачен — а там почти десять тысяч винтовок, пусть при небольшом количестве патронов.

Через полтысячи верст от Нижнеудинска будет Иркутск — у подполковника Ушакова две тысячи легионеров, плюс какое-то число солдат и офицеров «сибирской армии», чьим отличием являются бело-зеленые цвета. Но вряд ли много — на формирование боевых частей потребно время, даже из фронтовиков, как минимум неделя, для казаков несколько дней.

— Они нами начали играть как пешками, втягивают в непонятные дела, и ведь не откажешься. Без поддержки их «сибирского правительства» нас тут всех передушат как курей!

Войцеховский выругался — мятеж пошел совсем не так как рассчитывали послы союзных держав. Не чехи привели к власти ВПАС, которое в таком случае было бы им всецело «обязано», нет, теперь они его должны поддержать и что скверно, встать в подчинение. И он сейчас обязан выполнять рекомендации из Иркутска, да что там — фактически приказы — иначе мятеж будет подавлен и нужно согласование в действиях. Несомненно, что скоро по телеграфу будет передано воззвание ВПАС, и Сибирь «полыхнет» — большевицкими порядками многие жители недовольны.

Однако есть одно иносказание, которые оказалось не совсем понятным — «срочно закупить в Екатеринбурге свежую осетрину с икрой ипатьевского засола, и при первой возможности отправить к нам на продажу». И сейчас Сергей Николаевич подумал, чтобы это означало. Понятно, что в соседнем вагоне над текстом размышляют офицеры, и он может подождать расшифровки. И тут неожиданно память подсказала, как называли осетрину в народе, и он ахнул, похолодев, осознав, во что его втягивает ВПАС:

— Царь-рыба…

«Ипатьевский дом» в Екатеринбурге…

Глава 21

— Видите, Иван Иннокентьевич, и вы, и я, и тысячи других людей, для большевиков представляем опасность — ибо мы не разделяем их взгляды на переустройство России. А потому подлежим, в лучшем для нас случае, или изгнанию, а в худшем будем репрессированы, вплоть до убийства. Знаете, меня как-то такая перспектива не очень устраивает, особенно после того как отсидел пять месяцев в камере и едва оправился от паралича. И при этом меня засадил туда тот, кого я защищал на суде и избавил от каторги. Признаться не ожидал такой черной неблагодарности.

— В политике нет чувства признательности, Григорий Борисович, зато есть сиюминутные интересы и склоки. Потому я никогда не стремился к власти, но никак не ожидал, что в меня ее засунут вопреки моему желанию, и совершенно не интересуясь моим мнением.

Иван Иннокентьевич был раздражен, и это еще было мягко сказано. Собравшаяся в Томске Областная Дума, состояла в большинстве своем из эсеров, к тому «навозных». Так без всякого ехидства в Сибири именовали не здешних уроженцев, а пришлых в эти края — «навезенных», так сказать. Так вот, это собрание «пришлых» выбрало правительство, где раздало самим себе главные министерские «портфели». Но чтобы сей кабинет министров все же выглядел хоть чуточку «автономным» и легитимным в глазах населения, ввели в состав и сторонников «областничества», «коренных» сибиряков, большая часть которых сном-духом не ведала о своем «призвании». Так полчаса тому назад Иван Иннокентьевич с великим удивлением узнал, что все эти пять месяцев он являлся министром продовольствия и снабжения ВПАС, и в любой момент мог быть арестован большевиками.

Как правильно выразился Григорий Борисович, применив к данному случаю новое, и весьма острое словцо — «подстава»!

Вместе с Серебренниковым «угодили» в министры «областники» Вологодский и сам Патушинский. Но если Петр Васильевич был беспартийным, как и он, то Григорий Борисович являлся «народным социалистом», то есть или «левым кадетом» или «народником» — тут его собеседник и сам не мог определиться, и скорее был равнодушным к партийной деятельности.

— Сбежавшее в Харбин Временное правительство автономной Сибири вернется сюда, после того, как большевики будут изгнаны из Забайкалья, и эсеры начнут верховодить. Скажу вам сразу — ничего хорошего из этого не выйдет. Они чуждые нашему краю люди, временщики, не знают его и не хотят знать, им чужды интересы сибиряков.

— Если мы с вами примем должные меры, то «правительство» Дербера, что сейчас отсиживается в Харбине, окажется здесь не нужным, и само объявит о своем роспуске. За два месяца можно создать действующие механизмы управления нашим огромным краем, с учетом интересов главной массы населения, которая станет нашей опорой. Я имею в виду горожан, старожилов, инородцев и казаков. И постараться привлечь к общему делу еще переселенцев — просто пока я не представляю, как этого добиться. Но если задача поставлена, то нужно искать пути ее разрешения.

Иван Иннокентьевич с удивлением посмотрел на Патушинского, и не скрывал этого. Перед ним сейчас был человек, ставший совершенно иным по характеру, спокойный и рассудительный, без всякой «рисовки», обстоятельный, и главное — надежный и к тому же единомышленник, что немаловажно в их положении «невольных» министров.

— Потому я написал воззвание от имени Временного Сибирского Правительства, исключив «автономность». И причины на это есть — мы не признаем власть большевиков, что претендует на роль общероссийской. А потому не можем быть по отношению к московскому совнаркому «автономными». Так что пусть будет аббревиатура ВСП, пока мы не соберем Сибирское Учредительное Собрание, о созыве которого будет объявлено позднее. Наша задача, именно наша с вами, Иван Иннокентьевич, обустроить Сибирь в соответствии с воззрениями «областничества», полностью исключив политические течения, связанные с общероссийским государственным устройством — оставим это политиканам, которых лучше выслать за уральские хребты. И было бы хорошо прикрыть все общероссийские партии — они только вносят смуту в умы сибиряков. Не стоит допускать разлада, все мы должны объединиться в одну партию — собственного спасения. И никогда не быть колонией по отношению к метрополии — не для того революция свершилась!

Иван Иннокентьевич был готов собственноручно подписаться под каждым словом, и если необходимо — то честно работать в правительстве, раз нужно. Но он видел проблему, и она казалась ему неразрешенной, более того, крайне опасной в их нынешнем положении. И негромко сказал, пристально смотря прямо в глаза Патушинского, хотя и не любил так открыто смотреть, чтобы не давить на собеседника:

— Идеи «областничества» могут спокойно принять только старожилы и казаки, в меньшей степени горожане. Инородцы же мечтают о независимости, и избавлении от русской власти, скажу прямо, да и вы сами это знаете. Многие будут против — это касается все политические партии, от большевиков и эсеров до кадетов и октябристов, тут сойдутся интересы капиталистов и рабочих, и что хуже — офицерства. Они ведь смогут привести к власти кого угодно, обвинив нас в сепаратизме, и подрыве общероссийского единства. Нас с вами, Григорий Борисович, обвинят в развале России.

— Не стоит так все усложнять, Иван Иннокентьевич. Начну с последнего, оно главное — мы объявляем о самостоятельности, пока в России отсутствует легитимная и на законно-правовых основаниях власть. И как только последние будут выработаны и приняты всенародным Учредительным Собранием, вопрос будет снят с повестки. Но сейчас таковой власти нет, это я вам как юрист говорю. К тому же в декларации мы сразу объявим, что Сибирь является неделимой частью России, будущей Российской Федерации. За жителями которой будет признано право самим решать все вопросы жизни, а не поступать с ними как с колониальным населением, грабя ресурсы и наши недра и взамен прибавляя не плату, а дополнительные проблемы. Так быть не должно, мы имеем право самим решать, как нам тут жить! И не важно, какая власть — прежняя царская, или нынешняя большевицкая — они ведут себя одинаково, как колонизаторы, которых интересует доходность!

Патушинский чуть загорячился, и это понравилось Серебренникову — он мог также горячо отстаивать интересы родного края, ставшего местом каторги и ссылки, да печально известным расстрелом на золотых приисках. И это испокон веков — царские бояре всего соболя повыбили, нуждаясь в мягкой рухляди, чтобы за нее покупать заморские кунштюки.

— Так что мы не сепаратисты — мы ждем, когда восстановится законная власть по воле всего населения, а не в ходе кровавой гражданской войны, в которой не желаем участвовать. Пусть там за Уралом решают кто прав, кто сильнее — мы будем обустраивать наш край. Но армию иметь будем и силой ответим на большевицкое насилие. И если совнарком начнет войну против нас — ответим сразу тем же, и пригрозим провозглашением независимости от «красной» власти. И признаем лишь то правительство, что будет учитывать наши интересы и не прибегнет к насилию.

Серебренников задумался — мысли оказались созвучными. Многим не нравилась политика, что вела царская власть, особенно затеянное покойным Столыпиным переселение. Последним были недовольны старожилы, у которых принялись отрезать земли, теперь выдавая наделы по урезанным нормам, отбирая в угоду пришлых то, что принадлежало исстари. Эти, несомненно, воспримут декларацию, и поддержат — дадут солдат и хлеб. С казаками проблем также не будет — их деятельная поддержка обеспечена, если власть тоже пойдет им навстречу. Переселенцев они ненавидят, как и инородцы — как случилась революция, те постоянно кричат о «равенстве», принимая за него грабеж своих состоятельных соседей. Вроде того, что те обязаны бесплатно «поделиться» землей, скотом и инвентарем, и в том получали постоянную поддержку своих притязаний от большевиков.

Раскол в деревне пошел страшный, и кровь прольется, если не принять неотложных мер!

— Можете на меня рассчитывать, Григорий Борисович, приложу все силы. Но какой вы видите деятельность правительства?

— Как Директорию из трех министров — мы с вами и Петр Васильевич — он сейчас в Омске. Управляющих министерствами и ведомствами подбираем по деловым качествам, штаты не раздуваем, скромные. Вы отвечаете за социально-экономический блок, готовьте программу, я за армию и безопасность с правопорядком. На Вологодском внешнеполитический блок, и надзор за соблюдением законности. Три «директора» есть коллегиальное управление, мы вполне можем взаимодействовать в нынешних условиях и помогать друг другу. «Деловой кабинет» подберем из людей знающих, честных, имеющих авторитет. Ведь Петр Васильевич, как мне кажется, «ходячая энциклопедия», и знает чуть ли не каждого более-менее известного сибиряка.

— Так оно и есть, — улыбнулся Серебренников, мысленно отметив, что Патушинский выбрал самый правильный вариант — в условиях гражданской войны больше всего подходит именно Директория. Но тот снова негромко заговорил, и слова прозвучали необычно:

— Мы должны взять самое лучшее от прежней власти, и сохранить то, что большевики дали простым людям. Не отрицать их деятельность, не возвращаться к старому, отжитому, а творить новое, и чтобы каждый человек труда мог достойно жить и работать. Такого человека мы должны уважать — а их почти вся Сибирь…

Глава 22

— Пролетариата у нас нет, промышленность как таковая практически отсутствует. Ведется лишь добыча сырья и полезных ископаемых — каменного угля, слюды, соли, руды металлов. Но главное — золота на многочисленных приисках силами сезонных старателей. Главная масса постоянных работников задействована только на железных дорогах — это технический персонал, ремонтники в депо, рабочие шпалопропиточных предприятий. К ним можно добавить шахтеров с угольных копей Кузбасса и Черемхово, но работники с них сейчас аховые, как и с железнодорожников.

— А в чем дело, Иван Иннокентьевич?

— Большевики повсеместно ввели повременную оплату в твердых, довольно значительных суммах, и разрешили тем же шахтерам устанавливать отпускные цены на добываемый уголь, в результате чего железная дорога отказывается его покупать — слишком дорого, цена совершенно не обоснованная. А ведь уголь еще требуется для работы электростанций в городах — если не навести порядок немедленно, то выработка электричества просто прекратится. А это ведь еще работа телеграфа, телефонных станций, правительственных учреждений, наших немногочисленных предприятий — да тех же ремонтных депо. Вся жизнь будет парализована из-за хищнических устремлений бездельников и лодырей, желающих сытно жить и при этом меньше работать. И на такой вывод есть основания — за четыре последних месяца добыча угля в том же Черемхово снизилась многократно, и составила едва трехнедельную норму по отношению к шестнадцатому году, а сами шахтеры, судя по цифрам, отработали не более чем по семнадцать дней на каждого в перерасчете. То есть «трудились», если вообще это можно именовать «трудом» лишь по три часа в неделю! Но требуют ежедневную оплату несоразмерно высокую, фактически прежнюю за две недели!

Обычно сдержанный и спокойный Серебренников разгорячился, что было невероятно — видимо, проблема нежелающих работать пролетариев, ставших монопольными владельцами важнейшего сырья, уже довела всех понимающих людей до белого каления. И он спросил, желая окончательно уяснить суть проблемы. После чего выработать и принять соответствующее решение, которое позволит нормализировать ситуацию.

— Так на что же они живут, эти пролетарии, не желающие честно работать в «царстве победившего труда»?

— При большевиках грабили соседние крестьянские селения и инорородцев — буряты от них крепко страдают, скот уводят силой. Отправляли целые экспедиции, с винтовками и пулеметами, чтобы отобрать хлеб и мясо в крестьянских селах, отчего там бунтовали, а на подавление выступлений «Центросибирь» отправляла красногвардейцев. В Иркутске в прошлом декабре целыми эшелонами прибывали из Черемхово, с бабами своими и мешками — горожан грабили страшно, мародерствали хуже кавказцев и анархистов — сам видел. Одно спасение — понтон льдом сорвало. И что хуже всего — эта «публика» даже сейчас изгоняет тех шахтеров, что хотят честно трудиться, и собираются начать войну уже с нами, там агитаторы в отряды начали собирать по всем шахтам всякий сброд.

— Вот это хорошо, что собирают, и что работать не хотят. Поступим с ними по большевицкому принципу — «кто не работает, тот не ест». Кстати, вполне справедливый лозунг, его нужно повсеместно вывешивать для назидания. А вот грабить и разбойничать нехорошо, такого в сибирской деревне сильно не любят, варнаки и каторжники гуманизм давно у старожилов вышибли. Так что урок надо дать наглядный, благо теперь есть кому. Гниль надо вычищать, пока гангрена не пошла.

Григорий Борисович тяжело вздохнул, за эту неделю он вымотался совершенно. Да и Серебренников выглядел не лучше — лицо осунулось, глаза воспалены, красные как у кролика. Да оно и понятно — круглосуточная работа с перерывом на короткий сон в несколько часов наносит здоровью даже физически крепкого человека страшный вред.

Власть действительно подбирают — два человека возглавили формируемое государство, и никто этому не только не воспротивился, наоборот — их с энтузиазмом поддержали. Советская власть в лице одних большевиков доверия у населения не вызвала, чтобы потом не написали историки про «триумфальное шествие» под несмолкаемый грохот пушек. Опора большевиков здесь оказалась крайне немногочисленная, в отличие от европейской части, и что хуже всего для них — вполне даже контрреволюционная, получившая хорошую такую «прививку» от большевизма.

Кулацкое по своей натуре старожильческое крестьянство, мещанские города с преобладающим мелкобуржуазным настроением, чему служат маленькие предприятия, кустари и ремесленники в многочисленных мастерских. «Купецкий» неистребимый «душок», пропитанный «сибирской вольностью» — огромный, практически незаселенный край. Тут даже на царей поплевывали, ибо столица очень далеко, за уральскими хребтами.

Здесь издавна правило — «закон — тайга, а медведь — прокурор»!

Оттого опора у большевиков была одна — солдаты запасных полков, которые в период власти Временного Правительства ощутили свою силу, к тому же им очень не хотелось отправляться погибать на фронт, и все желали поскорее вернуться к своим очагам, к хозяйству. И получили желаемое, но с одним условием — установить «советскую власть», что и было проделано. И тем подготовлен нынешний переворот, стоило солдатикам разъехаться по домам, оставив большевиков без силовой поддержки.

«Красная гвардия» из одних деклассированных элементов, чуть разбавленная «сознательными» сторонниками, плохая защита, тем более лучшие части уже отрезаны в Забайкалье.

Да одних добровольцев у нас уже вдвое больше, и власть ВСП на два месяца раньше отведенного историй срока будет установлена по всей Сибири. И «семеновской вотчины» не будет в Забайкалье, как и самого атамана, да и «атаманщины», как таковой. Методы оказались вполне действенные, и результативные, и все чужими руками проделано, причем пока большевистскими — но будут и другие, мир не без «добрых людей».

Провокация стара как мир, и в политике без нее не обойтись!

Григорий Борисович оторвался от мыслей, прищурился, глядя в отмытое оконное стекло на залитую солнечным светом улицу — наступил первый летний день, яркий и теплый. За эту неделю город совершенно преобразился — исчез «серый налет», столь резавший взгляд. И вместе с ним затравленный вид горожан — они преобразились, появились нарядные одежды, лица стали уверенными, люди начали искренне улыбаться. А сам город стал преображаться прямо на глазах — «субботники» отнюдь не большевики ввели, и до переноски известного бревнышка еще много времени пройдет.

Тут умели организовать самоуправление, и городской совет (именование осталось, ведь не большевики его придумали) принял экстренные меры по уборке улиц и домов. И новые выборные власти, столь ненавистные прежним, доказали свою эффективность в восстановлении нормальной жизни. И начали с уборки, восстановления порядка и спокойствия.

— Национализация топливо-энергетического комплекса крайне необходима в интересах сибирской государственности, чтобы не зависеть от разного рода препон, устраиваемых частным капиталом «справа», и большевицкими нововведениями «слева». Что вы можете сказать о крупной буржуазии, Иван Иннокентьевич, примет ли она нововведения? Каково сейчас ее влияние на умы, и где позиции наиболее сильны?

— Крупного промышленного капитала в Сибири нет, только торговый и ростовщический, но тот заключен в банках. Если говорить прямо — этот капитал хищнический по своей природе, и такой здесь не нужен, ибо его цель получить максимальную прибыль за короткий срок. Он в основном вложен в золото, да вы сами знаете, что случилось на витимских приисках, ведь вместе с Керенским защищали рабочих от произвола этих капиталистов.

Патушинский кивнул, закурил папиросу, что делал всегда, когда размышлял. Иван Иннокентьевич продолжил говорить дальше, и с каждым произнесенным словом становилось видно, что местных «олигархов» Серебренников очень сильно недолюбливает, и это еще мягко сказано:

— Спекулятивного характера этот капитал, опасный, накрепко связанный со столичными банками. Именно он был заинтересован в том, чтобы превращать Сибирь в колонию. Всячески препятствовал ее промышленному развитию, которое могло обеспечивать край собственными товарами — таковые были бы значительно дешевле привезенных к нам из России. Сейчас его позиции сильно ослабели, но в Омске сохраняет довольно влиятельные позиции. Я думаю, что назначенный министром финансов ВПАС покойный Иван Михайлов, расстрелянный большевиками в Куломзино, проводил бы в жизнь именно их интересы — он связан с банкирами еще по Петербургу.

— Сейчас вы финансами занимаетесь, а не покойный «юноша» — потому не стоит вспоминать Михайлова, и других, с ним расстрелянных господ «колонизаторов». Революция ведь пожирает не только своих «деток».

Патушинский чуть отвел глаза, усмехнувшись — любая «случайность» должна быть хорошо организована. Получив состряпанное им сообщение, большевики живенько «шлепнули» в Омске главного организатора переворота, который в реальной истории привел к власти адмирала Колчака. Тот еще «кадр» сын ссыльного народника, получивший у эсеров кличку «Ванька-каин», а в Сибирском правительстве прозвище «Ивана Интригановича». Туда ему и дорога — справедливость восторжествовала раньше на тридцать лет.

В таких случаях недаром говорят — от судьбы не уйдешь!

Представители Временного Сибирского правительства — второй слева Г. Б. Патушинский — «горячее лето» 1918 года…

Часть третья

«КОГДА О ПРЕДАТЕЛЬСТВЕ КАРКАЕТ ЛОЖЬ» лето 1918 года Глава 23

— Сколько продлится гражданская война, Григорий Борисович? И когда она закончится, если только началась?

Григорий Борисович усмехнулся, глядя на Вологодского — тот приехал в Иркутск первым же поездом. Ведь линия Транссиба только перешла под полный контроль правительственных войск, от Челябинска и Екатеринбурга, до Верхнеудинска. Всего три недели потребовалось до полного освобождения огромной территории, вдвое меньше, чем произошло в реальной истории. И причина тут в его собственном вмешательстве в естественный ход событий. Ведь ликвидация Центросибири в первый день мятежа чехословацкого корпуса, меньше чем за сутки до начала выступления в других сибирских городах, кроме Мариинска, привела к полной дезорганизации советской власти, и так непрочно державшийся.

Оставшись без единого руководства, лишенные возможности как связаться по телеграфу, так и перебросить подкрепления, при крайнем дефиците времени для проведения мобилизации, большевики пришли в смятение. К тому же колоссальный успех первого же дня их совершенно деморализовал, а их противников наоборот, изрядно воодушевил. Реальной ожесточенной войны не произошло, для этого нужно продолжительное время, непрерывная цепь боев — а этого как раз не случилось.

Зажиточное сибирское крестьянство осознанно сделало свой выбор — «эксперименты» советской власти старожилам, казакам и инородцам пришлись не по вкусу. К тому же нет ничего легче и приятнее, чем подтолкнуть падающего «властителя» в спину, прекрасно зная, что побежденных никто не любит. Тем более, что на сторону гибнущих переходят только безумцы, а таковых среди практичных мужиков оказалось крайне мало. Да и немногочисленный пролетариат не «горел» желанием героически погибнуть за советскую власть, пассионариев среди обычных людей не так много, население всегда втягивают в гражданскую войну враждующие стороны. И только тогда начинается всеобщее, затрагивающее каждого жителя, кровавое безумие, приводящее к стойкой и непримиримой ненависти, что растягивается на долгие годы, когда под пеплом тлеют угли закоренелой вражды.

Если вам скажу, что гражданская война будет продолжаться даже спустя столетие, вы мне не поверите. Особенно, если очень много тех, кто любит тянуть в прошлое, и особенно посыпать кровоточащие раны солью. Но так это или по невежеству, потому что в любом обществе найдется немало людей недовольных своим нынешним положением, и желанием его улучшить, особенно за чужой счет. Либо враги собственного отечества, которые считают, что мира быть не должно, и всячески натравливают одних против других. И таких за глаза хватает, тех, кто классовые интересы ставят выше общенациональных, всего народа в целом. Но то психология проигравших, желающих взять реванш, снова ввергнуть страну в кровавую круговерть смуты. И здесь не исключается предательство, желание получить свои тридцать сребреников — потому пышут неистовой злобой, клевещут и врут. Стараются всячески вывернуть историю, будто она грязное белье, к тому же окровавленное.

Но так духовное мародерство какое-то получается, стремление ополоумевших выглядеть здравыми людьми.

Нет у них в душах примирения, одна животная злость на свою неудавшуюся жизнь, как у крестьянина, что на соседский двор поглядывает, на ухоженную скотину, и переводит свой мутный взгляд на опустевшую бутылку водки. И такая классовая ненависть из него прет, что страшно становится. Такой убить легко может, если будет знать, что за это ему ничего не будет. Ибо вся жизнь таких индивидов проходит по завету товарища Шарикова — «все отнять и поделить»!

Вместо того, чтобы взять лучшее из разных эпох, пусть даже бывших когда-то взаимно враждебными, внедрять в жизнь то чем можно гордится по праву, работать сообща ради лучшего в будущем, для потомков, эти люди все продолжают пытаться растащить народ на «красных» и «белых», не понимая, что к прошлому возврата уже не будет. Или наоборот — очень хорошо понимают ситуацию, и даже какого размера тараканы в головах, и действуют исходя из принципа «разделяй и властвуй».

Однако ничего у них не получится — созидает добро, а не зло. Оттого, наверное, плюются злобной ненавистью, что твои гадюки, изливают желчь на различных сайтах в интернете. Но то уже не страшно — в народе недаром есть поговорка насчет собачьего лая в ветреную погоду.

Потому парни, что воюют за будущее народа, поступают совершенно правильно, когда водружают на здания освобожденных городов красное знамя «Победы», и российский триколор вместе с ним.

Молодежь в отличие от взрослых очень остро чувствует связь эпох, одной единой истории, что связывает воедино народы, и не режут на «куски» — вот тут хорошо, мне нравится, а вот тут плохо. А ведь тут надо как в поговорке — «аут бене, аут нихиль», с добавлением к последнему — «кроме правды». Так что молодым строить будущее России, а не политиканам, что пытаются приумножить капиталец на войне, или недоумкам, что только могут безответственно горлопанить.

А ведь Сталин это осознал в лихую годину, когда фашисты дошли до Волги. И опору народ стал находить в славных деяниях предков, и не только в «классово близких» Разине, Пугачеве, декабристах и народовольцах. Но теперь в Александре Невском, Суворове, Кутузове и многих других, что были из разряда третируемых «господ».

Нужна связь поколений, брать из истории самое лучшее — а большевики многого добились, и, несмотря на крайности и ошибки, порой страшные, попытались провести грандиозный эксперимент, как из строчек «Интернационала» позаимствованный — «кто был ничем, тот станет всем». И у них есть многое из того, что нужно незамедлительно внедрять в жизнь, что я и пытаюсь сделать, и не сказать что безуспешно.

И как мне все это объяснить Вологодскому и Серебренникову⁈ Но они люди умные, все понимают, их нельзя именовать ни «красными», ни «белыми» — оба против крайностей и сторонники заключения мира между людьми. Эволюция для них важнее, чем революция с насильственной ломкой и потрясениями, после которых страну придется долго восстанавливать из руин. А оно надо такое безобразие⁈

— Трудно ответить, Петр Васильевич, я ведь не оракул. Причина междоусобицы в земле, в том, что у крестьян ее немного, и живут они крайне плохо — наших сибиряков я не считаю — едва десятая часть от населения всей страны — слишком малая величина. А вот российские крестьяне составляют три четверти населения страны, даже четыре пятых. И столько же из них в пропорции недовольны своим положением, ибо еле сводят концы с концами. До нового урожая хлеба не хватает, дети с голодухи мрут

— Григорий Борисович прав, две трети населения России, никак не меньше, недовольны своим положением. А война научила их убивать, дала в руки оружие, а большевики указали путь, как это сделать, установив свою власть. И начали масштабные социальные преобразования, этого не отринешь, однако непродуманные и крайне вредные для самого народа.

Серебренников говорил спокойно, рассудительно, таким он был всегда. И пододвинув листки бумаги, добавил:

— Это я могу доказать цифрами, пришлось пересмотреть материалы. Григорий Борисович попросил меня сделать анализ положения, и те реформации, что ведет Ленин со своими сторонниками. Так вот, если считать округленно, то упразднение помещичьего землевладения вызовет добавку всего одной десятины на крестьянский двор, то есть будет шесть, а не пять десятин. Однако даже о таком клочке земли крестьянин мечтает, если это для него своя землица. Но дело в том, что в декрете господина Ульянова-Ленина не только отчужденные у помещика земли, но и все наделы, в том числе и выделившихся из общины при покойном Петре Аркадьевичи хуторяне, являются национализированными, частная собственность на землю отменена. Так что крестьяне, получив от большевицкой власти землю, не являются ее владельцами. И если ситуация изменится, то они легко попадут в кабалу, но уже не к помещику или хуторянину, а чиновнику, советскому служащему. Потому большевики и разогнали Учредительное Собрание, потому что мог пройти эсеровский закон о земле вместо их декрета. И симпатии крестьянства могли вполне перейти на сторону социалистов.

Григорий Борисович потянулся за папиросой — ему разрешалось курить на таких дружеских посиделках, как он мысленно называл эти беседы. Общий язык нашли быстро — никому не приходилось притворяться единомышленником. Трое «директоров» идеальный вариант в таких случаях — беседа идет коллективная, заинтересованная и деловая. А вот если участников больше, то неизбежно распад на группы по интересам.

— Учитывая лозунг классовой войны — «богатые против бедных», или «отнять и поделить», то большевики одержат победу — их сторонников просто больше, в руках промышленные центры, запасы оружия и боеприпасов. Мы изначально обречены на поражение, коллеги. В Сибирь неизбежно придут за хлебом, как и на Дон — много голодающих. К тому же политика разверсток приведет к снижению посевных площадей.

— Принципы хозяйствования, которых придерживается «совнарком», неизбежно приведут к централизованному контролю всего необходимого, и хлеба в первую очередь. Запрет «свободной торговли» на корню убьет желание крестьян разбогатеть. Да, тут вы, Григорий Борисович, правы — голод неизбежен, как и война за хлеборобные области. Но неужели нельзя изменить ситуацию? О широкомасштабной войне я не говорю, у нас на нее нет сил, наши сибиряки не хотят войны!