Как мы видим из письма, Ле Со удалось каким-то образом покинуть лагерь и добраться до ближайшей деревни, а затем на велосипеде переправиться в Сен-Бриак.
Святой Бенедикт (деталь Бимана храма «Сатчитананда Ашрама»).Мы уже говорили выше, что интерес к Индии возник у Анри Ле Со спонтанно (по крайней мере, по причинам, нам неизвестным): его близкий друг, отец Жозеф Лемарье, вспоминал, что Ле Со загорелся идеей отправиться на Восток в 1934 г., после визита его дяди, Анри Соннефрода, который служил миссионером в Китае, будучи членом Миссионерского общества Парижа. Есть большая вероятность, что именно под влиянием этого человека Анри всерьез задумался о своем новом призвании. По другой версии, ему в руки все-таки попали те крупицы знания об Индии, которые содержались в буклетах, издававшихся под общим названием «Ксавериана» (в честь св. Франциска Ксаверия, совершившего в XVI в. несколько миссионерских поездок в Индию). В «Ксавериане» попадались интересные материалы о христианских миссиях в Индии, о буддийских и индуистских монахах — как-то раз там была опубликована даже интересная подборка материалов о бенгальском святом XIX в. Шри Рамакришне (1836–1886), который учил о том, что все религии так или иначе исходят из одного Центра и ведут к единой для всего человечества Истине. Благодаря Рамакришне многие индийцы смогли по-другому взглянуть на ислам и христианство, а многие христиане переосмыслить свое отношение к другим религиям. В любом случае для французского монаха начала XX в. мысль о единстве религий была, скорее всего, чем-то чуждым: до II Ватиканского Собора большинство католических священнослужителей не только не стремились к изучению иных духовных традиций, но даже и не задумывались о них. Для Анри Ле Со интерес к Индии стал началом захватывающего путешествия на другой конец света и, что самое главное, к самому себе. Как только закончилась Вторая мировая война, отец Ле Со стал искать пути покинуть свое аббатство и отправиться в Тамил-Наду: это оказалось не простой задачей, поскольку, во-первых, монахи-бенедиктинцы дают обет «стабильности», согласно которому они не имеют права покидать свою конгрегацию без соответствующего разрешения (а в те времена получить такое разрешение было невероятно трудно), а во-вторых, француз, не знакомый с Индией и ее образом жизни, не мог просто так приехать в эту страну и начать свой поиск. Анри Ле Со написал ряд писем представителям Церкви Индии, одно из которых получили монахи из Салема (Тамил-Наду) и ответили, что готовы принять его в любое время, и будут рады разделить с ним свою монашескую жизнь, если на то будет разрешение местного епископа. В праздник Вознесения 1947 г., Анри Ле Со составил письменную просьбу епископу Тиручираппалли и во время вечерней молитвы возложил ее на алтарь, чтобы в очередной раз попросить Бога о чуде: по свидетельству очевидцев, отец Анри не мог больше ждать. Месяцы ожиданий и многочисленные письма без ответа приводили его в состояние депрессии. Временами ему даже казалось, что Бог не хочет, чтобы эта поездка состоялась. Последнее письмо Ле Со пришло в канцелярию епископа Тиручираппалли с некоторым опозданием (осенью того же года, как мы упоминали выше), а поскольку сам епископ практически не владел французским языком, то он передал его приходскому священнику Жюлю Моншанену. Надо сказать, что письмо попало по правильному адресу и в надежные руки. Два молитвенных порыва встретились: Ле Со, искавший возможность отправиться в Индию, и Моншанен, искавший себе единомышленника, чтобы начать путь санньясы, обрели друг друга. Ответ Жюля Моншанена не заставил себя ждать: «Ваше письмо стало для меня Божьим ответом… Я жду Вас… Индия ждет Вас…»[23] Отец Анри праздновал победу: как только письмо достигло его монастыря, аббат, даже не переговорив с самим Ле Со, направил епископу Тиручираппалли свое согласие отпустить своего подопечного в распоряжение его преосвященства. На следующий день после своего ответа французскому респонденту Жюль Моншанен сделал следующую запись:
«Я говорю "радость", потому что это действительно великая радость для меня: найти кого-то, кто любит Индию и кто с огромным христианским состраданием погружается в самые глубины индийской мысли — именно этим я занимался сам в течение нескольких лет. Представьте себе, что значит для меня найти кого-то, кого мысль об Атмане ведет к размышлению о Божественном Параклете[24] и кто за поверхностным пантеизмом обнаруживает необыкновенное прозрение Духа, достигнутого величайшими провидцами Упанишад»[25].
ЖЮЛЬ МОНШАНЕН: «САТСАНГ»[26]
Индия должна дать Западу более острое ощущение Вечного, первенства Бытия перед действием. В свою очередь она должна принять от Запада чувство конкретности временного, личности, любви. Такова наша функция как посредников.
Письмо Ж. Мошпанена А. Ле Со от 23 января 1955 года
Не является ли это особой миссией: проповедовать всем Тайну, которая является печатью остальных великих тайн, но делая это так естественно, что даже ребенок может воплотить ее в жизнь и может познать свое истинное «Я» самым привычным и интимным способом.
Отцу Дюперре
Стать [личностью] для человека — это теопатия, персонализация в Теле Воскресшего, участие в Троице.
Мистика христианской тайны Индии
Даже состояние погруженности в себя, если оно не направлено на истинное «Я», не может развить ни знание, ни любовь.
Надо БЫТЬ, чтобы давать, чем больше мы осознаем свое бытие, тем больше мы способны дать.
«Новый Завет» провозглашает две наиболее непостижимые для человеческой мысли Тайны — это интимность Божественного Существа, Троицы, и Его самопожертвования в искупительном воплощении в слове и даровании Духа. Это провозвестие, твердое и спокойное, не подразумевает никаких философских доводов.
Мы не наливаем индийское вино в старые европейские мехи.
Письмо от 10 сентября 1957 года
Мир создан только для жизни, жизнь для человека, а человек исключительно ради его собственного «Я». Все есть знак, но на самом деле все основано на Том, кто из любви к Творению проявился в образе знаков. В человеческом обществе нет большего знака, чем Любовь, — это истинный знак абсолютного «Ты» Бога.
От эстетики к мистике
Мистик всегда остается по ту сторону Тайны: не Дух касается Тайны, а Тайна касается Духа и заставляет его отбросить все формы, которые он пытался охватить.
Тайна не относится к миру иррационального, она рациональна, она заставляет пройти путь от постановки проблемы к Бытию.
Во Христе все присутствует, как призыв, рост, истинные знаки, — все есть Таинство, через все проходит нить медитации — начинания — обещания и обладание: рождение в страданиях.
Для чего мы стали миссионерами? Для Христа, для того чтобы достичь Христа, чтобы его Воплощение стало всеобщим, чтобы Христос однажды вернулся к Отцу во всей Своей полноте.
Теология и духовность миссионеров
Церковь не будет всеобщей, не станет полным Телом Христа, пока она не включит в себя все цивилизации, все культурные и духовные богатства всего мира.
Апофатизм и апавада
Все культуры суть человеческие и находятся на своеобразной горизонтали имманентности. Слово Божие является их печатью, оно рассуждает их и определяет их кризис.
Матери
Бог абсолютен в своем единстве и абсолютно прост, не сливаясь с миром: будучи трансцендентным, Он не создает с ним двойственности, его отношения с творением суть адвайта, и трансцендентность творения может сохранить чистоту Божества, не упраздняя мира.
Индия и мистическая медитация
Медитативная сосредоточенность не направлена ни на индивидуальный Атман, ни на индифферентный Брахман, но на Дух, который находится за пределами всех форм, всех структур, даже метафизических, и который все-таки предстает как Личность, даже как единство Трех Личностей, личностный характер которых четко проявлен.
Не заключается ли миссия Индии в исследовании глубин Тайны Троицы в ее достижении и объединении, в ее движении к исследованию Вселенной и к обращению к Посреднику на пути к Нерожденному: Таинство Святого Духа?
Еще не раскрытая духовность, способы медитации, новые формулировки Тайны, виды поклонения и посвященной жизни, несомненно, веками ждут прихода таких цивилизаций, как индийская и китайская, в лоно Церкви — единой и многогранной. Христианство, какое оно было вчера, какое оно есть сейчас, не станет Тем, «Кто грядет». Вечный Дух всегда будет во Вселенной. Это и есть христианский эсхатологический взгляд, христианская молитва о реализации «Марана-фа», «приди, Господь!».
RSR 1948
Мы осознаем, что Бог в нас, но и мы в Боге! Эту взаимность в различных действиях, я думаю, невозможно получить иным путем, кроме как по инициативе Любви Бога, которая уничтожает всякую двойственность. Одновременно явно и тайно.
Отцу Дюперре, 28 ноября 1938 г.
Лишенная мистиков, Церковь погружается в повседневную реальность, которая утяжеляет ее настолько, что она не может подняться к вечности. Она теряет из виду горизонт абсолютного будущего, завершающего время мира и истории, утрачивая общий смысл. Их отсутствие изменяет лик невесты Слова. Она сбивает с пути людей, христиан и нехристиан, переворачивая эту перспективу с ног на голову, и мы становимся свидетелями опустошения, и Церковь переполняется миром, а не мир Церковью. В мирском обществе, которое судит обо всем на основании социальных критериев и пытается низвести науку и философию до уровня инструментов прогресса, Церковь как никогда испытывает необходимость в «закрытых садах», чистых местах, неповрежденных знаках грядущего блага. Нехристиане имеют твердое право видеть Церковь такой, какая она есть в своей главной миссии, обращенной к людям ради их спасения, а прежде всего к Богу, любя Его и поклоняясь Ему.
5. Земля обетованная
Воскресным утром 26 июля 1948 г. отец Анри Ле Со отслужил свою последнюю литургию в аббатстве святой Анны, а после вечерней молитвы сел на поезд до Марселя, откуда и отправился в путь. В те времена подобное путешествие занимало чуть больше месяца. 15 августа 1948 г., миновав промежуточный порт Коломбо на Шри-Ланке, отец Анри провел торжественную мессу на борту, посвященную Успению Пресвятой Девы Марии: это событие носило весьма символический характер, ведь по католическому вероучению, Матерь Божья, не нуждавшаяся в Искуплении (согласно католической догме о непорочном зачатии Пресвятой Девы), вошла в Царство Божие и была коронована ангелами, став Царицей Небесной. Анри Ле Со связывал с Индией самые радужные надежды, касающиеся его духовного поиска, для него субконтинент стал своеобразной Землей Обетованной, «где течет молоко и мед», молоко духовного знания и мед преданности Высшему Существу. Ступив на землю Индии, Ле Со отправился в «Бхакти ашрам», в котором жил Жюль Моншанен, и спустя несколько дней уже чувствовал себя почти местным жителем: все казалось знакомым и близким, как будто бы он родился на этой земле. Красота тамильской природы, чистый воздух, пение птиц, тишина леса — все казалось чудом. Анри Ле Со почти каждую ночь выходил на улицу, чтобы подышать воздухом и полюбоваться окружавшим его пейзажем. Образ жизни тамилов также показался ему естественным и благостным: уже до отъезда в Индию он был убежденным вегетарианцем, а простая южно-индийская еда: лепешки, рис, дал, масала — казалась ему наиболее подходящей для монаха. Не зная тамильского языка, французский священник легко нашел общий язык со своими местными прихожанами:
«Никаких грубых рукопожатий, как в Европе, вместо них — грациозное движение сложенными на уровне подбородка ладонями. Христиане, в дополнение к этому приветствию, склоняются или встают на колени перед своим свами (священником). В ответ я должен дать им асирвадам (благословение), то есть произнести благословение, подняв правую руку, или даже нарисовать крест у них на лбу. Я до сих пор не могу разговаривать с ними на тамильском»[27].
Осенью того же года отец Лемарье получил от Анри Ле Со письмо, в котором последний выразил весь свой восторг от своей новой родины:
«Как бы я хотел, чтобы ты увидел все это! Небо, солнце, деревня, восхитительный пейзаж реки Кавери на закате… Красота рукотворных строений: великих храмов с блистательными скульптурами. Необыкновенно величественная архитектура в Мадурае и Шри Рангаме: семь стен, окружающих святая святых, каждая из которых увенчана гопурамом[28], комнаты с тысячами колонн, каждая из которых неповторима — чистые линии растительного орнамента, фигуры божеств, на лицах которых нет никаких гримас, как обычно рассказывают (и что иногда является правдой), во всем чувствуется мир, а душа погружается в медитацию…»[29]
Анри Ле Со и Жюль Моншанен мечтали о полной «индианизации», о том, чтобы разделить образ жизни местного населения. Перед ними была масса примеров того, как христианские священники, ничего не зная о местных обычаях, ели мясо, пили вино, совершали другие действия, которые с точки зрения индийцев являются греховными, вследствие чего последние делали вывод, что христианство — это некая второстепенная, возможно, даже ложная религия, раз даже ее священники ведут себя неподобающим образом. Для Ле Со и Моншанена даже и речи не было о том, чтобы вести такой образ жизни: они сменили свои священнические сутаны на шафранные одеяния кави, которые носят индуистские санньяси, стали принимать пищу, сидя на полу и используя банановые листья вместо тарелок, спали на простых циновках. Однажды Ле Со решил посетить Шри Рангам, который имеет очень древнюю историю и знаменит своим храмом, в котором некогда жил и работал выдающийся индийский философ Рамануджа (1017–1137). Главное Божество храма — Вишну Ранганатха, гигантская статуя которого была, по преданию, первоначально установлена царевичем Рамой на Шри-Ланке в знак признательности брату Раваны, который перешел на его сторону и помог ему освободить из плена его жену Ситу. После долгих приключений мурти (статуя) оказалось в Шри Рангаме, но не утратило связь с островом: вопреки принятой в индуизме практике, взор Вишну обращен в сторону Шри-Ланки. Попасть в святая святых храма и увидеть Ранганатху затруднительно для европейца и в наши дни, а во времена Моншанена и Ле Со это было практически невозможным, и все-таки, по воле Провидения, ему удалось приблизиться к святыне: он сам не понял, как под натиском толпы он вдруг оказался среди священников, совершавших пуджу (богослужение) перед главным алтарем храма. Не отдавая себе отчета в том, что происходит, и не зная правил индуистского богослужения, Сеймы начал участвовать в арати (предложении божеству огня и других предметов) вместе с другими пуджари (священниками). Происходящее было настоящим чудом для всех собравшихся, многие из которых сочли это за проявление милости Ранганатхи, а для Анри это был новый удивительный опыт.
Еще до отъезда в Индию Анри Ле Со много слышал о Шри Рамане Махарши (1879–1950), прославленном мудреце современной Индии, который, по словам своих последователей, достиг просветления уже при жизни, став дживанамуктой (живой освобожденной душой). Его настоящее имя было Венкатараман, и в шестнадцатилетнем возрасте он испытал особое состояние, которое по внешним признакам напоминало физическую смерть: он почувствовал неожиданный беспричинный страх смерти, который заставил его обратиться внутрь себя. Юноша начал задавать себе вопросы, ответы на которые исходили из глубины сердца:
«Приходит смерть… Пусть приходит… Что есть смерть? И к кому она пришла? Ко мне. Кто есть я? Что именно умирает? Умирает это тело… Пусть умирает…»
Шри Рамана МахаршиЗа этим последовало ощущение полной физической смерти:
«Хорошо, тело умерло. Теперь его отнесут в крематорий и сожгут. Я стану пеплом. Но с разрушением тела буду ли разрушен я сам? Являюсь ли я этим телом? Не будучи затронутым смертью, которая превратила тело в труп, здесь и сейчас я по-прежнему существую и сияю. Следовательно, я не это смертное тело. Я отличен от тела. Я есть неразрушимое истинное "Я"»[30].
В 1907 г. известный пандит Шри Ганапати Шастри провозгласил молодого садху Бхагаваном Шри Раманой Махарши, что привлекло к нему множество паломников и первых учеников, которые впоследствии основали «Шри Раманашрам» у подножия священной горы Аруначала. В начале 1949 г. Ле Со и Моншанен приняли решение посетить мудреца, благо, что он жил неподалеку от «Бхакти ашрама» (примерно в 150 км). Рамана Махарши удостаивал учеников и паломников своего даршана практически ежедневно. Встречи проходили в пандале — просторной беседке, построенной из бамбуковых опорных столбов и крытой банановыми листьями. Когда Рамана впервые предстал взору христианских санньяси, он выглядел очень просто, и совсем не был похож нариши ведических времен, какими они являлись в воображении Моншанена и Ле Со:
«Я и Пуруша (Моншанен) дождались своей очереди, вошли, со сложенными руками поприветствовали Махарши и сели среди толпы. Прежде всего, я принялся внимательно изучать этого человека, о котором я столько читал и слышал. Этот визит не мог не стать кульминацией моего жизненного пути. Я долго с нетерпением и готовностью ждал возможности побыть в присутствии Махарши. Когда между мной и им установился физический контакт, что-то должно было произойти. У меня не было ни малейшего сомнения: этот человек — послание для меня, которое, если его нельзя будет передать словами, будет передано мне духовным путем. Я четко осознавал, что слова — наименее важный из способов, которыми мудрец передает свой опыт. Однако, несмотря на мое страстное ожидание, а может, и по причине этого ожидания, я оказался разочарован, и это разочарование переполнило мое сердце. История Эммауса постоянно повторяется в важные моменты человеческой жизни, особенно когда люди решают, что события должны быть такими-то и такими-то, основываясь на рациональных принципах!»[31]
Во время всего даршана французские священники не сводили с Раманы глаз, и все-таки отец Анри был явно разочарован: несомненно, он ожидал большего от человека, о котором так много слышал. После даршана все паломники и ученики мудреца собрались на общий обед, по обычаю возглавляемый самим Гуру (эта традиция сегодня неукоснительно соблюдается и в «Сатчитананда ашраме», где никто не начинает прием пищи до того, как Свами пропоет один из бхаджанов, и не заканчивает, пока не будут произнесены заключительные слова из «Гиты»), а затем все вернулись в пандал, чтобы послушать рецитацию ведических гимнов. Эти гимны, возможно, стали одним из самых сильных впечатлений Анри Ле Со за тот день: он был буквально захвачен красотой санскритского слога и особенной духовной силой, которая исходила вместе с вибрациями древних мантр. И все-таки Анри уехал бы от мудреца ни с чем, если бы не встреча с одной из его учениц, по имени Этель Мерстон, которая, будучи англичанкой по происхождению, глубоко погрузилась в индийскую мистическую традицию и помогла отцу Ле Со взглянуть на Махарши в новом свете, избавившись от тех ограничений, которые навязывало ему европейское мировосприятие. Во время следующего даршана Анри Ле Со непроизвольно встретился глазами с медитирующим Раманой, и это произвело на него неизгладимое впечатление. Можно сказать, что именно в тот момент в его душе было посажено семя адвайты, абсолютной не-двойственности, которой учил Махарши. Это было своеобразное посвящение в восточную мистику, в ведантическое мировосприятие.
«Невидимый ореол мудреца пронзил меня глубже, чем любые слова… В мудреце Аруначалы, в мудреце наших дней, я различил Единого Мудреца вечной Индии, непрерывную цепь ее мудрецов, аскетов и провидцев; мне показалось, что сама душа Индии достигла самых глубин моей души и вошла в состояние мистического общения с ней»[32].
То, что испытал Ле Со в «Шри Раманашраме», было сродни опыту святого Павла на пути в Дамаск, когда бывший гонитель христиан внутренним взором увидел Христа и предался ему безо всяких внешних причин. Для будущего Свами Абхишиктананды это был опыт осознания недвойственного единства бытия, воплощенного в личности Махарши, и этот опыт стал прологом к новой жизни, к жизни христианского садху-ведантиста в таинственной, мистической, внутренней Индии.
Покидая Раману Махарши, Жюль Моншанен и Анри Ле Со не сомневались, что вернутся сюда снова, однако этому не было суждено случиться: весной следующего, 1950 г., собираясь в паломничество на Аруначалу, они узнали, что Махарши оставил материальное тело, войдя, по словам индусов, в состояние махасамадхи. Позднее, медитируя в одной из пещер Аруначалы, Ле Со осознал, что на самом деле великий риши современности остался в этом месте навсегда, поскольку сама гора, которую тот считал своим гуру, сохранила его дух, дух недвойственности и созерцательности.
Так прошел первый год пребывания отца Анри Ле Со в Индии: он укрепил в себе склонность к созерцательности, которую как монах-бенедиктинец он приобрел уже в первые дни пребывания в аббатстве святой Анны, а также погрузился в тамильскую культуру, отбросив вместе с европейскими одеждами образ жизни западного человека. Теперь перед двумя французами стояла самая главная на тот момент задача: создать ашрам, в котором бы сочетались индуистский и христианский подходы к духовной жизни и куда бы и индусы и христиане приходили за духовными наставлениями.
Космический Крест (символ Троицы-Сатчитананды) перед главным храмом «Сатчитананда Ашрама». АНРИ ЛЕ СО: «МЕСТО ВСТРЕЧИ ИНДУИЗМА И ХРИСТИАНСТВА»[33]
…В этих беседах мы всегда сосредоточивались, прежде всего, на мистическом опыте самого высокого уровня. Христиане, индуисты, мусульмане и буддисты — все свидетельствуют о реальности высшего опыта Божественной Тайны, которого достигают величайшие из них. Этот неоспоримый факт ставит перед христианами ряд проблем. Прежде всего, возможно, это проблема апологетики: в такой стране, как Индия, с ее богатейшей духовной и мистической традицией. Церковь не может надеяться заслужить внимание истинно религиозных людей, если она не сделает акцент на величайших ценностях ее послания и опыта веры. Проблемы теологического характера гораздо более сложны. Несомненно, христиане обязаны попытаться увидеть присутствие и действие Духа за теми рамками, которые они так часто устанавливают, а также установить связь между опытом, который индуисты считают высшим, и опытом христианских мистиков. Не должен ли высший Божественный опыт быть опытом вечного происхождения Сына в глубинах Божества и невыразимой недвойственности Отца и Сына и Святого Духа? Ведь «никто не знает Сына, кроме Отца, и никто не знает Отца, кроме Сына и тех, кому Сын хочет открыть Себя» (ср. «Евангелие от Матфея», 11.27). Однако индуистские мистики говорят о «полноте», о высшем свершении, и очень сложно отвергнуть их свидетельства. Невозможно решить эту проблему, ограничиваясь рамками христианской теологии, которая так же важна и нужна, как и другие свидетельства. Мы должны посмотреть вглубь вопроса, чтобы понять этот двойной опыт, попытаться одновременно осознать в глубине нашего существа и опыт Высшей Недвойственности, которую ведантисты рассматривают как Высшую Цель человеческого существования, и опыт божественного «сыновства» в единстве Духа Святого, лежащий в основе нашей христианской веры.
II. САТЧИТАНАНДА ГУРУ
1. Инкультурация от святого Фомы
Первые христиане появились в Индии уже в I–II вв. н. э. Всякий, кто бывал в Ченнае (бывший Мадрас), наверняка посещал белоснежный собор святого Фомы, где находится место захоронения этого апостола. Именно святой Фома, по преданию, принес на полуостров Благую Весть — сохранилась даже точная дата этого события: 52 год от Рождества Христова. В Евангелии Фома упоминается несколько раз, и с ним связана история о том, что он не поверил в воскресение Христа, и тогда Христос Сам явился ему и продемонстрировал Свои раны, после чего Фома впервые назвал Его «Господом и Богом». После Вознесения апостол отправился в миссионерскую экспедицию в Парфию, а затем в Индию, где и основал одну из первых христианских общин на территории нынешнего штата Керала. Все эти события описываются в апокрифических произведениях «Деяния Фомы» («Acta Thomae») и «Учения Апостолов» («DidascaliaApostolorum»), а также упоминаются отцами ранней Церкви святым Ефремом, святым Григорием Назианзином, святым Амброзием и святым Иеронимом. Первая Церковь, основанная святым Фомой, располагалась в Кранганоре, где сегодня проживают христиане сирийского обряда, считающие себя потомками первых тамильских учеников святого Фомы, а также его сирийских спутников. Сирийская христианская традиция настолько сильна в Индии, что Беда Гриффитс даже включил некоторые тексты из «Чина Сирийской Литургии» в «Сандхья Вандану» — сборник молитв и бхаджанов, которые используют в своих ежедневных богослужениях монахи Шантиванама. Покинув Кранганор, апостол отправился на восток, в Милапор, основывая по дороге христианские общины в Ниранаме, Колламе, Палайуре и многих других местах. По некоторым сведениям, он дошел до Китая, а затем, вернувшись в первую точку своего индийского путешествия, Кранганор, он совершил второй вояж по Южной Индии, и в 72 году был убит на горе, которая сейчас носит его имя, недалеко от Милапора. Многие индийские христиане до сих пор именуют себя «христианами святого Фомы», а ченнайская базилика святого Фомы служит им местом паломничества. Можно сказать, что история диалога между индуизмом и христианством началась сразу после смерти апостола: святой Григорий Турский в своей книге «De Miraculis Sancti Thomae»[34] повествует о том, как некий индийский царь, Раджа Махадеван, наслышанный о чудесах, которые творит «иноземный бог», решил обратиться к служителям общины святого Фомы с просьбой исцелить его сына. После некоторых колебаний христианские священники решились открыть гробницу святого, мощи которого оказались нетленными, и позволили индуистам приложиться к ним. В результате сын Махадевана оказался здоров. Эта история очень хорошо отражает отношение простых индийцев к религии: в их представлении не существует «разных» религий — существует Единая Высшая Цель, Абсолютная Истина, и, следовательно, одна религия, Вечная Религия, санатана дхарма. В зависимости от места, времени и обстоятельств, эта Вечная Религия проявляется по-разному, представая перед нами в образах различных божеств и священных символов. Эту мысль иллюстрирует известный стих из «Риг-Веды»: «Экам сад випра бахудха ваданти» — «Истина одна, но мудрые называют ее разными именами»[35]. Именно с этим связана готовность индийцев принять Христа, но абсолютная невозможность принять Его «эксклюзивность». В 1222–1225 гг. большинство реликвий святого Фомы были вывезены из Мадраса представителями официальной Церкви, и до сего дня они хранятся в Ортоне (Италия), но, тем не менее, в 1729 г. Индия стала свидетельницей еще одного чуда апостола: во время церемонии почитания гробницы епископ Милапора дон Хосе Пинхарно открыл ее крышку, чтобы раздать паломникам землю из святого места, и оттуда, по словам очевидцев, хлынул поток яркого света, продемонстрировав незримое присутствие святой личности. Хочется отметить, что в западном мире такие чудеса — реальные или поддельные — приводят к массовым обращениям в ту или иную веру, но менталитет индийцев несколько отличается от менталитета других народов: кажется, этот народ уже ничем не удивишь, и они, с любопытством изучив «христианское чудо», спокойно вернулись в свои храмы к своим божествам. По указанной выше причине многие индуисты посещают богослужения в христианских церквях, с удовольствием поклоняются изображениям Иисуса, Марии и святых, которые соседствуют на улицах с мурти индуистских божеств, но вовсе не стремятся стать христианами. Простые люди говорят: «Мы не думаем, что христиане поклоняются одному богу, а индуисты другому. Бог один, но проявляется по-разному». С другой стороны, те индийцы, которые все-таки принимают христианство, зачастую мыслят точно так же: они запросто могут после католической мессы отправиться в храм Вишну или Шивы и поучаствовать еще и в индуистской пудже. Во многом инкультурация имела место в Индии с самого начала, с первых дней встречи индуизма и христианства, и не по указанию религиозных лидеров, а естественным путем. В современной католической теологии термин «инкультурация» определяется как попытка выразить христианское вероучение языком местной культуры: например, в Африке это могут быть танцы под бой тамтамов вместо традиционной мессы с органом, а в Латинской Америке богослужение может проходить под гитару. Но в Индии непроизвольный процесс инкультурации с самого начала был связан не только с внешними практическими аспектами, но и с философскими идеями. Дело в том, что в этой стране даже самые необразованные люди весьма неплохо знакомы с основными философскими понятиями своей религии: недвойственность, бхакти, освобождение — все это не пустые слова для рядового индийца, и именно эта местная особенность мешала христианским миссионерам обращать индийцев в свою веру: по выражению одного из таких неудачников, «любой деревенский священник-индус в философском споре может заткнуть за пояс наших миссионеров». Важнейшей проблемой для индийского ума был и остается христианский эксклюзивизм: если вы не примете христианство, то не спасетесь. Эта мысль вызывает не только несогласие, но и явный протест и неприязнь у индийцев, что очень хорошо выразил Махатма Ганди: «Я не отрицаю Христа. Я люблю Христа. Просто большинство христиан так не похожи на Христа!»[36] Культурный аспект также играет важную роль: для многих индийцев принять христианство означает предать свою родную культуру, а если они все-таки крестятся, то стараются максимально приблизить свою новую веру к привычному социокультурному окружению, что опять-таки дает нам право говорить о спонтанной, естественной инкультурации. Эта спонтанная инкультурация выражается, прежде всего, в способах индивидуального поклонения: повсюду в Индии можно встретить христианские алтари со следами индуистского культа: цветочные гирлянды на шее у Иисуса и Марии, курящиеся ароматные палочки, разбитые кокосы, которые обычно приносятся в дар божествам, и так далее. Входя в христианский храм, индийцы снимают обувь, обходят статую Иисуса или Марии по часовой стрелке (в индуизме такой обход называется «парикрама»), затем дотрагиваются до стоп изображения (стопы считаются в индуизме сосредоточием Божественной Энергии, существует много молитв, в которых преданные просят убежища «у лотосных стоп» Бога или святого). Не ошибемся, если скажем, что самый популярный христианский образ в Тамил-Наду — это Шри Милай Матха, или Пресвятая Дева Милапорская. Ее многочисленные мурти, одетые и украшенные точно так же, как и изображения Дурги или Лакшми, можно встретить в каждом уголке Южной Индии. Единственное отличие от индуистских богинь — корона, напоминающая митру, используемую в христианстве восточных обрядов. Обычно Мария предстает перед своими преданными в сопровождении святого Антония Падуанского и, несомненно, являет собой классический «инкультурированный» образ, чем напоминает в этом отношении Пресвятую Деву Гвадалупскую, которая явилась крещеному индейцу Хуану Диего в XVI в. в Мексике на горе Тепейак, которая издревле служила местом культа богини Тонантцин, которую многие местные жители отождествляют с Девой Марией.
История христианских паломников в Индии также насчитывает не одно столетие. Может показаться, что тот бум интереса к индийской культуре и философии, который мы переживаем в наши дни, — явление новое, однако уже в VI в. н. э. христианские общины Тамил-Наду принимали гостей из Европы, и первое имя, которое нам встречается в летописях, — это имя некоего Теодора, который поделился с потомками своим восхищением от собора святого Фомы. В 883 г. южноиндийских христиан посетили посланники английского короля Альфреда, а в 1292 г. — Марко Поло, который оставил множество записей, посвященных этой поездке. Таким образом, как мы видим, диалог между индуизмом и христианством — это не что-то. изобретенное в наши дни: предпосылки нынешних инкультурационных процессов вызревали столетиями. И все-таки в первой половине XX в. для двух французских священников, оказавшихся в одиночестве в чужой стране, начало пути христианской санньясы стало настоящим испытанием. У них было гораздо больше вопросов, чем ответов, поэтому первые шаги к основанию «Сатчитананда ашрама» были полны сомнений, проб и ошибок, прозрений и заблуждений.
Дева Мария на лотосе («Сатчитананда ашрам»).АНРИ ЛЕ СО: «ХРИСТИАНСТВО И АДВАЙТА»
Возможно, теологи еще не нашли удовлетворительного теоретического решения проблемы религиозного плюрализма, однако они больше не могут отрицать, что для того, чтобы быть действительно «католической», Церковь должна адаптироваться в доселе неведомой степени в человеческом обществе, в котором она хочет стать отражением Царства Божьего. Исключительно внешнее приспособление или заимствование некоторых элементов из различных сфер искусства и фольклора не приведет нас к цели, так же как и адаптация литургии и пасторских методов (хотя все это также заслуживает уважения). Процесс становления «католичности» должен повлиять на теологические размышления. Более того, он должен достичь внутреннего центра сердца, где, веруя, человек предвкушает реальность Божественного присутствия внутри себя, тот опыт, который сначала призывает к молчаливому изумлению, и на этом этапе исключает все возможные формулировки. Все это приведет к новому рождению Церкви, входящей в новое культурное или духовное окружение. Несомненно, что этот процесс «католицизации» предполагает радикальный переворот в принятом на Западе подходе к теологии и духовности, и некоторым может показаться, что он размывает сами основы христианского вероучения, но, отвергая его, мы ставим под сомнение вопрос о свободе Духа[37].
2. Индийский бенедиктинский ашрам
В конце 1949 г. Жюль Моншанен и Анри Ле Со начали поиск подходящего места для основания нового ашрама. В Древней Индии ашрамы, как правило, возникали спонтанно: некий святой человек обосновывался в том или ином месте, к нему начинали приходить ученики, некоторые из которых оставались с ним. Французские священники не хотели отступать от этого принципа, но нехватка времени и стремление принять санньясу в полном смысле этого слова не давали им возможности ждать подходящего случая. Обследовав окрестности Кулитталая, они нашли прекрасное место на берегу священной реки Кавери, неподалеку от исторической вайшнавской столицы Шри Рангам и в непосредственной близости от деревеньки Таннирпалли. Реки — объект особого почитания индийцев: большинство из них представляют то или иное божество, а их общей матерью считается супруга творца мира Брахмы, богиня мудрости Сарасвати (олицетворением которой также является река — священная Сарасвати). Несмотря на то что самая почитаемая река Индии — Ганга — протекает в северной части субконтинента, проистекая, по преданию, из вод Причинного Океана от стоп Вишну, тамилы гораздо с большим почтением относятся к своей святыне — реке Кавери, которую даже называют «Дакшина Гангой», «Гангой Юга». Индийцы верят, что река — воплощение дочери Брахмы по имени Лопамудра (или Вишнумайя), которая однажды решила появиться в этом мире в образе юной девушки, став дочерью мудреца по имени Кавера Муни. В те времена на земле жил великий риши по имени Агастья, который также давал свои наставления Раме во время его похода на Ланку. Агастья совершал аскезы вдалеке от людей, и однажды он попросил богов, чтобы у него был свой собственный неиссякающий источник воды, чтобы ему не приходилось отвлекаться от своих медитаций в поисках воды. Боги обратились к Кавери с предложением послужить мудрецу, и она с радостью согласилась, ведь ее служение такой великой личности могло принести освобождение ее престарелому отцу. Кавери приняла облик реки, вошла в камандалу (сосуд) Агастьи и стала его супругой. По мнению тамилов, если омовение в Ганге очищает от всех грехов, то омовение в Кавери очищает саму Гангу, которая раз в год освобождается от тяжести людских проблем в ее водах. Деревня Таннирпалли, близ которой было решено построить ашрам, ничем не примечательна: несколько небольших деревенских храмов и уличных алтарей, лавки торговцев продуктами и разнообразными полезными мелочами и несколько десятков хижин. Большинство жителей можно назвать бедными, но, в то же время, нищие не скитаются по улицам, и у всех жителей деревни есть крыша над головой. Участок леса, на котором должен был расположиться ашрам, принадлежал одному из богатых прихожан отца Жюля: на нем в те времена находилась манговая роща и заросли других деревьев. Этот прихожанин считался благочестивым человеком и добрым христианином, он и передал землю в дар бенедиктинцам, которые восприняли это как знак Провидения, даровавшего свое благословение на их предприятие. Священники назвали место «Лесом Мира», что на санскрите звучит как «Шантиванам», а сам ашрам получил имя Сатчитананды, Пресвятой Троицы. Cam, чит и ананда — это три присущие характеристики Брахмана (Божественного Начала) в философии веданты, а именно: вечность (или бытие — cam), знание (или сознание — чит) и блаженство (ананда). Отец Анри с самого начала считал идею Сатчитананды пророческим предвосхищением Тайны Троицы, и эта идея стала краеугольным камнем философии отцов Шантиванама и главной точкой соприкосновения христианства и индуизма в их понимании: Вечный Отец (Cam) являет Себя в Слове (Чит), которое возвращается к Нему в виде трансцендентного блаженства Духа (Ананда). Кроме того, Отец — это собственно Вечный сверхличностный и непостижимый Бог, находящийся за пределами этого мира и нашего чувственного восприятия (Ниргуна Брахман); Он является в этот мир в образе Слова (Сагуна Брахман, Пуруша) и именно через Слово творит Вселенную, а затем входит в каждый атом Творения как Святой Дух (Сверхдуша. Параматман), оживляя и приводя Вселенную в движение.
Придорожный указатель «Сатчитананда ашрама».К марту 1950 г. на территории Шантиванама были построены две небольшие хижины со стенами из бамбука и крышами из листьев кокосовой пальмы. Полы хижин были сделаны из кирпича, что позволяло использовать их в качестве кровати, а также работать, сидя на них. К одной из хижин была пристроена веранда, на которой монахи проводили богослужения, а также хранили книги. Даже такой простой быт казался роскошным по сравнению с бытом многих индийских санньяси, у которых даже не было крыши над головой, о чем не раз сожалел Анри Ле Со, однако европейский здравый смысл не позволил ему отказаться от этих простых «удобств», так необходимых для работы. 21 марта Католическая Церковь вспоминает в литургии святого Бенедикта, и именно этот день показался отцам-бенедиктинцам наиболее удачным для официальной церемонии открытия «Сатчитананда ашрама». На праздник были приглашены бывшие прихожане отца Монтттанена из Кулитталая и жители деревни Таннирпалли (что впоследствии также стало традицией ашрама). Жюль Моншанен и Анри Ле Со облачились в одежды шафранного цвета, в одежды санньяси, и надели на шею деревянные кресты с вырезанной в центре пранавой, священной ОМ-карой, символизирующей изначально Слово, Логос (позднее к этому символу «Сатчитананда ашрама» добавилась надпись «Ом Сатчитанандайя Намах»[38]. Этот день, праздник святого Бенедикта, день основания «Сатчитананда ашрама», можно считать также и днем санньяса-дикши, инициации в санньясу, которую получили бенедиктинцы. Строго говоря, в индуизме санньяси можно стать двумя путями: получив посвящение (санньяса-дикшу) от гуру либо начав вести отреченный образ жизни, в результате которого постепенно окружающие (и особенно другие садху) признают «кандидата» истинным санньяси. Единственным Сатгуру монахов-бенедиктинцев был Иисус Христос, и они принесли свои обеты санньясы именно Ему, призвав в свидетели собравшихся гостей. Монашеским именем Жюля Моншанена стало имя «Свами Парам Аруби Ананда» («Блаженство Существа, не Имеющего Формы»), а Анри Ле Со стал «Свами Абхишиктешваранандой» («Блаженство Помазанного Господа»), хотя впоследствии ему пришлось сократить его до «Абхишиктананды» ввиду сложности в произношении.
Теперь было необходимо каким-то образом упорядочить духовную практику ашрама. Абхишиктананда усердно занимался тамильским языком, учился принципам раджа-йоги и разучивал санскритские мантры и технику их рецитации вместе с индуистским свами. В отличие от Моншанена, который редко использовал новое санскритское имя, Ле Со просил называть себя «Свами Абхишиктанандой», а наиболее близкие к нему люди называли его просто «Свамиджи» или «Абхишикта». Христианские Свами проводили богослужения по часам, в соответствии с требованиями Ордена, однако Абхишиктананда сомневался в действенности и адекватности выбора традиционных библейских псалмов, связанных с историей еврейского народа: он отдавал предпочтение индийским гимнам, основанным на Ведах и Упанишадах. Большая часть литургического действа осуществлялась на тамильском и санскрите, с небольшими англоязычными вкраплениями и латинскими цитатами. Свами позаимствовали из индуизма церемонию огней — арати, что казалось тогда немыслимым в католическом мире и было признано Епископальной Конференцией Индии лишь спустя многие годы, в бытность Беды Гриффитса настоятелем ашрама.
«Вы, должно быть, видели храмы, сверкающие вечерними огнями, даже самые маленькие из них. Толпы людей спешат туда, совершают поклоны, когда священник зажигает огонь на подносе и возносит его к Божеству, делая в воздухе плавные движения во время обряда. Затем священник выходит к людям, каждый из которых дотрагивается руками до огня, и дотрагивается ими до лица, возлагая с большой преданностью на свой лоб золу. Но поймут ли это христиане?»[39]
Дабы развеять опасения сомневающихся консервативных христиан, а также для самих себя определить цели и задачи «Сатчитананда ашрама», Жюль Моншанен и Анри Ле Со подготовили брошюру под названием «Индийский бенедиктинский ашрам»[40], предисловие к которой написал сам епископ Мендоса, который оказывал поддержку начинаниям Ле Со и Моншанена, однако отказался от приглашения освятить монастырский храм в 1951 г. (надо помнить, что оставалось еще более 10 лет до II Ватиканского Собора, который на официальном уровне легализовал начинания монахов, и подобные действия могли привести не только к критике со стороны церковной бюрократии, но даже и к лишению сана священника). И все-таки роль епископа в истории «Сатчитананда ашрама» нельзя недооценивать: именно он дал Абхишиктананде официальное разрешение на посещение индуистских храмов и монастырей и весьма снисходительно относился к революционному для тогдашнего католицизма образу жизни, который они с Моншаненом вели. 11 октября 1951 г. храм был наконец построен: он представлял собой большую веранду с алтарем индуистского типа, на котором располагалась дарохранительница самой простой формы (и Ле Со и Моншанен были противниками всяческих излишеств, и резко отвергли идею епископа сделать алтарное помещение более величественным и придать ему вид, приличествующий христианской церкви). К 1952 г. строительные работы были завершены, и ашрам начал полноценно функционировать. Даже сегодня условия жизни его монахов весьма просты, а в те времена все было еще более аскетично: спать предполагалось на полу, а мыться в реке, как это делали все местные жители. Вот что писал Свами Абхишиктананда отцу Лемарье в феврале 1952 г.:
«Наша часовня представляет собой небольшой куб, всего несколько квадратных футов площадью, простой формы, принятой в индуизме. Алтарь — простой каменный стол на двух простых столбах. Дарохранительница — камень. Две кельи под деревьями, сплетенные из бамбука и лиан с цементным полом. Двухлетний опыт показал, что эти хижины примитивны и нуждаются в постоянном ремонте, а значит, в средствах и постоянных заботах. В настоящий момент я строю кухню из кирпича и черепицы. Ванная: река. Ни столов, ни стульев, ни кроватей. Одежда — оранжевая хлопковая ткань вокруг талии и еще одна на плечах — когда мы выходим на улицу, надеваем тунику того же цвета, чтобы не вызывать подозрений. Ходим босиком, с большими четками вокруг шеи, наподобие тех, что носят индуистские монахи, с деревянным крестом на конце. Внешне мы напоминаем индуистских монахов»[41].
Нельзя не упомянуть, что два француза, облаченные в одеяния кави и носившие на груди ОМ-кару, вовсе не казались встречавшим их людям христианами: в первые месяцы существования «Сатчитананда ашрама» с ними произошло много курьезных событий, например во время посещения Колледжа в Тиручираппалли, который принадлежал местной общине иезуитов, их посчитали язычниками и попросили во время обеда сесть отдельно от остальных. В другой раз служители соседнего монастыря отказались им продать хлеб для причастия, а сестры-монахини, по их признанию, смотрели на них так, будто перед ними предстал сам дьявол в человеческом обличье. Несмотря на скрупулезное изучение тамильской культуры, Свами иногда посещали сомнения в том, насколько правильно и точно они следуют традициям индуистской санньясы: не слишком ли «роскошны» условия их жизни. Встреча с индуистским брахманом Свами Кайвальянандой Сарасвати развеяла все сомнения Абхишиктананды, поскольку последний нашел их образ жизни даже чрезмерно аскетичным и стал регулярно наведываться к христианским собратьям. Ле Со вспоминал позже, что как-то Кайвальянанда отметил, что Абхишиктананда и Парам Аруби Ананда не родятся вновь (что в терминах индуизма означает, что они достигнут Просветления).
