Утренняя пробежка

На лицах отдыхающих запорхали улыбки сочувствия. Кто-то захохотал. Теперь всем стала ясна болезненно острая реакция этого мужчины ко всякого рода диетическим экспериментам.

— Не горюйте, мужики, — изрек угрюмый, — государство скоро всех на диету посадит, цены-то какие…

В этот момент двери в столовую широко распахнулись. Отдыхающие стали подниматься с мест и, весело балагуря, не спеша потянулись на обед. Через пять минут все уже сидели на местах. В зале мерно позвякивали столовые приборы, и сам собой в столовой возник жизнеутверждающий гул слаженного потребления пищи.

— Что такое? — нарушило идиллию восклицание Константина Сергеевича. — Сделал 32 жевка, как рекомендовал Брег, а мясо не разжевал. Что за кусок попался?

— Это выжимка из его учений, — громко, не без сарказма изрек угрюмый мужчина. — Жуй теперь до конца путевки.

— С каких это пор мы на «ты»? — вспылил Константин Сергеевич.

— Приятного аппетита всем! — продолжил свой кураж угрюмый, даже взглядом не удостоив последователя Брега. — Вижу, нагуляли себе аппетит разговорами о диете. Теперь за вами, теоретики голодания, не угнаться.

— Совершенно с вами согласен! — невпопад поддержал его осанистый старик, видимо туговатый на ухо. — Очень однообразная еда! Лето, а они все время компот из сухофруктов варят!

Остальные участники трапезы помалкивали и, не поднимая глаз от тарелок, еще проворнее двигали челюстями.

ПОСЛЕДНИЙ ВИЗИТ

Появление ее худой фигуры с маленьким, смазливым личиком каждый раз воспринималось главой семьи Сизовым Иван Васильевичем, как болезненный укол.

Вот и сейчас, заслышав робкое дребезжание звонка, нажимаемого нетвердой, будто детской рукой, Иван Васильевич скривился, как от внезапного приступа печени, и поспешил к дивану.

Когда его жена Нина Сергеевна появилась вместе с незваной гостьей на пороге комнаты, Иван Васильевич уже грузно лежал на диване с закрытыми глазами. Весь вид его от головы до пят красноречивее всяких слов означал: «Ох и не поздоровится тому, кто посмеет меня разбудить!»

— О, ваш муж спит, — почти беззвучно испуганно воскликнула гостья. Черные, всегда настороженные глаза ее, спрятанные в засаде низкой челки, наполнились неподдельным испугом, и она попятилась назад в переднюю.

— Ничего, милая, проходи! — подтолкнула ее в спину дородная Нина Сергеевна. — Мой так спит — из пушек пали, не разбудишь.

Веселый игривый голос жены известил Ивана Васильевича о начале привычной экзекуции. Перед его крепко смеженными веками возникла проклятая белая сумка необъятных размеров (как она ее только таскает!), послышался сухой треск замка-молнии, и под женины «ахи» и «охи» из недр сумки стали извлекаться кофточки, туфли, платья, пояса, бюстгальтеры, косметика и прочие экстратовары из-за кордона. Прямо не сумка, а чудо-лоток современного коробейника!

Иван Васильевич настолько поддался воображению привычных картин, что на какой-то миг потерял ощущение реальности. Он вздрогнул, как ужаленный, когда что-то мягкое и пушистое коснулось его шеи и подбородка.

Сизов резко сел на диване и с отвращением отшвырнул от своего лица какой-то предмет. Им оказался мужской мохеровый свитер, который жена со словами: «Ваня, ты посмотри, какая прелесть!» — пыталась приложить к его груди.

— Дрянь, смотреть не на что! — грубо сказал Иван Васильевич, хотя свитер явно был хорош.

Сконфуженный за свой испуг, Сизов с уничтожающей строгостью посмотрел на гостью и сурово спросил:

— Это откуда, сколько стоит? Сколько?! Разбой! Колониальный грабеж!

— Мягкий какой! — не обращая внимания на гневные восклицания мужа, восхищалась вещью жена. Она вновь завладела свитером. — Знаешь, я его Коле оставлю, раз ты не хочешь.

— Нет! — топнул ногой Иван Васильевич и вскочил с дивана. — Никому оставлять не будешь. Впрочем, можешь оставить, я покажу его Горшкову. Ну, этому, который в налоговой инспекции работает.

Хозяин дома с мальчишеским злорадством заметил, как стушевалась и почти превратилась в ничто гостья. Своим цепким взглядом она с неуловимой быстротой скользнула по разложенным вещам и как бы собрала их все в кучу.

— Не бойся, он шутит, — смеясь, успокоила ее Нина Сергеевна.

Сизов в сердцах вышел на кухню. Прошелся к окну. От подоконника сильно дуло, из крана тоненькой струйкой сочилась вода. Иван Васильевич попытался закрыть кран, но вода потекла сильнее. Кран бы скручен. Сизов чертыхнулся, и внезапно все вокруг показалось каким-то враждебным, гадким и неустроенным.

В довершение ко всему он, один из руководителей известного на всю страну акционерного общества, вынужден, как школьник, торчать на кухне из-за этой…

— Вот сейчас пойду и выпру ее ко всем чертям!

Иван Васильевич решительно вернулся в комнату. Однако Нина Сергеевна уже была одна, а на диване вальяжно, как одушевленный предмет, лежал пушистый свитер.

— Нина! — низким от гнева голосом заклокотал Иван Васильевич. — Сколько раз я тебя просил избавить наш дом от посещений этой особы. Ты хочешь грандиозного скандала! Пойми, они по квартирам барахло свое разносят, чтобы налоги не платить. Кассовые аппараты уже ввели! A ты потворствуешь им и обмане государства! Так знай — я ее с лестницы спущу, это уже не шутки.

Жена впервые видела своего всегда спокойного и добродушного супруга в таком яростном негодовании и потому не рискнула ему перечить. «Вань, только без хулиганства, прошу тебя». — смиренно попросила она.

…Через несколько дней раздалось робкое дребезжание звонка. Иван Васильевич схватил свитер, жестом остановил Нину Сергеевну («мы же договорились!») и решительно направился открывать дверь. Ему было легко и свободно от сознания, что он, наконец, раз и навсегда избавится от назойливой коммерсантки.

Сизов широко распахнул дверь и твердо стал в ее проеме. От неожиданности незваная гостья даже пригнулась, и у хозяина дома возникло на миг ощущение, что она сейчас прошмыгнет под его рукой в квартиру. Иван Васильевич как можно шире распространился в дверях и строго сказал, отчеканивая каждое слово:

— Нина Сергеевна и я впредь просим избавить наш дом от ваших посещений!

Сказав эту тираду, которую мысленно уже смаковал на разные лады, Иван Васильевич почувствовал веселое облегчение, как будто взошел на пригорок и ему открылись просторные воздушные дали.

— Вот, забирайте свой пятисоттысячник. Он никому не нужен.

— Как? — пролепетала гостья. — Я же просила за свитер четыреста пятьдесят.

Сизов ошибся. «Какая разница!» — хотел сказать он и захлопнуть дверь. Но тут точно веселый бес толкнул его в бок.

— Позволь! — почти натурально возмутился он. — А я что, без накрутки должен товар сбывать? Нашла дураков!

Если бы в этот момент на лестнице сверкнула молния и грянул гром, незваная гостья получила бы меньшее потрясение, чем от этих слов. На ее лице, сметая друг друга, пронеслись испуг, неописуемое изумление, растерянность и сомнение. И тут же все эти промелькнувшие тени чувств покрыли гнев и возмущение.

Она поверила в розыгрыш Ивана Васильевича и теперь, приняв агрессивную позу, сверлила его ненавидящим взглядом. Хорош гусь! Выше высшего предела пену загнул! Вот и верь после этого людям!

Мгновенное перевоплощение из забитой овечки в разъяренную мелкую хищницу, готовую кусаться и царапаться с неожиданно возникшим собратом по коммерции, было настолько забавным, что Иван Васильевич с криком: «Нина, нет, ты только представь, она поверила!» — раскатисто захохотал.

Торговка, как ошпаренная, кинулась вниз по лестнице и при этом чуть не сбила с ног Цыплакова, соседа Сизовых по этажу, который поднимался ей навстречу.

— Ты чего? Что тут у вас происходит? — спросил он хохочущего Ивана Васильевича.

— Ты понимаешь… Я ей… Нет… она… она поверила! Ха-ха-ха!

Иван Васильевич понял, что вряд ли ему удастся словами передать весь комизм возникшей только что ситуации. К тому же его не отпускал какой-то вирусный, внезапно налетевший хохот. Он махнул рукой и сказал:

— Прогнал, понимаешь, челночницу. Выгнал навсегда.

— Правильно сделал! — поддержал его Цыплаков. Он подошел к перилам и посмотрел в проем лестницы. — Во, смотри, как улепетывает, вон даже туфлю потеряла! — сказал он и обернулся к Ивану Васильевичу. — Однако, Иван, чем ты ее так напугал?

— Смехом, — сказал Иван Васильевич, зашел в квартиру и закрыл за собой дверь, увлекая за собой встревоженную шумом Нину Сергеевну.

ПЕРВАЯ КНИЖКА

— Вера, победа! — еще с порога закричал жене Синицын и, как вихрь, влетел в комнату. — Выходит моя первая книжка! Ура! Только сейчас почувствовал, как голоден!

Синицын потер руки и с наслаждением понюхал воздух.

— Ах, наважденье, — блаженно пропел он, — чую пирог с капустой!

— Кому ты посвятил свою книжку? — холодно осведомилась Вера и увернулась от распростертых объятий мужа.

— Я…Мы… — осекся на полуслове Синицын и дернул головой, точно шею его захлестнула петля от ловко наброшенного лассо.

— Все ясно: я этой чести не удосужилась, — с горькой убежденностью сказала Вера и медленно осела на стул, как будто ее подкосило неприятное известие. Синицын с тоской понял, что до пирогов еще очень далеко.

— Ах, боже мой! — всплеснул он руками. — Только без трагедий! Пойми, выходит моя, нет, наша книжка — это главное! О-о-о!..

— Уйди!

От Вериного крика в серванте что-то жалобно задребезжало. Синицын затравленно оглянулся и поспешно ретировался к окну.

— Вот, вот тебе благодарность за все! — надломленным голосом великомученицы запричитала Вера. Она закрыла лицо руками и уронила голову на стол. Ее остренькие лопатки затряслись от горьких рыданий.

Синицин метнулся в спальню и быстро накапал в стакан валерьяновых капель. Он вновь почувствовал себя представителем сильного пола.

— Выпей, дорогая, — уговаривал он теперь нежным голосом, — что ты, девочка, так расстроилась? Гонорар же весь твой. Опять слезы. Ну, хорошо, следующую книжку я посвящу только тебе. Да, ты давно заслужила это!

Синицын драматическим жестом ударил себя в грудь и опять понюхал вкусные запахи, текущие из кухни. Его жена, всхлипывая, пила валерьянку, вызванивая о зубы краем стакана.

— И-и-и… о-о-о — утешил, — горько прорыдала она. — Может, это была твоя первая и последняя книжка!

ПРОТЕКЦИЯ К ЭСКУЛАПУ

У Олечки Поповой ужасно разболелись зубы. Глядя на ее бледное, осунувшееся лицо, сердобольные сотрудники настоятельно потребовали:

— Не мучайся, сейчас же отпросись у начальства и иди в поликлинику! Знаешь, этим не шутят!

— Ой, боюсь! Ой, боюсь зубы рвать! — ужасалась Олечка. — Я же не выдержу, помру! Ни за что не пойду.

Но что поделаешь, ведь с зубной болью полюбовно не расстанешься. Как ни крепилась Олечка, а все же незадолго до конца работы она отпросилась у начальника и пошла. Пошла, но только не в поликлинику, а к доктору Зубахину, который принимал по знакомству пациентов у себя на дому в прекрасном полутораэтажном особнячке.

Направила ее к нему тетка, к которой Олечка обратилась за советом по телефону.

— Он не какой-нибудь эскулап из поликлиники, вспоминала Олечка назидания своей тетки, останавливаясь перед домом Зубахина. — Он посмотрит как следует и совет даст хороший. Все, знаешь, честь честью, без спешки.

Олечка робко позвонила.

— Я от Ивановой Таисии Федоровны. Доктор Зубахин дома? — испуганно спросила она у приоткрывшейся двери и прижала платок к щеке.

Дверь приоткрылась пошире, и Олечку впустили. Дородная женщина властно с ног до головы осмотрела ее холодными серыми глазами и потребовала:

— Снимите обувь.

Олечка повиновалась. Затем сунула ноги в непомерно большие шлепки и осторожно, боясь их потерять, пошла вслед за женщиной вверх по небольшой лестнице.

Доктор Зубахин любезно встретил пациентку на пороге маленькой комнаты.

— Заходите, заходите! — улыбаясь, говорил он. Одной рукой он показывал ей дорогу, а другой тщетно пытался попасть в рукав белого халата.

— А, черт, наконец-то! Значит, зубки болят?! — ласково осведомился он у Олечки. — Так, так. Сейчас мы их, так сказать, пощупаем… Чик и готово! Правильно сделали, что ко мне пришли, — доверительно заговорил он, усаживая ее в кресло возле окна. — В поликлинике что? Ни-че-го. То того нет, то другого… И потом, помяните мое слово, там из-за спешки челюсти загубить могут. А у меня, знаете, челюсти вставные — первый сорт. Не различишь. Да… — Доктор икнул, и Олечка почувствовала спиртной запах, впрочем, в комнате пахло еще какими-то специями.

— У меня зуб болит, а челюсти мне не надо, — слабо возразила она.

— Жаль, а то я бы вам такую челюсть приправил, один шик! Жуй себе в удовольствие… А Вербицкий все врет! — неожиданно разозлился Зубахин. — По-дружески ему челюсть вставил со скидкой, а он теперь слухи распускает зловредные, вроде рот у него не закрывается. Не закрывается!.. Так ведь потому, что известный зубоскал. Делай после этого людям одолжение!.. — Доктор в возбуждении заходил по кабинету, а Олечка с испугом наблюдала за ним.

— Ну-с, приступим, — вновь возвращаясь к креслу сказал он. — Откройте ротик. Шире… шире… Так… Ай-яй-яй! Да-а… — Доктор сокрушенно покачал головой. — Запустили вы свой ротик, девушка, запустили. Тут, конечно, разные методы можно применить.

Зубахин напустил на себя важный вид и принялся распространяться относительно различных методов лечения, пересыпая свою речь непонятными латинскими словами. — Скажите, вы средства при себе имеете? — как бы между прочим поинтересовался он. Узнав, что у Олечки только пятьдесят рублей, доктор не стал больше показывать свою эрудицию.

— Знаете, мой вам совет — рвать! — убежденно сказал он. — Да, да, рвать, потому как вам же дешевле выйдет, и я тороплюсь, знаете, все же без выходных работаю!..

— Я боюсь рвать, — жалобно простонала Олечка.

— Ну, пустое, — успокоил ее доктор, — волков бояться — в лес не ходить.

Он как-то сразу заторопился, быстро сделал укол и вышел из комнаты. Укол начал действовать: У Олечки деревенело небо и стыли ноги, так как в комнате было прохладно.

Зубахин вскоре вернулся и принялся перебирать на столике инструменты. Выбрав нужные щипцы, он подавил слабое сопротивление своей пациентки и долго примерялся к зубу, оттопыривая руку. Затем, выбрав момент, он резко отдернул руку, сказал:

— Опля! — и… сломал зуб.

— Ну что ж, — невозмутимо констатировал он, — медицине известны такие случаи. Придется повторить.

С этой минуты для Олечки начались адовы муки. Зубахин блестел перед ее глазами никелем инструментов, заходил то справа, то слева, так раскрывал ей рот, что казалось, сам собирался залезать туда, и, не переставая, ковырял, долбил, распиливал ей десну.

Действие укола давно кончилось, и от боли Оленька почти теряла сознание. Доктор сделал еще один укол. Он заметно стал нервничать.

— Да, очень трудный зуб попался, — бормотал он. — Корни восьмеркой. Надо было рентгеновский снимок сделать…

А на улице уже стемнело и зажглись фонари уличного освещения. В кабинет то и дело стала заглядывать жена Зубахина и делала ему какие-то знаки. Зубахин злился, махал на нее рукой и, в сердцах, гремел на столике инструментами. Наконец он в изнеможении бросил щипцы на стол.

— Знаете, на сегодня, пожалуй, хватит, — как-то просительно сказал он. — Очень трудный случай, завтра продолжим. А сейчас я, между прочим, тороплюсь. Мы с вами, между прочим, и так уже два часа возимся. Так что прошу простить меня великодушно, — без выходных работаю. Анальгинчик на ночь выпейте.

Он помог Олечке подняться и повел ее к выходу.

В передней Олечка машинально протянула ему деньги, Зубахин торопливо сунул их в карман и помог ей надеть пальто, виновато оглядываясь на жену.

— Приходите завтра ко мне и поликлинику, — услыхала Олечка и очутилась на улице.

ДЕЛИКАТНЫЙ НАМЕК

Червячок, которого я утром заморил бутербродом и стаканом чая, превратился к обеду в огромного беспокойного червя. Сосало под ложечкой. Чтобы хоть на время восстановить работоспособность, представляю себе цеховую столовую. Во рту появляется кисловатый привкус, и аппетит стремительно ныряет в глубь желудка и таится там, как подводная лодка, которую выслеживает морской охотник.