Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 8. Письма - Николай Степанович Гумилев на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Мой адрес: Paris, rue Bara, 1. Nicolas Goumileff.

15. В. Я. Брюсову

<Париж. 2/15 августа 1907 г.>

Дорогой Валерий Яковлевич!

Ваше молчанье — совершенно справедливое возмездие для меня, но неужели оно продолжится вечно. Подумайте, что это может повергнуть меня в такое мрачное отчаянье, что я начну писать революционные стихи для «Перевала» и плагиаты-компиляции для «Золотого руна». И на Вашу совесть ляжет гибель юноши.

Теперь я хочу привести основания, по которым Вы могли бы меня простить: во-первых, Вы сами написали мне два года назад, что я поэт, и я не настолько слеп, чтобы не видеть, что я делаю успехи с каждым годом. А ведь Вы переписываетесь со мной не как с человеком, который по несчастной случайности оказался невежливым по отношению к Вам, а как с молодым поэтом, который еще не имеет установившихся взглядов на искусство и каждую минуту может потерять веру в себя. Неужели за невольный грех человека Вы допустите погибнуть поэта?

Второе мое оправданье в том, что я люблю Вас. Если бы мы писали до Р<ождества> Х<ристова>, я сказал бы Вам: Учитель, поделись со мной мудростью, дарованной тебе богами, которую ты не имеешь права скрывать от учеников. В Средние Века я сказал бы: Maître, научи меня дивному искусству песнопенья, которым ты владеешь в таком совершенстве. Теперь я могу сказать только: Валерий Яковлевич, не прекращайте переписки со мной, мне тяжело думать, что Вы на меня сердитесь.

Свой сборник я раздумал издавать, во-первых, потому, что я не доволен моими стихами, а, во-вторых, их слишком мало. Подожду еще год, а там, может быть, найду издателя.

Поэтому я буду в восторге, если Вы пожелаете напечатать что-нибудь в «Весах». Теперь я посылаю Вам кое-что новое.

Не забывайте меня. Ваш Н. Гумилев.

Paris, rue Bara, 1.

Измена Странный сон увидел я сегодня: Снилось мне, что я горел на небе И что жизнь — чудовищная сводня, Выкинула мне недобрый жребий. Превращен внезапно в ягуара, Я сгорал от бешеных желаний, В сердце — пламя жгучего пожара, В мускулах — безумье содроганий. И к людскому крался я жилищу По пустому сумрачному полю Добывать полуночную пищу, Богом мне назначенную долю. И нежданно в темном перелеске Я увидел стройный образ девы И запомнил яркие подвески, Поступь лани, взоры королевы. «Призрак счастья, белая невеста...» — Думал я, дрожащий и смущенный, А она промолвила: «Ни с места» — И смотрела тихо и влюбленно. Я молчал, ее покорный кличу, Я лежал, ее окован знаком, И достался, как шакал, в добычу Разъяренно-лающим собакам. А она прошла за перелеском Тихими, неслышными шагами, Лунный луч кружился по подвескам, Звезды говорили с жемчугами. * * * Царь, упившийся кипрским вином И украшенный красным кораллом, Говорил и кричал об одном, Потрясая звенящим фиалом: «Почему вы не пьете, друзья, Этой первою полночью брачной? Этой полночью радостен я, Я — доселе жестокий и мрачный. Все вы знаете деву богов, Что владела богатою Смирной И сегодня вошла в мой альков, Как наложница, робкой и мирной. Ее лилии были нежны И, как месяц, печальны напевы. Я не видел прекрасней жены, Я не знал обольстительней девы. И когда мой открылся альков, Я, властитель, смутился невольно. От сверканья ее жемчугов Было взорам и сладко и больно. Не смотрел я на бледность лица, Не того мое сердце хотело, Я ласкал, я терзал без конца Беззащитное юное тело. Вы должны позавидовать мне, О друзья дорогие, о братья, Я услышал, сгорая в огне, Как она мне шептала проклятья. Кровь царицы, как пурпур, красна, Задыхаюсь я в темном недуге, И еще мне несите вина, Нерадиво-ленивые слуги». Царь, упившийся кипрским вином И украшенный красным кораллом, Говорил и кричал об одном, Потрясая звенящим фиалом. Диалог (между Одиссеем и Ахиллом)Одиссей Брат мой, я вижу глаза твои тусклые, Вместо доспехов — меха леопарда С негой обвили могучие мускулы, Чувствую запах не крови, а нарда. Сладкими винами кубок твой полнится, Тщетно вождя ожидают в отряде, И завивает, как деве, невольница Черных волос твоих длинные пряди. Ты отдыхаешь под синими кущами, Сердце безгневно и взор твой лилеен, В час, когда дебри покрыты бегущими, Поле — телами убитых ахеян. Каждое утро страдания новые, Вот я раскрыл пред тобою одежды, Видишь, как кровь убегает багровая, Это не кровь, это — наши надежды. Ахилл Брось, Одиссей, эти стоны притворные, Красная кровь Вас с землей не разлучит, А у меня она страшная, черная, В сердце скопилась и давит и мучит. * * * За часом час бежит и падает во тьму, Но властно мой флюид прикован к твоему. Сомкнулся круг навек, его не разорвать, На нем нездешних рек священная печать. Явленья волшебства — лишь игры вечных числ, Я знаю все слова и их сокрытый смысл. Я все их вопросил, но нет ни одного Сильнее тайных сил флюида твоего. Да, знанье — сладкий мед, но знанье ли спасет, Когда закон зовет и время настает. За часом час бежит, я падаю во тьму За то, что мой флюид покорен твоему.

16. В. Я. Брюсову

<Париж. 24 августа/>6 сентября <1907 г.>

Дорогой Валерий Яковлевич!

Я очень благодарю Вас за Ваше письмо; верьте, что я никогда бы не надоедал Вам так с просьбами об ответе, если бы это не было после нашего первого свиданья. Я серьезно боялся не понравиться Вам. Но теперь я готов писать Вам месяцами, не ожидая ответа.

Я в восторге от Вашей похвалы. Лучше действительно трудно похвалить поэта двадцати одного года. Но меня только удивило, что Вы взяли для «Весов» мою «Царицу Содома», стихотворение, которое я очень не люблю и которое может показаться неловким подражанием Вашему «Близ медлительного Нила, там где озеро Мерида...» (цитирую на память). Но, наверное, у Вас были основания поступить так, хотя я своими силами не могу догадаться о них. Так как Вы обещали написать мне вскоре, то я хочу задать Вам несколько вопросов.

Какого Вы мнения о моей «Влюбленной в дьявола»? Вот стихотворение, которое многие находят лучшим из моих и которое мне не говорит ничего.

Потом какое из моих стихотворений, присланных Вам этим летом и осенью, Вы считаете наиболее удачным? Ваш ответ поможет мне, наконец, разобраться в том, как мне надо писать стихотворения, до сих пор я понял только, как мне не надо их писать.

Очень благодарю Вас за письмо к Рене Гилю. Я пойду к нему через неделю, чтобы дать ему время получить Ваше письмо.

Недели две тому назад, «обуянный жаждой славы», я послал многие мои стихотворения в «Русскую мысль», «Перевал» и «Русь», приложив марки на ответы, но, увы, ответил только «Перевал». Он взял моего злополучного «Крокодила» и «Измену». «Русская мысль» и «Русь» хранят гробовое молчание.

Я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы указали мне журналы или газеты, где я имел бы шанс быть напечатанным. Недели <через> две после нашей встречи я опять был в Москве и заходил к Вам, но не застал Вас дома.

Посылаю Вам еще два стихотворения.

Преданный Вам Н. Гумилев.

* * * ...Что ты видишь во взоре моем, В этом бледно-мерцающем взоре? ...Я в нем вижу глубокое море С потонувшим большим кораблем. Тот корабль... величавей, смелее Не видали над бездной морской, Колебались высокие реи, Трепетала вода за кормой. И летучие странные рыбы Покидали подводный предел И бросали на воздух изгибы Изумрудно-блистающих тел. Ты стояла на дальнем утесе, Ты смотрела, звала и ждала, Ты в последнем веселом матросе Огневое стремленье зажгла. И никто никогда не узнает О безумной предсмертной борьбе И о том, где теперь отдыхает Тот корабль, что стремился к тебе. И зачем эти тонкие руки Жемчугами прорезали тьму, Точно ласточки с песней разлуки, Точно сны, улетая к нему. Только тот, кто с тобою, царица, Только тот вспоминает о нем, И его голубая гробница В отуманенном взоре твоем. * * * С корабля замечал я не раз, Над пучиной, где солнце лучится, Как рыдает молчанием глаз Далеко залетевшая птица. Заманила зеленая сеть И окутала взоры туманом, Ей осталось лететь и лететь До конца над немым океаном. Прихотливые вихри влекут, Бесполезны мольбы и усилья, И на землю ее не вернут Утомленные, белые крылья. И когда заглянул я в твой взор, Где печальные скрылись зарницы, Я увидел в нем тот же позор, Тот же ужас измученной птицы.

17. В. Я. Брюсову

<Париж. 10/23 сентября 1907 г.>

Дорогой Валерий Яковлевич!

Очень, очень благодарю Вас за письмо и за указания относительно печатанья. Я буду очень рад помещать мои вещи в «Столичное утро» и думаю, что для стихов и рассказов направление газеты мало играет значенья. Только Вы предлагаете передать туда стихотворение «С корабля», а оно было в числе без вести пропавших в таинственных глубинах редакции «Русь», из которой я не получил ни одного слова. Я сегодня же напишу туда, а пока, может быть, Вы найдете возможным, передавая в «Столичное утро» стихотворение «Что ты видишь...», прибавить какое-нибудь другое мое стихотворение, напр<имер>, «Юный маг», «Перчатка», «Ахилл и Одиссей», «Влюбленная в дьявола» или что-нибудь из настоящей присылки. Нельзя ли также устроить, чтобы мне высылали номера, где будут напечатаны мои вещи. Простите меня еще раз, что я так эксплуатирую Вашу доброту.

Я совершенно не помню, благодарил ли я уже редакцию «Весов» за гонорар, а Мих<аила> Феод<оровича> Ликиардопуло за любезное письмо. Но последнее время я был болен и в разъездах, обе вещи в одно время, так что не очень смейтесь моей забывчивости.

Теперь я в русской литературе, как в лесу, получаю только одни «Весы», да и то с большим запозданием через мою семью. Поэтому я был бы более чем в восторге, если бы «Весы» могли отправлять мне в счет будущего гонорара (как с них, так и со «Столичного утра») самые крупные новинки, напр<имер>: Цветник Ор, Эме Лебеф и т. п. Но я боюсь, что это будет очень затруднительно.

Последнее время я опять с вожделением подумываю о прозе и все собираюсь написать рассказ. Если будет хоть какая-нибудь возможность, я пришлю его Вам.

Пока посылаю Вам два новых стихотворения, но, кажется, очень неудачные. Но я утешаю себя тем, что я решительно не способен отдать себе отчет в достоинствах или недостатках своих стихов прежде, чем я услышу чье-нибудь мнение о них. А в Париже у меня нет никого, способного оказать мне эту услугу.

Пока всего хорошего; еще раз благодарю Вас за Ваше доброе отношение ко мне; верьте, что я понимаю его важность, и это очень ободряет меня в моей работе.

Искренне преданный Вам Н. Гумилев.

* * * Над тростником медлительного Нила, Где носятся лишь бабочки да птицы, Скрывается забытая могила Преступной, но пленительной царицы. Ночная мгла несет свои обманы, Встает луна, как грешная сирена, Бегут белесоватые туманы, И из пещеры крадется гиена. Ее стенанья яростны и грубы, Ее глаза зловещи и унылы И страшны угрожающие зубы На розоватом мраморе могилы. «Смотри, луна, влюбленная в безумных, Смотрите, звезды, стройные виденья, И темный Нил, владыка вод бесшумных, И бабочки, и птицы, и растенья. Смотрите все, как шерсть моя дыбится, Как блещут взоры злыми огоньками, Неправда ль, я такая же царица, Как та, что спит под этими камнями? Ее глаза светилися изменой, Носили смерть изогнутые брови, Она была такою же гиеной, Она, как я, любила запах крови...» По деревням собаки воют в страхе, В домах рыдают маленькие дети, И хмурые хватаются феллахи За длинные безжалостные плети. * * * За стенами старого аббатства — Мне рассказывал его привратник — Что ни ночь творятся святотатства: Приезжает неизвестный всадник, В черной мантии, большой и неуклюжий, Он идет двором, сжимая губы, Медленно ступая через лужи, Пачкает в грязи свои раструбы. Отодвинув тяжкие засовы, На пороге суетятся духи, Жабы и полуночные совы, Колдуны и дикие старухи. И всю ночь звучит зловещий хохот В коридорах гулких и во храме, Песни, танцы и тяжелый грохот Сапогов, подкованных гвоздями. Но на утро в диком шуме оргий Слышны крики ужаса и злости. То идет с мечом святой Георгий, Что иссечен из слоновой кости. Видя гневно сдвинутые брови, Демоны спасаются в испуге, И наутро видны капли крови На его серебряной кольчуге.

Н. Гумилев.

18. В. Я. Брюсову

<Париж. 19 сентября/>2 октября <1907 г.>

Дорогой Валерий Яковлевич!

С моей прозой дело как-то не выходит, но зато стихи так и сыпятся. Сегодня посылаю Вам четыре новых. Если Вы захотели бы сохранить что-нибудь для «Весов» или «Столичного утра», то напишите мне об этом, потому что огонь моей предприимчивости еще не погас, и я собираюсь писать все в новые и новые журналы.

В «Русь» я писал недели две тому назад и не получаю никакого ответа, несмотря на приложенную марку. Я решительно не знаю, что мне думать. Я все хвораю, и настроение духа самое мрачное, вот почему я не был до сих пор у Ренэ Гиля. Но я боюсь, что не хватит места для стихов, и поэтому кончаю.

Преданный Вам Н. Гумилев.

P. S. За что меня больше не печатают в числе сотрудников «Весов»? Неужели я изгнан? Тогда почему же Георгий Чулков не написал мне приветственного письма.

Н. Г.

* * * Дня и ночи перемены Мы не в силах превозмочь! Слышишь дальний рев гиены, Это значит — скоро ночь. Я несу в мои пустыни Слезы девичьей тоски, Вижу звезды, сумрак синий И сыпучие пески. Лев свирепый, лев голодный, Ты сродни опасной мгле, Бродишь, Богу неугодный, По встревоженной земле. Я не скроюсь, я не скроюсь От грозящего врага, Я надела алый пояс, Дорогие жемчуга. Я украсила брильянтом Мой венчальный белый ток И кроваво-красным бантом Оттенила бледность щек. Подойди как смерть красивый, Точно утро молодой, Потряси густою гривой, Гривой светло-золотой. Дай мне вздрогнуть в тяжких лапах, Ласку смерти приготовь, Дай услышать страшный запах Темный, пьяный, как любовь. Это тело непорочно И нетронуто людьми, И его во тьме полночной Первый ты теперь возьми. Как куренья дышут травы, Как невеста, я тиха, Надо мною взор кровавый Золотого жениха. * * * Улыбнулась и вздохнула, Догадавшись о покое, И последний раз взглянула На цветы и на обои. Красный шарик уронила На вино в узорный кубок И капризно омочила В нем кораллы нежных губок. И живая тень румянца Заменилась тенью белой, И, как в странной позе танца, Искривясь, поникло тело. И чужие миру звуки Издалека наплывают, И незримый бисер руки, Задрожав, перебирают. На ковре она трепещет, Точно белая голубка, А отравленная блещет Золотая влага кубка. * * *

(Это стихотворение может служить продолжением предыдущего).

На камине свеча догорала, мигая, Отвечая дрожаньем случайному звуку, Он, согнувшись, сидел на полу, размышляя, Долго ль можно терпеть нестерпимую муку. Вспоминал о любви, об ушедшей невесте, Об обрывках давно миновавших событий И шептал: «О, убейте меня, о, повесьте, Забросайте камнями, как пса задавите!» В набегающем ужасе странной разлуки Ударял себя в грудь, исступленьем объятый, Но не слушались жалко повисшие руки И их мускулы дряблые, словно из ваты. Он молился о смерти... навеки, навеки Успокоит она, тишиной обнимая, И забудет он горы, равнины и реки, Где когда-то она проходила, живая. Но предателем сзади подкралось раздумье, И он понял: конец роковой самовластью: И во мраке ему улыбнулось безумье Лошадиной оскаленной пастью. * * * Под землей есть тайная пещера, Там стоят высокие гробницы, Огненные грезы Люцифера — Там блуждают стройные блудницы. Ты умрешь бесславно иль со славой, Но придет и властно взглянет в очи Смерть, старик угрюмый и костлявый, Нудный и медлительный рабочий. Понесет тебя по коридорам, Понесет от башни и до башни, Со стеклянным, выпученным взором Ты поймешь, что это сон всегдашний. И когда, упав в свою гробницу, Ты загрезишь о небесном храме, Ты увидишь над собой блудницу С острыми жемчужными зубами. Сладко будет ей к тебе приникнуть. Целовать со злобой бесконечной, Ты не сможешь двинуться иль крикнуть. — ...Это все! И это будет вечно!

Н. Гумилев.

19. В. Я. Брюсову

<Париж. 23 сентября/6 октября 1907 г.>

Дорогой Валерий Яковлевич!

Вчера получил Ваше письмо и уже написал Р. Гилю. Сегодня получу ответ, если выбранный мною день для визита ему не понравится. Я Вам очень благодарен, что Вы мне сообщили о бойкоте «Столичного утра». Хотя я совершенно не знаю обстоятельств дела, я заранее присоединяюсь к Вашему мнению и так же не желал бы быть напечатанным в «Ст<оличном> утре». Таким образом выходит, что я бойкотировал уже два издания — «Утро» и «Руно». Недурно на начинающего писателя! Но правдива была старая истина, гласившая, что «поднявший меч от меча погибнет». Я тоже бойкотирован «Русью», которая, напечатав мои стихи, упорно не хочет ответить мне на мои письма. Забудьте мою просьбу присылать мне книги в счет будущего гонорара. Во-первых, может выйти путаница, а во-вторых, я буду получать новые книги через моих петербургских знакомых. «Весы» я получаю все время и еще на днях прочитал их 8-й номер.

Я не хотел Вам говорить что-нибудь об «Огненном Ангеле», но теперь не могу удержаться, чтобы не написать Вам хоть незначительную часть того, что я об нем думаю: прежде всего, мне трудно припомнить что-нибудь равное ему по продуманности и гармоничной четкости и краткости линий, разве только Роденовскую «Данаиду» из Люксембургского музея. Во-вторых, признак вещи, создающей эру, она кажется каждому его собственной биографией (действительной или возможной, все равно), и я уже встречал людей, говоривших: «Я, как Рупрехт...». Я мог бы написать и «в-третьих» и «в-четвертых», но, верный моему обещанию, кончаю.

Теперь относительно поэтов: насколько мне понравились мои соседи В. Гофман и Садовский, особенно последний, настолько меня неприятно удивили Соловьев и Тарасов. О Сологубе, конечно, не мне писать.

Соловьев крайне неотчетлив; его мысли и образы напоминают шепелявящих детей, и, прочтя все шесть страниц его стихов, с трудом соображаешь, что он говорил о какой-то девушке, но что, как и зачем, это ускользает даже от внимательного читателя. Где же новизна рифм, обдуманность сравнений и умелая расстановка слов, о которых я читал в Вашей рецензии? Неужели «звенящая тишина» и «родимый лес». Грустно! А я уже любил Соловьева за его переводы из Шиллера.

Тарасов слишком откровенно воспользовался Вашими «Грядущими Гуннами», так что о нем и говорить не приходится. Я ничего не имею против «заимствований» (по выражению Твеновского Финна-отца), но наивно, позаимствовав картину, обмазывать ее дегтем, чтобы не узнали. Простите меня за резкость, но как нарочно стихотворение «Грядущие Гунны» — одно из моих любимейших, и «...мне не смешно, когда фигляр презренный пародией бесчестит Алигьери...».

После таких строгих замечаний мне стыдно посылать Вам мое новое стихотворение, которое несомненно, как и все, что я пишу, хуже соловьевских, но, по старой привычке отнимать у Вас нужное Вам время, я все-таки делаю это.

Искренне преданный Вам Н. Гумилев.

* * * На горах розовеют снега, Я грущу с каждым мигом сильней, Для кого я сбирал жемчуга В зеленеющей бездне морей?! Для тебя ли? Но ты умерла, Стала девой таинственных стран, Над тобою огнистая мгла, Под тобою лучистый туман. Ты теперь безмятежнее дня, Белоснежней его облаков, Ты теперь не захочешь меня, Не захочешь моих жемчугов. Но за гранями многих пространств, Где сияешь ты белой звездой, В красоте жемчуговых убранств, Как жених я явлюсь пред тобой. Расскажу о безумной борьбе, О цветах, обагренных в крови, Расскажу о тебе и себе И о нашей жестокой любви. И на миг забывая покой, Ты припомнишь закат и снега, И невинной прозрачной слезой Ты унизишь мои жемчуга.

Н. Гумилев.

20. В. Я. Брюсову

<Париж. 26 сентября/>9 октября <1907 г.>

Дорогой Валерий Яковлевич!

Никогда еще в жизни я не показывал себя таким бессовестным, как я это сделаю сейчас. Именно: я прошу Вас написать мне хоть самую маленькую открытку, но сейчас. Чем скорее я получу Ваш ответ, тем скорее я успокоюсь. Дело вот в чем: около месяца тому назад я послал в «Золотое руно» три моих стихотворения, а на другой же день получил Ваше письмо, где Вы просите меня не делать этого. Тотчас же я послал в «Золотое руно» извинения за беспокойство и просьбу предать дело о моем сотрудничестве забвению. Все это было месяц тому назад, и я перестал даже и думать о «Золотом руне», как вдруг вчера я получаю оттуда письмо, копию с которого я пересылаю Вам. Из него ясно видно, что г<осподи>н Рябушинский получил мои извинения, но внимания им не придал. Теперь передо мной большая дилемма, разрешить которую можете только Вы. С одной стороны, мне как писателю молодому и неизвестному хотелось бы печататься возможно больше, и по собственной инициативе я не могу гнушаться журналом, где пишут Ал<ександр> Блок, Вяч<еслав> Иванов, Ф. Сологуб, К. Бальмонт и др., особенно после такого более чем любезного приглашения. С другой стороны, Ваш выход из него и Ваше предупреждение останавливают меня согласиться. И вот, следуя совету Ренэ Гиля, прежде чем ответить что-нибудь Рябушинскому, я пишу Вам, чтобы узнать, как Вы советуете мне поступить. Если Вы найдете нужным повторить Ваш совет, поверьте, я ни на минуту не подумаю упрекать Вас, наоборот, я буду спокоен, отказывая Рябушинскому. Я уже как-то писал Вам, что я отдал в Ваши руки развитье моего таланта, и теперь опять очень прошу Вас высказать Ваше мнение, которое будет решающим.

Сегодня я был у Гиля, и он мне понравился без всяких оговорок. Это энергичный, насмешливый, очень тактичный и действительно очень умный человек (я описываю здесь только его внешние качества, а внутренние знакомы Вам много больше, чем мне). Со мной он был крайне приветлив с каким-то особенным оттенком дружеской фамильярности, что сразу сделало нашу беседу непринужденной. Вообще, я был совершенно не прав, когда боялся к нему идти, и теперь знаю, что французские знаменитости много общежительнее русских (Вы знаете, о ком я говорю).

За последнее время по еженедельному количеству производимых стихотворений я начинаю приближаться к Виктору Гюго. Кажется, попадаются недурные (для меня, конечно). Я посылаю Вам два.

Искренне преданный Вам Н. Гумилев.

* * * Царица иль, может быть, только печальный ребенок, Она наклонялась над сонно вздыхающим морем, И стан, перехваченный шалью, казался так тонок. Он тайно стремился навстречу сверкающим зорям. Сбегающий сумрак. Какая-то крикнула птица. И вот перед ней замелькали на влаге дельфины, Чтоб ехать к серебряным замкам влюбленного принца. Они предлагали свои изумрудные спины. Но голос хрустальный казался особенно тонок, Когда он упрямо сказал роковое «не надо». Царица иль, может быть, просто капризный ребенок, Усталый ребенок с тяжелою мукою взгляда! * * * Я вижу, сегодня особенно грустен твой взгляд И руки особенно тонки, колени обняв, Послушай: далеко, далеко, на озере Чад Изысканный бродит жираф. Ему грациозная стройность и нега дана, И шкуру его испещряет волшебный узор, С которым равняться осмелится только луна, Дробясь и качаясь на влаге широких озер. Вдали он подобен цветным парусам корабля, И бег его строен, как радостный птичий полет. Я знаю, что много чудесного видит земля, Когда на закате он прячется в мраморный грот. Я знаю веселые сказки таинственных стран, Про черную деву, про страсть молодого вождя... Но ты слишком много вдыхала тяжелый туман, Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя. И как я тебе расскажу про тропический сад, Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав... Ты плачешь?.. Послушай: далеко, на озере Чад Изысканный бродит жираф.

Н. Гумилев.

Копия письма Н. П. Рябушинского

М<илостивый> г<осударь>

Простите, что не знаю Вашего имени, отчества, но с благодарностью пишу Вам. Ваша поэзия уже знакома мне из «Весов» и вызывает общее внимание. Хотел писать Вам, но Вы предупредили меня любезной присылкой стихотворений. Надо быть искренним и честным: в Вашем стихотворении прелестные образы, в нем есть нечто родственное нашим стремлениям. Поэтому я с радостью помещаю Ваше имя в числе сотрудников «Золотого руна». Стихотворения Ваши будут напечатаны в следующем номере журнала и уже набраны к печати.



Поделиться книгой:

На главную
Назад