Царь Горы

— Ах! Да! Мне говорили, что будет кто-то из военных.

— Я не военный. Во всяком случае, теперь не военный. У меня, как бы это сказать, свои методы изучения. Поэтому понимание выдвинутых ранее теорий, только на пользу.

— Хорошо. Убедили, — согласилась Лена сдерживая улыбку. — Гипотеза о супердендритах, выдвинутая профессором Нестеренко была основной в работе над изучением артефакта. Долгое время именно она считалась наиболее вероятной. Но теперь все рассыпается в пыль. В основе гипотезы предположение о влиянии магнитного поля на магму, где при определенных условиях могли сформироваться огромные, однородные кристаллы железа, или никеля. Эти самые супердендриты. Невероятно огромные, тугоплавкие, с уплотненной кристаллической структурой. В процессе перемещения магмы один из таких дендритов мог легко пронзить земную кору и вылезти наружу. Вот так, если коротко, выглядела теория Нестеренко.

— Но теперь выясняется, что все не так.

— Если это всего лишь верхушка супердендрита, то три четверти его, как минимум, должны находиться под землей. Но, тогда как объяснить наличие самых невероятных микроорганизмов на самой поверхности и в мелких трещинах. Это чужеродные формы жизни. Или анаэробные бактерии, или примитивные лишайники, в основе жизнедеятельности которых лежит химосинтез. Все это не могло существовать в магме, но и не могло появиться здесь. Теория супердендрита так же не может внятно объяснить наличие циклов.

— Как все, однако, запутанно.

— Мы опять у истоков. Начинаем с чистого листа. Придется создавать новые теории.

— Надеюсь, исследование самой башни несколько прояснит ситуацию.

— Хочется верить, но почему-то мне кажется, что работы здесь не на один год, и даже не для одного поколения ученых.

Лена выключила компьютер и спрятала его в большой спортивной сумке.

— Ну а вы Виктор? Что вы думаете?

— Не знаю. Я в проекте недавно и наслушался всяких предположений. Мне нужно попасть на объект, чтобы составить собственное впечатление. Изучать с расстояния — глядя в бинокль, или через камеры радиоуправляемых разведчиков не имеет смысла. В отличии от людей в группе Емельянова я не теоретик. а практик.

— Я тоже практик. Выстраивать заумные теории тут и без меня много желающих.

— Петрович собрался к башне, забрать очередные образцы, утром. Я намерен составить ему компанию.

— Коля уже здесь⁈ — встрепенулась Лена и привстала с лавки. — А наше оборудование уже доставили?

— Вот у него и спросим…

Глава 8

Повороты судьбы

Из сумрака ночи вынырнула подвижная, словно ртуть, фигура полковника. Я, наконец, вспомнил его имя — Бекболат. Он молча поманил меня за собой. Пожав плечами, я махнул Лене и кряхтя потащился вслед за шустрым офицером. Костюм мне уже изрядно надоел, но коль взялся за гуж…

Полковник привел меня к надувной оболочке мобильного госпиталя, где солдаты грузили в распахнутый салон «скорой помощи» носилки с запакованным в гипс пилотом Ержаном.

Завидев меня, он заулыбался и приветливо отсалютовал целой рукой:

— За мной вся моя родня примчалась во главе с прадедом…

Тут появился вездесущий полковник, почтительно сопровождавший колоритную фигуру коренастого старика. За ними толпой валила пестрая компания, очевидно, Ержановской родни. Какие-то тетки с младенцами на руках в окружении детской мелюзги, серьезные мужчины с обветренными, загорелыми лицами… Но старик затмевал всех. На голове его красовалась круглая шапка из красного бархата, отороченная лисьим мехом. Под наброшенным на плечи расшитым золотом, зеленым халатом — черный костюм; брюки заправлены в высокие кожаные сапоги, но главное: на пиджаке сверкал такой иконостас из орденов и медалей, вдобавок увенчанный золотой звездой Героя Социалистического труда, что я замер в восторге. Ну дед, во дает! Такого никакие посты и заграждения не удержат! Остановившись напротив меня, он вперил в меня сердитый, пронизывающий взгляд глубоко посаженных глаз. Придирчиво «просканировав», он вдруг заулыбался приветливо и, отмахнув за плечо свою длинную, седую бороду, обнял меня, бормоча какие-то слова. Полковник взялся было переводить, но я не слышал его. Ошарашенный калейдоскопом информации, обрушившейся в сознание. Да! Силен дед! Прожить такую яркую, трудную жизнь, наполненную такими взлетами и падениями, что не каждому по плечу… Такого яркого контакта у меня еще не было! Старик вдруг резко отстранился, вглядываясь внимательно в мое лицо, да так, что я почувствовал себя не очень уверенно. Он повернул голову в сторону башни и что-то сердито прошептал. Затем решительно расстегнул на себе рубашку и снял с шеи кожаный ремешок с мешочком. Пошептав над ним что-то по-арабски, он бережно повязал его мне. Кругом все почтительно помалкивали, даже галдящая детвора, включая младенцев, притихла. Положив сухие ладони мне на плечи, старик продолжал бормотать вполголоса слова и, наконец, словно очнувшись, резко отстранился. Указывая рукой в сторону башни, громко выкрикнул короткую фразу. Наступившую тишину нарушила притарахтевшая, откуда ни возьмись, старенькая «Волга-универсал», за рулем которой, гордо восседал тощий пацан, еле видный из-за руля. Старик сердито рыкнул на свою свиту. Все забегали. Захлопали дверцы машин. Казахский табор, каким-то чудом, уместился в две машины, прихватив еще второго пилота Берика, тепло простившегося со мною. Тронувшиеся было машины вдруг затормозили, из «Волги» выскочили двое мужчин и раскрыв багажник, вывалили из него прямо на траву трех стреноженных баранов. Дверцы хлопнули и машины укатили. Полковник, посмеиваясь и указывая на барахтающихся баранов, пояснил:

— Они ваши! Это подарок от нашего аксакала за спасение внука Ержана. И еще… он сказал, чтобы вы вернули заблудшую душу ее хозяину.

Несколько ошеломленный произошедшей встречей, я отстраненно ощупывал висевший на шее амулет, чувствуя сквозь мягкую кожу мешочка что-то твердое и круглое, кончики пальцев покалывало словно слабым током…До меня, наконец, дошел смысл сказанного полковником. Я ошарашенно вскричал:

— Какую душу⁉ Какому хозяину⁈

Тот, невозмутимо пожимая плечами, вежливо ответил:

— Насчет души вам, очевидно, виднее, а баранов, как обычно… в казан!

Так, что в наших отдаленно стоящих юртах, далеко за полночь, царило оживленье. Молодые солдатики живо разделались с нежданным подарком. Только ножики засверкали! Оголодавшие на армейском пайке, они носились как угорелые в предвкушении сытного ужина, проводя какие-то обменные операции с обитателями соседних юрт. Уже булькал наваристый бульон в невесть откуда взявшемся громадном казане, месилось тесто.

Полковник умело руководил этой веселой кутерьмой и вскоре мы уже восседали с ним на кошме в юрте за круглым столиком. На большом блюде горкой томились аппетитные ломти мяса на подложке из крупных кусков раскатанного, отваренного теста…объеденье! Кроме нас в юрте никого не было. Бекболат извлек из-за голенища сапога небольшой нож и стал ловко строгать мясо. Снаружи гомонили солдаты, то и дело раздавался смех. Полковник недовольно прорычал что-то, видимо отдавая какие-то распоряжения. Веселая компания ретировались подальше. Только один из них бесшумно просочился в юрту и, поставив на столик бутылку водки и две круглые чашечки, тут же исчез. Я, утомленный этим бедламом с подготовкой пиршества и надоевшем мне скафандром, неспешно избавился от него и глотая слюнки стал дожидаться окончания священнодействия моего визави. От нечего делать, я извлек из мешочка на груди амулет. На ладони лежала темная, круглая бусина из неизвестного мне материала. Довольно тяжелая. Может быть какая-то старинная пуля? У бусины должно быть сквозное отверстие. Полковник, тем временем, окончательно придал нашему ужину готовый вид, приправив острой луковой подливкой бешбармак и разлив по чашечкам водку. Я прибрал амулет в мешочек и изобразил полную готовность к застолью. Мы молча чокнулись, выпили и навалились на еду. Такое блюдо как казахский бешбармак едят горячим, обязательно руками, без всяких вилок и ложек. Тем более палочек. Выпили еще по одной. Неспешно и вполголоса полковник, как заправский политолог, обрисовал обстановку, царившую здесь, на месте:

— Все изменится буквально на днях. Российскую группировку последовательно будут вытеснять НАТОвским контингентом. Решение уже принято руководством республики. Сработала та мина замедленного действия заложенная после развала СССР, когда сотни молодых ребят, посланных на учебу в Турцию, вернулись оттуда уже завербованными агентами и не только турецкой разведки, но и целого ряда других западных. Многие из них, впоследствии, сделали неплохую карьеру и сейчас находятся на ключевых постах во властных структурах. Они и мутят воду, вяжут наше сотрудничество с Россией по рукам и ногам. Нужна, как воздух, реальная картина события, причем, непосредственно результаты исследования самого объекта и кто первый станет обладателем такой информации, тот и будет диктовать правила игры. Причем, большой игры! На кон поставлено само существование человечества! То, что это вторжение внеземных сил уже не вызывает сомнения. Вся эта муть научных исследований только дань традиционным подходам и займет много времени. Нужен экспресс-анализ. Отчаянный бросок на удачу, только тогда, появится шанс осмыслить событие на основе добытых данных и повернуть исследования в нужное русло или принять радикальные меры, а так, мы обречены на бессмысленное топтанье на месте и на еще более бессмысленное противостояние политических сил, уже не раз, приводивших мир к краю пропасти, —

Бекболат, вдруг, хищно улыбнулся.

— Это как в нашей казахской игре «кокпар» — хватай первым тушу барана и, подгоняя резвого скакуна, скачи к финишу, раздавая пинки соперникам! Так, что времени осталось очень мало. Я обещал Терентьеву расчистить тебе плацдарм для броска.

Заметив мой вопросительный взгляд, пояснил:

— Военные к тебе не сунутся — поостерегутся, я все же чекист, а Емельянова попробую отвлечь бумажной волокитой — не до тебя будет. Ты только прорвись… Я и без намеков Терентьева понял, что тебе это по силам. Аксакал, опять же, кому попало, свой священный амулет не подарит. Сам убедился какой могучий дед, а ведь ему уже под сто лет! Здесь, в степи, он для нас непререкаемый авторитет и местный гуру!

Бекболат налил еще водки в чашечки.

— Давай за аксакала!

Мы чокнулись, выпили и молча доели остывающий бешбармак. В юрту просочился, словно призрак, солдатик. Осторожно водрузив на столик две большие пиалы с горячим бульоном, он достал из кармана еще одну бутылку водки и услужливо открутил пробку; сунул бутылку в протянутую руку полковника и испарился. Сытная еда и горячий бульон, да под водочку, вконец примирили меня с предстоящей возможностью гробануться по пути к башне. Я расслабленно откинулся на свернутые вдоль войлочных стен матрасы. Бекболат последовал моему примеру и повозившись, наконец устроился поудобнее. Все так же, негромко, стал рассказывать про Терентьева:

— Мы с ним связаны еще с Афганистана. Я сержантом был в пехоте, а Терентьев — старшим лейтенантом КГБ. Командовал особым взводом с экспериментальным оружием. Изводил душманов в пещерах и схронах, а я — в оцеплении, обеспечивал охрану секретного оборудования. «Шайтан-труба» называется, это ее «духи» так окрестили. Через нее закачивали особый газ, который при детонации уничтожает все живое. Охотились за нами особо — большие деньги за наши головы давали. В каких только переделках мы с ним не бывали и до сих пор дружим. Да ты и так, наверное, в курсе…

Помолчав немного и шумно повздыхав, вдруг вернулся к главной теме.

— Фактически, вся эта вновь прибывшая группа ученых, прикрытие для твоего проникновения на объект.

Я поежился от неприятного ощущения, что все мы являемся расходным материалом для чьих-то амбиций и только новая порция водки, приглушила это чувство.

— Активность башни возрастает. Мы вынуждены расширить зону оцепления. Это последний шанс проникнуть к ней. Дальше здесь командовать будут другие. Нам доверят только патрулирование периметра. В лучшем случае — паритетное участие в исследованиях. Время упущено.

Бекболат смачно выдал витееватую фразу на родном языке, очевидно, матерного содержания и, не удовлетворившись сказанным, добавил сложное идиоматическое выражение уже по-русски. Его крепкая, смуглая рука потянулась к, еще почти полной, бутылке…

Спалось плохо. Наплывали воспоминания об армейской службе, навеянные отчаянным храпом безмятежно спящих солдат. Простота моих курсантских будней вспоминалась с ностальгией. Как и то, полуголодное, детдомовское отрочество, что предшествовало поступлению в военное училище. Нравился армейский аскетизм, отшлифованный до мелочей предыдущими поколениями. Курсантская задача была впитать этот опыт, довести свое физическое состояние до определенного совершенства, когда заученные до автоматизма действия превращают тебя в грозную боевую единицу на поле боя. Конечно, задача ставилась шире. Ведь из нас ковали офицеров, будущих командиров воинских подразделений, но сколько себя помню, я больше тяготел к физическим нагрузкам и огнестрельным железкам, чем к решению тактических задач. И только благодаря настойчивости моих воспитателей был избавлен от столь наивного заблуждения по поводу военной учебы.

— Без мозгов, ты не солдат, а пушечное мясо! Став офицером, тем более обязан, внушить это своим подчиненным. Боеспособное подразделение, это как крепко сжатый кулак! Командует этим кулаком грамотный офицер, а не безответственный неуч с офицерскими погонами, тычущий растопыренной пятерней в лицо противнику! — внушал нам преподаватель тактики, подполковник Горелов.

— Можно быть отличным тактиком или даже стратегом, но не воспитав при этом толковых солдат, вы обречены на поражение. — вторил ему начальник училища полковник Князев.

Оба были боевыми офицерами, прошли Афганистан. Нам досталась уже на излете — Чечня. Армия разлагалась по безымянным гарнизонам, изредка встряхиваемая командировками на Кавказ. Закончив с отличием военное училище, с недоумением на собственной роже, оказался в тыловых чертогах. Главный штаб тылового снабжения! Мечта карьериста! Когда масштабная отправка, в места не столь отдаленные, очередной партии проворовавшихся снабженцев проредила их стройные ряды; командование, спешным образом, заткнуло образовавшиеся прорехи свежим пополнением из выпускников военных училищ. Хватали всех подряд: главное, чтобы молодые и неопытные; дабы не внести сумятицу в отлаженный механизм воровства, ведь все ключевые фигуры этого доходного занятия оставались на месте, а нужны были очередные «козлы отпущения». Это позже, я разобрался в подоплеке своего назначения, а тогда пребывал в полном унынии и прострации.

Мотался с какими-то бумагами по командировкам, участвовал в бесконечных инспекциях. Вся эта кипучая деятельность проходила словно мимо меня, не задевая не единой струнки в душе. Превратился в исполнительного, оловянного солдатика. Видимо это устраивало мое начальство: все мои рапорты о переводе просто игнорировались. Для поощрения присвоили очередное звание, дали квартиру. Плыть одному, в бумажном кораблике, по спокойному, ленивому течению было невыносимо тягостно и я — женился. Видимо совсем отупел от безнадеги, раз решился на это. Не заладилось сразу: не успели отзвучать свадебные тосты, как посыпались упреки. Служба, командировки — в расчет не брались. Маленькая зарплата, тесная квартира, «…какие дети! Об этом не может быть и речи!», эти темы перемежались с другими: шопинг по модным бутикам, поездка к морю, рестораны, «…я тебе не кухарка — целый день торчать у плиты!». Стал срываться на службе: от одного вида этих ворюг в погонах с души воротило. В назидание был сослан в Чечню, в долгую командировку, где и произошел поворотный момент в моей армейской судьбе.

До сих пор не ведаю, чего привязались эти четверо расхристанных офицеров ко мне в вечерней сизой пелене дыма от аульных очагов. На роль патруля, они мало подходили, так как разило от них перегаром за версту, да и пароль им не был нужен. Один из них, злобно ощерившись, вдруг выхватил нож.

— Что, сука штабная, здесь ошиваешься⁉ Орден на мундирчик примериваешь, а? Вот, я тебе дырочку-то и просверлю…

Тут меня и перемкнуло. Я словно выплеснул из себя всю накопившуюся горечь паскудного бытия на эту шатию-братию, что нашла себе развлечение посреди чеченского села в лице одинокого штабного офицера. Дрались молча: видно было, что передо мною тертые калачи. Аул был набит военными всех мастей: велась очередная антитеррористическая операция и лишний шум нападавшим был не нужен. Я уже уровнял шансы, отправив в нокаут троих и возился с четвертым, поймав его на удушающий прием. Жилистое, верткое тело силилось вырваться из захвата, пока наконец не обмякло, потеряв сознание.

— Прекратить немедленно! Встать смирно капитан, перед вами полковник!

Я стоял в окружении крепких ребят в масках, явно вернувшихся из вылазки в «зеленку». Передо мной маячил коренастый силуэт полковника, сдернув с себя маску, он почти вплотную приблизил ко мне квадратное, суровое лицо и свистящим, злым шепотом поинтересовался:

— Что за цирк тут устроили… (такой виртуозный мат, я услышал впервые).

Ноздри его хищно затрепетали, принюхиваясь и вдруг: жесткое лицо передо мной расслабилось, желваки на скулах исчезли, а в глазах мелькнула хитринка.

— Все ясно. Этих на «губу», а ты капитан, прогуляйся со мной.

Ребята в масках бесцеремонно, пинками подняли всю четверку и уволокли в густеющие сумерки. Полковник цепкими вопросами вытряс из меня всю скудную биографию, пока дошли до штаба, что располагался в здании бывшего клуба.

Видимо судьба, в лице полковника, сжалилась надо мной и уже, через два дня, я ушел в рейд с его группой. Спецназ ГРУ! Фиг бы, я попал туда, если бы не случай с дракой, да еще трагическая гибель двух ребят из команды полковника. О нем самом ходили легенды: настоящую фамилию мало кто знал; он был то Ивановым, то Васильевым и даже раз — Шишкиным. Я лез из кожи, чтобы оправдать его доверие: одна только мысль о возврате к бумажной канители повергала меня в ужас. Учится тонкостям разведки пришлось в деле и очевидно, я выдержал экзамен, так как был удостоен одобрительной реплики командира, после первого рейда.

— С почином тебя, капитан! Вовремя ты мне подвернулся, вижу — толк из тебя будет.

Недолго музыка играла… Как не бился полковник за мой перевод в свою группу — ничего не вышло. Мое начальство в Москве уперлось, да и ГРУ не стало бодаться с ним. Полковник огреб строгий выговор за самоуправство. Меня, за то, что забросил бумажные дела и пробегал почти три месяца с группой полковника по горам, понизили в звании. Тут, я уже не стал себя сдерживать: высказал этим ворюгам в погонах все, что думаю. В ответ — был отстранен от должности и сослан на Кавказ, командовать ротой отмороженных контрактников. Оставалось только сцепить зубы и заняться делом. Роту, я быстро привел в чувство. Зная все хитрости тыловиков, выбивал из них все, что было положено моим бойцам. Усилия не пропали даром — народ зашевелился. Ведь не от хорошей жизни, они пришли служить по контракту. Вот и обеспечил им достойную службу.

Если они до меня, в большинстве своем, мечтали, как бы дотянуть до окончания сроков контракта, то теперь желающих — резко поубавилось. Службу несли — не абы как: знали, что спуску не дам, но и муштрой не донимал. Каждый знал свой маневр при зачистках, дежурствах на блокпостах или засадах в оцеплении. Добивали разрозненные банды по лесистым горам, выкуривая их из тайных схронов. Все бы ничего, да комбат придурковатый попался: прежнего комиссовали по ранению. Генеральский сынок, мой ровесник, а уже майор и явно прибыл за «цацками» на парадный мундир. Как-то попали в засаду по его вине, так этот «герой» встал столбом посреди дороги в растерянности: кругом пальба, взрывы, а этот, вместо того чтобы командовать, только рот беззвучно разевает. Еле успел отправить его пинком в кювет, как получил очередь из автомата. Только «броник» и спас. Свистнул своим: те сообразили и врассыпную полезли в обход засады, и накрыли боевиков тепленькими. Никто не ушел. Я же побежал в голову колонны к горящей бронемашине, но там уже командовал начштаба: грузовиком сдвинул горящую преграду и выслал вперед разведку.

При движении походной колонны комбат обязан был выслать вперед боевое охранение, тогда не случилось бы этой засады, но он пренебрег этим положением устава, за что батальон поплатился многими раненными, хорошо еще, что никто не погиб, но морду этому хлыщу я, все одно, начистил. Дело замяли, майор отбыл под папино крылышко, нам с начштаба дали по ордену, солдатам медали и досрочную ротацию. Финансисты попытались было зажать боевые выплаты моим ребятам, но я устроил такой хай, что им пришлось, скрепя зубами, отдать все до копеечки. В отместку — продлили мою командировку. Дурачье! Для меня, это было лучшей наградой. Принял под командование прибывшую на замену некомплектную роту морских пехотинцев, тоже контрактников. Успел смотаться в отпуск, под завязку наполненный упреками жены и, с облегчением вернулся в Чечню, где окунулся в привычную боевую обстановку. Для местного начальства, я, конечно, был занозой в заднице, но оно вынуждено терпело, так как никто лучше меня не приводил в чувство бойцов, прибывших на замену. Хотя рецепт простой: дай им то, что положено, а уж потом прикажи выполнить то, что нужно. Диалектика, мать-перемать ее!

Глава 9

Поди туда, не зная куда…

Ящики с нашими костюмами хранились в ангаре технической группы. Мы с Самохиным перенесли часть из них в переходной тамбур, ведущий к трубе.

— Лен, ты уверена, что хочешь пойти с нами? — спросил Петрович глядя на девушку хитрым прищуром.

— Не валяй дурака Коля. Я лучше лишний раз опробую костюм, чем просижу пару часов на очередном совещании Емельянова.

— Ну, смотри, сама напросилась. Дамы вперед.

Самохин распаковал первый костюм и пронес его в стерильное помещение за ширму.

— Если вдруг возникнут вопросы, обращайся. Безопасность превыше всего. И без самодеятельности! — обратился он к Лене, искоса поглядывая на то, как она легко и без капли стеснения скидывает с себя верхнюю одежду.

Во мне не было волнения. Даже какой-то азарт. Я долго ждал этого момента, надеялся, что первый выход хоть немного прояснит ситуацию, прямо по поговорке: «лучше раз увидеть, чем сто раз услышать».

— Сколько до смены цикла? — спросил Петрович, подтягивая к трубе, где стояла вагонетка, тяжелый пластиковый ящик.

— Не меньше часа, — ответил я, проверяя крепления на костюме.

— Если что, переждем смену цикла в первом бункере. Он хорошо защищен, так что уверен, проблем не будет. Все, пора! Выдвигаемся. Время не ждет.

Прежде, чем усадить нас на платформу с мотором, Петрович сам проверил все крепления и клапаны на костюме. Сверил показания приборов, датчиков и, лишь после этого, дал «добро». Кое-как втиснувшись между ящиков на узкое сиденье, мы, наконец, были готовы стартовать.

При постройке этого транспортного тоннеля о комфорте заботились в последнюю очередь. Платформа была очень узкой. Сидеть на этой доске с колесиками приходилось как на санках, вытянув ноги вперед. Усиленная лишь стальной рамой и мягким уплотнителем, тележка вмещала не больше четырех человек. Не представляю, как размещать здесь оборудование и снаряжение, которое еще только предстояло переправить по этой трубе к последнему бункеру. Уверен, что на подобные челночные ходки уйдет еще не меньше недели, если только Петрович чего-нибудь не наколдует.

Четыре мощные фары осветили первые несколько секций тоннеля. Заурчал двигатель на холостых оборотах, тележка было покатилась вперед, но Самохин ее придержал, проверяя ручной тормоз.

— Итак, лежим тихо, держимся крепко. Ехать далеко, так что наберитесь терпения. Ну, все! С Богом!

Загудела гидравлика, закрывая люк тоннеля. Петрович отключил ручник и стал легонько раскатываться. Тележка плавно заскользила по трубе, медленно набирая скорость. В какой-то момент техник включил привод от двигателя, и мы стали заметно ускоряться. По заверениям Самохина максимальная скорость, которую может развить эта штуковина не больше сорока пяти километров в час, но лежа на тележке, чувствуя спиной каждую неровность и сварочные швы, мне казалось, что мы несемся на полной сотне. Впечатления от необычной поездки радовали только первые десять минут. Потом от непрерывного шума и вибрации становилось дискомфортно. Под конец пути я уже с нетерпением ждал, когда же закончится, этот чертов тоннель. В темноте, без ориентиров и контрольных точек, трудно было понять, сколько мы проехали, и сколько еще должны отмахать. Тележка на резиновых колесиках то ускорялась, то притормаживала. В момент, когда Самохин отключил двигатель и стал подтягивать рукоятку тормоза, я понял, что уже с трудом выношу последние метры перед первым бункером. Не ожидал, что такое путешествие окажется занудным и совершенно некомфортным. Но вспоминая свое же собственное выражение «лучше плохо ехать, чем хорошо идти», я успокоился и не стал высказывать Петровичу все впечатления, что накопились во время поездки. Тело под костюмом зудело, от сорокаминутной тряски, стекло шлема и передняя часть защитной ячеистой кирасы покрылись серо-красной пылью.

— Чувствую себя глистом каким-то, — буркнул я, разминая руки и плечи.

— Ничего, привыкнешь.

Самохин прошелся по бункеру, проверяя замки на люках. В крохотные окна, расположенные по периметру, на уровне глаз, пробивались первые солнечные лучи, когда раздался протяжный гул, и легкая вибрация волной прокатилась через все убежище.

— Смена цикла. Вовремя успели, — заметила Лена, с опаской подходя к иллюминатору с северной стороны.

Она сняла шлем и стала поправлять светло-пепельные волосы, аккуратно укладывая пряди под белоснежный чепчик подшлемника.

— Последний раз, когда я здесь была, мы могли наблюдать смену циклов только издалека.

— Вы первые, кто пережидает цикл в такой близости от объекта, — закивал Петрович.

Череда молний ударила в землю недалеко от бункера. Я видел яркие всполохи, отраженные на стенах. Лена мгновенно отпрянула от иллюминатора, закрывая глаза. В ней не было испуга, не чувствовалось даже напряжения. Какая-то врожденная, ее собственная осторожность и удивительное спокойствие.

Мелкий песок и пыль посыпались с потолка прямо нам на плечи. Я подхватил обрывок тряпки из ящика с каким-то прибором и постарался смахнуть с костюма всю грязь. Молнии грохотали еще минут пять. Длинные искрящиеся шлейфы тянулись от башни к земле. Некоторые разряды, словно фантастические цветы, распускались прямо на сухом солончаке, поднимаясь на несколько метров в высоту. На кончиках таких пляшущих молний искрился ослепительный шар, словно нераскрывшийся бутон на изломанном стебле.

— Красиво… — только и заметил я, разглядывая в иллюминатор ослепительный танец электрических зарядов.

— Да, — согласился Самохин, продолжая ковыряться в ящике с аппаратурой, — красиво и смертельно опасно. Восходящие разряды были замечены еще давно. Мы до сих пор не знаем на основе, каких законов физики они существуют. Я называю их огненные цветы. Из всего цикла, они дольше всего держатся, а, иногда, даже между циклами возникают в разных местах.

Упругий ветер закручивал причудливыми бурунами какую-то черную взвесь, не пыль, а будто маковые зерна или железные опилки. Часть этого порошка налипла на стальную раму иллюминатора.

— Это что? Магнитный порошок?

Петрович подошел ближе и с удивлением посмотрел на мелкие крупинки, облепившие как черный иней или изморозь, все металлические болты и заклепки бункера снаружи.

— Ничего подобного раньше не видел. Может сажа, или пепел. Земля вон, вся обуглилась.

У дверей пискнул датчик на большой приборной панели. Оживились шкалы и индикаторы разных устройств. Я внимательно вглядывался в каждый прибор, стараясь расшифровать показания. Некоторые цифры были понятны, на счет прочих пришлось спросить. Но даже если бы я не спрашивал, под каждой шкалой или электронным табло была закреплена табличка, где были расписаны допустимые для защитных систем костюма пределы. Если какой-то из показателей превышал норму, то это означало, что выходить на поверхность, за пределы бункера, небезопасно.

— Ветер дул в сторону башни? — поинтересовался Самохин, закрепляя перчатки специальными замками на запястьях.

— Да, и довольно сильный.