Дитя Сварога

Таня размашистыми движениями наводила блеск на гладкой поверхности. Свесилась, чтобы привести в порядок стекло с внешней стороны неоткрывающейся створки и услышала злобное шипение за спиной. Не успела она обернуться, как почувствовала жгучую боль в области икры. Острыми когтями, словно заточенными ножами, Зита вциепилась в хозяйскую ногу и раздирала штанину вместе с кожей до крови. Женщина взвизгнула и, теряя равновесие, полетела вниз. Ветер трепал волосы, ветви деревьев кусали лицо, асфальт стремительно приближался. Бах! И мир погрузился в темноту…

Таня открыла глаза. Она лежала на сырой траве посреди дремучего леса, сквозь кроны могучих деревьев к ней тянулись солнечные лучи… Женщина ощупала себя… Ничего не болит, на голове, примятый после сна, венок… Огляделась… Непролазная чаща вокруг, да и с самой Таней что-то не то: руки не её, молодые, с веснушками, волосы непривычно длинные, тело прикрыто рубахой до пят — таких одежд у неё никогда не было — босые ноги купаются в прозрачной росе. Прислушалась… Филин ухает, волк воет, стрекоза трещит… Что-то не то… Задумалась… Она ничего не чувствует: ни холода леса, ни влажности росы, ни боли…

Неожиданно картинку прорезала череда помех, будто две старые плёнки совместили, и Таня наткнулась на кадр со склейкой. Рядом возникла красивая женщина. Дородная, высокая, смуглая, с выжженными солнцем волосами и синими глазами. Одета она была под стать Тане: белая рубаха, красный сарафан и алый кокошник. Что-то в её облике было знакомо. Как будто они где-то встречались, но это было так давно, что уже и не вспомнить.

Незнакомка, улыбаясь, подошла к Тане и накрыла её руку своей. Тысячи воспоминаний вонзились в голову женщины, она осела на траву, постанывая и жмурясь точно от боли, а потом распахнула глаза и не своим голосом спросила:

— Макошь, где отец? Как ты? Что с Недолей?

Глава 3

Во времена когда Русь поклонилась языческим идолам, три сестры жили по заветам деда Рода, под присмотром отца Сварога и заботились о людях. Старшая Макошь при рождении нарекала судьбу ребёнку, хранила род и домашний очаг, по её велению рожь колосилась на плодородных полях, а домовые не пугали скотину. Средняя Недоля пряла смертным горькие страдания, а младшая Доля — сладкую жизнь.

Всё в чертогах Прави было складно и ладно, пока средняя сестра не впустила в сердце чёрную злобу. Рода прославляют, Сварога почитают, Макошь задабривают, Долю ценят, а её лишь бояться, не хуже, как тёмную владычицу Мару.

Стала Недоля следить за сестрицами. Придёт день, они оступятся, спотыкнутся, подскользнутся, а она тут как тут, да и поменяет её отец с провинившейся, чтоб и средней сестре любви человеческой вкусить, а не только в страхе купаться. Год подсматривала Недоля за Макошью, второй, пятый, и ничего не углядела. Сестра усердно исполняла свои обязанности: деревни под её покровительством процветали, поля зеленели, смертные были довольны. Тогда Недоля переключилась на младшенькую, а та, не догадываясь о подлости сестры, дала повод: спустилась в Явь, гуляла по душистым полям, пила ключевую воду из чистейших ручьёв, подставляла бледные щёки красному солнышку.

Недоля, довольно потирая ладошки, донесла на сестру Макоши. Старшая Долю побранила, да и только:

— У всех существ свой мир. Боги живут в Прави, управляя мирозданием, смертные — в Яви, почитая богов, а мёртвые — в Нави. Если каждый будет ходить, куда вздумает, порядка не будет. Древо качнётся, корни выйдут наружу и рухнет мир: не станет ни Нави, ни Яви, ни Прави.

Ох, и разозлилась Недоля! Всю ночь, не покладая рук, вплетала в человеческие судьбы самые страшные страдания, а чуть солнце встало, пришла к отцу.

— Все дети твои должны слушаться тебя, и жить по заветам Рода, да только распоясались некоторые, отбились от рук. Ни страха, ни совести не ведают, — начала она разговор из далека.

Нахмурился Сворог и кивнул дочери, чтобы продолжала:

— Доля повадилась в Явь спускаться, гулять среди лесов и лугов, неровен час увидят её смертные и что тогда? Качнётся древо, выйдут корни из Нави, накренится верхушка в Явь, да и рухнет мир наш.

Лик Сворога сделался грозным. Призвал он дочерей и потребовал, чтобы ответ держали. На суде том Недоля нападала, Макошь защищала, а Доля не отпиралась:

— Отец мой, ой как тянет меня в Явь. Там и солнце греет, и листва зеленеет, и вода журчит. Отпусти дочь свою непутёвую пожить среди смертных. Дай службу такую, чтобы я полезна была там, чтобы люди не прознали про мой божественный дух, чтобы не качнулось древо мироздания и мир наш устоял.

— А кто же будет за тебя прясть судьбы добрые? — спросил Сварог.

— Да хоть бы и Недоля! — объявила Доля и посмотрела на сестру, которая расплылась в улыбке.

Задумался Сварог: в один миг прикрыл глаза, в другой — пригладил бороду, в третий — озвучил свою волю:

— Ты придёшь в Явь, как человек. Божественный дух я помещу в смертное тело. Это значит, что ты родишься, будешь учиться ходить и говорить, будешь рожать в муках, будешь болеть и стареть, а потом умрёшь. Так, ты проживёшь один человеческий цикл, после чего вернёшь в свой божественный сосуд в Прави, — Сварог замолчал, наблюдая за дочерью, и продолжил более серьёзным тоном. — За свой дар я возьму плату памятью. Доля, в человеческом теле ты забудешь про свою божественную сущность. Забудешь саму себя, станешь совсем другой, от Доли останутся только глаза. Ты готова заплатить цену, которая обманет законы мирозданья, чтобы древо устояло?

За такой дар она была готова отдать бессмертье, что ей эта память? Доля кинулась обнимать отца и осыпать его руки скромными поцелуями.

— Ну-ну, дитя, ступай. Пора готовиться к перерождению, — проводив младшую глазами, Сварог перевёл взгляд на двух дочерей. — Недоля, заботясь о мироздании, ты была готова погубить сестру. Макошь, защищая сестру, ты поставила под удар мирозданье. Наказаны будете обе.

Сёстры сжались под напором грозных глаз отца.

— В наказание Недоля останется богиней дурной судьбы, а Макошь, выполнив все обязанности перед смертными, по ночам будет прясть для них счастье.

В канун Масленицы в зажиточной крестьянской семье родилась девочка со светло-зелёными глазами. Родители так давно молили о ней богов, что не задумываясь нарекли Дариной, то есть дарованной свыше.

Росла девочка здоровой и любопытной, а её семья, обласканная богами, купалась в достатке: Макошь следила, чтобы корова возвращалась с пастбища с полным выменем, огород давал хороший урожай, а скотина не хворала. Сварог защищал дом от холода, а Перун — от молний.

К шестнадцати годам Дарина выбилась в невероятную красавицу. Впору ей было приглядеть хорошего мужа, да не до того стало богам: запылали деревянные идолы, пришли разорения на капища, золочёные кресты осенили родную землю, и облачилась Русь-матушка в византийскую веру.

Пошатнулось древо мирозданья, не до Доли стало отцу с сёстрами: чем больше язычников Владимир Красное Солнышко загонял в Днепр, тем слабее становились боги. Когда битва была окончательно проиграна, вспомнил Сварог про Долю, да только отыскать не смог ни в Яви, ни в Нави, ни в Прави.

— Знать, надела она деревянный крестик и молится средь заморских икон, прижимая к груди церковную свечу, — объяснил он дочерям.

— Но мы же видим людей даже после крещения, — Макошь поморщилась, произнося последнее слово, — Почему её не можем разглядеть?

— У всех людей есть душа, после крещения она лишь меняет цвет, поэтому мы видим ясно и язычников, и христиан. У Доли, как у всякого божества, душа изначально переливалась драгоценными камнями. Знать, обряд тот погасил божественный дух, ведь христианство не признаёт многобожие.

— И что это значит? — Недоля не на шутку встревожилась, переживая за сестру. — Она к нам вернётся?

— Вернётся, дочка… Вернётся… А вот когда, ведомо только Роду, да только не скажет ничего отец мой. Сгинул он в самом начале войны.

Со слезами на глазах Сварог произнёс пророчество:

— Отныне жить нашей Доле среди людей, сколько вертеться колесу прялки. Когда она в последний раз закроет глаза, встанет прялка, божественный дух зажжётся, и дочь моя вспомнит себя, но стоит прялке вновь закрутиться, как Доля родится в Яви. И так цикл за циклом, век за веком, пока не придёт час и не рассеется дурман.

Всё случилось так, как предсказывал Сварог. День за днём, год за годом, век за веком разменяли тысячелетие, а Доля, так и крутилась в колесе прялки, не помня себя и свою семью. Она приходила в Явь с разными лицами, именами и судьбами, с каждым новым перерождением отдаляясь от богов и приближаясь к людям. Только глаза бледно-зелёного цвета напоминали, что в этом тщедушном теле теплится божественный дух.

И вот теперь, на пороге смерти, Доля всё вспомнила и как тысячи раз раньше, спросила о своей семье. Макошь провела рукой по бледному лицу сестры и в тысячу первый раз поведала о горестях забытых богов:

— Сварог последние два столетия живёт в сибирской тайге, черпает силы из природы и поддерживает древо мирозданья. С каждым годом оно всё больше наклоняется: нашего дома — Прави — уже нет, схлопнулся, Навь надорвана, лезет оттуда всякая нечисть, но отец намерен держать Явь на своих плечах, покуда хватит его бессмертия.

Макошь говорила о конце мира, который помнила Доля невозмутимо, будто это для неё ничего не значило, в то время как младшая разбивалась на мелкие осколки от боли:

— Надо ему помочь, надо всех спасти! — простонала она.

— Успокойся, — ласково пропела Макошь, — ничего не вернуть, а спасти ты сейчас можешь только себя.

— О чём ты?

— О том, где ты сейчас и как здесь оказалась. Не хочешь послушать? — Макошь уселась на траву и похлопала рядом с собой, приглашая сестру. — Первое время мы искали и находили тебя, но крещение выжигало твой образ из Яви. Города росли и множились, людей становилось всё больше… Последние триста лет на земле творилась такая неразбериха, что отыскать зеленоглазую девочку, рождённую на Масленицу, богам с иссякающей силой оказалось невозможно…

— Как же вы меня нашли в этот раз? — Доля не смогла удержаться от вопроса.

— Так ты сама нас позвала, — Макошь поправила прядь волос, которая выбилась из-под венка сестры. — Помнишь, ты плакала и просилась назад к семье?

Доля напрягла память, мыслями возвращаясь в человеческое прошлое Тани: день рождения Сёмы, на которое он не пришёл, сгоревшая утка, порезанный палец, Антон с любовницей. Она напилась, плакала и что-то кричала…

— Твоя семья тебя услышала: и Сварог, и Недоля, и я, но самым большим подарком стало, то что впервые за тысячу лет тебя не покрестили. Мы могли видеть тебя, слышать и даже осязать. Отец сказал, что нам нужно приглядеться к Тане. Тогда Недоля пришла на фотосессию в образе модели, выяснила, что ты шибко жалостливая, и решила попасть в твой дом, обернувшись кошкой. Напустила мираж увечий, чтобы сердце дрогнуло, как это бывает у людей, ты и повелась. С помощью своих сил мы влияли на твою семью, чтобы ты была счастлива.

— Вы же лишены сил, — Доля вновь перебила сестру.

— Былых — да, но остаток в нас теплится. Мы также бессмертны, создаём иллюзии, можем неплохо жить в человеческом мире, воздействуя на смертных, но ограничено. Для твоего сына и мужа наших сил вполне достаточно.

— Если всё так, зачем Недоля столкнула меня с восьмого этажа? — богиня начала вспоминать, что с ней произошло.

— По-моему приказу, — Макошь была невозмутима, — Не удивляйся, ты сама заявила, что после Пасхи примешь крещение, что нам осталось делать?

— Ну не из окна же выбрасывать!

— Недоля также сказала.

Старшая сестра усмехнулась, а младшая вспомнила, как себя вела кошка перед той страшной сценой. Носилась, мяукала, щетинилась. Видать, с Макошь ссорилась, не хотела выполнять приказ.

— А если бы я умерла? — Доля злилась на сестру.

— Не умерла, тебя Сварог страховал от падения до больницы, поддерживал в тебе тлеющий огонь, но даже если бы его сил не хватило, ты бы просто переродилась в очередном цикле. Нам бы пришлось вновь тебя искать, рано или поздно мы бы нашли, так что невелика потеря.

— Велика! У меня муж и сын.

— И кошка. Ха-ха. Доля, очнись! Ты богиня! Ты пришла в Явь на одну человеческую жизнь, а задержалась на тысячелетие, — старшая сестра начала выходить из себя.

— Да, ты права, прости, — Доля почувствовала, как внутри у неё что-то надломилось.

Макошь обхватила лицо сестры руками и заглянула ей в глаза.

— Тебе нужно проснуться, вернуться в Явь в теле Тани. На пороге смерти ты вспомнила себя, осталось открыть глаза и сломать эту чёртову прялку!

— Как проснуться? Помоги мне! — взмолилась Доля.

— За твоей спиной языческие боги, перед лицом — христианский, которому молится твой сын. Обопрись на нас. Оттолкнись. Открой глаза!

Доля напряглась, представляя, что находиться между двух гранитных опор. Словно грациозная кошка, она стала карабкаться наверх, к небу, к солнцу. Внизу осталась Макошь. Она стала совсем маленькой точкой, едва различимой в зелени леса, но в ушах звучал голос сестры:

— Просыпайся… Просыпайся… Просыпайся…

Макошь начала расти, а её улыбка расползаться, превращаясь в ухмылку Чеширского кота. Густой лес тускнел, выцветал, а на смену бесчувствию пришла резкая боль…

Глава 4

Доля в теле Тани лежала на больничной койке в палате интенсивной терапии, кашляя от резкого запаха хлорки. К её рукам были подсоединены многочисленные датчики, которые фиксировали изменения в физическом состоянии и передавали данные на большой монитор. В районе локтя женщина ощутила нечто неприятно-холодное… Скосила взгляд: из сгиба руки торчал катетер, подключённый к капельнице.

Через неделю Таню перевели в отделение травматологии, и её смогли навестить родные.

— Мама, это настоящее чудо! — говорил Сёма. — Врач сказал, что чаще всего люди умирают во время падения от остановки сердца, а ты со всем справилась. Вернулась с того света.

Женщина улыбнулась наивному подростку, который не знал, что мать его пришла из другого мира, из жизни едва не выбыла стараниями сестёр, а удержалась благодаря отцу.

— Врачи говорили молиться, и мы молились. Два месяца. Пока ты не открыла глаза, — фальшиво пел Антон.

Она слушала речи мужа и почему-то не верила ему. Слова Макоши, которая сказала, что христианский бог пришёл к Доле по просьбе сына, не были забыты.

«Почему сестра назвала только Сёмку? Забыла про Антона, или намерено промолчала?», — анализировала она, забинтованной головой.

Несколько недель пациентка провела под наблюдением врачей, а после выписки Антон и Сёма выкатили её на инвалидной коляске из больницы. Женщине предстояло пройти реабилитацию для того, чтобы вновь управлять человеческим телом: сначала встать на костыли, а потом уже заново учиться ходить. С физическими функциями было проще, чем с душевными: делай, что говорят врачи, старайся и не отчаявшийся, а внутри творился хаос. Там, где Тани уже не было, правила Доля…

Она металась между божественным духом и смертным сосудом. С одной стороны, хотела прижаться к отцу, расцеловать сестёр, скинуть человеческие одежды, облачиться в золотое платье и прясть… Долго-долго, пока не кончится пух, пока не устанет нога, пока не надоест трещание колеса, пока на пальцах не проступит кровь от жёсткой нити. Вить не судьбу, а пряжу. Как же она устала быть не собой, быть не в себе.

С другой — разве она может себе это позволить? У неё есть муж, есть сын. Виноваты ли они, что однажды языческой богине захотелось человеческих приключений? Нырнула в прорубь в X веке, а вынырнула в XXI. Нет, нельзя так с Антоном и Семёном. Сколько Тане отмерено судьбой? Доля заулыбалась, понимая, как нелепо звучат размышления богини судьбы о собственной участи.

«Сёмка ещё школу не окончил, в институт не поступил. Женить его надо, и внуков понянчить. Антон меня старше на пять лет, да и по статистике мужчины живут меньше, значит, мне предстоит его похоронить и оплакать, а потом уж уйду к семье», — решила Доля и с особым усердием принялась латать, потрёпанное тело.

Она вела переписку с лучшими реабилитологами, наняла инструктора по лечебной физкультуре, скупала предложения санаториев десятками. Все эти труды вскоре стали давать плоды: через несколько месяцев Таня уверенно стояла на костылях, спрятав ненавистную коляску в кладовку.

Пока её тело стремительно восстанавливалось, семья развалилась. После падения Зита пропала: Недоля вернулась к отцу, посчитав, что древо мирозданья в ней нуждается больше, чем сестра. Исчезновение кошки обнажило старые проблемы: судя по амбре мускуса с нотками грейпфрута, Антон вернулся к Камиле, а отношения в Сёмкой вновь натянулись. Сначала он суетился, пытался помогать, но вскоре хлопотать возле мамы-инвалида ему надоело. Несмотря на успехи в реабилитации, ни он, ни Антон не верили, что когда-нибудь Таня встанет на ноги. Перед сном, закрывая глаза, он жалел себя и желал матери смерти, чтобы больше не тащить её на себе.

«Похоронили бы, оплакали, и дело с концом, — причитал подросток. — Зажили бы своей жизнью. Камила бы к нам переехала насовсем, а не пряталась бы по углам, как сейчас. Она клёвая: не лезет ко мне с уроками, не названивает, не проверяет и ничего не требует».

Доля улавливала напряжение, царящее в семье, чувствовала, что стала обузой для мужа с сыном, и сильнее принималась за реабилитацию. Она встанет на ноги. Должна встать. Обязана! А потом, залатав травмы, Доля примется за семью: сделает Антона счастливым, а Сёму довольным. Не может она их бросить…

— Интересно складывается жизнь, — размышляла женщина, в очередной раз возвращаясь из санатория. — Я стала человеком даже больше, чем того желала: так мечтала о жизни простой смертной, моя мечта исполнилась, но я не рада. Люди говорят так: «Что имеем — не храним, потерявши — плачем». Точно про меня сочинили поговорку. Интересно, буду ли я скучать по этой жизни, вернувшись в божественный сосуд?

Последняя реабилитация прошла успешнее, чем Доля могла предположить. Приложив столько титанических усилий, она, наконец-то, сделала первый шаг. Без опоры, без поддержки. Сама! Врач сказал, что это очень хороший звоночек, дальше процесс восстановления пойдёт быстрее. Сегодня она потренируется ещё, а вечером, за ужином, покажет своим мужчинам, на что способна.

Утро только коснулось крыш домов, когда такси остановилось возле подъезда. Горькие чувства накрывали Таню волнами, когда она ковыляла от машины до подъезда, неуверенно переставляя костыли. Ведь предупредила Антона, что возвращается, но он не встретил. Может, зря она это всё терпит? Всего сорок лет Таня, двадцать — жена, шестнадцати мать, и два тысячелетия — божество. Нужны ли ей эти ноги? Может всё бросить и переродиться?

Женщина шумно ввалилась в прихожую и прокричала в темноту коридора:

— Мальчики, я дома!

Из хозяйской спальни послышались шорохи, грохот и приглушённый шёпот. Таня напряглась.

— Антон, ты где?

Потрёпанный мужчина выскочил в коридор, на ходу натягивая брюки:

— А ты чё так рано? Почему не предупредила? Я бы тебя встретил.

— Я тебя предупреждала. Дважды, — ответила женщина, умело скрывая обиду. — Где Сёма?

— Он сегодня у друзей остался с ночёвкой…

Из-за спины Антона выплыла тоненькая разлучница Камила в рубашке мужа на голое тело. Оливковая кожа сияла в тусклом свете лампы, а нахальная гримаса, уродовала кукольное личико.

— Это не то, что ты подумала…

Даже в таком безвыходном положении мужчина продолжал выкручиваться и лгать. Доле стало так мерзко, так противно… В её спальни, на её простынях… Казалось, что дом больше не принадлежит ей, он весь пропах мускусом с грейпфрутом, похотью и враньём. Женщина взмахнула правой рукой, волевым жестом заставляя мужа замолчать.

— Проводи гостей и смени постельное бельё. Я хочу лечь.

Уверенно переставляя костыли и высоко задрав голову, женщина переместилась на кухню, не удостоив соперницу даже уничижительного взгляда. Весь день Доля провела в одиночестве, попросив извиняющегося Антона её не беспокоить, не вышла из спальни, даже когда Сёма вернулся домой.

Она думала, взвешивала решала, понимая, что больше так продолжаться не может.