Бросок из западни

За толстой деревянной дверью послышались голоса. Говорили по-японски. Потом тихо лязгнула железная задвижка, и дверь отворилась, пропустив в пещеру тусклый электрический свет. На пороге появился японец, судя по петлицам, где два широких красных просвета с двумя звездочками красовались на желтом поле, это был младший офицер, наверное, что-то вроде лейтенанта. За спиной молодого офицера торчал столбом солдат с винтовкой и примкнутым широким штыком. Офицер что-то приказал и сделал жест подняться и выходить. Ну, вот сейчас что-то и решится в моей судьбе, подумал Сосновский, стараясь не очень торопиться и всячески изображать немощь. Как бы все ни повернулось, даже если придется сражаться, то пусть они меня недооценивают. Успею больше врагов убить, даже если мне отсюда и не выбраться.

Каменный тоннель, по которому вели Сосновского, показался ему странным. Много досок, балок. Скорее всего, это не пробитый в скале коридор, а большая пещера, перегороженная деревянными стенами на отдельные помещения. Здесь даже имелся деревянный потолок. Видать, меня ведут к командованию. По крайней мере, ясно, что здесь обитают высокие чины. И если сюда завезено столько строительных материалов, то на острове не просто рядовой военный объект. Здесь что-то очень важное, стратегически важное. А под такую стратегическую важность подпадает как раз секретная лаборатория по созданию бактериологического оружия.

Сосновский ожидал, что его приведут в помещение с обилием тонких перегородок из бамбука и рисовой бумаги, где на полу будут коврики, низкие столики и подушки. И женщины с большими бантами на груди будут разливать чай в маленькие чашки. Да и сам старший офицер, или кто он тут у них, тоже будет сидеть на этих подушках на полу и пить чай. И одет он будет в японский халат. Но все оказалось проще. По-военному проще. И, конечно же, никаких женщин с бантами и чайных церемоний.

Михаила оставили в коридоре под охраной солдата, а лейтенант вошел через деревянную дверь в какое-то помещение. Буквально через минуту он вышел и кивком приказал Сосновскому войти. В помещении за столом сидел японец в тесном мундире. Судя по трем просветам и двум звездочкам, он был в чине, равном подполковнику. Круглые очки, усики и тонкие нервные пальцы, которые крутили карандаш. Возраст этого человека Сосновский даже не брался определять. Звание и уровень ответственности и осведомленности примерно понятны. Если это секретный объект, то его нужно охранять, и очень тщательно, умело. Значит, это первое или второе лицо в военной охране объекта, в системе его безопасности. Ясно, что не ученый-вирусолог. Кроме стола, трех кресел, сейфа и настольной лампы с телефоном, в комнате ничего больше нет. Можно было подозревать, что за толстой бархатной занавеской, которая драпировала угол в комнате, было еще одно помещение. Бытовое, спальня или что-то в этом роде.

Неожиданно японец заговорил по-английски, задавая какие-то вопросы. Михаил отрицательно покачал головой и ответил по-немецки:

– Я вас не понимаю. Я не говорю по-английски. Я немец.

Японец прислушался к голосу пленника, чуть прищурив глаза. То ли недоверие, то ли интерес, но толстые стекла очков скрывали выражение глаз, искажали его, и от этого беседа носила несколько неприятный характер. Неприятно, когда ты не видишь глаз собеседника. Как, например, если бы он был в темных очках. Следующая фраза из уст японца заставила Сосновского внутренне собраться в комок, но он не подал вида, что его смутили слова, произнесенные офицером, пусть и с диким акцентом, но все же на понятном русском языке.

– Вы русский? Вас послали русские?

Вот это фокус, насторожился Сосновский. Этого он не учитывал, хотя ничего удивительного нет, что японец знает русский. Хотя, судя по акценту и тому, как японец строит фразы, знание русского у него минимальное.

– Я не понимаю вас, – снисходительно улыбнулся Сосновский, отвечая уже по-русски. – Жаль, что вы не знаете немецкого. Я говорю по-русски хорошо, лучше вас. Не представляю, как мы сможем с вами друг друга понять.

Японец чуть повернул голову, как будто прислушивался к словам незнакомца. Видимо, он и сам пришел к выводу, что коммуникации с этим человеком не получится. И тогда офицер повернул голову и коротко что-то сказал в сторону бархатной занавески. Как Михаил и предполагал, за занавеской находилась еще одна комната. И там ожидал человек, который слышал весь их разговор. И он оказался европейцем! Мозг мгновенно заработал по отработанной схеме. Знаком этот человек или нет, встречались с ним когда-то или нет. Выражение глаз, мимика, походка, жестикуляция, особенные признаки. Мужчина был одет самым обыкновенным образом, обычный городской двубортный костюм «в елочку», с жилетом и галстуком. И даже часы в соответствующем жилетном кармашке и цепочка держится за вторую пуговицу. И волосы зачесаны назад по европейской моде. Все обычно, но только не для пещеры на острове в восточной Полинезии.

– Вы говорите по-немецки? – поинтересовался мужчина в костюме, рассматривая Сосновского. Поинтересовался на чистейшем немецком языке.

– Конечно, – кивнул Михаил и изобразил облегченный вздох. – Я немец. Могу я узнать, с кем имею честь разговаривать?

– Немец? – На лице мужчины промелькнуло удивление. – Здесь? Вы хороший актер, но здесь нет в этом надобности.

Немец повернулся к японскому офицеру и что-то сказал ему по-английски, сделав небрежный жест в сторону оборванца. И по этому жесту Сосновский узнал его. Точно! Именно этот пренебрежительный жест. Это было в 1939 году в Берлине. Да, в сентябре 1939 года. Сосновский под видом журналиста присутствовал на торжественном мероприятии, на котором выступал Гитлер. Тогда Гитлер торжественно объявил, что назначает Карла Брандта вместе с Филиппом Боулером уполномоченными в проведении акции эвтаназии – «осуществлении милостивой смерти неизлечимо больным», которая получила название «акция Т-4». Именно Брандт первым разрешил умертвить ребенка-инвалида по фамилии Кнауэр, чем положил начало «акции эвтаназии». Главной задачей акции стало уничтожение душевнобольных и больных психиатрических лечебниц, детей с пороками развития. Да, тогда еще действовал запрет Геринга на вивисекцию животных, но медики рейха вовсю взялись за людей. Хотя людьми низшую расу не считали.

Это был профессор Эрих Клотвиц. Теперь Сосновский вспомнил его рядом с Брандтом, вспомнил, как журналистов рейха провели по госпитальным палатам. И когда кто-то из журналистов, кажется швейцарец, поинтересовался, будут ли производиться опыты на немцах или только представителях низшей расы, Клотвиц сделал этот жест. Пренебрежение на грани брезгливости. И сейчас он точно так же одним жестом попытался вычеркнуть Сосновского из списка живых, из списка тех, кому высшая раса дарует или не дарует жизнь. И Михаил решился, он пошел ва-банк, понимая, что шанс у него только один и второго не будет.

– Я полагаю, что, узнав о вашем поступке, генеральный уполномоченный фюрером по здравоохранению и медицинским службам Карл Брандт останется недовольным. И когда ему позвонит Кальтенбруннер[6] и поинтересуется, почему так обошлись со мной, во вновь создаваемом Имперском комиссариате здравоохранения и медицинских служб лично вам должности не найдется. Вы понимаете меня, доктор Клотвиц?

Японские мундиры были маловаты русским, дырки и застиранная кровь вряд ли могли послужить каким-то оправданием и не гарантировали подозрений при встрече с японцами. Даже в бинокль можно сразу заметить и одежду не по росту, и пулевые пробоины, и бурые пятна вокруг них. Собственно, и европейские лица экипажа японского торпедного катера сразу вызовут подозрения. Буторин приказал остатки закрепить на ходовой рубке и вдоль леерного ограждения, возле турелей с пулеметами – ветки деревьев и сверху натянуть куски маскировочной сетки. Но только так, чтобы она не мешала управлять катером и вести огонь.

В море вышли, когда солнце перевалило через зенит. Парамонов уверенно управлял катером, погоняв его на разных оборотах двигателей, приноровившись к рулям. Первой целью было обойти остров вокруг и осмотреть с берега подозрительные места, если такие найдутся. И Буторину и Когану очень не хотелось уходить от этого острова, даже понимая, что на нем людей может не найтись. Не хотелось верить, что Шелестов с Сосновским погибли. И еще больше не хотелось уходить, подозревая, надеясь, что товарищи могут быть живы и прятаться на острове. Или, что еще хуже, попасть в плен к японцам.

Экипаж катера теперь состоял из шести человек. Буторин на мостике с биноклем, за штурвалом Парамонов как самый опытный моряк, который мог управлять катером в бою. Мотористы Водорезов и Копаев внизу с двигателями, а Коган и Салимов у пулеметов, готовые по команде открыть огонь. Поглядывая на судно, на свой экипаж, особенно на тех, кого можно увидеть со стороны, несмотря на маскировку, Буторин морщился, понимая, что на японцев при более внимательном рассмотрении они не похожи совсем. Хоть катер и японский, но японцам показываться на глаза на расстоянии, позволяющем рассмотреть людей в бинокль, все же не следует. Стоит только информации уйти в эфир по японским флотским каналам, и за русскими начнется охота.

Парамонов посоветовал обойти остров с юга. Из-за его выдающегося мыса можно сразу увидеть море до горизонта, и если там появится вражеский корабль, то можно сразу снова уйти за мыс, скрыться, пока японцы не заметили катер. А дальше с северной стороны много бухт, выходов на поверхность скал. При определенной осторожности там тоже можно спрятаться. Буторин был согласен с опытным моряком. Он и с Коганом был согласен, что остров необычный. Скалы полуразрушенные, много трещин, разломов. Они шли на малых оборотах вдоль береговой линии, и Буторин рассматривал остров. Следы деятельности человека, возможные укрытия, оборудованные места стоянок катеров, замаскированные наблюдательные посты. Но ничего подобного, даже намека на что-то такое он пока не видел.

Несколько раз Буторин приказывал останавливаться. И несколько минут они обследовали в бинокли скалы, джунгли. Пару раз находились очень удобные бухты, где можно было бы спрятать катер, но при попытках войти туда сразу натыкались на камни. Даже при низкой осадке торпедного катера в эти бухты было не войти. Но Парамонов показал свое мастерство, чудом избежав столкновений.

Но вот катер подошел к южной косе. Парамонов, не дожидаясь команды, сбросил скорость, и катер пошел медленно, как весельная лодка. Коса все понижалась, открывая океан. Пока водная гладь была пустынной. Буторин посматривал на лейтенанта. Он чувствовал, как опыт и осторожность, привычка ответственно относиться к судну и доверившемуся ему экипажу боролись с нетерпением, бесшабашным желанием рвануть вперед, атаковать, топить и стрелять. Виктор понимал, какие противоречивые чувства одолевают, буквально раздирают моряка.

– Стой! – рявкнул Буторин, но Парамонов и сам уже увидел чужой корабль.

Это был большой катер вроде морского охотника и корабля береговой охраны. Были на нем и орудия, кроме пулеметов. Парамонов включил задний ход и стал медленно пятиться назад, благо камней по курсу перед этим не было. Разворачиваться по дуге было опасно. Буруны могли заметить японцы и понять, что кто-то от них прячется, пытается уйти. Японец удалился, а катер все пятился и пятился, пока его не закрыл участок косы высотой метра в три.

– Уф, обошлось. – Буторин усмехнулся и вытер лоб рукой. – Еще немного – и они бы нас засекли. Однако большие дуры тут шляются, надо сказать. Хороши бы мы были, если бы ходили здесь на «Профессоре Молчанове».

– Да, нас бы уже арестовали и поставили на прикол где-нибудь на японской базе, – спокойно ответил лейтенант.

– Однако реакция у тебя, Слава! – похвалил Буторин.

– У катерников выживают те, у кого реакция лучше, кто быстрее принимает решение, кто чувствует судно, как свой ботинок на ноге или перчатку на руке. А до этого я на Балтике воевал. А там очень жарко. Немцы любой ценой пытаются конвои уничтожать, рвутся в Арктику, к нашим портам в Мурманске и Архангельске пытаются пробиться подлодками.

Неожиданно раздался голос Салимова с задней турели:

– Товарищ командир, вижу цель! Разрешите открывать огонь?

– Отставить, – почти хором заорали Буторин и Коган. – Где цель, под каким углом?

– Справа по курсу, угол 135 градусов, на высоте примерно двадцать метров, – оттараторил Салимов под скрип турели, поводя стволом пулемета.

Катер замер на месте, чуть покачиваясь на легкой волне. Сейчас оба пулеметчика и Буторин с Парамоновым смотрели на остров. По указанному направлению и высоте на склоне никого не было видно. После нескольких минут наблюдений Буторин наконец заговорил:

– Федор, ты приказ помнишь? Без команды не стрелять!

– Так точно, помню, – бойко отозвался Салимов и, помолчав, добавил: – Больно уж обидно было, я как раз ствол пулемета в том направлении держал. Мог бы одной очередью срезать.

– А если это кто-то из наших? – строго сказал Коган. – Если это кто-то с самолета!

– Ты точно видел, Федор? – спросил снова Буторин. – Ну-ка, расскажи, что видел? Человека, животное, движение?

– Человек, – решительно ответил Салимов, но тут же спохватился: – Хотя… Теперь не уверен. Шевеление какое-то, но, может, и не человек, может, обезьяна по дереву вниз соскользнула, а может…

– Дверь открылась и закрылась… – мрачно добавил Парамонов.

– Черт, а может, и дверь, – в замешательстве почесал в затылке Салимов. – Тут все такое непривычное, чужое, глазу за родное не зацепиться. Дома в своих горах, в своем лесу было бы понятнее.

– Нет тут обезьян. Вот это и хреново, что мог быть и человек, а могла и дверь, – проворчал Коган. – Уходить надо. И так глаза мозолим тут. А если это японцы нас засекли, наблюдают за нами?

– От этого нам никуда не деться, если и японцы, – тихо ответил Буторин. – Давай, Слава, малый вперед, выходи на косу, посмотрим, что там делается, и будем обходить остров.

И снова тянулись берега, снова прибрежные камни, снова местами джунгли спускались то до самого берега, то поднимались вверх по склонам выветренных скал. Буторин старательно искал в бинокль что-то похожее на пещеры, на какие-нибудь хижины. Остров казался безжизненным, и только усилием воли, только убеждением себя самого можно было отгонять скверные мысли. Ведь осмотр острова только начался, его даже не весь обошли полностью. Слишком протяженная береговая линия, слишком осторожно надо идти.

И все же удача, что захватили катер, потому что на научном судне не сделать того, что можно на катере, на «Профессоре Молчанове» так близко к берегу с его осадкой не подойдешь, значит, многого не увидишь, не разглядишь. Самолет упал здесь и велика вероятность. что, если кто-то и уцелел, то он находится на этом острове. И их надо искать, пока есть надежда. Да, приказ был искать остров и лабораторию, но одно другого не исключает.

– Катер по курсу, товарищ майор! – неожиданно выкрикнул Парамонов и закрутил головой в поисках бухты, в которую можно уйти и быть незамеченными.

Буторин сразу перевел бинокль вперед. Да, японский катер! Странный какой-то, то ли десантный, то ли грузовой какой-то. Не разглядеть из-за камней, которые частично закрывают его. До катера почти миля. Скорее всего, он не заметил русских, пока прикрывают камни. Торпедный катер ниже, чем тот, идущий впереди на траверсе острова. Лейтенант показал рукой вправо:

– Смотрите, вон там можно попробовать, там проход между камнями приличный.

– А если мелко, если днищем зацепишься?

– Видите там что-то вроде водопадика небольшого? – Парамонов крутил штурвал, а сам кивком показал на берег: – А у самого берега видите, из бревен что-то вроде пирса от берега уходит в воду. Старый, сгнивший, но туда суда заходили. И не крейсера, а как раз такие вот катера. Рискнем?

– Нет у нас другого выхода. Минут через двадцать он пройдет эту часть пути, и мы будем как на ладони перед ним. Давай, Слава, веди нас. Пулеметчики, все внимание на берег. Мотористы, готовьте топоры и пилы. Причалим, и придется быстро маскировать катер. Одной маскировочной сетью не обойдемся, нас с моря надо скрывать молодыми пальмами.

Катер прошел без помех. Парамонов на самых малых оборотах подвел его к развалившемуся пирсу, и Коган с Салимовым бросили носовой и кормовой якоря. Мотористы поспешили на берег рубить молодые деревья. Маскировочная сеть тоже пошла в дело. Все-таки катер надо было маскировать со всех сторон. Чтобы с берега его тоже не особенно было видно. Когда на траверзе появилось японское судно, трофейный катер был хорошо замаскирован. Буторин посмотрел на часы, потом на низкое солнце.

– Ну, что, Борис, – сказал он Когану, – я предлагаю, раз уж так получилось, делать ночевку. Выйдем отсюда, и снова через два часа искать пристанище, а здесь мы хоть в безопасности. Да и пресной воды можно набрать. Видишь водопад? Костер бы развести, да боюсь, с воды его видно будет.

– Разрешите мне, товарищ майор, – спросил Салимов. – Нас на финской старшина учил разводить разные виды костров. Для сугреву, чтобы сидеть и не мерзнуть возле него в лютые морозы, чтобы спать можно было между двумя кострами на снегу, чтобы сушить одежду или обувь. Есть костры, которые будут не видны издалека. Он их называл индейскими кострами.

Оставив Парамонова старшим на берегу, Буторин и Коган обследовали джунгли до самого водопада, набрали воды в два 16-литровых аварийных анкерка. В джунглях было тихо, если не считать птиц, летавших между деревьями и ловивших насекомых. Следов людей они не нашли, но возле водопада на камнях следов никто бы не оставил, если бы и приходил за водой.

На берегу, к своему большому удивлению, оперативники увидели, что Салимов действительно усвоил уроки своего первого старшины на финской войне. Он вырыл довольно глубокую яму, выложив стенки по периметру толстыми полешками, а потом ближе к центру все тоньше и тоньше. Языки огня выше краев ямки не поднимались, а котелок как раз своим дном опускался тоже ниже края кострища. Да и с дымом вопрос Салимов решил просто. Он для костра выбрал место, где над головой четыре пальмы сомкнулись вершинами. Через эту многослойную крышу из разлапистых резных листьев дым все равно не поднимется, будет рассеиваться в кронах и не привлечет внимания японцев.

Чтобы сэкономить свои запасы, которые группа взяла с борта «Профессора Молчанова», Буторин распорядился сварить рис и сдобрить его консервированным мясом. Ели не спеша, с удовольствием. Давно не удавалось поесть в такой спокойной обстановке и не спешить. Буторин приказал после ужина сразу всем ложиться спать, потому что подъем он хотел объявить до рассвета. Завтра Буторин решил в море не выходить, а обследовать тот участок берега, на котором что-то заметил Салимов. Ведь что-то же ему показалось. Распределив время несения караульной службы по двое по два часа, Буторин немного посидел, глядя на темнеющее небо, прислушиваясь к шелесту волны у берега. Когда экипаж стал укладываться, он подошел к Парамонову, сидевшему у берега, и присел рядом.

– Что ты такой мрачный, лейтенант? – спросил Виктор, пытаясь в сумерках разглядеть выражение глаз моряка.

– А чего мне веселиться? – спокойно, но довольно сухо ответил Парамонов.

– Веселья у нас у всех мало, это ты прав, – согласился Буторин. – Да только в себе замыкаться все равно не надо. Глодать себя не стоит, потому что дырку в душе прогложешь. А с дыркой, я тебе скажу, Слава, жить нельзя.

– Жить? – с вызовом переспросил лейтенант. – А как мне вообще жить? Как жить человеку, который любимую женщину оставил в лапах врага и уплыл. И ведь надо же, паскуда какая, доплыл до своих, спасся, не потонул в море!

– Ты не виноват, – спокойно возразил Виктор. – Ты же сам рассказывал, что тебя контузило, что товарищи тебя в лодку положили, а когда спасались, отчаливали, то всех и поубивали. А лодку с тобой, пока ты был в бессознательном состоянии, унесло в море. Так было?

– Я не ищу себе оправданий. Я не должен был ее оставлять, не должен был уплывать, вот и весь сказ. И не о чем тут спорить.

– А мы разве спорим? – мягко сказал Буторин. – Так, за жизнь разговариваем. Знаешь, есть у меня любимая женщина. Давно это было, больше года назад. Были мы на задании в одном месте. Холодных краях, где снега и скалы. Полюбил я ее. А она меня. Хорошая девушка была, храбрая. А когда мы отходили, она взялась нас прикрывать. Я и не знал этого, а когда узнал, она уже взорвала себя и снежный склон и лавиной с осыпью похоронила и фашистов, и себя. Я к чему это все рассказываю, Слава. Ведь на войне мы. А тут другие правила, тут по-другому часто случается, обычная гражданская мораль нам не подходит. Тут другие ценности и другие задачи. Себя не жалей, друзей погибших не жалей и любимых. Только Родина, Слава, только весь народ. Умри, но защити, не думая ни о себе, ни о близких. Будешь думать о таких вот вещах, где и как ты поступил, и не сможешь воевать, Родине от тебя толку не будет. Понимаешь меня, моряк?

– Понять такое можно, но душой принять как?

– А как еще? Только волю в комок, думать только о Родине. Думаешь, ты один такой, думаешь, другие не переживали в таких ситуациях. Когда смерть, когда отряд гибнет и вот вызываются двое прикрывать отход с пулеметом. Да, остальные смогут вырваться, отойти к своим, а эти двое… те, с кем ты из одного котла ел, под одной шинелью спал. Те, кто тебе про своих жен и дочерей рассказывал, фотографии довоенные показывал. И ты смотришь им в глаза и знаешь, что уйдешь и вы больше не увидитесь. Что через час, два или чуть больше они умрут – или пуля в голову во время перестрелки, или граната в окопчик. А потом озверевшие от страшных потерь гитлеровцы будут топтать их тела или еще живых будут бить прикладами и штыками. Ты все это знаешь, но уходишь с остальными. Война!

– Она женщина, а не солдат, – угрюмо сказал Парамонов.

– И женщины бывают солдатами, вся страна у нас сейчас солдаты своей Родины. И в тылу, и на флоте, и в медсанбате, и на передовой вчерашние школьницы, которые раненых вытаскивают с поля боя, своими телами закрывают от пуль и снарядов. Ты солдат своей страны, лейтенант Парамонов, и твоя страна в опасности. Ты не принадлежишь ни себе, ни своим близким, сейчас ты принадлежишь только своей Родине. Весь без остатка. И душой и телом.

Парамонов промолчал. Буторин несколько раз за ночь просыпался, видел очередного часового. А заодно и посматривал на Парамонова. Лейтенант не спал. Он лежал и смотрел в небо. Южные звезды, чужие. И небо чужое, и растительность эта, и камни. Виктор понимал молодого командира, как тому тяжко. Ладно бы в свою землю ушла любимая женщина, так еще и на чужой ей погибать, а он не смог спасти, не погиб рядом. Ох как это понятно и близко. И как это тяжело осознавать мужчине, которому самой природой предназначено спасать и оберегать.

Когда совсем рассвело, экипаж позавтракал и Буторин объявил свое решение. Парамонов остается на катере. Для охраны судна Виктор решил оставить лейтенанту Салимова, которому было трудно из-за покалеченной ноги лазить по горам. Но стрелок он был замечательный, и ценность Федора у пулемета была намного выше, чем толк от него как от следопыта. Вторым пулеметчиком он оставил Водорезова. Все-таки моторист был постарше своего товарища и более грузный.

Когда рассвело, Буторин в сопровождении Когана и Копаева двинулся в джунгли. Они должны были подняться на скалы, через большую трещину в скале выйти на другую сторону, к противоположному берегу. Шли друг за другом, держа дистанцию метров семь-восемь, но не больше. Пробираясь сквозь заросли, Буторин забирал левее, чтобы осмотреться еще раз около водопада. Все же интуиция подсказывала, что такой источник пресной воды на острове в океане не может оставаться без внимания, если на этом острове есть живые люди. Хоть пришлые, хоть туземцы, хоть «робинзоны». Джунгли чуть шумели на ветру, отвлекали птицы, метавшиеся в зарослях в поисках корма и взмывавшие вверх при приближении людей. Буторину это не нравилось, но ничего с этим поделать было нельзя. Не всякий человек заподозрит, что именно людей пугаются птицы. Гораздо хуже было то, что Копаев шел сзади, как слон, ломая кустарник и то и дело спотыкаясь о лианы. Что взять с моряка, моториста судна, который всю жизнь плавает на судах. Он тоже не ходок, но других кандидатур не было. Хейли остался на борту «Профессора Молчанова», чтобы поддерживать связь со своим командованием.

Буторина это очень беспокоило и, прежде чем отчалить на трофейном катере, он обстоятельно поговорил с Груздевым и сказал, что делать, если тому не понравится поведение американца. В принципе, его участие в этой экспедиции полезно. Он может вызвать помощь, если та понадобится. И есть гарантия, что его командование не подведет, ведь они будут спасать не только русских, но и своего офицера разведки.

Потом заросли стали реже. Буторин жестами приказал всем замереть, а потом двигаться очень осторожно и тихо. Странное ощущение не отпускало. Будто за ним кто-то наблюдал. Или сидел в засаде и прислушивался к его шагам. А что потом? Выстрел, отравленная стрела, копье с зазубренным наконечником? А потом на одном из редких участков, где под ногами была рыхлая земля, он увидел отпечаток ботинка. Самый обычный цивилизованный ботинок – гладкая кожаная подошва, каблук, чуть заостренный нос. Эдакий городской ботинок. И этот след оставили здесь не вчера вечером, а утром, когда прошел небольшой дождь.

Буторин вытер со лба испарину, медленно поднялся с корточек и, забросив японский автомат на плечо, неторопливо пошел к водопаду.

– Максим Андреевич! – крикнул он. – Миша! Хватит играть в индейцев! Со мной друзья…

– Ну, вот это меня больше всего беспокоило, – раздался рядом голос, и то, что Буторин принял за небольшую пальму, оказалось лишь пальмовыми листьями, которые на себя напялил Шелестов. – Рисковать не хотелось, думал, вдруг тебя под конвоем ведут.

Оперативники обнялись, хлопая друг друга по плечам, по спине. Подошел Коган, и Шелестов, освободившись из объятий Буторина, обнял и Бориса. Копаев стоял изумленный и переводил взгляд с одного на другого. Ничего не понимая, но догадываясь, что это обросший и оборванный незнакомец – человек, выживший после падения американского «дугласа», остатки которого они недавно нашли.

– Максим, Миша где? – беспокойно теребил Шелестова Буторин, отрывая от него Когана. – Где Сосновский? Вы вместе летели в том самолете? Мы нашли этот самолет! Что с Мишей?

– Давайте сядем, – виновато улыбнулся Шелестов, опускаясь на камень. – Ноги что-то не держат.

Оперативники вместе с Копаевым расселись возле него, глядя с надеждой и тревогой. Шелестов вздохнул, посмотрел в сторону моря и заговорил:

– С самолетом нам повезло. Пилоты дотянули до островов и решили попытаться сесть. Топлива не было совсем. На одних парах летели. А потом удар об воду. Я думал, что привязными ремнями меня пополам перережет. Оглушило, конечно, но мы с Михаилом выбрались, самолет еще на поверхности был, только развалился весь. А нос с пилотами под воду ушел. Там глубина большая начинается, и он ушел туда с пилотами. Нам с Михаилом удалось добраться до берега. Потом он попробовал сплавать к самолету, но пилотов уже было не спасти, да я думаю, что они погибли уже во время крушения. Кабина была от удара в воду всмятку вся. Но Михаил умудрился вытащить аварийный набор из салона самолета. Вот так мы с ним и бродили здесь, выживали, пытались понять, есть ли люди на острове и как нам избежать встречи с японцами.

– Так где Михаил? – не удержался Коган.

– Пропал два дня назад. Как в воду канул.

– В воду? – не понял Буторин.

– Ну, это я образно. В воду мы не совались, только рыбу с камней ловили. А пропал он, когда мы остров обследовали. Черт дернул нас разделиться. Он еще немного ногу повредил, шел медленно. Вот и отправился более безопасным путем по камням, а я через джунгли. Договорились, где встретимся, но я его там не дождался. Весь его маршрут прошел.

– И никаких следов? – обреченно спросил Буторин.

– Один был. След или подсказка. Как считать. – Шелестов вытащил из кармана упаковку от термитных спичек и показал оперативникам. – В одном месте я нашел эту упаковку. Спички были у Михаила, и он успел в какой-то момент сунуть в щель между камнями. Это дает основание полагать, что на него не напали неожиданно, убив или оглушив. Видимо, его кто-то захватил, и он успел сунуть спички в камни для меня. Но я так и не нашел ни следов, ни других признаков похитителей, вообще людей.

– А ты далеко ходил?

– Нет, в пределах пары километров от этого места. Все надеялся, что найду подсказку или след. Но теперь отчаялся уже. Понимаю, что бессмысленно. А потом увидел катер и подумал, что японцы. Следил за вами, а когда узнал Виктора и тебя, Борис, то подумал, что вас тоже могли захватить японцы и ведут вас под конвоем или требуют, чтобы вы что-то показали. А может, и меня заставляют найти. Вы-то как здесь оказались?

Буторин откашлялся и обстоятельно пересказал всю историю с возвращением лейтенанта Парамонова, пропавшего без вести на севере Тихого океана, о сведениях об острове и лаборатории, которую начальство решило найти с помощью американцев. Про судно, которое должно стать прикрытием для операции. О том, как им повезло захватить японский торпедный катер.

– Ну, что, я предлагаю продолжить поиски, – сказал Буторин. – Раз уж мы начали, и так удачно, то следует продолжить. Потом в зависимости от результатов поиска возвращаемся на катер, связываемся с Груздевым, и пусть он передает командованию координаты острова, где найдены наши люди и погибший самолет. Тот это остров или нет, нам еще предстоит выяснить.

– Кстати, – спросил Коган, когда все четверо поднялись на ноги, – ты нас вчера с берега видел, когда мы на катере шли вдоль камней и подходили к косе? Наш пулеметчик засек движение, но мы не разглядели, кто это был или что это было.

– Видимо, это был я, – согласился Шелестов. – Я увидел вас поздно, когда из расщелины выбрался. Потом, конечно, упал и не шевелился, но вы меня, значит, заметить успели. Я думал, что это японцы, и прятался. А потом на той стороне, где вы причалили, все наблюдал за вами. Биноклем не пользовался, боялся отсвета от заходящего солнца. В моем положении выдать себя – это конец.

Глава 6

Информацию о том, что найдены Шелестов и Сосновский, и о гибели самолета переданы Груздеву. Также капитан должен был сообщить американцам и нашему руководству на Дальнем Востоке по радио координаты острова. И предположения о том, что на острове располагается японский секретный объект. Вот Платов обрадуется, что вся его группа жива и собралась вместе. Но радость радостью, а выполнять основное задание все же нужно. И Шелестов снова принял на себя обязанности командира группы. Первым делом они прочесали все побережье в том районе, где исчез Сосновский, и, как и следовало ожидать, результатов поиск не дал. Вернувшись на берег, где был замаскирован катер, Шелестов собрал всех бойцов вместе.

– Итак, ребята! – начал он, глядя на своих оперативников и «временно прикомандированных». – Основная задача группы – поиск острова, на котором расположена японская секретная лаборатория по разработке бактериологического оружия. Другая задача, которую я не хочу называть задачей номер два, поиск Сосновского. Он пропал не просто так, и все из вас это прекрасно понимают. Наверняка он нарвался на наблюдателей из охраны этого объекта и его захватили, выйдя на поверхность через какой-то секретный вход, или лаз, или еще как. Потом узнаем. Главное, что эти две задачи у нас, на мой взгляд, совпадают. И если Сосновский пропал на этом острове, то вполне резонно предположить, что мы находимся как раз на нужном нам острове. Вряд ли какие-то секретные дозоры японцы будут устраивать на пустом месте. Если это просто пост дальнего авиационного или морского обнаружения, то японцам незачем было брать Михаила в плен. Его бы просто пристрелили. Но его взяли тихо и аккуратно. Логично? Логично! Теперь вопрос к лейтенанту Парамонову. Вы узнаете эти места, что вам кажется знакомым? Вы можете идентифицировать этот остров как тот, с которого вам удалось бежать?

Все с надеждой посмотрели на моряка, но тот не ответил сразу, задумавшись и глядя вдоль берега. Наконец Парамонов заговорил:

– Острова однотипны. Как по морфологии, так и по растительности. Пока сказать трудно. Я не видел берегов в момент, когда меня доставили на остров, а когда разгорелся бой, то по сторонам вообще смотреть было некогда. Ну, а потом я валялся без сознания, когда меня погрузили в шлюпку. Со стороны моря я вряд ли узнаю эти места, а вот если попасть на тот берег, где была яма, в которой нас держали первое время, если я окажусь там, где шел бой после нашей попытки побега, то эти места я, конечно, узнаю. Но еще раз подчеркиваю, что видеть мне их надо с берега, а не с моря.