Помоги проекту - поделись книгой:
Гелена Крижанова-Бриндзова
От редакции
«Возвращение связного» — продолжение повести «Связной», изданной на русском языке в 1974 году («Детская литература»). Мы думаем, что краткий пересказ содержания первой части поможет читателю лучше понять события, описываемые в «Возвращении связного».
Повесть «Связной» рассказывает о жизни деревни Лабудовой во время Словацкого национального восстания против немецко-фашистской армии (август 1944 г. — апрель 1945 г.). В этой словацкой деревне живут два двенадцатилетних мальчика: Милан Гривка и Сила Шкалак. Молодой дядя Милана, Эрнест Гривка, уходит с партизанами в горы. Эрнесту приходится тяжело (он хромает с детства), но именно ему партизанский штаб доверяет ответственную работу по связи с местным населением.
Когда Лабудову занимают немцы, Эрнест уже не может больше приходить в деревню. Он встречается за околицей с Миланом и через него передает письменные и устные сообщения доверенным людям в долине. Это опасно для мальчика, но другого выхода у Эрнеста нет.
Однажды Милан не приходит на встречу с Эрнестом. Вместо него на условленном месте появляется Сила, и Эрнест узнаёт, что его брат, отец Милана, умер от тяжелого сердечного приступа. Семья Гривковых остается без кормильца.
Вскоре Эрнест возвращается домой. Партизанский штаб достает для него липовую справку, что он лежал с больной ногой в больнице и не имел ничего общего с восстанием. Нога у Эрнеста действительно разболелась, но есть еще одна, куда более важная причина его прихода в Лабудову: он должен подготовить переход приближающейся Советской Армии через перевал в Трибечских горах. Милан этого не знает, он подозревает, что Эрнест просто дезертировал из партизанского отряда. Но он не отказывает Эрнесту, когда тот время от времени просит его съездить в город и доставить письмо по определенному адресу.
Когда советские войска освободили Лабудову в апреле 1945 года, Милан узнал, что Эрнест не дезертир, а герой и что сам он, Милан, передававший письма и загадочные приветы от Эрнеста, оказал партизанам неоценимую помощь. Милан гордится своим дядей и немного собой.
Одно лишь огорчает его: ему никак не удается сказать солдатам слова приветствия, которые он тайком выучил на русском языке. И только когда в саду, под кустом смородины, покрытым почками, Милан находит мертвого молодого солдата, он с плачем говорит ему эти слова.
В «Возвращении связного» действие начинается в 1947 году. Милану и Силе уже по пятнадцать лет, им предстоит окончить школу-восьмилетку и выбрать путь в жизни. А Лабудова вот-вот окажется втянутой в водоворот исторических событий и перемен: в феврале 1948 года в Чехословакии придет к власти коммунистическое правительство, и вскоре деревня вступит на путь коллективизации. В «Возвращении связного» рассказывается о том, как эти события повлияли на судьбы Лабудовой и наших героев.
Возвращение связного
— Школа старая, классных комнат всего четыре. Поэтому заниматься придется в две смены. Зато есть квартира для учителя, а рядом с деревней — железнодорожная станция, — сказал референт.
— Вот и чудесно! — вырвалось у Тани. — Значит, я не совсем буду отрезана от мира.
И тут же улыбнулась своей непоследовательности. Она ведь хочет уехать из Братиславы, подальше от мира, а сама радуется железнодорожной станции — сокровенной мечте любого сельского учителя, этой гарантии, что связь с миром все же не будет утеряна.
«Это хорошо, что я еще способна смеяться над собой, — подумала она. — Значит, на душе не только обида. Значит, это снова я, Таня Миттермайерова, которую всегда выручало умение смеяться над собой». Вслух она сказала:
— Я согласна.
Референт выписал назначение, попросил расписаться.
— И пожалуйста, впишите номер паспорта…
Таня порылась в сумочке. Вместо паспорта она нащупала какой-то конверт, и рука у нее дрогнула. Хорошее настроение вмиг рассеялось без следа.
Голубой конверт со штампом районного суда, в конверте свидетельство о разводе… Вот почему она бежит из Братиславы и подписывает документ о переводе в Лабудову, в сельскую восьмилетку с двухсменным обучением.
Она торопливо расписалась, проставила номер паспорта и только тогда перевела дыхание.
«Уеду на село, постараюсь забыть обо всем; в моем положении главное переменить обстановку. Только бы уехать отсюда…» — думала она. Но она не подумала о том, что ждет ее в деревне, в этой новой обстановке.
Никто в деревне ее знать не хотел.
Ни родители, ни ученики. Ни местный священник, ни директор школы.
Партизанка, работала в Братиславе, сама попросилась в Лабудову. Чего ради? Это что-нибудь да значит, без причины никто не бежит из города.
Но вот пришла ее анкета с биографией, и лабудовчане ужаснулись. Разведенная! Разведенную нам посылают. Именно так и написано в анкете, черным по белому: «Семейное положение — разведена».
Деревня кипела.
Суровая, богомольная Лабудова знала о разводе только по слухам. Где-то там, к счастью далеко отсюда, в городах и лютеранских деревнях, говорят, случалось, что люди венчались, а потом разводились. Но в лабудовской церкви новобрачные клялись в верности друг другу «до самой смерти». Здесь твердо верили, что браки заключаются на небесах и если брак не удавался, то супруги все равно тянули лямку до самого конца.
Лабудовская школа стоит уже больше ста лет, учительниц в ней перебывал легион, но разведенной не было ни одной. Школа была церковная, учителей принимал школьный совет под председательством священника, а уж тот следил за тем, чтобы в школу попадали только добрые католики. Он требовал от кандидатов подтверждения, что они ходят в церковь и к исповеди. И вдруг — разведенная, баба, от которой сбежал муж!
Апола Палушова — та, что вечно жалуется на больное сердце, и Грызнарова — богачка, широкая как короб, заявились к директору школы: пусть, мол, напишет туда, наверх, что в Лабудовой такую учительницу не хотят.
Директор только плечами пожал.
— Я, голубушки, человек маленький. С той поры, как вышел новый закон о школе, мы должны принимать любого, кого нам пришлют. А вы сходите в местный национальный комитет, пусть этим займется председатель или секретарь.
Но в национальный комитет тетки не пошли — смысла не было. Кто там председателем? Ондрей Янчович с Верхнего конца, тот самый, который во время восстания носил в горы еду; а секретарем Эрнест Гривка, партизан, да еще с орденом. С Гривкой считались и в районе, и в области. Такие разве тронут партизанку, будь она хоть трижды разведенная?
— Ну и дожили, ну и порядки нынче… — охали бабы.
Но с разведенной что-то нужно было делать; раз нельзя положиться на местную власть, решили справиться с ней своими силами.
— Мы ей покажем, пусть только появится! — грозились лабудовчанки. — Долго она у нас не задержится!
Семиклассники и восьмиклассники, будущие Танины ученики, тоже грозились:
— Да, уж мы с ней живо разделаемся! С нами шутки плохи.
Только Милан Гривка и Сила Шкалак ждали новую учительницу с нетерпением.
— Представляешь — партизанка! Вот будет жизнь! — мечтал Милан. — Мы ей скажем, что тоже помогали партизанам, и тогда можно будет не делать домашние задания.
— Да что там задания, пусть лучше отпускает нас с уроков! — предлагал Сила, для которого не было горшей муки, чем сидеть за партой.
— Скорей бы она приехала! — вздыхали они, а когда Яно Гурчик сказал им, что он эту учительницу забросает конскими яблоками, Сила, первый драчун в деревне, влепил ему затрещину.
Гурчикова, мать Яна, потом гонялась за Силой с граблями и даже пришла на хутор жаловаться его матери на этого висельника.
А Милан сказал:
— Молодец! Если б он тогда не убежал, я бы ему еще одну влепил.
Она приехала в прорезиненном плащике, с фибровым чемоданчиком в руке; маленькая, почти детская фигурка, прическа с локонами, туфли на высоких каблуках оставляли глубокие вмятины в утоптанной грязи тротуара.
Деревня ахнула.
— Так это и есть партизанка, та самая, от которой ушел муж? Эта замухрышка была в горах и стреляла? Да ведь ее любой ребенок отлупит…
Если б ей дали хотя бы первачков и второклассников — эта малышня еще слушается и с трепетом глядит на кого хочешь, лишь бы он назывался учителем. Однако новой учительнице достались старшие классы: девчата, которые вот-вот пойдут под венец, и парни, привычные к работе с косой и топором. Да разве с ними совладает такой заморыш?
— Ждали учительницу, а нам прислали Танечку, — сказала директорова жена, и с тех пор никто не называл ее иначе, как Танечкой.
Милан с Силой тоже были разочарованы. Будь она хоть на голову выше, а то ведь от горшка два вершка.
— Хороша партизанка… — возмущались они. — Что же она делала там, в горах?
— Мы ей покажем! — Теперь уже старшеклассники грозились в открытую, потому что никто не собирался давать им по шее.
Они «показали» ей в первый же день.
Класс гудел, верещал, парни швыряли друг в друга книгами и пеналами, девчонки бегали между партами, громко перекликаясь.
— Тихо! Тихо! Да успокойтесь же! — надрывалась маленькая учительница. Она стучала по столу, а потом, как ребенок, дула на красную ладонь.
Самое смешное, что она хотела выглядеть как настоящая учительница и хотела от них, чтобы они вели себя как ученики.
На шум прибежал директор. Он высокомерно покачал головой, надавал затрещин Милану и Силе, сидевшим за первой партой, — Милану досталось поменьше, Силе побольше, — крикнул:
— Тихо! — И добавил: — Шкалак, на колени!
Сила встал, медленно побрел к доске, опустился на колени и вдруг услышал что-то невероятное: учительница за него заступилась.
— Он ничего не сделал, правда, ничего, — сказала она не как учительница, а скорее как школьница, которая оправдывается перед строгим учителем. — Эти двое, — она показала на Милана и на Силу, — вели себя хорошо.
Это было так странно и, право же, так смешно, что весь класс прыснул, и Сила тоже не удержался. Он закатил глаза и постучал себя по лбу: у бедняги, мол, ум за разум зашел.
Его-то учителя всегда награждали оплеухами. Если б только это — его и били чем попадя: палкой, книгой, линейкой. В пятом классе у них был учитель, так тот ремнем порол. Бывало, как заревет: «Ложись!» — и уже отстегивает ремень.
А уж на коленях стоять! Сколько Сила ходит в школу, он всегда больше стоял на коленях, чем сидел за партой. И он уже привык. К стоянию на коленях, к побоям, к тому, что во всех случаях именно он становится козлом отпущения.
И он совсем не обиделся на директора, когда тот сказал:
— Ничего, ничего, коллега. Шкалак — это отпетый висельник.
«Ну, и чего ж ты добилась?» — подумал Сила.
Директор прошелся по классу, одному дал по рукам, другого дернул за ухо, раздал еще несколько затрещин — просто так, для порядка, потом усмехнулся, легонько, уголком рта:
— Это вам не Братислава, а деревня.
И вышел.
Учительница вздохнула, жалостливо взглянула на Силу.
Тот отвел глаза, а когда она отвернулась, сделал «ослиные уши».
Заступилась за него, скажите пожалуйста! Подумаешь, какие нежности. Нечего за меня заступаться, очень мне нужно это твое: «Он ничего не сделал». Думаешь, я хвостом завиляю, если ты скажешь: «Он ничего, он смирненький, добренький»? Ну да, я не орал, но не потому, что испугался тебя. Просто мы рисовали с Миланом забавные картинки. Да у тебя бы глаза на лоб полезли, если б ты видела наши художества, а ты: «Они ничего, они ангелочки». Правильно сказал тебе старый: это деревня. Не орали сегодня — завтра можем заорать. Это тебе не Братислава, а деревня.
На другой день снова пришлось вмешаться директору, и снова Силе досталось на орехи, хотя в этот раз он и не рисовал ничего. Он читал «Тайну застывшего крика» — отличный детектив, не оторвешься. «Ради бога, Альберт, не стреляй!» — эти слова записались на граммофонной пластинке, вот он — след, детектив уже знал имя убийцы, и вдруг — бац! бац! — «Шкалак, марш на колени!»
Хорошо еще, что Милан успел подхватить книгу; повезло ему, и теперь Силе придется ждать, пока он ее не прочитает.
— Ваши методы неудовлетворительны, коллега, — сказал директор. — Поймите, директор здесь не для того, чтобы быть при учителях полицейским.
Ученики не знали, что это такое — «методы», им было ясно одно: учительница что-то делает не так. Им нравилось, что директор бранит ее без обиняков и на глазах у всех, они были довольны и совсем не сердились, когда он их лупил и кричал на них.
Учительница шла в школу, как на пытку, и возвращалась измученная, вымотанная, с горячечными глазами. Вся деревня знала про ее беспомощность; говорят, ученики измываются над ней, а директор, мол, хочет писать в район, чтобы ее перевели куда-нибудь. Не будь она дурой, сама бы попросила перевода. Янчович и Гривка охотно бы ей помогли.
Но, видно, Танечка в самом деле была дурой.
Приходит она в национальный комитет.
— Вы товарищ Гривка? — спрашивает Эрнеста.
Эрнест кивнул, придвинул ей стул. Он ждал, что она начнет жаловаться, но нет. Она пришла к нему как к секретарю парторганизации, встать на учет и заплатить взносы.
Эрнест внес ее в список, поставил печать в партбилете.
— Собрание в четверг, у меня дома. Я живу у шоссе, третий дом от перекрестка. Милан тебе покажет. Милан Гривка, твой ученик, — это мой племянник.
Он ждал, что она скажет: «Хорош гусь этот твой племянничек» — или что-нибудь в этом роде.
Но Таня только улыбнулась.
— Ничего, сама найду.
И протянула ему руку.
— А в школе у тебя как? — не утерпел Эрнест. — Я слышал…
— А ты не слушай, — оборвала она его. — Как-нибудь сама разберусь.
Эрнест пожал плечами:
— Ладно, как знаешь.
«Гордая какая, — подумал он, когда Таня скрылась за дверью. — Жаль, что она здесь не приживется. Встала на учет — значит, не хочет уходить, а придется, наверное. Жаль, очень жаль».
Поделиться книгой: