Отговорила роща золотая… Новокрестьянская поэзия

Ветер скачет по стране, и пыльВылетает из-под копыт.Ветер скачет по степи, и никомуЗа быстроногим не уследить.Но, как шибко он ни скакал бы,Все равно ему ни за чтоСтепь до края не перескакать,Всю пустыню не пересечь.Если он пройдет ПавлодарИ в полынях здесь не запутается,Если он взволнует БалхашИ в рябой воде не утонет,Если даже море АралЕму глаз камышом не выколет, —Все равно завязнут его копытаВ седых песках Кзыл-Куум! Ое-й!Если в Иртыше человек утонет,То его оплакивать остается.Солнце ж множество множеств днейКаждый день неизменно тонет,Для того, чтоб опять поднятьсяИ сиять над нашею степью,И сиять над каждой юртой,И над всем существующим сразу,И сиять над нашей охотой!Начинаем мы нашу охотуПод рябым и широким небом,Начинаем мы наш промыселНа степи, никем не измеренной.Начинаем мы нашу погонюПод высоким, как песня, солнцем,Пусть сопутствуют нашей охотеВетер и удача совместно,Пусть сопутствуют нашему промыслуЕще раз удача и ветер,Пусть помогут нашей погонеВетер, дующий на нас, и удача!Так смотри же, молодой беркутенок,Как нахохлился старый беркут,Так смотрите, беркуты наши, зорко —Вы охотники и мужчины!Оба вы в цветных малахаях,Остры ваши синие клювы,Крепки ваши шумные крылья,И хватаетесь вы когтямиЗа тяжелую плеть хозяина.Так смотрите, беркуты наши, зорко —Над полынями кружит коршун.Вы не будьте ему подобны:Не охотник он, а разбойник;Лысый хан прожорливых сусликовБеркутам нашим не товарищ!Вон взметнулась наша добыча,Длинная старая лисица,Чернохребетная, огневаяИ кривая на поворотах.Вон, как огонь, она мчится быстро.Не давайте огню потухнуть!Горячите коней, охотники!Окружайте ее, охотники!Выпускайте беркутов в небо!Мы забыли, где Каркаралы,Мы забыли, где наш аул,Мы забыли, где Павлодар.Не четыре конца у степи, а восемь,И не восемь, а сорок восемь,И не столько, во много больше.И летит молодой беркутенокМалахаем, сброшенным с неба;И проносится старый беркут,Как кусок веселого дыма;И проносимся все мы сразу —Ветер, птицы, удача, всадники —По курганам за рыжим пламенем.Мы настигли свою добычу,Мы поймали ее: лисицаМчится с беркутом на загривке,Мчится двадцать аршин и падает,И ноздрями нюхает землю.Ой, хорош молодой беркутенок!Научил его старый беркут.Эй, хорош ты, дующий ветер!Ты помог нам выследить зверя.И привязывают охотникиК поясу пламя рыжее.1931

Переселенцы

Ты, конечно, знаешь, что сохранилась страна одна;В камне, в песке, в озерах, в травах лежит страна.И тяжелые ветры в травах ее живут,Волнуют ее озера, камень точат, песок метут.Все в городах остались, в постелях своих, лишь мыИщем ее молчанье, ищем соленой тьмы.Возле костра высокого, забыв про горе свое,Снимаем штиблеты, моем ноги водой ее.Да, они устали, пешеходов ноги, ониШагали, не переставая, не зная, что есть огни,Не зная, что сохранилась каменная страна,Где ждут озера, солью пропитанные до дна,Где можно строить жилища для жен своих и детей,Где можно небо увидеть, потерянное меж ветвей.Нет, нас вели не разум, не любовь, и нет, не война,Мы шли к тебе словно в гости, каменная страна.Мы, мужчины, с глазами, повернутыми на восток,Ничего под собой не слышали, кроме идущих ног.Нас на больших дорогах мира снегами жгло;Там, за белым морем, оставлено ты, тепло,Хранящееся в овчинах, в тулупах, в душных печахИ в драгоценных шкурах у девушек на плечах.Остались еще дороги для нас на нашей земле,Сладка походная пища, хохочет она в котле, —В котлах ослепшие рыбы ныряют, пена блестит,Наш сон полынным полымем, белой палаткой крыт.Руками хватая заступ, хватая без лишних слов,Мы приходим на смену строителям броневиков,И переходники видят, что мы одни сохранимЖелезо, и электричество, и трав полуденный дым,И золотое тело, стремящееся к воде,И древнюю человечью любовь к соседней звезде…Да, мы до нее достигнем, мы крепче вас и сильней,И пусть нам старый Бетховен сыграет бурю на ней!1931

Повествование о реке Кульдже

Мы никогда не состаримся, никогда,Мы молоды, как один,О, как весела, молода вода,Толпящаяся у плотин!Мы никогдаНе состаримся,Никогда,Мы молоды до седин.Над этой страной,Над зарею встаньИ взглядом пересекиПесчаный шелк – дорогую ткань.Сколько веков седел Тянь-Шань,И сколько веков пески?Грохочут кибитки в седой пыли.Куда ты ни кинешь взор —Бычьим стадом камни леглиУ синей стужи озер.В песке и камне деревья растут,Их листья острей ножа.И, может быть, тысячу весен тутТомилась река Кульджа.В ее глубине сияла грозаИ, выкипев добела,То рыжим закатом пела в глаза,То яблонями цвела.И голову каждой своей волныМозжила о ребра скал.И, рдея из выстуженной глубины,Летел ледяной обвал.Когда ж на зареТабуны коней,Копыта в багульник врыв,Трубили,Кульджа рядилась сильней,Как будто бы Азия вся на нейСтелила свои ковры.Но пороховойДевятнадцатый год,Он был суров, огнелиц!Но тяжелей снарядов полетТяжелокрылых птиц!Тогда Кульджи багровела зыбь,Глотала свинец она.И в камышах трехдюймовая выпьПротяжно пела: «В-в-ой-на!»Был прогнан в пустыню шакал и волк.И здесь сквозь песчаный шелкШел Пятой армии пятый полкИ двадцать четвертый полк.Страны тянь-шаньской каменный садОт кровиИ от знамен алел.Пятнадцать месяцев в нем подрядОктябрьский ветер гудел.Он шел с штыками наперевесДорогою Аю-Кеш,Он рвался чрез рукопожатья и чрезТревожный шепот депеш.Он падал, расстрелян, у наших ногВ колючий ржавый бурьян,Он нес махорки синий дымокИ запевал «Шарабан».Походная кухня его, дребезжа,Валилась в приречный ил.Ты помнцшь его дыханье, Кульджа,И тех, кто его творил?По-разному убегали года.Верблюды – видела ты? —Вдруг перекидывались в поездаИ, грохоча, летели туда,Где перекидывались мосты.ЗатемСо штыками наперевесШли люди, валясь в траву,Чтоб снова ты чудо из всех чудес,Увидела наяву.Вновь прогнан в пустынюШакал и волк.Песков разрывая шелк,Пришел и пятый стрелковый полкИ двадцать четвертый полк.Удары штыка и кирки ударНе равны ль? По пояс гол,ИмиРуководит комиссар,Который тогда их вел.И ты узнаешь, Кульджа: «Они!»Ты всплескиваешь в ладоши, и тутОни разжигают кругом огни,Смеются, песни поют.И ты узнаешь, Кульджа, – вон тот,Руками взмахнув, упал,И ты узнаешьДевятнадцатый годИ лучших его запевал!И ты узнаешьДевятнадцатый год!Высоким солнцем нагрет,Недаром октябрьский ветер гудет,Рокочет пятнадцать лет.Над этой страной,Над зарею встаньИ взглядом пересекиПесчаный шелк, дорогую ткань.Сколько веков седел Тянь-Шань,И сколько веков пески?Но не остынет слово мое,И кирок не смолкнет звон.Вздымается дамб крутое литье,И взята Кульджа в бетон.Мы никогда не состаримся, никогда.Мы молоды до седин.О, как весела, молода вода,Толпящаяся у плотин!Волна – острей стального ножа —Форелью плещет у дамб —Второю молодостью КульджаГрохочет по проводам.В ауле Тыс огневее лисОгни и огни видны,Сияет в лампах аула ТысГроза ее глубины.1932

Принц Фома

Глава 1

Он появился в темных селах,В тылу у армий, в невеселыхПолях, средь хмурых мужиков.Его никто не знал сначала,Но под конец был с ним без малаКосяк в полтысячу клинков.Народ шептался, колобродил…В опор, подушки вместо седел,По кованым полам зимы,Коней меняя, в лентах, в гике,С зеленым знаменем на пике,Скакало воинство Фомы.А сам батько в кибитке прочной,О бок денщик, в ногах нарочныйСкрипят в тенетах портупей.Он в башлыке кавказском белом,К ремню пристегнут парабеллум,В подкладке восемьсот рублей.Мужик разверсткой недоволен…С гремучих шапок колоколенЛетели галки. Был мороз.Хоть воевать им нет охоты,Все ж из Подолья шли в пехоту,Из Пущи – в конницу, в обоз.В Форштад летьмя летели вести,Что-де Фома с отрядом вместеВ районе Н-ска сдался в плен,Что спасся он, – и это чудо, —Что пойман вновь, убит, покудаНе объявился он у стенФорштада сам…И город старыйГлядит с испугом, как поджарыйПод полководцем пляшет конь.Грозят его знамена, рея,И из отбитой батареиФома велит открыть огонь.С ним рядом два киргизских хана,Вокруг него – его охранаВ нашитых дырах черепов.Его подручный пустомелет,И, матерясь, овчину делятПять полковых его попов.Форштад был взят. Но, к сожаленью,Фомы короткое правленьеДля нас осталося темно —Как сборы он средь граждан делалИ сколько им ночных расстреловВ то время произведено?И был ли труд ему по силам?Но если верить старожилам(Не все ж сошли они с ума),Признать должны мы, что без споруХодили деньги в эту поруС могучей подписью: Хома.

Глава 2

Так шел Фома, громя и грабя…А между тем в французском штабеО нем наслышались, и вотПриказом спешным, специальнымПо линии, в вагоне спальном,Жанен к нему посольство шлет,И по дороге капитануВсе объясняет без обмануОсведомитель: «Нелюдим,Плечист и рыж. С коня не слазит.Зовет себя мужицким князем:И все ж – губерния под ним».А конквистадор поднял шторы,Глядит в окно – мелькают горы,За кряжем кряж, за рядом ряд,Спит край морозный, непроезжий,И звезды крупные, медвежьиУгрюмым пламенем горят.Блестят снега, блестят уныло.Ужели здесь найдут могилуВеселой Франции сыны?..Рассвет встает, туманом кроясь,На тормозах подходит поезд,Дымясь, к поселку Три Сосны.Оркестр играет марсельезу,Из двадцати пяти обрезовДан дружественный вверх салют.Стоят две роты бородатых,В тулупах, в валенках косматых…Посланцы вдоль рядов идут.И вызывают удивленьеИх золотые украшенья,Их краги, стеки и погон,И, осмелев, через ухабыБегут досужливые бабыШтабной осматривать вагон.Стоят кругом с нестройным гуломИ с иноземным карауломЗаводят торги: «Чаю нет?»А в это время в школе местной«Мужицкий» князь, Фома известный,Дает в честь миссии обед.Телячьи головы на блюде,Лепешки в масляной полуде —Со вкусом убраны столы!В загоне, шевеля губою.Готовы к новому убою,Стоят на привязи волы.Пирог в сажень длиной, пахучий,Завязли в тесте морды щучьи,Плывет на скатерти икра.Гармонь на перевязи краснойИграет «Светит месяц ясный»И вальс «Фантазия» с утра.Кругом – налево и направо —Чины командного состава,И, засучивши рукава,Штыком ширяя в грудах снеди,Голубоглаз, с лицом из меди,Сидит правительства глава.И с ужасом взирают гости,Как он, губу задрав, из костиОбильный сладкий мозг сосет.Он мясо цельными кускамиБерет умытыми рукамиИ отправляет сразу в рот,Пьет самогон из чашки чайной.Посол Жанена чрезвычайный,Стряхнув с усов седую пыль,Польщен, накормлен ради встречи.На галльском доблестном наречьеТак произносит тост де Билль:– Prince![1] Скрыть не в силах восхищенья,Вас за прием и угощеньеБлагодарить желаю я.Россия может спать спокойно.Ее сыны – ее достойны.C'est un[2] обед – Гаргантюа…С народом вашим славным в миреРешили мы создать в СибириПротив анархии оплот,И в знак старинной нашей дружбыСемь тысяч ящиков оружьяВам Франция в подарок шлет.Три дня назад Самара взята.Marchez![3] В сраженье, демократы,Зовет история сама.Я пью бокал за верность флагу,За вашу храборость и отвагу,Жеу салю[4], мосье Фома!

Глава 3

Страна обширна и сурова…Где шла дивизия Грязнова?Дни битв ушедших далеки.Бинтуя раны на привале,Какие песни запевалиТогда латышские полки?Тысячелетья горы сдвинут,Моря нахлынут и отхлынут,Но сохранят народы ихВ сердцах,Над всем, что есть на свете,Как знамя над Кремлем и ветер,Как сабли маршалов своих!Местами вид тайги печален —Сожженный, набок лес повален, —Здесь падал некогда снаряд,Средь пней крутых, золотолобыхВ глухих запрятаны чащобахСледы утихших канонад…Лишь ветер помнит о забытых,Да на костях полков разбитыхОгнем пылает псиный цвет,Бушуют травы на могиле…Снега непрочны. Весны – смылиФомы широкий, тяжкий след.Он все изведал: бренность славы,Ночные обыски, облавыИ мнимость нескольких удач…По-бабьи, в плач шрапнель орала,До Грязных Кочек от УралаБежало войско принца вскачь.Попы спились, поют в печали,Степные кони одичали,Киргизы в степи утекли.И Кочки Грязные – последнийПриют – огонь скупой и бледныйТуманной цепью жгут вдали.Владеют красные Форштадом…Конь адъютанта пляшет рядом,И потемнелый, хмурый весь,Фома, насупив бровь упрямо,Велит войскам:– Идите прямо,А я здесь на ночь остаюсь,В селенье, по причинам разным. —Он стал спускаться к Кочкам ГрязнымВитой тропинкой потайной —И на минуту над осокойВозник, сутулый и высокий,Деревню заслонив спиной.Окно и занавес из ситца.Привстав на стремени, стучитсяФома:– Алена, отвори!– Фома, сердешный мой, болезный.Слетает спешно крюк железный,Угрюмо принц стоит в двери,В косматой бурке, на пороге:– Едва ушел. Устал с дороги,Раскрой постель. Согрей мне щей.Подруга глаз с него не сводит.Он, пригибаясь, в избу входит,На зыбку смотрит: – Это чей? —И вплоть до полночи супругиШумят и судят друг о друге,Решают важные дела,В сердцах молчат и дуют в блюдца.И слышно, как полы трясутсяИ шпор гудят колокола.Не от штыка и не от саблиРук тяжких кистени ослабли,Померкла слава в этот раз.Фома разут, раздет, развенчан, —Вот почему лукавых женщинКоварный шепот губит нас.На Грязных Кочках свету мало.Выпь, нос уткнувши, задремала,Рассвет давно настал – все тьма.Щи салом затянуло, водкаСтоит недопитая…. .Вот какИсчез мятежный принц Фома.1935–1936, Рязань. Тюрьма

Прощание с друзьями

Друзья, простите за все – в чем был виноват,Я хотел бы потеплее распрощаться с вами.Ваши руки стаями на меня летят —Сизыми голубицами, соколами, лебедями.Посулила жизнь дороги мне ледяные —С юностью, как с девушкой, распрощаться у колодца.Есть такое хорошее слово – родных,От него и горюется, и плачется, и поется.А я его оттаивал и дышал на него,Я в него вслушивался. И не знал я сладу с ним.Вы обо мне забудете, – забудьте! Ничего,Вспомню я о вас, дорогие мои, радостно.Так бывает на свете – то ли зашумит рожь,То ли песню за рекой заслышишь, и верится,Верится, как собаке, а во что – не поймешь,Грустное и тяжелое бьется сердце.Помашите мне платочком, за горесть мою,За то, что смеялся, покуль полыни запах…Не растет цветов в том дальнем, суровом краю,Только сосны покачиваются на птичьих лапах.На далеком, милом Севере меня ждут,Обходят дозором высокие ограды,Зажигают огни, избы метут,Собираются гостя дорогого встретить как надо.А как его надо – надо его весело:Без песен, без смеха, чтоб ти-ихо было,Чтобы только полено в печи потрескивало,А потом бы его полымем надвое разбило.Чтобы затейные начались беседы…Батюшки! Ночи-то в России до чего ж темны.Попрощайтесь, попрощайтесь, дорогие, со мной, я едуСобирать тяжелые слезы страны.А меня обступят там, качая головами,Подпершись в бока, на бородах снег.«Ты зачем, бедовый, бедуешь с нами,Нет ли нам помилования, человек?»Я же им отвечу всей душой:«Хорошо в стране нашей, – нет ни грязи, ни сырости,До того, ребятушки, хорошо!Дети-то какими крепкими выросли.Ой и долог путь к человеку, люди,Но страна вся в зелени – по колени травы.Будет вам помилование, люди, будет,Про меня ж, бедового, спойте вы…»Стихотворение написано после осужденияП. Васильева на 1,5 года в августе 1935 г.1935

Семипалатинск

Полдня июльского тяжеловесней,Ветра легче – припоминай, —Шли за стадами аулов песниМертвой дорогой на Кустанай.Зноем взятый и сжатый стужей,В камне, песках и воде рябой,Семипалатинск, город верблюжий,Коршуны плавают над тобой.Здесь, на грани твоей пустыни,Нежна полынь, синева чиста.Упала в иртышскую зыбь и стынетВерблюжья тень твоего моста.И той же шерстью, верблюжьей, грубой,Вьется трава у конских копыт.– Скажи мне, приятель розовогубый,На счастье ли мной солончак разбит?Висит казахстанское небо прочно,И только Алтай покрыт сединой.– На счастье ль, все карты спутав нарочно,Судьба наугад козыряет мной?Нам путь преграждают ржавые грудыКамней. И хотя бы один листок!И снова, снова идут верблюдыНа север, на запад и на восток.Горьки озера! Навстречу зноюТяжелой кошмой развернута мгла,Но соль ледовитою белизноюНам сердце высушила и сожгла.– Скажи, не могло ль все это присниться?Кто кочевал по этим местам?Приятель, скажи мне, какие птицыС добычей в клюве взлетают там?Круги коршунья смыкаются туже,Камень гремит под взмахом подков.Семипалатинск, город верблюжий,Ты поднимаешься из песков.Горячие песни за табунамиИдут по барханам на Ай-Булак,И здорово жизнь козыряет нами,Ребятами крепкими, как свежак.И здорово жизнь ударяет метко, —Семипалатинск, – лучше ответь!Мы первую железнодорожную веткуДарим тебе, как зеленую ветвь.Здесь долго ждали улыбок наших, —Прямая дорога всегда права.Мы пьем кумыс из широких чашекИ помним: так пахла в степях трава.Кочевники с нами пьют под навесом,И в меру закат спокоен и ал,Меж тем как под первым червонным экспрессомМост первою радостью затрепетал.Меж тем как с длинным, верблюжьим ревомГород оглядывается назад…Но мы тебя сделаем трижды новым,Старый город Семи Палат!1931

Сердце

Мне нравится деревьев стать,Июльских листьев злая пена.Весь мир в них тонет по колено.В них нашу молодость и статьМы узнавали постепенно.Мы узнавали постепенно,И чувствовали мы опять,Что тяжко зеленью дышать,Что сердце, падкое к изменам,Не хочет больше изменять.Ах, сердце человечье, ты лиМоей доверилось руке?Тебя как клоуна учили,Как попугая на шестке.Тебя учили так и этак,Забывши радости твои,Чтоб в костяных трущобах клетокТы лживо пело о любви.Сгибалась человечья выя,И стороною шла гроза.Друг другу лгали площадныеЧистосердечные глаза.Но я смотрел на все без страха, —Я знал, что в дебрях темнотыО кости черствые с размахуПрипадками дробилось ты.Я знал, что синий мир не страшен,Я сладостно мечтал о дне,Когда не по твоей винеС тобой глаза и души нашиОстанутся наедине.Тогда в согласье с целым светомТы будешь лучше и нежней.Вот почему я в мире этомБез памяти люблю людей!Вот почему в рассветах алыхЯ чтил учителей твоихИ смело в губы целовал их,Не замечая злобы их!Я утром встал, я слышал пеньеВеселых девушек вдали,Я видел – в золотой пылиУ юношей глаза цвелиИ снова закрывались тенью.Не скрыть мне то, что в черном дымеБежали юноши. Сквозь дым!И песни пели. И другимСулили смерть. И в черном дымеРубили саблями слепымиГлаза фиалковые им.Мело пороховой порошей,Большая жатва собрана.Я счастлив, сердце, – допьяна,Что мы живем в стране хорошей,Где зреет труд, а не война.Война! Она готова своройРвануться на страны жилье.Вот слово верное мое:Будь проклят тот певец, которыйПоднялся прославлять ее!Мир тяжким ожиданьем связан.Но если пушек табуныПридут топтать поля страны —Пусть будут те истреблены,Кто поджигает волчьим глазомПороховую тьму войны.Я призываю вас – пора нам,Пора, я повторяю, намСчитать успехи не по ранам —По веснам, небу и цветам.Родятся дети постепенноВ прибое. В них иная стать,И нам нельзя позабывать,Что сердце, падкое к изменам,Не может больше изменять.Я вглядываюсь в мир без страха,Недаром в нем растут цветы.Готовое пойти на плаху,О кости черствые с размахуБьет сердце – пленник темноты.1932

«Сибирь!..»

Сибирь!Все ненасытнее и злейКедровой шкурой дебрей обрастая,Ты бережешьВ трущобной мгле своейЗадымленную проседь соболейИ горный снегБесценных горностаев.Под облаками пенятся костры…И вперерез тяжелому прибою,Взрывая воду,Плещут осетры,Толпясь над самойОбскою губою.Сибирь, когда ты на путях иныхВстаешь, звеня,В невиданном расцвете,Мы на просторахВздыбленных твоихБерем ружье и опускаем сети.И город твой, наряженный в бетон,Поднявшись сквозь урманы и болота.Сзывает вновьК себе со всех сторонОт промыслов работников охоты.Следя пути по перелетам птиц.По голубым проталинам тумановНесут тунгусы от лесных границМех барсуков и рыжий мех лисиц.Прокушенный оскаленным капканом.Крутая Обь и вспененный ИртышСкрестили крепкоВзбухнувшие жилы,И, раздвигая лодками камыш,Спешат на съездОт промысловых крышНахмуренные старожилы…И на призыв знакомый горячейСтрана охотыМужественно всталаОт казахстанских выжженных степейДо берегов кудлатого Байкала.Сибирь, Сибирь!Ты затаилась злей,Кедровой шкурой дебрей обрастая,Но для республикиНайдем во мгле твоейЗадымленную проседь соболейИ горный снегБесценных горностаев!..1930

«Сибирь, настанет ли такое…»

Сибирь, настанет ли такое,Придет ли день и год, когдаВдруг зашумят, уставши от покоя,В бетон наряженные города?Я уж давно и навсегда бродяга,Но верю крепко: повернется жизнь,И средь тайги сибирские ЧикагоДо облаков поднимут этажи.Плывут и падают высокие закатыИ плавят краски на зеленом льду,Трясет рогами вспугнутый сохатыйИ громко фыркает, почуявши беду.Все дальше вглубь теперь уходят звери,Но не уйти им от своей судьбы.И старожилы больше уж не верятВ давно пропетую и каторжную быль.Теперь иные подвиги и вкусы,Моя страна, спеши сменить скорейТе бусыИз клыков зверей —На электрические бусы!..

«Снегири взлетают красногруды…»

Елене

Снегири взлетают красногруды…Скоро ль, скоро ль на беду моюЯ увижу волчьи изумрудыВ нелюдимом, северном краю.Будем мы печальны, одинокиИ пахучи, словно дикий мед.Незаметно все приблизит сроки,Седина нам кудри обовьет.Я скажу тогда тебе, подруга:«Дни летят, как по ветру листье,Хорошо, что мы нашли друг друга,В прежней жизни потерявши все…»Февраль 1937.Лубянка, Внутренняя тюрьма

Сонет

Суровый Дант не презирал сонета,В нем жар любви Петрарка изливал?..А я брожу с сонетами по свету,И мой ночлег – случайный сеновал.На сеновале – травяное лето,Луны печальной розовый овал.Ботинки я в скитаньях истоптал,Они лежат под головой поэта.Привет тебе, гостеприимный кров,Где тихий хруст и чавканье коровИ неожидан окрик петушиный…Зане я здесь устроился, как граф!И лишь боюсь, что на заре, прогнав,Меня хозяин взбрызнет матерщиной.

Старая Москва

У тебя на каждый вечерХватит сказок и вранья,Ты упрятала увечьеВ рваной шубе воронья.Твой обоз, груженный стужей,Растерял колокола,Под одежею дерюжьейТы согреться не могла.Все ж в подъездах у гостиницВновь, как триста лет назад,Кажешь розовый мизинецИ ледяный синий взгляд.Сохранился твой народец,Но теперь уж ты вовекУ скуластых богородицНе поднимешь птичьих век.Ночи глухи, песни глухи —Сколь у бога немоты!По церквам твоим старухиЧертят в воздухе кресты.Полно, полно,Ты не та ли,Что рвала куниц с плечаТак, что гаснула свеча,Бочки по полу катались,До упаду хохоча?Как пила из бочек пиво?На пиру в ладоши била?И грозилась – не затронь?И куда девалась сила —Юродивый твой огонь?Расскажи сегодня ладом,Почему конец твой лют?Почему, дыша на ладан,В погребах с мышами рядомМастера твои живут?Погляди, какая малостьОт богатств твоих осталась:Красный отсвет от пожара,Да на птичьих лапах мост,Да павлиний в окнах яроКрупной розой тканый хвост.Но боюсь, что в этих кручах,В этих горестях со злаТы вдобавок нам смоглаМертвые с возов скрипучихГрудой вывалить тела.Нет, не скроешь, – их немало!Ведь подумать – средь снеговСколько все-таки пропалоИ лаптей и сапогов!И пойдут, шатаясь, мимоОт зари и дотемна…Сразу станет нелюдимаОт таких людей страна.Оттого твой бог овечий,Бог пропажи и вранья,Прячет смертные увечьяВ рваной шубе воронья.1932

Стихи в честь Натальи

В наши окна, щурясь, смотрит лето,Только жалко – занавесок нету,Ветреных, веселых, кружевных.Как бы они весело леталиВ окнах приоткрытых у Натальи,В окнах незатворенных твоих.И еще прошеньем прибалую —Сшей ты, ради бога, продувнуюКофту с рукавом по локоток,Чтобы твое яростное телоС ядрами грудей позолотело,Чтобы наглядеться я не мог.Я люблю телесный твой избыток,От бровей широких и сердитыхДо ступни, до ноготков люблю,За ночь обескрылевшие плечи,Взор, и рассудительные речи,И походку важную твою.А улыбка – ведь какая малость! —Но хочу, чтоб вечно улыбалась —До чего тогда ты хороша!До чего доступна, недотрога,Губ углы приподняты немного;Вот где помещается душа.Прогуляться ль выйдешь, дорогая.Все в тебе ценя и прославляя,Смотрит долго умный наш народ,Называет «прелестью» и «павой»И шумит вослед за величавой:«По стране красавица идет».Так идет, что ветви зеленеют,Так идет, что соловьи чумеют,Так идет, что облака стоят.Так идет, пшеничная от света,Больше всех любовью разогрета,В солнце вся от макушки до пят.Так идет, земли едва касаясь,И дают дорогу, расступаясь,Шлюхи из фокстротных табунов,У которых кудлы пахнут псиной,Бедра крыты кожею гусиной,На ногах мозоли от обнов.Лето пьет в глазах ее из брашен,Нам пока Вертинский ваш не страшен —Чертова рогулька, волчья сыть.Мы еще Некрасова знавали,Мы еще «Калинушку» певали,Мы еще не начинали жить.И в июне в первые неделиПо стране веселое веселье,И стране нет дела до трухи.Слышишь, звон прекрасный возникает?Это петь невеста начинает,Пробуют гитары женихи.А гитары под вечер речисты,Чем не парни наши трактористы?Мыты, бриты, кепки набекрень.Слава, слава счастью, жизни слава.Ты кольцо из рук моих, забава,Вместо обручального одень.Восславляю светлую Наталью,Славлю жизнь с улыбкой и печалью,Убегаю от сомнений прочь,Славлю все цветы на одеяле,Долгий стон, короткий сон Натальи,Восславляю свадебную ночь.Май 1934 г.

Строителю Евгении Стэнман

Осыпаются листья, Евгения Стэнман, пора мнеВспомнить весны и зимы, и осени вспомнить пора.Не осталось от замка Тамары камня на камне,Не хватило у осени листьев и золотого пера.Старых книг не хватило на полках, чтоб перечесть их,Будто б вовсе не существовал Майн Рид;Та же белая пыль, та же пыльная зелень в предместьях,И еще далеко до рассвета, еще не погас и горитНа столе у тебя огонек. Фитили этих ламп обгорели,И калитки распахнуты, и не повстречаешь тебя.Неужели вчерашнее утро шумело вчера, неужелиШел вчера юго-западный ветер, в ладони трубя?Эти горькие губы так памятны мне, и похоже,Что еще не раскрыты глаза, не разомкнуты руки твои;И едва прикоснешься к прохладному золоту кожи, —В самом сердце пустынного сада гремят соловьи.Осыпаются листья, Евгения Стэнман. Над нимиТо же старое небо и тот же полет облаков.Так прости, что я вспомнил твое позабытое имяИ проснулся от стука веселых твоих каблучков.Как мелькали они, когда ты мне навстречу бежала,Хохоча беспричинно, и как грохотали потомСредь тифозной весны и обросших снегами привалов,Под расстрелянным знаменем, под перекрестным огнем.Сабли косо взлетали и шли к нам охотно в подруги.Красногвардейские звезды не меркли в походах, а тыВсе бежала ко мне через смерть и тяжелые вьюги,Отстраняя штыки часовых и минуя посты…Я рубил по погонам, я знал, что к тебе прорубаюсь,К старым вишням, к окну и к ладоням горячим твоим,Я коня не зануздывал больше, я верил, бросаясьВпереди эскадрона на пулеметы, что возвращусь невредим.И в теплушке, шинелью укутавшись, слушал я снова,Как сквозь сон, сквозь снега, сквозь ресницы гремятсоловьи.Мне казалось, что ты еще рядом, и понято все с полуслова,Что еще не раскрыты глаза, не разомкнуты руки твои.Я готов согласиться, что не было чаек над пеной,Ни веселой волны, что лодчонку волной унесло.Что зрачок твой казался мне чуточку меньше вселенной,Неба не было в нем – впереди от бессонниц светло.Я готов согласиться с тобою, что высохла влагаНа заброшенных веслах в амбарчике нашем, и вотВесь июнь под лодчонкой ночует какой-то бродяга,Режет снасть рыболовной артели и песни поет.Осыпаются листья, Евгения Стэнман. Пора мнеВспомнить весны и зимы, и осени вспомнить пора.Не осталось от замка Тамары камня на камне,Не хватило у осени листьев и золотого пера.Мы когда-то мечтали с тобой завоевывать страны,Ставить в лунной пустыне кордоны и разрушать города;Через желтые зори, через пески КазахстанаВ свежем ветре экспресса по рельсам ты мчалась сюда.И как ни был бы город старинный придирчив и косен, —Мы законы Республики здесь утвердим и поставим на том,Чтоб с фабричными песнями этими сладилась осень,Мы ее и в огонь, и в железо, и в камень возьмем.Но в строительном гуле без памяти, без переменыБуду слушать дыханье твое, и, как вечность назад,Опрокинется небо над нами, и рядом мгновенноЯ услышу твой смех, и твои каблучки простучат.1932

«Так мы идем с тобой и балагурим…»

Гале Анучиной

Так мы идем с тобой и балагурим.Любимая! Легка твоя рука!С покатых крыш церквей, казарм и тюремСлетают голуби и облака.Они теперь шумят над каждым домом,И воздух весь черемухой пропах.Вновь старый Омск нам кажется знакомым,Как старый друг, оставленный в степях.Сквозь свет и свежесть улиц этих длинныхБылого стертых не ищи следов, —Нас встретит благовестью листьев тополиныхОкраинная троица садов.Закат плывет в повечеревших водах,И самой лучшей из моих находокНе ты ль была? Тебя ли я нашел,Как звонкую подкову на дороге,Поруку счастья? Грохотали дроги,Устали звезды говорить о боге,И девушки играли в волейбол.13 декабря 1930 г.

«У тебя ль глазищи сини…»

У тебя ль глазищи сини,Шитый пояс и серьга,Для тебя ль, лесной княгини,Даже жизнь не дорога?У тебя ли под окошкомМорок синь и розов снег,У тебя ли по дорожкамГоревым искать ночлег?Но ветра не постояльцы,Ночь глядит в окно к тебе,И в четыре свищет пальцаЛысый черт в печной трубе.И не здесь ли, без обмана,При огне, в тиши, в глуши,Спиртоносы-гулеваныДелят ночью барыши?Меньше, чем на нитке бусин,По любви пролито слез.Пей из чашки мед Марусин,Коль башку от пуль унес.Пей, табашный, хмель из чарок —Не товар, а есть цена.Принеси ты ей в подарокБашмачки из Харбина.Принеси, когда таков ты,Шелк, что снился ей во сне,Чтоб она носила кофтыСиневой под цвет весне.Рупь так рупь, чтоб падал звонокИ крутился в честь так в честь,Берегись ее, совенок,У нее волчата есть!У нее в малине губы,А глаза темны, темны,Тяжелы собачьи шубы,Вместе серег две луны.Не к тебе ль, моя награда,Горюны, ни дать ни взять,Парни из погранотрядаЗаезжают ночевать?То ли правда, то ль прибаска —Приезжают, напролетЦелу ночь по дому пляскаНа кривых ногах идет.Как тебя такой прославишь?Виноваты мы кругом:Одного себе оставишьИ забудешь о другом.До пяты распустишь косыИ вперишь глаза во тьму,И далекие покосыВдруг припомнятся ему.И когда к губам губамиТы прильнешь, смеясь, губя,Он любыми именамиНазовет в ответ тебя.1932

«Я сегодня спокоен…»

Я сегодня спокоен,ты меня не тревожь,Легким, веселым шагомходит по саду дождь,Он обрывает листьяв горницах сентября.Ветер за синим морем,и далеко заря.Надо забыть о том,что нам с тобой тяжело,Надо услышать птичьевздрогнувшее крыло,Надо зари дождаться,ночь одну переждать,Феб еще не проснулся,не пробудилась мать.Легким, веселым шагомходит по саду дождь,Утренняя по телуперебегает дрожь,Утренняя прохладаплещется у ресниц,Вот оно утро – шепотсердца и стоны птиц.1932

«Я тебя, моя забава…»

Я тебя, моя забава,Полюбил, – не прекословь.У меня дурная слава,У тебя – дурная кровь.Медь в моих кудрях и пепел,Ты черна, черна, черна.Я еще ни разу не пилГлаз таких, глухих до дна,Не встречал нигде такогоПолнолунного огня.Там, у берега родного,Ждет меня моя родня:На болотной кочке филин,Три совенка, две сестры,Конь – горячим ветром взмылен,На кукане осетры,Яблоновый день со смехом,Разрумяненный, и брат,И в подбитой лисьим мехомКрасной шапке конокрад.Край мой ветренен и светел.Может быть, желаешь тыНад собой услышать ветерЯрости и простоты?Берегись, ведь ты не домаИ не в дружеском кругу.Тропы все мне здесь знакомы:Заведу и убегу.Есть в округе непутевойСвой обман и свой обвес.Только здесь затейник новый —Не ручной ученый бес.Не ясны ль мои побудки?Есть ли толк в моей родне?Вся округа дует в дудки,Помогает в ловле мне.1932