Кто дерзнет сказать, что солнце лживо

- Но ведь не было приказа.

(Я вспомнил, как в сорок пятом году, когда было много опасений по поводу "Вервольфа", кто-то из наших военных товарищей очень умно предложил: "Надо издать приказ, напечатав его в типографиях, и сопроводить припиской: "Выполнение строго обязательно". А текст должен быть таким: "С сегодняшнего дня всем членам вооруженных групп "Вервольф" приказано сдать оружие, а "Вервольф" считать распущенным". Ей-богу, исполнят: дисциплина ведь, "приказ есть приказ".

Говорил это генерал со смехом, скорее всего рассуждая, чем приказывая, но действительно после опубликования этого объявления "Вервольф" сразу же сдал оружие.)

Сегодня - Рождество. Сантьяго в состоянии всеобщего ажиотажа. Такое бывает... я даже не знаю, где еще такое бывает, я подобного еще не видел. (Лишь в какой-то мере нечто в этом роде я наблюдал в дни Тэта - буддийского Нового года в Ханое. Было объявлено трехдневное перемирие, город не бомбили, на улицы высыпали тысячи людей. И только подарков, как в Сантьяго, выставленных в тысячах витрин и разложенных на десятках тысяч самодельных лотков, в Ханое, естественно, не было: вьетнамцы дарили друг другу ветки распускающейся фисташки.)

Последние три дня перед Рождеством события развивались по нарастанию: если позавчера в центре еще могли ездить машины, то вчера это было уже почти невозможно - люди не умещались на тротуарах; бесконечные заторы; рев полицейских сирен; крики продавцов счастливых рождественских лотерейных билетов: "Я даю вам гарантию, я клянусь честью и достоинством моего рода, а мы - выходцы из Гренады, мы платим за бесчестье кровью, - на этот билет вы выиграете "фольксваген"!"; песни молодежи; крики обезумевших от ощущения близкого праздника мальчишек - все это начиналось днем и кончалось поздней ночью.

Узнав, что послезавтра я вылетаю на Огненную Землю, товарищ Хулиета Кампусано познакомила меня с Хосе.

- Товарищ Хосе полетит с тобой, - сказала Хулиета. - На юге не очень-то любят людей, говорящих по-английски. Я не хочу, чтобы тебя принимали за янки, - ты тогда ничего не увидишь.

- А если я приколю красный бант к лацкану? - пошутил я. - Может, это примирит со мною южан?

- Они решат, что ты маскируешься, и станут вдвойне бдительными, улыбнулась Хулиета.

Рыжеволосая красавица, жена Хосе, смотрела на мужа скорбными глазами: виданное ли дело - сразу после Рождества, в канун Нового года, ее муж, молодой, сильный Хосе, похожий на андалузского фламенго или на перуанского индейца, уезжает, причем впервые за три года супружества! (Господи, как я ненавижу это слово "супружество": мещанство за ним видится неистребимое!)

...Хосе пригласил меня отпраздновать Рождество вместе. Вообще-то, я знаю, что Рождество на Западе праздник семейный, но Хосе так просто и открыто пригласил меня, что надобность в обязательных полурешительных отказах отпала сама собой.

- У нас рабочий дом, - сказал Хосе. - Наверное, Хулиан, по атмосфере тебе это должно понравиться: мы наполняем традиционный праздник новым пролетарским содержанием...

(Я сразу вспомнил героев наших книг времен двадцатых годов. Передается не только дух революции, ее героика и чистота; передается и нежная, трогательная до слез наивность фразеологии. Как это объяснить? Теория спирали? "Все уже было"? Видимо, нет. Скорее всего эта общность фразеологии выражает единство глубинных общественных процессов, - к общественной жизни приходят люди, ранее лишенные книги, музея, театра; люди, получившие образование в кружках, где интеллигент в "первом колене" рассказывал им и о прошлом и о будущем языком первой социалистической революции - языком нашей революции.)

...Я приехал в рабочий район Сантьяго часов в десять, когда последние приготовления к празднеству уже закончились. Хосе повел меня по району. Дома здесь одноэтажные, барачного типа. Каждая семья имеет две комнаты, кухню и маленький, метра на три, палисадничек. Хосе живет вместе с родителями жены. Отец - Энрике, мать - Туана, дочери - Глориа, Моника, Исабель, сыновья Карлос и Теобольдо. Красиво звучит, а?

Энрике, глава семьи, с удовольствием затянулся советской сигаретой:

- Слабо, но вкусно.

Он был рассеян, то и дело посматривал на часы, нетерпеливо ожидая начала праздника. Не утерпев, он сказал:

- Знаете что? Давайте-ка все же выпьем немножечко "агуа ардьенте", пока сеньора Туана готовит мясо...

"Агуа ардьенте" переводится как "раскаленная вода". Перевод точный, потому что "раскаленная вода" - это спирт, обычный 90-градусный спирт, полученный из хлеба.

- За Чили! - предложил Энрике.

И мы выпили по рюмке. А потом Хосе сказал:

- А теперь выпьем за будущее. Но за будущее мы выпьем "варгонью".

"Варгонья" - прекрасный рождественский напиток - сухое вино, немножечко водки и фруктовый компот. Пьешь - вроде бы сладко, но, выпив стакан варгоньи, становишься неудержимым в жажде передвижений. И Энрике предложил:

- Пока сеньора Туана готовит стол, давайте-ка погуляем по улице - нет моих сил на месте сидеть.

И мы пошли гулять между маленькими, аккуратно окрашенными бараками. Ватный снег лежит на асфальте; в окнах стояли крохотные нейлоновые елочки, посыпанные белым нейлоновым снегом, а поскольку снега здесь никто толком не видел - в июльские зимние холода он тает в воздухе, - то представление о хлопьях снега сугубо гипертрофированное: они огромные, чуть не в пол-ладони величиной. Грохотали вокруг нас хлопушки, кто-то палил из стартовых пистолетов, мальчишки пускали ракеты, юноши пели, девушки выстреливали иссиня-черными глазами, проходя мимо, а те, кто постарше, интересовались с истинно латинским любопытством:

- Здравствуй, Энрике! Кто этот с бородой? Он с Кубы?!

- Здравствуй, Мануэль! Это Хулиан, он из Москвы!

- Здравствуй, Энрике! Много уже выпил с кубинцем?!

- Здравствуй, Хесус! Я выпил с бородатым из Москвы рюмашечку ардьенте.

Мы вышли на центральную улицу, связывающую район Ла Франко с шоссе, ведущим в центр Сантьяго. Люди выскакивали из автобусов потные, помятые, без пуговиц, счастливые, прижимая к груди подарки, и стремительно разбегались по домам. Некоторые, впрочем, успевали на ходу рассказать Энрике последние новости: карабинеры в центре блокировали ряды лавочек, опасаясь давки. Такого Рождества со дня рождения Христа никогда еще не было в Чили. Все смогли купить в этом году подарки близким, у всех есть деньги на это - раньше не было.

(Сегодня утром я, кстати, говорил с ребятами из газеты "Эль Сигло" о том, как резко подскочила зарплата на многих предприятиях Чили.

- Ты, видимо, интересуешься возможностью инфляции? - спросили меня.

Мои собеседники - люди с широким образованием, они трезво смотрят на факты, говорить с ними легко.

- Ты прав, - продолжали товарищи, - такая угроза существует в зародыше. Но чтобы стать зловещей реальностью, понадобится более активная "помощь" правых. Саботаж и забастовки могут ввергнуть страну в пучину экономического хаоса, именно на это делают ставку империалисты. Опасна и левацкая болтовня. После победы революции надо кончать дискуссии и начинать работу. До мозолей и кровавого пота! Иначе - проиграем выигранную партию, а этого нам не простят. Но, как это ни парадоксально, даже если представить себе проигрыш - назад пути нет. Если даже на следующих выборах победят демохристиане, они не смогут отработать назад: народ ощутил сладкий вкус свободы...)

...В полночь по телевидению выступил кардинал. Он поздравил народ Чили с Рождеством и сказал, что реформы, проводимые в стране Народным единством, угодны богу и поддерживаются его земными пастырями. Кардинала сменил джаз, и все - Энрике, Карлос; Туана, Глориа - бросились в угол комнаты: там, где стояла нейлоновая елочка, высилась гора подарков. Младшие в семье - Исабель и Карлос, о котором Энрике сказал: "Он будет героем социалистического труда, посмотри на его плечи", - начали раздавать подарки. Заданная доверчивая нежность была в этом рождественском церемониале: все ведь знают, какие подарки куплены родителями и кому они загодя распределены. Но сколько счастья было на лицах Теобольдо, Исабель и Моники! Так они счастливо разворачивали подарки, так затаенно горделиво переглядывались папа Энрике и мама Туана, купившие все эти лакомства, рубашки, пластинки и чулки своим детям, что, ей-богу, слезы на глаза наворачивались. Мне досталась бутылка чинзано. На маленькой бумажечке, прикрепленной к горлышку, каллиграфическая надпись: "Уважаемому сеньору дон Хулиану от семьи Энрике". (Я убрал здесь и в ряде других мест фамилию: теперь хунта бросает в концлагеря тех, кто "смел" дружить с красными из России и принимать их у себя дома.)

Потом по телевидению начался праздничный концерт, который передавали с горы святого Христофора, а потом сеньора Туана пригласила нас на рождественский суп - касуэла. Это великое таинство - чилийский суп касуэла! Огромный кусок дымного мяса, початок разварной кукурузы, перец, морковь, лук вкуснотища! Только нужно обязательно положить в касуэлу чуть-чуть "ахи ин паста" - красного соуса, похожего на грузинскую аджику, но еще более злого аж глаза дерет. Под касуэлу у нас прекрасно прошли три рюмки "агуа ардьенте", и Энрике, быстро допив свой кофе (он очень торопился, он хотел двигаться, "раскаленная вода" требует, чтобы человек двигался), вышел на середину комнаты и начал танцевать. Он танцевал один, сам с собой, торс его был неподвижен, а лицо заданно мертво, двигались только ноги, да и то лишь начиная от колен (точнее - кончая коленями). Он танцевал самозабвенно, лишь иногда ослепительно улыбаясь, и сразу же становился похожим на женщину - так же хитро и застенчиво увлекал всех нас к танцу этот сорокапятилетний отец и дед. И все мы поднялись и стали танцевать. Мы танцевали и кукарачу, которая сейчас снова популярна в Чили, как и сорок лет назад, и ча-ча-ча, которая популярна во всем мире, и "казачок", родной наш "казачок", ставший "национальным" немецким, чилийским, японским и бог знает чьим еще танцем...

Утром 25 декабря я вышел из "Дома писателей" и заглянул в "мой" немецкий бар - там я обычно завтракаю. Какой-то пьяный парень, одетый в шелковый бело-красный, немыслимый костюм, доказывал свое истинно аристократическое итальянское происхождение рыжему испанцу из Виго. Они пили кружку за кружкой белое, пенное пиво, опохмеляясь после глубокого рождественского пьянства. Было в баре пусто и тревожно, - такое ощущение обычно появляется после веселой бессонной ночи.

"Итальянский аристократ" в заляпанном соусом костюме, шатаясь, перешел широкую Апокуинду и скрылся в здании фашистской "патриа и либертад". Ночью молодчики, подобные этому, расклеивали на стенах домов лозунги: "Долой Альенде!" (Через полтора года люди, подобные этому, будут сжигать на улицах книги и расстреливать людей.)

Внешне в столице все спокойно и безмятежно. Но это только внешне: в городе действует фашистское подполье; готовятся антиправительственные выступления; вынашиваются планы захвата власти ультраправыми. Знакомый полковник карабинеров рассказал мне, что рядовые полицейские, несшие дежурство сегодняшнюю ночь, не очень-то и ворчали, потому что чувствовали глухое, тайное напряжение в столице - острее тех, кто сидел за праздничным столом.

...В центре - пусто, прохожих почти нет; повсюду гигантские свалки валяются обгоревшие доски, которые еще вчера были нарядными, уютными лотками. Ночью они были разрушены карабинерами. Пожарники трудились всю ночь, сжигая картон, фанеру и бумагу. Шумная ярмарка праздника кончилась, начинаются будни.

Разговаривая по телефону о вылете на Огненную Землю, я вдруг почувствовал, как пол заходил у меня под ногами. Фернандо, мажордом нашего "Каса-де-лос-Эскриторес", выскочил из кухни, белый, как простыня, и страшно закричал:

- Карлос! Карлос! Где ты? Карлос!

Карлос - его маленький сын. Толчок землетрясения был довольно сильным. Карлос с ревом выбежал из туалета, не успев надеть штанишки, такой же испуганный, как отец.

В газете "Кларин" гигантский заголовок: "Малыш во время Рождества национализировал американскую шахточку, а потом унес в клюве 600 бумажек". Расшифровывается это следующим образом: "Бандит изнасиловал американскую туристку и вдобавок ко всему украл у нее 600 эскудо". Или еще - в той же газете: "Юноша решил поменять у маленькой девочки пеленки, но когда он начал это делать, проснулся его приятель, и всем стало очень плохо". Расшифровывается это так: вчера на свадебной церемонии в Вальпараисо подвыпивший шафер решил поиграть с невестой друга в пустой комнате. Жених, протрезвев, зашел в эту комнату, увидал, что вытворяет его приятель, достал из кармана нож, всадил его шаферу под лопатку, а затем хотел зарезать и благоверную, но его скрутили родственники.

А незаметным петитом напечатаны сообщения о подрывной работе партии националистов на севере Чили; о близящейся забастовке летчиков национальной авиакомпании "ЛАН"; об очередной атаке правых на министра внутренних дел Тоа ближайшего сотрудника Альенде, высокого аскета с лицом Дон-Кихота.

Президент Союза писателей устроил встречу с секретариатом правления. Собралось пятнадцать человек. Пришли Диего Муньос, поэт Эктор Пенночет, создавший очень интересную поэму о любви (в прошлом году он получил премию Габриэлы Мистраль), приехал профессор Поли Делано, один из секретарей союза. Великолепный специалист по английской филологии, он через два дня улетает в Гавану: - избран членом жюри межамериканского литературного союза. Вице-президент союза Альфонсо Гомес Ливано подарил мне книгу своих стихов. Пришел Хорхе Телье, Луис Мерино улыбчиво сказал о нем:

- Это - главный поэт Чили, потому что, во-первых, он, как и я, южанин; во-вторых, в противоположность мне, лирик; в-третьих, он переводит всего Сергея Есенина.

Марина Кристина Минарес подарила мне поэму "Родина или смерть", посвященную Че Геваре. Познакомился я с Роландо Монедино, аргентинским писателем-эмигрантом, который живет в Сантьяго (он по праву считается одним из лучших детских писателей). Антонио Монгоре, первый в Чили писатель-фантаст, недавно выпустил роман "Не умереть". Пришел поэт Рикардо Навиа - он закончил цикл стихов на тему романа "Братья Карамазовы".

- Скоро мы исчерпаем все сюжеты, - улыбнулся Рикардо, - и будем писать только на "темы" ушедших гениев. А через сто лет станут писать на темы "меня". Вот сумятица будет у критиков, а?!

Писатели рассказывали о своем творчестве, о житье-бытье.

Здесь, как и всюду на Западе, литератор не может жить профессиональным трудом, он обязательно должен быть служащим - в банке, оффисе или в газете. Чтобы поехать на Кубу, Поли Делано вынужден был обойти по крайней мере десять журналов и газет, пока не достал денег на билет. (Он - видный литератор и ученый - не считает возможным пользоваться какими-то особыми привилегиями. Да и его отец, посол Чили в Стокгольме, мог бы оказать ему содействие по линии министерства иностранных дел.) Поли добрался до женского журнала "Моды", и там профинансировали его полет в Гавану, заказав цикл репортажей о кубинских женщинах.

Интерес моих чилийских коллег к советской литературе огромен. Естественно, их потрясают тиражи наших книг. И еще они отмечали, что ни в одной стране мира нет такой детской литературы, как у нас. "Обойма" - как определили в конце тридцатых годов Гайдара, Маршака, Чуковского, Михалкова, Барто - вписала новую страницу в историю мировой детской литературы. Мы же перестаем замечать привычное - нас не удивляет обилие великолепных детских книг, а ведь нигде в мире этого нет. Со стороны, как говорится, виднее. Если же сказать жестче, то получится: "Нет пророка в своем отечестве". Сплошь и рядом мы начинаем ценить то, что есть у нас дома, лишь попав за границу, "настроившись" на волну тамошней жизни. А жаль. Если человек сам себя не уважает, смешно требовать уважения от других.

Ночью заехал в редакцию коммунистической газеты "Эль Сигло". Директор газеты, член ЦК Рохас, сказал мне:

- Дело пахнет керосином, Хулиан. Только что объявили забастовку одиннадцать радиостанций столицы. Правые газеты в вечерних выпусках нападают на министра внутренних дел Тоа. Атаку возглавил лидер центра демохристиан Фуэнтэальба. В блоке с ним выступает националист Доминго Годой и от правых радикалов Рауль Моралес. Мы чтим конституцию, но если дойдет до схватки, поверь мне, - правые разорвут ее, как листок бумаги...

(Я всегда просматриваю объявления в газетах, когда бываю за границей. Проглядывая "Меркурио", натолкнулся на объявление клуба конелюбов "Хипико": "Во втором заезде побежит "Царевич" под управлением жокея, пожелавшего остаться инкогнито. Его главным соперником будет жеребец-трехлеток "Роммель". Прогнозисты пресс-клуба "Хипико" назвали "Царевича" фаворитом, хотя его данные уступают и "Роммелю", и "Навуходоносору", и "Батистини". Все-таки здесь неудержима тяга к монархической геральдике. В этом сказывается "гишпанский" дух чилийцев, хотя их по справедливости называют "англичанами Латинской Америки" - за спокойствие, тягу к доказательному анализу и демократизм.)

Уезжаю на аэродром Падауэль. В два часа уходит самолет в Пунта-Аренас столицу Огненной Земли, центр провинции Магальянес. Проехали мимо "Кайямпа" трущоб по дороге в Падауэль. Трущобы сейчас сносятся бульдозерами; правительство Альенде объявило конкурс на лучший проект домов для рабочих, и видно, как начали воздвигаться новые районы вместо страшных бидонвилей. Один из таких районов называется "Элиас Лаферте" - по имени основателя Чилийской компартии. Неподалеку возникнут районы "Фидель Кастро" и "Че Гевара".

В жарком мареве видна вершина горы Кондес. Она всегда покрыта льдом, даже в тридцатиградусную жару.

Дожидаясь самолета, мы с Хосе поднялись в ресторанчик и выпили по стакану терпкого, красного вина - тинто. Нашим соседом оказался красивый, седой, очень моложавый мужчина. Он услышал, что я говорю по-английски, и представился:

- Мигель Лауренсио, абогадо.

("Абогадо" - значит адвокат. Мне очень нравится само звучание этого слова.)

Он спросил, как мне показалась Чили. Я ответил, что я от Чили в восторге. Он спросил, как я устроился. Я ответил, что устроился прекрасно. Он открыл рот, чтобы задать новый вопрос, но объявили посадку на его самолет, улетавший на Рио-де-Жанейро, и он, церемонно откланявшись, ушел. Хосе сумрачно посмотрел ему вслед.

- Вы его знаете? - спросил я. - Плохой человек?

- Большинство абогадо плохие люди, - ответил Хосе. - Они не поддерживают Народное единство. Только поэтому правые до сих пор и решаются показывать революции хищный оскал своих клыков.

(Хосе несколько раз говорил о своей нелюбви к "абогадо". Сначала я не мог понять, почему адвокаты здесь окружены "ореолом" неприязни. Лишь потом Я понял, что чилийцы, - а это в них от испанцев, - обожают красноречие и готовы оправдать виновного, если "абогадо" умело построил защитительную речь. Большинство адвокатских контор принадлежит или правым, или ультралевым миристам. Поэтому и миристов и ультраправых из "патриа и либертад" защищают самые лучшие адвокаты. Понятно, почему именно юридический факультет университета является оплотом реакции. Понятно, почему там склады оружия; понятно, почему ректор Бонингер пользуется таким непререкаемым авторитетом среди правых группировок в стране.)

Воздушная дорога на Огненную Землю проходит по кромке океана, над громадинами ледников, где ни разу не ступала нога человека. Потом самолет начинает резко падать вниз - на светло-зеленые луга и прозрачные синие ручьи, и вы оказываетесь в Пунта-Аренас, геометрически тщательно расчерченном городе, разбросавшемся от отрогов гор до Магелланова пролива. Вместо тропической жары Сантьяго вы попадаете в холод; всего лишь три - пять градусов; хлещет дождь, переходящий в град; зеленый луг враз делается белым; Магелланов пролив исчезает в непроглядной снежной пелене, и вы несетесь на машине по огромному шоссе, мимо странных цветов - "кайроне", ползущих вдоль дороги; минуете несколько маленьких эстансий (эстансия - это небольшое сельскохозяйственное поместье) и оказываетесь в очень чистеньком и очень миниатюрном Пунта-Аренас.

К этому времени выглянет солнце, снег растает, и вы снова увидите свинцовую мощь Магелланова пролива. И лишний раз подивитесь тому, как одинаково все "человеки" нашей планеты реагируют на символы: вода здесь как в Черном море, только позеленее; трава - как на берегах Москвы-реки, только поменьше, но перед глазами сразу же встает образ великого португальца - в латах и островерхом шлеме - задолго до того, как вы увидите памятник в центре города.

Когда машина остановилась на улице Колумба и я вышел на тротуар самого южного города мира, меня не оставляло ощущение, что нечто похожее я уже когда-то видел. Потом только я понял, что незримо присутствовал здесь "налет" Арктики, веселый и добрый дух Джека Лондона. Не потому, что на улицах масса рыбаков - здоровых, загорелых, растатуированных, снисходительно-веселых, чуточку пьяных; не потому, что в городе много казино, подпольных баров, где гремит музыка до утра; не потому, что сюда приходят люди, набитые золотом, а уходят утром с пустыми карманами, - дух моей любимой Арктики угадывался в природе, в постоянной сменяемости цветов неба - то оно свинцовое, низкое, то вдруг появляются проемы, словно штольни - в далекое, голубое и безбрежное...

(Я вспомнил почти такой же городочек на севере Гренландии - Юлианесхоф. Я заходил туда с рыболовецкими судами в пятьдесят восьмом году на СРТ капитана Лыгина. Я помню, как мы пришвартовались. Было раннее утро, и такая же была тишина, и так же "играло" небо, и такие же двухэтажные бело-красные деревянные домики стояли в тумане на набережной, и так же гомонливо кричали чайки. К пирсу подъехал на "виллисе" пьяненький американский морячок и хрипло крикнул:

- Эй, на судне! Кто-нибудь говорит по-английски?

Лыгин попросил меня объясниться с американцем. Тот, не выключая мотора, прокричал:

- Я предлагаю обмен - этот "виллис" на десять бутылок "столичной" водки!

Я посмотрел на Лыгина молящими глазами. Он даже озверел от удивления:

- Ты что, с ума сошел?! Хочешь, чтобы меня отправили водить баржу на Аральском море?])

Встретился с Луисом Годоем. Луис - профессор здешнего колледжа и помощник алькальда Пунта-Аренас. Шумный, веселый пятидесятилетний человек, он производит впечатление юноши. Огромные глаза его все время добро смеются; он не может сидеть спокойно на месте - часто встает со стула, расхаживает по комнате, когда говорит, яростно жестикулирует:

- Сейчас пойдем к газетчикам. Ты, конечно, понимаешь, что Пунта-Аренас не может ограничиться одним печатным органом, - у нас их два - "Звезда последнего юга" и "Новости". Вообще-то чилиец должен иметь три газеты: ту, которую он любит, ту, которую не любит, и ту, из которой он исчерпывает объективные новости. Не смейся, но мы решили выпускать третью газету. Если же говорить серьезно, то я убежден, что агитация и пропаганда в сегодняшних условиях - или залог победы, или причина поражения. А особенно здесь: мы отрезаны от столицы, нас связывает с Большой землей только самолет. А забастуй летчики?

За последний год мы открыли около тысячи новых школ, - продолжал Годой. Теперь даже в самых маленьких селениях есть учителя. В школе всего три-четыре класса, но для Чили это революция. Мы открыли новую сеть библиотек. Маленькие библиотеки - всего четыреста - пятьсот книг, но для Чили это революция. Мы приняли значительно больше учащихся в школы и университет - примерно на сто человек больше, чем во времена президента Фрея. Сто человек. Не много? Не много. Но для Чили это революция. А сейчас мы позвоним к Нольберто Родригесу. Завтра тебе необходимо отправиться на "Тьерра дель Фузго" - Огненную Землю, там будут праздновать годовщину открытия нефтяных скважин. Я представлю тебе Нольберто.

Я достал рекомендательное письмо Романа Кармена к Нольберто Родригесу, блистательному инженеру и ученому, шефу нефтяной компании ЭНАП провинции Магальянес.

- Самый у нас могучий человек, - сказал Луис Годой, - славный парень. А в Кармена он влюблен так, словно Кармен - красавица андалузка по имени, а не седой режиссер по фамилии.

Мы отправились в ЭНАП, которая помещается в самом высоком, пятиэтажном, здании Пунта-Аренас. Медь, кругом начищенная медь - вывески у входа, таблички в лифтах, на лестничных пролетах, в кабинетах. Вообще медь преследовала меня в Чили повсюду: в этом есть что-то от ранимого, детского. Так бедный ребенок показывает всем свою единственную игрушку. Еще двадцать лет назад медь была единственным богатством Чили.

...Было уже девять часов, но Родригес и его товарищи сидели в кабинете пропеллер под потолком не справлялся с табачным дымом - и разбирали ворох последних сводок. Телетайп здесь работает постоянно, днем и ночью: с месторождений приходят вести о том, как идет добыча нефти и газа.

Нольберто прочитал письмо Романа Кармена.

- Роман - это великий и нежный человек! Как он поживает? Огромный ему привет. В него все влюблены на "Тьерра дель Фуэго". Мы ужасно волновались за его сердце - после инфаркта таскать камеру! Скоро я полечу в Союз - мечтаю увидеть Романа. Когда полечу? Точно не знаю. Но очень хочу пожить в том полушарии, где весна есть весна, а июнь - летний месяц. Устроились хорошо? Где? А, это маленький отель на авениде Магеллана? Знаю. Хотите на Огненную Землю? Понимаю. Могу взять с собой одного человека.

У моего славного переводчика Хосе округлились глаза. Он впервые в Пунта-Аренас: для Чили полет из Сантьяго к Магелланову проливу то же самое, что для нас путешествие на Курильские острова. Побывать в провинции Магальянес и не слетать на Огненную Землю - это ужасно!

Нольберто взглянул на Хосе и расхохотался. Он вообще очень веселый и открытый человек, в прошлом ректор местного университета, фигура, широко популярная в Чили. После победы Народного единства его пригласили в столицу, и руководители страны попросили Нольберто отложить на некоторое время работу над книгой и лекциями и, сняв профессорскую мантию, послужить революции на практической работе...

- Хорошо, рискнем, возьмем двоих. Самолет-то ведь уже и так переполнен! В крайнем случае Хосе сядет на колени Хулиана. - Он посмотрел на Луиса Годоя. Негостеприимно? Но ведь если Хулиан сядет на колени Хосе, то нам придется отправлять его тело в свинцовом гробу. А это дорого. А нам нужно экономить каждое эскудо.

Мельком взглянув на часы, он пригласил нас к карте и рассказал о новых месторождениях нефти и газа на севере Огненной Земли.

- Мы открыли несколько скважин в Монантьяле-се, это богатые месторождения. Сейчас идут поиски нефти в океане, неподалеку от Вальдивии. Нефть должна стать золотом Чили - это главная задача. Завтра мы пролетим и проедем по всем нефтеносным

промыслам "Тьерра дель Фуэго" - я покажу вам столицу нефтяной империи, которая теперь должна принадлежать народу.

...Назавтра, рано утром, мы сели в красный "дуглас", (снова вспомнил Арктику: такие же красные самолеты летают у нас на Диксон и на Тикси).

Народу в старенький аэроплан натолкалось много: прилетела делегация из Сантьяго, прибыл накрахмаленный и заутюженный командующий группой войск "Юг", командующие флотом и авиацией - молодые генералы, великолепно говорящие по-английски с явным американским акцентом.

Пролетев Магелланов пролив - путь над водой занимает всего двадцать минут (господи, как сместилось время!), еще десять минут над желтой пустыней "Тьерра дель Фуэго", посадка (здравствуй, Огненная Земля!), и - скорей к нефтеносным вышкам и двум нефтеперерабатывающим комбинатам, построенным на острове.

...Едешь по бескрайней, желтой, холмистой равнине, которую разрезает красная гравийная дорога, и вдруг среди безмолвия и безлюдья появляются заводские корпуса. Подъезжаем к корпусам, где работают четыре-пять человек: все теперь на автоматике. Нольберто Родригес, с "нитяным" пробором в вороненых волосах, в великолепных лаковых ботинках, ослепительной крахмальной рубашке и лайковых перчатках (он сказал мне потом: "Автоматизация производства предполагает уничтожение грязных роб и залитых мазутом ботинок. Работа должна стать праздником - я готовлюсь к этому загодя"), дает быстрые, исчерпывающие объяснения гостям, по-хозяйски проводя их по хирургически чистым цехам завода.

Когда мы возвращались к машинам, Нольберто кивнул головой на старика, одного из членов делегации. Я привык к таким смущающимся старикам на наших рабочих празднествах: в очень дорогих костюмах (у нас, как правило, черный бостон, здесь - английский шевиот); галстук в кулак толщиной и начищенные до антрацитового блеска ношеные ботинки; с громадными натруженными руками, и глаза у них добрые и умные, и ворчат они, когда видят непорядки, одинаково по-хозяйски. (Вспомнил Михаила Кольцова, он великолепно определил кадрового рабочего: "Сам Советскую власть ругает, но другим не разрешает".)

- Это ветеран поселка Монантьялес сеньор Алехандро Мансиа, - пояснил Нольберто, - поговори с ним.

Сеньор Мансиа оказался веселым, общительным стариканом. Я попросил его рассказать о том, как они начинали искать нефть. Когда Мансиа заговорил, выяснилось, что зубов у него почти нет - только воинственно торчат впереди два резца, прокуренные, желтые, да и те заметно шатаются. Но говорит он так весело, с таким юмором, что забываешь и про его возраст (ему за семьдесят), и про беззубый рот, и про беспомощную, стариковскую, нежную, индюшачью шею, и видишь только его руки, сильные, рабочие руки, иссеченные морщинами, да молодые глаза.

- Жаль, - сказал он, - нет с нами Хосе Арредеса. У него здоровье шалит: как дня три подряд попьет, так страдает, бедняга, не может с постели встать. Возраст все-таки - восемьдесят четыре... Так вот, мы с ним вместе работали здесь, когда переселились из Аргентины. Он был большой весельчак. Да и сейчас таким остался. Он еще веселее, чем я, такой же шебутной дед. Мы тогда работали на поиске уже семь месяцев. И - ничего... Нет нефти. Люди изверились, устали. Дежурили мы двадцать восьмого декабря с Хосе, а он и говорит: "Знаешь что, пойду-ка я, разыграю наших". Отправился он в барак и закричал: "Эй, поднимайтесь, нефть пошла!" Рабочие вскочили с нар, началось ликование, целовали друг друга, обнимались люди. Выскочили, прибежали к скважине - а я сидел в стороночке, и покуривал, и старался не очень хохотать, наблюдая за тем, как менялись лица рабочих, - нет нефти. Чуть не отлупили тогда Хосе. За эту шутку рабочие постановили определить нас с Хосе на второе ночное дежурство - двадцать девятого декабря. И вдруг пошла нефть. Мы с Хосе побежали будить народ, а в нас стали кидаться ботинками. Хосе даже фингал под глаз получил. Только когда мы принесли в барак пригоршню желтой пахучей нефти и вымазали лица мастеру и рабочим, только тогда началось сумасшествие...

...Приехали в поселок Сомбреро - "столицу" ЭНАП на "Тьерра дель Фуэго". Посреди бескрайней холмистой равнины вдруг, словно в фантастическом фильме, возникает модернистская, в форме скошенного треугольника, церковь. Рядом громадный стеклянно-бетонный клуб, в котором есть и бассейн, и ботанический сад с тропическими растениями, и диковинные попугайчики; подле великолепная школа и прекрасные общежития для рабочих - все удобства: холодная и горячая вода, холодильники, бильярды, библиотека. Постоянных жителей в Сомбреро не более семисот человек, основную массу рабочих привозят на самолетах с Большой земли - на три недели. Условия для отдыха должны быть идеальными, чтобы не тянуло к выпивке, чтобы каждый мог заняться любимым делом: кто почитать, кто поплавать, кто посмотреть новый фильм.

И вот сейчас здесь, в Сомбреро, было первое в истории ЭНАП рабочее празднество по случаю годовщины открытия нефти. Отмечалась эта дата во время коллективного (естественно, бесплатного) обеда в спортзале, где собралось девятьсот человек: рабочие, инженеры, техники, директора, гости. Была включена прямая телефонная связь с Сантьяго. К рабочим с приветственными речами обратились министр, генеральный директор ЭНАП Эктор Доносо; несколько ответных слов сказали рабочие, просили передать привет братьям по классу в Сантьяго. Потом было вручение премий (самую дорогую картину, в стиле Рокуэлла Кэнта, вручили учителю начальной школы, который бессменно работает здесь уже пять лет). А затем в центр огромного зала вышли мужчины и женщины - танцевать "куэйку". Женщины держат в одной руке платочек, а другой придерживают юбочку. Подруга инженера Рауля Леона, начальника нефтедобычи поселка Монантьялес, танцевала в джинсах. А джинсы в обтяжку, а за юбочку хоть умри, но держаться надо, без этого куэйка не куэйка, и поэтому она кое-как уцепилась за налитую свою ляжечку, - все можно нарушить, но закона куэики; нарушить нельзя.

(Я наблюдал за тем, как рабочие пили. Водки не было: на столах стояло только красное вино.) Моим соседом был шеф международного отдела ЭНАП Виктор, в прошлом журналист, сотрудничавший в правых газетах "Секунда" и "Ла Терсера". В шестьдесят третьем году он был тяжело ранен: карабинеры избивали женщину, он стал на защиту. Он потом пять лет лежал в госпиталях, и только в шестьдесят восьмом году его удачно оперировали и он вернулся к нормальной жизни.

- Только я не пошел в правые газеты. Я ведь вступился за женщину не потому, что она коммунистка, а просто потому, что она - женщина. Полиция умеет преподносить классовые уроки лучше любого профессора социологии. Я пошел в газеты, которые искали объективность. А сейчас меня направили помогать Нольберто.