Следы на воде

Вагон был полупустым. Он быстро оглядел людей, сидевших в креслах, и узнал седого мужчину со старомодной черной тростью на коленях.

Мужчина читал книгу, он мог отсюда, от дверей, даже разобрать

ее название: "Грозное лето" Флида. Такого названия и такого автора

он никогда не слышал, но ведь это еще ни о чем не говорило. Поспешных выводов он делать не собирался. Мужчина жил в доме напротив, он часто гулял с собакой по утрам и тоже, кажется, работал в каком-то НИИ... Впрочем, весь их поселок работал в разнообразных НИИ, которых за последние десятилетия развелось под Москвой так много, что этот район шутливо называли районом "самой высокой в Системе плотности мозгов на квадратный километр".

Седой мужчина натолкнул его на мысль: может быть, прежде чем ехать в Космоцентр, заглянуть домой и хотя бы переодеться? И так уже весь вагон с любопытством вглядывается в его костюм... Заодно проверить, есть ли ЗДЕСЬ квартира, в которой живет Андрей Громов, бывший единственный член экипажа экспериментального корабля "Вестник", а теперь непонятно кто...

Внезапно ему пришла в голову совершенно дикая мысль, дрожью отозвавшаяся в утомленном мозгу. Что если в ЭТОМ мире существует свой Андрей Громов и сейчас они столкнутся лицом к лицу?! Он обругал себя за эту мысль и почти успокоился.

...И вот наконец встреча с Димычем и Ритой, и оказывается, в Большой Космос отправился Бизон...

"Остановимся. Если Зонин на борту "Вестника", значит... Что значит?.. Значит, там нет меня. Шедевр логических построений, ничего не скажешь... А эти... Как их?.. А, приборы... Взбесившиеся... приборы... Розовый туман... Не случайно, не случайно... "Вестник" в космосе... Я на Земле... Розовый туман... Бизон взбесился... "Вестник" утонул в розовом тумане... Читает "Грозное лето" Флида..."

- Неплохо, неплохо... - пробормотал он, уткнувшись лицом в сгиб руки.

Ему показалось, что диван мягко закачался.

- Не ду... ри... - шепнул он дивану, превратившемуся в мерцающий пульт управления.

Наполз розовый туман и пульт исчез.

Ему опять снился все тот же сон. Сон, который повторялся вот уже

три года, словно в механизме, ведающем сновидениями, что-то заело

и он постоянно - то чаще, то реже - выдавал именно его, чередуя с

другими, никогда больше не повторяющимися.

Ему опять снилась березка-сиденье и Таня. Она улыбается ему и ерошит

его волосы. Потом они идут через поляну и вдруг оказывается, что это уже не поляна, а холм, и Таня сидит, прислонившись спиной к стволу и обхватив колени руками, а он стоит рядом. Все как наяву, только деревья какие-то странные, никак не понять, березы это или высокие яблони, потому что сверху медленно падают в траву легкие розоватые лепестки. Это всегда его смущало и придавало сну оттенок непонятной аллегории. Они разговаривают и слова всегда одни и те же, так глубоко въевшиеся в память, что она воспроизводит их во сне с точностью магнитофонной записи.

"Давай поженимся, Таня", - говорит он, наклоняется и осторожно выпутывает из ее волос сухой березовый листок, крошит пальцами... Таня упорно смотрит на траву и с улыбкой качает головой. Веселой эту улыбку он бы не назвал. Он молчит, Таня уже не улыбается, а дальше во сне нет больше Тани, есть только ее голос. Как будто он смотрит фильм: низина, речка, в которой на тысячи осколков дробится солнце, холмы далеко за рекой и дубовая роща на холмах, а Таня остается за кадром, слышен только ее голос.

"Зачем?"

Шумят ветви и кажется, что со всех сторон тихонько хихикают.

"Я люблю тебя".

"Для тебя любить - значит, отдыхать возле меня, устав от мыслей о своей фантастической автоматике. Разве не так? Ты одержимый, а я для тебя просто тихая гавань, где ты можешь склонить свою усталую умную голову.

И весь ли ты со мной?.."

"Таня!"

"Подожди. Выслушай меня. Я согласна быть твоей тихой гаванью, но не больше. Да ты и сам понимаешь, что я права, согласись... А так хорошо нам обоим. Мы встречаемся и расстаемся, оставаясь самими собой, а это для меня очень важно..."

"Зачем прикрывать отказ многословием? Достаточно одного "нет"!"

Камера съезжает с холма в низину, под ногами вода, и стайки мальков мчатся врассыпную. Юркие тени над песчаным дном. Он бродит в воде, прямо в одежде, а сердце давным-давно суматошно колотится, предчувствуя беду, и не в силах предотвратить ее. Он не может приказать себе вернуться на холм, хотя знает, что сейчас произойдет непоправимое. В каждом сне он изо всех сил борется с собой, умоляет себя переломить что-то очень неподатливое, упрямое, засевшее внутри, он изнемогает от этой борьбы, но ничего не может сделать...

И сразу, без всякого перехода, к небу взлетает огненный вал, и тогда он просыпается.

Он проснулся и, как всегда, потребовалось немало времени,

чтобы успокоить быстро стучащее сердце. Он лежал, не открывая глаз, и вновь повторял то, что было уже повторено тысячу раз, что было его молитвой. "Если бы только во сне взлетал к небу огненный вал! Если бы только во сне... Если бы..."

Внезапно последние события начали связываться в какое-то подобие логической цепи. "Так-так-так... Вот уж, действительно, утро вечера..."

Он открыл глаза и сел.

"Так. Огненный вал перед глазами... Дикий хоровод сошедших с ума стрелок... Суета иголок и розовый туман... А потом та поляна и холм... Березка-сиденье и обугленные корни... Нет никаких корней! Плохо - и хорошо... Было черным, стало - белым..."

Гудок видеофона. (Пора бы забыть об аварийной сирене!) Гудок

разорвал ненадежную, еще не оформившуюся цепь, стеклышки калейдоскопа разметало в разные стороны - и очень важный узор исчез.

Он встал с дивана и щелкнул клавишей видеофона. В глубине экрана возникло лицо Димыча. Оно было смущенным и обеспокоенным.

Димыч помолчал, вглядываясь, неуверенно кивнул.

- Привет, Андрюша! Уже не спишь? Тьфу! Вопрос, достойный идиота. Я хотел сказать, не разбудил ли тебя?

Димыч умолк, а Андрею вдруг стало почти весело. Наверное, вид у него вчера действительно был подходящий, если бесцеремонный Димыч проявляет такую заботу о его сне.

Он решил брать быка за рога. Без всяких вступлений и уверток.

- Димыч, ты сделаешь мне огромное одолжение, если не будешь ни о чем расспрашивать, ну, там, где я был, что делал... Предположим, мне слегка отшибло мозги.

Димыч не выдержал и хмыкнул.

"Явно пропала хорошая острота, - подумал Андрей. - Жаль Димыча".

- Понимаешь, совершенно вылетело из головы, когда стартовал "Вестник"...

- Десять месяцев назад, двадцать пятого ноября, - очень быстро ответил

Димыч.

"Все правильно. Двадцать пятого ноября".

- И... И комиссия внбрала 3онина, а не меня?

- Ну да, ты после этого и исчез. Бизон покатил на Кавказ, на базу Космоцентра, а ты больше не подавал никаких признаков жизни. Костя, правда, говорил, что ты собирался к родителям...

- Костя? 3ванцев?

Димыч с недоумением посмотрел на него.

- Андрюша, у нас в лаборатории всегда был только один Костя!

"Главное - спокойно. Спокойно все выслушать, приготовиться ко всему". Он подавил в себе желание сесть прямо на пол.

- А откуда Костя это узнал?

- Видать, камешек был здоро-овый! - не выдержал-таки Димыч. - От тебя! Слушай, Андрей, - лицо Димыча на экране приблизилось. - Ты только не обижайся. Рита здесь высказала предположение, что тебя подвергли... - он замялся. - Ну, стерли кое-какие слишком тебя расстроившие воспоминания, понимаешь? Конечно, это не мое дело...

- Димыч, мы же условились!

- Ладно, молчу.

- Нет, ты не молчи, а продолжай про Костю.

Неплохое предположение, да вот беда - неправильное. Он-то как раз

помнил все слишком хорошо. Вопрос в том,можно ли помнить то, чего никогда не было...

- В общем-то мы сообразили, что ты просто хочешь исчезнуть.

- Из-за того, что полетел Бизон?

Спрашивать это было совсем не обязательно, но он хотел собраться с мыслями.

Димыч кивнул.

- Ну, зав принял твое исчезновение спокойно. Зава ты, надеюсь,

не забыл? - опять не удержался Димыч. - Сказал, что понимает и все такое... Учитывая, говорит, выдающиеся заслуги Громова в деле создания и тэ дэ и тэ дэ, можем позволить ему этот отпуск.

Как, усваиваешь?

Андрей промолчал.

- Ну вот, дали тебе бессрочный отпуск и поняли, что ты пока ни в ком из нас не нуждаешься. И все же, Андрей, - Димыч понизил голос, - тебе не кажется, что нос твой превратился в поросячий пятачок? Ей-то ты мог подать весточку?

"О-ох!" - беззвучно выдохнул он.

- Она же каждый день спрашивала, где ты, - продолжал Димыч. - Потом перестала - и правильно! Ведь пят-над-цать месяцев!.. Что с тобой? Андрюха!..

Последнее, что он увидел - встревоженное лицо Димыча. Потом оно задергалось и исчезло. Исчезло все.

"И ведь было же предчувствие, что случится что-нибудь невероятное, ведь было же, было! Не зря все это затевалось, да что же это я, да о чем же я, почему стою, как завороженный, чудеса, царство теней, а Димыч за Харона..."

- Кто... она?

И, не дожидаясь ответа, бросился в коридор, к скоростному лифту.

"Быстрее, быстрее, быстрее, пока не взорвалась ракета! Быстрее, быстрее, ведь ты же умеешь бегать! Быстрее, быстрее к поезду! Господи, я, кажется, начал верить в тебя, быстрее же, быстрее, быстрее!.."

3.

- Успокойся, Андрюша, успокойся...

Он чувствовал прикосновение ее руки, настоящей, живой руки, а не пепла, он прижимал ее руку к своему мокрому и горячему лицу, и рука тоже была мокрой и горячей.

- Ты не исчезнешь? Ты не исчезнешь? - Он говорил, не отрывая губ от ее руки, слова звучали невнятно, почти теряя свой смысл, но это было неважно, перед глазами полыхал огонь, превращая в ничто белое платье, он повторял снова: - Ты не исчезнешь? - а белое платье вспыхивало и терялось за огненной стеной.

- Я не исчезну, Андрюша, я всегда была здесь. Все пятнадцать месяцев, - голос стал холоднее, чуть-чуть холоднее, но он уловил перемену.

- Таня... Таня... Грузовая ракета, помнишь? - Наверное, он понимал, что она не может этого помнить, но продолжал бормотать: - Помнишь наш разговор?.. Ты осталась там, на холме... И грузовая ракета... Ты сгорела, помнишь?.. В лесу есть кладбище... За вашим поселком, за дорогой, среди сосен...

- Успокойся, успокойся, Андрюша...

Он не был на похоронах, он без сознания лежал в больнице. И только спустя много дней...

Ее плита находилась в глубине кладбища. Он стоял, еще и еще раз

перечитывая надпись и даты, и никак не мог отделаться от ощущения,

что плиты лежат здесь просто так, ничего не означая, - слишком уж

они были одинаковыми, слишком аккуратно лежали, ничем не выдавая

своей печальной символики.

- За вашим поселком, за дорогой, среди сосен... - Он повторял и повторял эти слова и знал, что на той плите теперь написано другое имя.

...Он плохо помнил этот день. Почти не помнил. Только зеленые глаза

и прикосновение рук, и огромное, всепоглощающее облегчение, как будто

он долго-долго нес непосильную ношу, а теперь освободился от нее и

оказалось, что у него есть чудесные крылья и он может летать.

Будешь ли докапываться до истины, когда желаемое стало действительностью!

*

...Но оказалось,что это от него не зависело. На следующий день он

внезапно осознал, что, сам не замечая этого, стеклышко к стеклышку

собирал узор. И узор, наконец, стал завершенным.