Помоги проекту - поделись книгой:
– БЛАГОДАРЯ ТВОИМ ЗАБОТАМ, - последовал ответ, - Я БОЛЕЕ НЕ ЧЕЛОВЕК.
На подобный тезис возразить было нечем, и адмирал опустился в кресло.
В дно галеры забарабанила не одна пара рук. В отличие от предыдущих случаев венецианец оставался вполне видимым. Похоже было, что он заручился помощью.
– ПОРА, - донесся зов. - ИДИ КО МНЕ.
Стук по корпусу сделался громче и уже грозил разнести судно в щепки. Солово понял, что выбирать приходится между мстительным призраком и перепуганным экипажем: жизнь его была кончена, оставалось только красиво уйти. Когда он встал и щелкнул пальцами венецианцу, кивки и бормотанье экипажа донесли до него одобрение подобной стойкости перед лицом предельного отчаяния.
Море словно вскипело. Вокруг галеры вода ожила - странный случай словоупотребления, - вынеся к поверхности трупы.
– ОНИ ВЫДЕРЖАТ ТВОЙ ВЕС, АДМИРАЛ, - вскричал венецианец, - ИДИ КО МНЕ.
Солово одолел последнюю спазму слабости, заставившую его обернуться и поискать взглядом поддержки у экипажа. Но было ясно - на это рассчитывать не приходится: истый первобытный ужас перевешивал изобретенные позже понятия верности и отваги. Делать нечего: адмирал был вновь один. Он перепрыгнул через поручень.
Мертвецы погружались в воду и раскачивались, но, как было ему обещано, Солово сумел проложить по ним путь. Игнорируя совершенно немертвые взгляды пустых глазниц, адмирал направился к венецианцу. Подойдя ближе, он заметил, что три дня, проведенные в компании морского царя Нептуна и его рыбешек, прискорбным образом сказались на теле покойного.
– Привет, Солово, - донеслось из объеденных губ.
– С новым свиданием, господин венецианец, - отозвался Солово, зажимая платком нос. Некогда изысканный кавалер теперь не годился в приятные собеседники.
– Ты и не поверишь, сколько там нашего брата, - заметил между делом венецианец, показывая на плавучий ковер из своих камрадов. - И многих туда отправили подобные тебе. Быть может, именно этот факт объясняет столь единодушную поддержку моего предприятия. Даже море блюдет моральный кодекс, а к небесам возносится паром.
– Ну кто бы мог подумать, - ответил с сарказмом адмирал.
Человек и восставший труп со взаимной неприязнью разглядывали друг друга. Наконец, венецианец оставил свой проржавевший буй, отчего колокол звякнул, и потянулся к горлу Солово. Тот не стал оказывать сопротивления, и распухшая, пропитанная водой плоть пальцев покойника легко охватила всю шею адмирала.
Пребывая с глазу на глаз с собственной Немезидой [богиня возмездия, олицетворение кары и рока] (правда, ее глаза уже жили самостоятельной жизнью в желудке какой-то рыбы), Солово терпеливо ожидал удушающего движения и того, что последует за ним. Спустя некоторое время он заметил, что боль и смерть излишне запаздывают. Венецианец проявлял известную нерешительность и не торопился с выполнением последнего желания.
Наконец зеленые уста отвернулись, и вместе с соленым дыханием в лицо адмирала дунули слова: "Никогда не позволяй себе потерять равновесие, процитировал мертвец. - Когда тебя терзает порыв, убедись, что он воплотится в правосудии… воздержаться от повторения - вот высшая месть".
– "Размышления"? - прохрипел Солово.
Венецианец согласно кивнул нетвердой головой.
– Божественного Марка Аврелия, - подтвердил он. - Свет, направлявший всю мою жизнь… Ты отнял и то и другое. Книгу ты вернул, но жизнь…
Адмирал промолчал - в основном потому, что говорить было чересчур больно.
– Его стоическая философия определила каждую мою мысль и поступок… вплоть до последнего, когда я хладнокровно сошел с поручней по твоему требованию.
Солово показалось, что тугая хватка чуть отпустила гортань, однако надеяться он не смел.
– При жизни ты не смел лишить меня веры, - размышлял венецианец, зачем же даровать тебе такую победу после смерти?
– Действительно, почему? - прошипел Солово.
Венецианец снова кивнул.
– Я не стану тебя убивать, - проговорил он.
Не испытывая особенно большой радости, адмирал тщетно ожидал, пока рука отпустит его.
– Я возьму у тебя меньше, чем ты задолжал мне, - промолвил венецианец. - Я заберу у тебя энергию, чтобы поддержать себя в полуживом состоянии, и тем обреку тебя на подобную участь. В этом я усматриваю справедливую, но облегченную месть, достойную истинного стоика.
С этими словами он припал к губам Солово с непристойным французским поцелуем. Почувствовав непередаваемую тошноту, адмирал ощутил, как что-то теряет… и обрел покой.
Венецианец выпустил его и отступил назад. Он казался бодрым и энергичным.
– У тебя хорошая жизненная сила. Она поддержит меня, пока в конце концов плоть и сухожилия не распадутся. У меня будет время перечитать мои книги!
Солово ощутил, что стоит на ногах, и удивился, почему ему все так безразлично.
– Что касается тебя, - ответил мертвец на невысказанный вопрос, - я оставил в тебе достаточно сил для поддержания жизни… хотя бы какой-то. Я был к тебе милостив.
– Благодарю, - вежливо произнес Солово.
Венецианец улыбнулся, и это было хуже всего.
– Ты уже переменился, - заключил он. - Экая сухость! Я проклинаю тебя, а ты благодаришь! - И сказав так, он опустился в волны.
Адмирал торопливо зашагал назад к кораблю, не зная, сколь долго продержится мост из бывших в употреблении тел. Он с кротостью дожидался воссоединения со своим экипажем и уже издали одарил всех тигриной улыбкой. Их предательство более не смущало его, и Солово радовался предстоящим переменам, которые произведет ножом, петлей и пулей. И он был куда менее встревожен или смущен собственным легкомыслием и чувствами, чем когда-либо прежде. Быть может, это был мир, воцарившийся в пустыне, однако впервые его ум обрел покой.
"Месть? - думал он, перебираясь через борт, пока утопленники отправлялись на подобающее им место. - Проклятие? Я заплатил за него добрые деньги!"
После обстоятельного и приятного разговора о Платоне и эффективности заклинаний, предписываемых богом Гермесом Трисмегистом [трижды величайший - эпитет Гермеса в эллинистическом Египте] в своем главном труде "Corpus Hereticum", старший из двух фемистов отметил, что пора обратиться к мирским делам.
Младший из братьев, рыцарь Родосского ордена св.Иоанна в соответствующем одеянии и при оружии, обнаруживал признаки усталости, явившись на эту беседу сразу после долгого путешествия. Однако, невзирая на все, он прямо сидел в резном кресле, ожидая знака начать подготовленный доклад.
Второй мужчина, постарше первого, облаченный с равным великолепием в академический плащ Гемистианской платоновской школы, встал и пересек комнату. Там он удостоверился в отсутствии чужих ушей, а потом закрыл дверь и задвинул засов. Только после этого мановением древней, унизанной кольцами руки он велел своему гостю говорить. Даже в своей греческой цитадели в Мистре Феме по-разному доверял своим почитателям.
[Гемистианская школа - Георгий Гемист Плифон (1355-1450/52). Византийский философ и ученый. Пользуется известностью как распространитель "Географии" Страбона на Западе (чем косвенно повлиял на открытие Америки Колумбом), основатель Философской академии в Мистре (Греция); автор социальных методик, использовавшихся Византийской империей, стремился заменить православное христианство ревизованным неоплатонизмом. Посетив Италию, возродил в Европе интерес к Платону после столетий средневековья, прошедших под знаком учения Аристотеля. Он вдохновил Козимо Медичи на создание знаменитой Платоновской академии во Флоренции. Его школу мышления ревизовал и популяризировал недоброй памяти Сигисмондо Малатеста из Римини. Во времена адмирала Солово она пользовалась умеренной популярностью, так как Малатеста доставил кости Плифона из Греции (наемником венецианцев он сражался там против турок) и выставил их на поклонение в церкви св.Франциска в Римини. За эти и еще худшие грехи папа в 1462 году "канонизировал аду" злодея Сигисмондо.]
– Достопочтенный мастер, - сказал рыцарь ордена св.Иоанна. Греческий скорее всего не был его родным языком, однако слова звучали безупречно и обходительно. - Я могу поведать лишь о небольшом успехе и заметной неудаче…
– Я знаю вас, капитан Жан, - улыбнулся старый ученый, - ваша неудача была бы славным триумфом для обычного человека. И ваша прошлая служба нашему делу искупит тысячи катастроф. Итак, рассказывайте, не страшась осуждения.
Прежде чем продолжить, рыцарь оценил высокую похвалу.
– Я выяснил судьбу интересующего нас человека, однако не сумел отыскать его труп.
– Как так? - поинтересовался ученый.
– Море поглотило его, а оно с неохотой отдает взятые в долг предметы. Мы обследовали все вероятные скалы и пляжи, но фортуна нам не улыбнулась.
– Прошло уже достаточно времени, - рассуждал ученый, разглядывая через выложенное мелкими стеклами окно вершину горы Тайгет и под ней ландшафт Морей (или Спарты, как говорили в древности), - и я сомневаюсь, чтобы останки были в достаточной степени целы и мы могли почтить из похоронами.
Рыцарь согласно кивнул.
– Вы, без сомнения, правы, однако я преднамеренно не стал упоминать о том, что некоторые из найденных нами трупов… не допускали подобного обращения.
– Именно так, капитан. Что ж, хорошо, пусть брат наш покоится в объятиях волн. Но оратория в его честь будет пропета. Она уже почти завершена, как и, несомненно, разложение тела. Весьма интересное произведение, совмещающее достоинства стилей Пиндара и Сафо [Пиндар (ок. 518-422 или 438 до н.э.) - древнегреческий поэт-лирик; Сафо (VII-VI вв. до н.э.) - древнегреческая поэтесса].
Рыцарь настороженно улыбнулся.
– Не слишком легко сочетать эту пару, - заметил он, - учитывая склонности обоих поэтов.
Ученый воздержался от ссылок.
– В нашей Академии есть таланты, способные осуществить… подобную немыслимую прививку. Быть может, искусство древних по-прежнему несравненно, однако из нас выходят вполне приличные мимы. Думается, смерть консула венецианских фемистов требует с нашей стороны некоторого напряжения, пусть даже лишь поэтического! Кстати, вы не установили, кто убил его?
Лицо рыцаря вдруг отвердело, скорость и легкость преображения свидетельствовали, что его черты пришли в обычное состояние.
– Какой-то пират, - непринужденно проговорил он, - пока мы знаем лишь это, но его имя еще остается неизвестным. Должно быть, он недавно крутится в Средиземном море, иначе мы бы знали его.
– Или же он слишком тонок и искусен сверх обычного, - негромко предположил ученый.
– Подобную возможность нельзя отрицать, - сказал рыцарь, заставляя себя воспринять идею. - Однако она не меняет направления наших действий, разве что несколько замедлит их. Он будет обнаружен и обычным порядком оплатит все убытки, причиненные его преступлением.
– Так и будет, - согласился ученый. - Мы разыгрываем пьесу на темы морали, чтобы повеселить богов и облагодетельствовать грядущие поколения. И пусть она идет по нашему сценарию и в соответствии с добродетелью актеров.
– Аминь! - заключил рыцарь. - Его можно считать мертвым.
– Боже мой, нет! - возразил Энвер Раши, паша покоренного оттоманами Морейского санджака. - Как раз наоборот!
Он только что известил ученого, знатока Гемистианского платонизма, что уже выяснил имя убийцы их венецианского брата. Ученый немедленно рекомендовал как можно скорее уничтожить убийцу.
– Уважаемый старший брат мой, - обратился паша к озадаченному ученому старцу, - боюсь, что долгий путь ваш от цитадели в Мистре к моему двору был в известной мере напрасен. Наш покойный компаньон уже нашел способ передать мне ваши новости.
Зная все в избранной отрасли наук, ученый был мало приучен ко всяким сюрпризам.
– Этот мертвец… наш коллега… сказал вам? - он осекся, пытаясь заметить в глазах паши признаки насмешки или затаенную ловушку; Бесстыжая потаскуха, развалившаяся на кушетке возле своего господина, в свой черед смотрела на грека, как на отвратительного покойника.
– И самым эффективным образом, - подтвердил турок. - Во всяком случае, он дал мне знать. - Паша жестом отдал приказание рослому янычару, караулившему у боковой двери, и в ослепительно белый приемный зал втолкнули грязного пленника. - Этот человек послужил средством для передачи послания, - пояснил он.
Сей несчастный, явно европейского происхождения, был уже отлично натаскан. Под зловещим взглядом янычара он поведал свою повесть незнакомцу.
– Я рыбачил, - проговорил он на скверно заученном и ломаном турецком языке, - у Мальты, где я живу.
– Жил, - поправил его Энвер-паша. - Забыл прошедшее время.
–
Ученый, любовь которого к Риму и Греции укоренила в нем страх перед христианством и его божественным Основателем и устойчивое неприятие того и другого, скривился, услышав сравнение. Девица-черкешенка, соскучившись, зевнула и решила соснуть.
– А потом он сказал мне, куда идти, что сообщить и кому. Он обещал мне великие сокровища, если я послушаюсь, и пригрозил проклятием. И вот я здесь.
– И теперь уйдешь отсюда! - усмехнулся Энвер-паша, прислушивавшийся к речи рыбака, и жестом пухлой руки велел выдворить его из зала. Венецианец, - серьезным тоном обратился паша к ученому, - не забыл свое дело и по ту сторону могилы. Он был у нас среди лучших.
– Быть может, и все еще остается… - предположил ученый.
– Нет, - небрежно ответил Энвер-паша, - море и его обитатели творят самые ужасные вещи с безжизненной плотью. Никакое волшебство не может навеки предотвратить распад.
– Да, это так! - согласился ученый, весьма хорошо знакомый с разложением плоти.
– Конечно, - расцвел бело-золотой улыбкой Энвер-паша. - Как же иначе? Вы должны знать, что "Hermeticum" учит умению вдохнуть божественную эссенцию в статую…
– Знаю, - уверенным тоном подтвердил ученый. - Так мы сохраним языческий пантеон для грядущих дней.
– Именно так. Но венецианец имел доступ к более глубоким учениям, позволяющим дольше приковать летучую душу к ее плотской тюрьме.
– Я и не знал этого! - ахнул ученый, забыв на короткое мгновение о важности - таково было его изумление.
– Поскольку ваша роль, брат, невелика, в наших советах, - нанес паша жестокую рану, - мы решили не просвещать вас до нужного времени. Рыбаку было ведено сказать мне лишь два слова: капитан Солово.
– И вы не хотите, чтобы я вытряхнул эту… песчинку из наших сандалий? - спросил ученый, чей внутренний мир в какой-то миг буквально перевернулся.
– Нет, - возразил паша, ласково поглаживая прикрытый тонкой тканью задок гурии [в мифологии мусульман - райская дева], распростершейся возле него. - Я хочу, чтобы вы отыскали его.
– Могу ли я спросить: почему?
Паша кивнул, перемещая ладонь в более интимное место.
– На вашем новом в данный момент уровне… да, пожалуй. По самому странному из совпадений, в которые мы, как вам известно, не верим, случилось так, что этот Сол-ово оказался одним из нас. Среди всех пригодных для этого дела мастеров венецианец отыскал единственного пирата в наших рядах. Совершенно невероятно, что этот человек вернулся в наше поле зрения и одновременно создал вакансию для себя. Ему, без сомнения, везет в отличие от венецианца. К тому же я знаю, что он числится среди наших главных вложений - брусок стали нашей собственной ковки. Вот почему, когда его найдут, я хочу, чтобы вы задействовали Папское собрание, за исключением наиболее глубоко погребенных сокровищ. Похоже, что Сол-ово фигурирует во многих планах, а посему вы должны не убить его, а доставить домой и вымостить дорогу.
– Так и будет сделано, - отозвался ученый, склоняясь настолько низко, насколько это позволяли предательские суставы.
– Так и должно быть! А теперь прошу вас выйти: амурные инстинкты штурмуют стены моего рассудка.
Совмещая ученость с шаловливым нравом, старик обернулся, достигнув двери приемного зала. Как он и ожидал, дело значительно продвинулось, и светлая головка гурии прикрывала чресла паши.
– А что будет с рыбаком? - спросил он невинным тоном.
Энвер-паша отсоединил присосавшуюся пиявку.
– Служба на галерах султана, - ответил он, стараясь, чтобы голос не дрогнул. - Рыбак привык к морю.
– Но без богатств?
– Возможно. - Паша откинулся назад в предвкушении часа-другого профессиональных хореографических развлечений. - Раз в десять лет один из наших кораблей попадает в столь отчаянное положение, что освобождает и вооружает даже галерных рабов. Кое-кто из таких неудачников порой выигрывает схватку. Редкий капитан - из тех, кого море еще не ожесточило за пределами человеческой благодарности, - может наградить раба, который сражался, совершил великие подвиги и уцелел. Это всего лишь может случиться… и, безусловно, у него не больше шансов разбогатеть, чем у мальтийского рыболова. - Голос Энвера-паши гудел рассудительно. - Так чего же мы лишили его?
Ученый выразил согласие, закрыв за собой двойные двери. И заторопился, стараясь поскорее оставить афинский дворец паши, поскольку вид античных хором, перестроенных под исламские вкусы, расстраивал его. Иные, более достойные стопы должны попирать эту землю… Быть может… и
"Сколь чудовищно, - думал он, пробираясь верхом на осле по замусоренным улицам прежде великих Афин, - что люди могут существовать, не почитая богов, Платона и античность. Как вовремя переродилась прежде непокорная цивилизация!"
Год 1487. Я поступаю на службу к мастеру избранного
мной дела и встречаюсь с новыми и жуткими людьми при
Поделиться книгой: