Магия обреченных

Соф понимающе кивнул.

– Вижу, ты наслышан о них, – продолжал Лорд Хедриг. – Даже у вас, нагорнов, они считаются отщепенками, отребьем вне закона, без роду и племени. Что уж говорить о нас! Отец и господин девицы назначил за нее очень умеренную цену, просто смехотворную для ее Дара, но, несмотря на неизменно высокий спрос на стригуний, почти год не мог сбыть ее с рук.

И тут появился я. Лорд Герен, человек чести, предупредил меня, что его дочь упряма, своевольна и совершенно не уважает наши традиции. Полагаю, он без раздумий предал бы ее смерти, если бы не сила ее Дара. На эту-то силу я и польстился. За стригунью с таким Даром обычно просят втрое, а то и вчетверо больше. И я купил ее, решив, что уж что-что, а обуздать строптивую девку всегда сумею.

Надо сказать, что довольно долгое время я не жалел о своем решении. Если не считать незнания наших обычаев и вызывающего неповиновения моим старшим женам, новая стригунья почти не доставляла хлопот. Да, она частенько бывала виновницей домашних склок и, наверное, мне следовало бы обходиться с ней построже, но, признаться, женские дрязги меня никогда не занимали, и я частенько пропускал мимо ушей жалобы жен. Тем более что с появлением Аины условия жизни моего рода значительно улучшились – она приносила в дом больше шерсти, чем все ее предшественницы. И к тому времени, когда в семье появился ребенок-выродок, стригла сайлахов уже семь лет.

Интересно, что новорожденная не имела к Аине никакого отношения. Аина, кстати, не могла иметь детей и совершенно не страдала от этого: младенцы вызывали у нее животную неприязнь. И еще один занимательный факт: родная мать девочки, вторая жена моего сына-наследника, прониклась к ребенку отвращением сразу, едва увидела, и чуть ли не настаивала на немедленном принесении жертвы сайлахам. Видно, чувствовала вину и хотела поскорее избавиться от свидетельства своей неполноценности. Хосын, отец уродицы, не возражал. Я же, вопреки обычаю, решил выждать. Хотел проверить, нет ли у девчонки какого-нибудь исключительного Дара, полезного роду. Но, как можно было догадаться, белый уродец оказался совершеннейшим бездарем. Бледная нежить не оставляет своим жертвам ни единого шанса на спасение.

И тут произошло невероятное. Женщина, младшая жена, да еще чужеземка, словом, существо, по определению не имеющее права голоса в решении дел рода, посмела выступить против воли своего господина и повелителя. По нашему закону я должен был немедленно казнить Аину. Но глава рода – сам себе закон. Напомню, к тому времени Аина работала на наше благосостояние уже семь лет. Семь! А лучшие из стригуний почти никогда не переходят пятилетний рубеж. Я проявил слабость и самоустранился от решения. Подумал, что выродок все равно скоро погибнет, не от болезни, так от голода. Выделять еду для бесполезной роду девчонки я не собирался, а моя строптивая жена не сможет постоянно урезать свою порцию: у нас не принято кормить женщин вдосталь. Голодная баба, как известно, смирнее сытой.

Только с Аиной и это правило не сработало. Она отощала так, что стала похожа на скелет, но уродину выкормила, уж не знаю как. И покорности в ней не прибавилось. Стоило кому-нибудь обидеть девчонку, сумасшедшая баба налетала как вихрь, не разбирая, с кем имеет дело. Она никогда не оставляла свою подопечную на других сородичей, таскала за собой, даже отправляясь на промысел. Уму непостижимо, как это священные сайлахи не растерзали убогую! Ведь у девчонки не было никакой защиты. Я отказывался признавать ее принадлежность к роду и не дал ей даже простенького оберега, который носят самые бесправные домочадцы. Впрочем, никакие обереги не защищают сгорнов от нападения священных сайлахов на их территории… М-да, загадка!

Так или иначе, уродица дожила до семи лет. А минувшей весной случилось неизбежное: Аина не вернулась с земли сайлахов. И девчонка пропала вместе с ней. Надеюсь, священные звери все-таки получили свою жертву, пусть и с семилетней отсрочкой. Хотя не исключено, что девчонка погибла от укуса селейки, в пасти бабура или просто от голода, если дожидалась свою покровительницу за пределами охотничьей территории сайлахов.

– А не может быть, – осторожно начал Соф, – что она…

Он не договорил, опасаясь недовольства хозяина, но лорд Хедриг его понял.

– Выжила? Одна? В горах? Исключено. Говорю же: у нее не было ни еды, ни теплой одежды, ни даже слабенького оберега. В таких условиях взрослый мужчина-сгорн не протянет и нескольких дней, а девчонка пропала почти полгода назад.

Первый советник привстал и с мольбой посмотрел на хозяина.

– Прости своего недостойного раба за немыслимую дерзость, пресветлый лорд, но не мог бы ты?.. – Нагорн выразительно пошевелил пальцами у бедра, намекая на связку айкасов, которую сгорн носил на поясе. – Владыка не простит мне, если я явлюсь пред его очи без девочки или хотя бы точных сведений о ее гибели.

Лорд Хедриг с непреклонным видом покачал головой.

– Не выйдет, странник. С помощью камней я могу снестись с любым горным лордом или узнать все о членах своей семьи. Но девчонка, как я уже сказал, не принадлежала роду, не носила оберегов, поддерживающих связь с моими айкасами. Если мои домочадцы не наткнутся на останки, ее судьба навсегда останется тайной для нас с тобой.

– А это? – Соф Омри судорожно вцепился в шнурок на своей шее. – Это не поможет тебе, сиятельный лорд?

Хедриг непонятно усмехнулся.

– Ты что же, хочешь предоставить в мое распоряжение Красный айкас? И тебе не страшно, посланник? Вручив мне Камень, ты станешь беззащитнее нагого младенца и прозрачнее горного стекла.

Первый советник почувствовал себя крайне неуютно, но, понадеявшись на бальзам, решил рискнуть. В конце концов всемилостивейший Кармал и впрямь способен казнить сводного брата в случае неудачи.

– Доверяюсь твоему великодушию, мой господин.

С этими словами Соф Омри снял с шеи шнурок, опустился на колени и протянул Красный камень лорду.

Хедриг взял Айкас не без благоговения. Минуту или две он сидел с закрытыми глазами и молча держал магический кристалл на ладони. Потом открыл глаза и с ехидцей посмотрел на гостя.

– Однако высокой чести удостоил меня владыка Плоскогорья. Ну, здравствуй, господин первый советник! Что же ты выложил мне просьбу своего сюзерена, позабыв взять с меня страшную клятву молчания?

Соф Омри вздрогнул и мысленно простился со своей беспамятной башкой. Но лорд Хедриг продолжал демонстрировать благодушие.

– Ладно, не трясись, советник. Клясться на Красном айкасе я не стану, опасное это дело. Но слово Лорда дать готов. Надеюсь, ты не думаешь, что слово лорда – пустяк?

Омри сумел только молча покачать головой.

– То-то же!

Лорд Хедриг снова закрыл глаза, как будто прислушиваясь к Камню. Гость не сводил с него взгляда, в котором мешались мольба, страх и надежда. Наконец старик выпрямился и объявил:

– Тебе повезло, советник. Кажется, она жива. Ну и ну!

Глава 5

Владыка Плоскогорья слыл среди своих подданных большим оригиналом. Будучи при этом человеком далеко не глупым, Кармал прекрасно понимал, что его оригинальность вызывает у придворных да, наверное, и у простого люда сложные чувства. Если бы не высокое покровительство мага и чародея лорда Региуса, от которого невозможно что-либо утаить, повелитель нагорнов почти наверняка имел бы репутацию опасного своей непредсказуемостью самодура, если не безумца. В те славные времена, когда правители Плоскогорья еще не заманили на службу Верховных лордов-сгорнов, предприимчивые царедворцы быстренько отправили бы такого монарха к венценосным предкам, скормив ему хорошую дозу яда или придушив во сне подушкой.

Но те времена – времена заговоров, политических убийств, дворцовых переворотов и мятежей – давно миновали. О каких заговорах, право, может идти речь, если владыку опекает могущественный колдун, способный не только подслушать любые разговоры, где бы и когда они ни велись, но и проникнуть в самые потаенные уголки души любого смертного? Какие, к Меуру, убийства и мятежи, если одна мысль о причинении самого скромного ущерба государю отзывается в теле злоумышленника нестерпимой болью?

Мир и покой царят ныне в Плоскогорье. Заросли паутиной пыточные подвалы дворца, где некогда вытягивали признания из чересчур амбициозных вельмож. Дворцовая площадь гордо выставляет напоказ прекрасные фонтаны и статуи, давно позабыв о таких украшениях, как эшафоты и копья, увенчанные головами мятежных баронов и кровожадных борцов за справедливость. Мощеные улочки столицы уже два века не содрогаются от топота копыт боевых коней и предсмертных криков мирных горожан. Счастливы и довольны подданные Кармала. Лишь самые неуемные головы тоскуют по неспокойным, бурным, полным событий, смутным временам. И среди этих немногих – сам владыка Кармал.

По злой иронии судьбы правитель Плоскогорья был неисправимым авантюристом.

Можно ли представить себе участь печальнее, чем участь авантюриста, рожденного в эпоху торжества порядка и стабильности? Не будь Кармал всесильным монархом, его ждала бы очень ранняя и скорее всего очень неприятная смерть. Но он по крайней мере имел бы возможность умереть, теша себя иллюзией собственной значительности. Ранняя смерть хороша тем, что обреченный просто не успевает преисполниться мудрости и понять, насколько малозначимы все его попытки что-либо изменить, как, впрочем, и сам факт его существования. Но, дожив до тридцати, лишаешься и этого скромного утешения.

Как прикажете изменять мир, погрязший в рутине мелочных дел и тупого обывательского самодовольства? Мир, обитатели которого твердо уверены в завтрашнем дне – при условии, что будут бессмысленно, но добросовестно исполнять свои скучные обязанности. Мир гнилого болота, не подозревающий о приближении окончательной и бесповоротной гибели.

Впрочем, угроза гибели, сгущавшаяся над миром, владыку не волновала. Имейся хотя бы маленький шанс, что гроза разразится в его правление, Кармал, пожалуй, приплясывал бы от нетерпения. Его существование по-настоящему отравляли скука, предсказуемость, монотонная размеренность жизни. Душа его жаждала перемен, остроты ощущений, разнообразия и насыщенности чувств. И если утолить эту жажду можно только ценой страданий, смерти и хаоса, что ж, Кармал готов заплатить любую цену.

К несчастью, такой возможности у него нет. Трясина, затягивающая его мир, со временем уничтожит все, но сделает это очень неспешно, с методичностью и основательностью заглатывающего жертву харлифа. Не одолеть ее, не поторопить. Остается обреченно ждать – Меур знает, сколько столетий. Может, праправнуки Кармала и увидят конец света, но самому Кармалу предстояло только чахнуть от тоски и безысходности. Как ни бейся, ни барахтайся, ни кричи, плоды любых усилий бесследно поглотит болото.

Смириться бы владыке с неизбежным, принять все как есть и успокоиться, но не таков Кармал. Все годы своего владычества – а их уж скоро дюжина – неустанно ищет он, как бы болото взбаламутить. И вот, кажется, появилась надежда. Крохотная, призрачная, неверная, как огонек светильника на ветру, не надежда даже, а проблеск ее. Но после стольких бесплодных лет поисков владыка рад, точно заплутавший в ночи путник отблеску далекого костра.

Вот уже который день не находит Кармал места от нетерпения, ждет своего первого советника. Ждать еще долго – путь в горы неблизок и труден, и вернется Соф Омри не раньше чем во второй четверти следующей луны. А владыка не может ничем себя занять, утратил сон, аппетит, вкус к развлечениям, стал желчен и раздражителен. Слуги и придворные уже шепчутся за его спиной, не зная, что и подумать. Их господин заболел? Но телесное здоровье правителей Плоскогорья уже больше двух веков оберегает магия Верховных лордов, и за это время придворным лекарям ни разу не пришлось прибегнуть к своему искусству. Сердечный недуг? Но владыка волен забрать в наложницы любую деву, какую пожелает. Душевная хворь? Ох, не приведи Меур!

Кармал видел тревогу челяди, но ничего не предпринимал, чтобы ее рассеять. Пусть поволнуются, им полезно. Глядишь, в заплывших жиром мозгах начнется хоть какое-то шевеление. Куда это годится: на всем Плоскогорье не отыскать государственного мужа, у которого хватило бы ума и воображения понять и оценить мечту владыки! Насколько легче прошла бы пытка ожиданием, если бы у Кармала была возможность обсудить свой безумный замысел с единомышленником! Но во всем дворце да и во всей стране в великую тайну владыки посвящены только двое – лорд Региус и ничтожная наложница. Придворный маг, хоть и ценит роскошь, которой окружают себя нагорны, но, как всякий сгорн, считает их низшими существами. Бездарями. С ним по-дружески не поболтаешь. А с Алмелью владыка и так уединяется так часто, что все женщины его гарема задыхаются от ревности и ненависти к «наглой выскочке». Пока еще страх перед повелителем (а вероятнее – перед лордом Региусом) удерживал разгневанных жен от покушений на жизнь удачливой соперницы, но известно же: если женские чувства кипят, не находя выхода, рано или поздно жди взрыва. Против взрыва Кармал ничего не имел, но не ценой потери Алмели. И потому уже третий день терпел, не посылал за любимой наложницей.

Однако терпение владык – штука ненадежная. Промаявшись без сна половину послеобеденного отдыха, Кармал пришел в такое раздражение, что позволил себе потревожить сон придворного мага.

Лорд Региус, разумеется, не обрадовался. Слуга, сопроводивший горца в покои владыки, не без труда отогнал от себя подозрение, что колдун подумывает превратить повелителя во что-нибудь особенно мерзкое. Кармал и сам едва не вздрогнул, увидев физиономию Региуса. Но Верховный лорд, видимо, решил, что насупленные брови, горящие гневом глаза и поджатые до полного исчезновения губы достаточно выразили его отношение к неурочному зову. Во всяком случае, он не стал раздувать ссору. Может, оценил состояние владыки, а может, вспомнил народную мудрость, не рекомендующую кусать кормящую руку. В общем, маг без возражений выполнил просьбу Кармала – вошел в контакт с Красным айкасом.

– Первый советник успешно исполнил возложенную на него миссию. В эту минуту он подъезжает к границе владений лорда Хедрига, – объявил лорд Региус и, не добавив ни слова, развернулся к двери.

– А девочка? – крикнул ему вдогонку Кармал, позабыв о своем твердом намерении не уступать горцу первенства по части надменности.

– Я же сказал: миссия выполнена успешно, – бросил придворный маг через плечо и вышел.

Тут уж Кармал не выдержал – нарушил собственный зарок и послал за Алмелью. В конце концов, хозяин он у себя во дворце или не хозяин?

Она вошла, как входила в эти комнаты только она, – легко и стремительно, наплевав на все правила придворного этикета, требовавшего упасть ниц на пороге покоев владыки, а потом проползти несколько саженей на коленях. Правда, лорд Региус тоже никогда не исполнял этих глупых формальностей, но он был Верховным лордом, всесильным и неуязвимым магом, а Алмель – нищей городской девчонкой без роду и племени.

– Ты снова послал за мной раньше времени, повелитель. Есть новости?

Кармал улыбнулся. Ее неслыханная дерзость неизменно его забавляла.

– Да, душа моя. Соф Омри возвращается. Он выторговал девочку.

– Я рада за тебя. Ты уже придумал, где ее поселишь?

Кармал поднял брови.

– Здесь, во дворце, разумеется! Она должна расти на глазах у меня и у лорда Региуса.

– Зачем тебе это?

Владыка засмеялся, живо представив себе, как его жены и вельможи дружно валятся в обморок, услыхав этот требовательный вопрос в адрес повелителя. Да, Алмель неподражаема. Три года жизни во дворце не приучили ее к идее иерархии. Похоже, в ее умной головке просто не укладывается мысль о том, что один человек выше другого в силу занимаемого положения и – уж тем более – по праву рождения. Не говоря уже о всеобщем убеждении, будто женщины вообще – низшие существа, недолюди.

– Сядь, милая. – Кармал указал на подушку подле своего ложа. – Не надо нависать надо мной, подобно неумолимому року, а то язык мой от страха липнет к небу. Вот, так уже гораздо лучше. Ты спрашиваешь, зачем мне нужно, чтобы малышка с гор росла здесь? Но это же очевидно, душа моя. Если наша с тобой догадка верна, в девочке рано или поздно проснутся способности, которые и не снились горным магам. Разве не разумно, чтобы в момент их пробуждения рядом находился Лорд Региус, который поможет малышке осознать собственную силу, научит обуздывать ее, подчинять сознательной воле? А мое присутствие в жизни этого ребенка – просто стратегическая необходимость. Я намерен заботиться о ней, проявлять участие, дарить подарки и сделать ее счастливой. Она должна считать меня другом – только в этом случае я могу надеяться, что она употребит свой талант на пользу моему замыслу. Но ты хмуришься, Алмель. Что тебе не нравится, сердце мое?

Она мимолетно улыбнулась владыке, но худое смуглое лицо так и осталось серьезным.

– Мне кажется, есть вещи, которых ты просто не в состоянии постичь, повелитель. Ведь я много раз говорила тебе, как ревниво твое окружение. Обитатели дворца озабочены лишь тем, чтобы снискать твое расположение, заслужить твой милостивый взгляд и оттеснить в сторонку других претендентов на благосклонное внимание. Лучше всего – опорочить любезного тебе человека. И не потому, что все они злодеи, просто таков смысл их жизни, их единственная отрада. Почему, ты думаешь, я все время прошу тебя не отличать меня перед другими наложницами, не дарить богатых даров, не искать моего общества слишком часто? Потому что твое внимание ко мне порождает зависть, а она в свою очередь выливается в сокрушительную злобу и ненависть. Даже мне, взрослой женщине, трудно выносить такую всеобщую враждебность. Представь же, каково придется маленькой девочке, которую ты намерен окружить заботой и роскошью. А ведь у нее не будет даже статуса наложницы, который хоть как-то объяснил бы окружающим причину твоего великого благорасположения и обуздал бы их желание расправиться с невесть откуда взявшейся сгорнийкой-уродцем.

– Не переживай так, душа моя. Лорд Региус сумеет обеспечить безопасность нашей малышки. Ты же оградишь ее от ненависти, став ее наперсницей и подругой. Договорились?

– Мой господин, ты не раз восхищался моим благоразумием. Поверь мне сейчас, поверь моему опыту: девочка не будет счастлива во дворце. Осыпав ее милостями, ты только усугубишь пропасть между ней и придворной братией и загонишь ее в ловушку всеобщей ненависти. Дети, и в первую очередь дети необычные, непохожие на других, – чуткие создания, чужая злоба их смертельно ранит. Ты не заслужишь дружбы и благодарности девочки, поселив ее среди врагов. А значит, не сможешь рассчитывать, что она употребит свой проснувшийся Дар тебе на пользу.

Кармал задумался. В дерзких речах его любимицы определенно имелся смысл. В конце концов, сам он никогда не был объектом всеобщей ненависти и действительно не способен представить себе, насколько это тяжело. А вдруг девочка воспримет перемену в своей участи как перемену к худшему и возненавидит «благодетеля», ставшего виновником ее несчастий? Этого нельзя допустить ни в коем случае.

– Что же нам делать, Алмель? Как заслужить признательность малышки, защитить ее от житейских невзгод, обеспечить участие лорда Региуса в развитии ее предполагаемого Дара и в то же время оградить девочку от дворцовых дрязг? Ты можешь что-нибудь предложить?

– Да, повелитель. Отдай бедное дитя на воспитание какой-нибудь одинокой доброй женщине из числа вестниц или целительниц.

– Этому отребью?! Ты с ума сошла? – Кармал даже подскочил от возмущения, но тут же плюхнулся обратно на подушки и прикусил себе язык, вспомнив, что Алмель – дочь вестницы. – Прости, душа моя. Я не хотел тебя обидеть.

Его смущение вызвало у наложницы легкую улыбку.

– Ничего страшного, мой господин, я привычна и не к таким выражениям.

– Но не из моих уст. Мне жаль, что я вторю глупцам. И все-таки: почему вестница или целительница? Тебе лучше чем кому бы то ни было известно, как в народе боятся и не любят ведьм. Если мы хотим уберечь девочку от ненависти придворных, зачем навлекать на нее враждебность простого люда? Почему не пристроить ребенка в какую-нибудь благополучную, уважаемую семью?

– Потому что в любой благополучной, уважаемой семье девочка станет бельмом на глазу. Не забывай, повелитель: это дитя – презренная сгорнийка. Уже одного этого хватит, чтобы наши соплеменники избрали ее мишенью для своих издевательств. Даже горные лорды не в силах защитить себя от насмешек и оскорблений нагорнов, хотя уж их-то никак не назовешь беспомощными. А тут маленькая девочка, лишенная зримых Даров, уродливая даже по меркам собственных сородичей. Никакие твои милости и посулы не заставят уважающих себя нагорнов стать любящими родителями для такого ребенка. Скорее наоборот: чем больше ты им заплатишь и посулишь, тем сильнее будет их желание обижать и поносить навязанную им приемную дочь. Вестницы и целительницы – другое дело. Они, как ты хлестко выразился, – отребье, и уже в силу этого не страдают предрассудками. Их предназначение исключает брачные узы, да ни один здравомыслящий нагорн никогда и не решится взять ведьму в жены. Даже временный партнер-сожитель для них – редкая удача. А между тем многие из них хотят иметь детей. Если такой женщине с ее нерастраченной материнской нежностью доверить маленькую сироту, можно не сомневаться: ребенка окружат любовью и заботой. Девочка вырастет счастливой и, конечно, сохранит в сердце благодарность к тому, кто подарил ей надежный приют, нашел добрую приемную мать. Особенно если мать внушит ей, что названный господин избавил их обеих от нужды и лишений, вечных спутников городских ведьм.

– А как быть с наставничеством лорда Региуса? Или ты полагаешь, что простая ведьма способна справиться с магическим Даром огромной силы?

– О силе Дара мы можем только гадать, повелитель. Если твое предположение верно, то лорд Региус тоже вряд ли годится ребенку в наставники. В любом случае он благодаря своим айкасам сможет наблюдать за девочкой издалека. Когда Дар проснется, вы с лордом решите, кому и каким образом следует заняться его огранкой. А пока дайте девочке возможность расти спокойно.

Владыка погрузился в задумчивость. Несколько минут они сидели молча. Кармал медленно и методично поглаживал щегольскую бородку, Алмель наблюдала за игрой разноцветных бликов, испускаемых перстнями повелителя.

– Ты почти убедила меня, душа моя. Остается один вопрос: кто найдет эту женщину? Я имею в виду приемную мать. Соф Омри везет девочку во дворец. Можно было бы дождаться их приезда, малышку оставить здесь, а его отправить в город с новым поручением, но появление девочки вызовет вопросы, которых хотелось бы избежать, раз уж нашей горянке здесь не жить. Конечно, я мог бы упросить лорда Региуса (хоть он и скрипит на меня зубами за сегодняшнюю побудку) внушить Омри на расстоянии, что приказ отменяется и ему следует остановиться в городе впредь до будущих распоряжений, но, боюсь, мой первый советник с перепугу все напутает – он у нас непривычен к магическим разговорам. Следовательно, ему навстречу надо выслать гонца. А тем временем кто-то должен найти женщину, которой мы доверим воспитание малышки. Кто? Как ты понимаешь, поручить это дело абы кому я не могу. Мы должны быть твердо уверены, что кандидатура приемной матери подходит по всем статьям. А это значит, что придется послать человека тонкого и проницательного. Да еще умеющего держать язык за зубами. И где, скажи на милость, я такого найду?

– Господин мой, я буду счастлива исполнить твое поручение. Не качай головой, повелитель. Подумай и ты поймешь – я подхожу для этого дела идеально. Я уже посвящена в твои планы, я достаточно проницательна и находчива и, самое главное, я хорошо знакома с ведуньями, я росла у одной из них. Нам будет легко понять друг друга.

– Ты забываешь о своем положении, Алмель. По закону наложницам владыки нельзя покидать женскую половину дворца. Наказание ослушницам – смерть.

– Можно подумать, это первый закон, который мы с тобой нарушаем, повелитель!

Глава 6

Хайна никак не могла поверить в происходящее. Чувство реальности покинуло ее в ту минуту, когда она, лежа у входа в пещеру бабуров, посмотрела вниз и увидела группу мужчин-сгорнов в коротких меховых охотничьих плащах. С большого расстояния нельзя было разглядеть лиц, но Хайна сразу узнала сородичей. Вернее догадалась, что это они: кто же еще мог рыскать у самых границ владений деда?

Сердце затрепыхалось, как перепуганный птенец в ладонях, сознание помутилось, будто дымкой подернулось, тело оцепенело, как бывает в дурном сне. Хайна и подумала, что видит дурной сон. Нет, сначала она еще цеплялась за действительность, пыталась уверить себя, будто ничего особенного не происходит, просто сородичи вышли поохотиться на бабуров.

Но здравый смысл сопротивлялся столь вопиющему обману. Сгорны не охотятся по осени. Они вообще не любят убивать живых тварей без крайней необходимости, поскольку верят в неразрывную связь между миром людей и миром животных. Хищник, терзая свою добычу, поглощает не только плоть, но и душу жертвы. Человек, питаясь мясом, рискует впустить в свое сердце алчную, властную душу, которая начнет бороться за господство над телом с его собственной душой, а это чревато безумием. Если уж потреблять мясо в пищу, то как можно реже и желательно благородных животных. Не бабуров. Конечно, весной, когда кончаются привезенные с Ярмарки припасы, а сами бабуры, отощавшие после зимней спячки, вылезают из пещер и начиняют слоняться в опасной близости от человеческого жилья, сгорны, бывает, выходят на охоту. Но осенью – никогда.

А значит, сородичей выгнала из дома другая нужда. Гулко забившееся сердце подсказывало Хайне, что нужда эта как-то связана с ней. Но это невозможно! Весь ее жизненный опыт говорил: так не бывает! Дети для сгорнов не ценнее, чем домашняя скотина. Да, когда они вырастают, их можно сбыть нагорнам, но сначала-то нужно вырастить. Много лет кормить, поить, одевать без какой-либо отдачи. И еще неизвестно, окупятся ли в конце концов затраты. Если ребенок слабенький – а слабые дети у сгорнов не редкость, – он просто не доживет до продажи. Если крепкий, но не особенно одаренный, много за него не дадут. Конечно, если в роду появляется дитя с редким и сильным Даром, о нем заботятся неплохо. Дают мощный оберег, кормят посытнее, одевают потеплее, зимой определяют местечко поближе к очагу. Если везунчик захворает, сам лорд не погнушается заняться целительством; если заплутает в горах, тот же лорд хватается за айкасы. Но это только если ребенок исключительно одарен. Во всех остальных случаях никто и не пошевелится ради какого-то малолетка. Заблудился ли ребенок, упал, расшибся, укушен ядовитым гадом, сломал ногу, захворал, окоченел – пускай справляется сам. Захочет выжить – выживет, а не выживет, так невелика потеря.

Невозможно представить, что должно случиться, чтобы сгорны отправили партию взрослых мужчин на поиски совершенно бездарной и больной восьмилетней девочки. Ведь ни ее жизнь, ни ее смерть не принесет никому ни малейшей пользы. Так, может, они все-таки пришли не за ней?

Но вот один из «охотников» поднял руку и указал на скалу, под которой укрылась девочка. Тут у Хайны окончательно помутился рассудок, и, вместо того чтобы заползти поглубже в щель, она вскочила и полезла по тропе к вершине. Постоянное недоедание и ночные холода совсем истощили ее силы, и порожденная страхом вспышка активности быстро угасла. Хайна отчаянно карабкалась, но ее движения все замедлялись и замедлялись. Точно в кошмарном сне.

Потом в глазах у нее потемнело, ноги подогнулись, и Хайна потеряла сознание.

А когда очнулась, решила, что сон продолжается. Теперь уже не кошмарный, но очень-очень странный.

Ее несли на руках. Не волокли, не пинали, словно куль, а именно несли. И не кто-нибудь, а сам Хосын, наследник лорда Хедрига. И не как-нибудь, а очень бережно, стараясь, чтобы голова лежала удобно и рука не болталась как придется, грозя вывихом. А еще Хайну закутали в плащ. Или в шкуру – Хайна не поняла, потому что боялась открыть глаза. Только подглядела разок в щелочку из-под ресниц, увидела лицо Хосына и быстренько зажмурилась. Раз сон перестал быть страшным, пускай длится подольше. Неизвестно ведь, что будет, когда проснешься. Вернее, известно, что ничего хорошего не будет.

И сон послушно длился.

Сначала Хайну долго несли вниз по горной дороге. Глаз она не открывала, но и без того знала: несут к родовому замку лорда Хедрига. Больше просто некуда. До других жилищ пешком не доберешься. И вот что любопытно: скажи Хайне кто-нибудь еще вчера или сегодня утром, что ее скоро доставят в замок, она, наверное, умерла бы от ужаса.

Для других сородичей замок был домом, убежищем, а для Хайны – проклятым местом, где ее постоянно подстерегали опасности, боль и унижение. При жизни Аины девочка еще могла как-то мириться с таким существованием, но, когда единственная защитница и покровительница умерла, у Хайны даже мысли не возникло вернуться под родной кров. Смерть ее поджидала в любом случае, но лучше уж погибнуть самостоятельно, от голода, холода или смертельного укуса, чем по злой воле хозяина.

Теперь же Хайна нисколечко хозяина не боялась. Чего бояться, если это сон? Проснуться у пещеры бабуров с резью в голодном брюхе и дрожью в окоченевшем теле она всегда успеет. Куда уютнее дремать, пригревшись под теплой шкурой, качаясь, как в люльке, на сильных руках, и гадать, что тебе привидится еще.

Ритм шагов Хосына и его спутников изменился, их поступь стала ровной, мерной и более уверенной. В ноздри ударил запах хлева. Стало быть, вошли во двор замка. Да, вот и ступени. Резкий и тревожный звук удара медного кольца о железную дверь. Голоса, натужный скрип, теплый смрадный дух густонаселенного и плохо проветренного жилья. Женские возгласы, ахи, шепот. Опять шаги. Ступени вниз, поворот, еще поворот, снова ступени, шорох шкур и глухой стук костяшек пальцев по камню. Гулкий голос Хосына у самого уха.

– Мы нашли ее, отец.

– Жива?

Щекотное дыхание на лице.

– Дышит.

– Клади ее сюда и ступай. Да цыкни там на эту дурную ораву, чтоб не гомонили.

Хайну опустили на неудобное ложе: под самой спиной вроде ровно, а с боков покато, того и гляди свалишься. На живот бы перевернуться, руками-ногами подпереться, да боится Хайна сон спугнуть. Опять чье-то дыхание на ее лице. Холодное металлическое кольцо прижимается к губам, раздвигает их. И в рот льется что-то густое, пряное и сладкое. Ум-м, вкусно-то как!

Тут уж Хайна не выдержала, открыла глаза. И увидела склоненное над собой лицо лорда Хедрига. Нет, не его. Черты вроде те, а выражение совсем незнакомое, мягкое какое-то, чуть ли не приветливое. Дед ни на кого так не смотрел и уж никогда бы не стал смотреть на Хайну. На нее он вообще никак не смотрел.

Но это в жизни, а во сне чего только не бывает! И дед ласковый, и питье вкусное, сытное, и тепла сколько угодно. Хороший сон. И главное – прочный какой! Хайна уже и глаза открыла, и голову приподняла, и пьет, а он все не рвется, не кончается.

– Ожила, горемычная? Сесть можешь?