На развалинах Мира

Неровное, пляшущее пламя, отбрасывало тени, и при его свете я увидел, что полчища крыс скоро заполнят все без остатка. Они мелькали у меня под ногами и некоторые даже стали цепляться за штаны, вставать на задние лапки и пытаться подняться по мне повыше. Но, главное — я увидел торчащий обрывок кабеля на той стороне. Если бы мне, удалось за него ухватиться — я бы мог попытаться совершить невозможное! Я тщательно натер руки пылью, засунул фонарик в карман, чтобы он не мешал и отошел от края настолько, насколько это вообще было осуществимо. Несколько раз я собирался… и не решался, страшась упасть вниз. И все-таки, преодолевая свой страх, я прыгнул. Руки ухватились за кабель чуть ли не на самом его кончике, а я сам больно ударился о породу. Кабель выдержал. Подтягиваясь на руках, упираясь носками ботинок в уступы, я выбрался на тот край провала.

Почти сразу, после того, как я подтянулся наверх и отполз от края подальше, послышался далекий, смутный гул. Крысы, которые бегали на той стороне, как по команде остановились, а потом раздался такой отчаянный писк, что я невольно сделал несколько шагов от края, догадываясь, что визг этих созданий не спроста… Самые смелые из них попытались перебраться ко мне вдоль стены. Почти все они сорвались вниз, не удержавшись на отвесной поверхности. Гул нарастал с каждой секундой. Одной из крыс удалось по еле заметным выступам перескочить ко мне, и она, большими скачками понеслась по лестнице вверх. Я бросился следом, уже понимая, что этот надвигающийся шум ничего хорошего мне не сулит… Возможно, это была одна из самых глубоких станций — таким долгим мне показался этот подъем наверх. А еще, приходилось держать фонарик, а свободной рукой хвататься за все, что могло мне облегчить мое стремление поскорее убраться отсюда. На эскалаторе все тоже было изломано и искорежено, а во многих местах ступеней не было вовсе

— они упали вниз и на их месте зияли темные отверстия. Я полз, прыгал, подтягивался — а снизу меня подстегивал тот жуткий гул, о причине которого уже не было сомнений. Писк, доносившийся снизу, стал совсем уж пронзительным. Лишь на мгновенье я остановился, чтобы посмотреть назад.

Что-то темное, бесформенное, стало наполнять собой впадину, через которую мне удалось перескочить. И сразу, сотни маленьких теней стали прыгать в нее, словно обезумевшие… Некоторым удалось преодолеть препятствие, и они стали рваться наверх, очень быстро догнав меня и продираясь там, где я, со своими размерами, пройти уже не мог. Приходилось перебираться с одного эскалатора на другой, наступать на что-то, очень похожее на человеческие тела. Один раз рядом раздался стон и я, не подумав о том, что делаю, протянул руку. В нее, как клешнями, вцепился кто-то, и я сразу рванул руку обратно. Человек сорвался, и я увидел, как он, кувыркаясь, летит вниз, прямо к стремительно приближающейся массе… Заорав от испуга, я дернулся прочь. Фонарик, ударившись обо что-то, разбился, оставив меня в полной темноте. Но почти сразу глаза различили узкую полоску света впереди — до выхода оставалось совсем немного! Еще несколько безумных прыжков по ступеням — и я с размаху врезался головой во что-то, оказавшееся плоской плитой. Она полностью перегораживала выход, и только в одном месте, извернувшись, можно было проскользнуть наружу. Как в исступлении, расшвыривая все, что попадалось мне под руки, я разобрал лаз, и, окончательно разодрав себе кожу в лохмотья, выполз наружу…

Здесь все было завалено. Ни одна стена в том доме, где находился выход из подземелья, не уцелела. Только в одном месте, именно там, где я выбрался наверх, упавшие перекрытия и плиты сложились так, что между ними, хоть и с трудом, но можно было протиснуться… На какое-то время я ослеп. Глаза, привыкшие к темноте, воспринимали все как сквозь призму, придавая всему расплывчатые очертания. Снизу послышался шум. Я заглянул обратно и увидел мутную, несущую всякий мусор, воду. Значит, река прорвалась в метро… И только тогда, когда я отпрянул от отверстия, я осознал, что спасся. Это было невозможно, это было вопреки всему — но это было именно так! Я остался жив среди всего того ужаса, который неистовствовал, как на поверхности земли, так и в ее недрах.

Мое зрение опять стало играть со мной странные вещи — я видел все словно сквозь призму, будто на зрачки попала и не хочет отклеиваться мельчайшая сетка, превращающая все увиденное в жуткую мозаику… Еще не привыкнув к свету, я поднялся на ближайшее возвышение, образовавшееся от падения нескольких домов, и упал на колени, на самой вершине, еле сдерживаясь, чтобы не закричать…

Повсюду, до самого горизонта, виднелись разрушенные остовы и руины зданий, горы перемешанного и битого кирпича, куски бетона, асфальта, обгоревшие остатки машин, столбы, провода, стекла, домашние вещи… Это была словно одна, бесконечная свалка, на которой в тысячи бесформенных куч было сброшено все. А изувеченные, и непонятно от чего оставшиеся конструкции, напоминали переломанные кости. Но были и кости… То тут, то там взгляд натыкался на останки и фрагменты, тех, кто еще вчера жил в этих домах и ходил по этим улицам. Небо, казалось, нависло над самой поверхностью земли, и стало неотличимо от нее. Столь же темное, мрачное и светившееся сполохами и отблесками близких и далеких огней. В воздухе носились, оседая, пыль и пепел, покрывая собой бурые пятна крови. Эта картина была повсюду, начинаясь от моих ног и продолжаясь настолько далеко, насколько вообще хватало пределов видимости для глаз. Повсюду — пожары, клубы дыма и огня, кое-где — отвесно стоявшие стены, которые вообще непонятно как смогли удержаться, когда все здание сложилось рядом, образовав собой громадный, могильный холм. Повсюду одни только руины. Автомашины, горевшие совсем или частично, рухнувшие пролеты моста, по которому шли поезда.

Поезд, над которым все еще стоял густой столб дыма — горело топливо в цистернах, и по всей вероятности должен был раздаться взрыв. Пара катеров

— как их могло забросить сюда? Вероятно, страшная волна подхватила их и швырнула на центр города, разломав при этом надвое и завалив обломками зданий. Повсюду — трупы: обгоревшие, раздавленные, изуродованные.

Оторванные руки и ноги, разбитые головы… Все перемешано с грязью, пеплом, землей.

Мне вдруг стало плохо. Я опустился на плиту, возле которой стоял и схватился за грудь. Сердце стало давать сбои, видя всю эту картину страшного разрушения и гибели. Над руинами кружил ветер, не столь сильный, как тот, который возник во время катастрофы, но достаточный, чтобы гонять пепел и пыль над остатками города во всех направлениях. Он принес с собой первые капли, холодные и вязкие, которые привели меня в чувство. Дождь не был обычным — в нем присутствовало что-то такое, что заставило меня, собрав последние силы, искать укрытие. По голому торсу стекали грязные капли — я видел, что весь покрыт чем-то вязким и скользким. И теперь вода смывала это с меня. Но и сами капли не были чистыми — я набрал их и не смог рассмотреть кожу на ладонях. Сверху падало что-то очень похожее на разведенную в воде сажу и песок, одновременно… От сгрудившихся цистерн ухнул взрыв — в небо взметнулся большой столб огня. Черная туча смешалась с множеством ей подобных, висевших над всем городом. Я протиснулся обратно, под плиты, из-под которых выбрался — дождь становился все сильнее, и мне вовсе не хотелось оставаться под ним надолго. Стало сразу очень холодно — я подумал о том, что остался раздет, не в самый подходящий для этого сезон, и поискал глазами, что ни будь, что можно было бы на себя накинуть.

Я вдруг понял — Да, я спасся. Я остался жив, вынеся при этом нечеловеческие испытания, уцелел почти без потерь — те раны, которые я получил, были несерьезны по сравнению с тем, что я видел на других. И я так же понял другое — таких, как я, осталось мало. Очень мало. Так мало, что, возможно, их нет совсем. Ни одного живого человека, за то короткое время, какое я потратил, осматривая город, я до сих пор пока еще не увидел…

* * *

Это странное ощущение, знать, что под ногами лежат миллионы. Странное и страшное. Хотя, очень частые встречи с «ними», ничего, кроме чувства горечи и настороженности, не вызывают. Правда, было бы не совсем честно умолчать и о том, что присутствовала брезгливость — трупы начали разлагаться. Не помогал и холод. Хоть при дыхании пар шел изо рта, но и он, казалось, был пропитан этими миазмами. Воздух в городе, и без того, далеко не чистый, стал очень тяжелым: сладковатым и угнетающим — так всегда пахнет в домах, где лежит покойник. К тому же — с песком. Он носился в нем, почти не оседая и постоянно попадая в рот. В первые дни он скрипел у меня на зубах постоянно, пока я не догадался соорудить повязку из тряпья и теперь носил ее на лице, как защитную маску. А в целом… если думать об этом постоянно, то можно сойти с ума. Наверное, я тогда просто разучился сострадать. Я видел, что от «них» осталось, бродил по холмам, сливающимся с небом, и даже не ужасался тому, что произошло. Я перестал на них реагировать, хотя раньше только крайняя необходимость могла заставить меня подойти к трупу. То бессчетное количество погибших, которое было в городе, как-то сделало все не столь трагичным, каким оно являлось на самом деле. Может быть, я бы больше воспринимал смерть одного, чем миллионов…

Не отчаяние — какая-то необъяснимая тупость, будто наружу выползла непроницаемая оболочка, сквозь которую невозможно было достучаться. А не впади я в это состояние — упал бы, наверное, на землю, и стал грызть ее зубами от безысходной тоски. А так… Все, что я видел, словно проходило мимо. Пропал и растворился страх. Я был один, на изувеченной катастрофой земле, посередине враждебного и изменившегося мира — и не боялся. Страх атрофировался настолько, что я чуть ли не бездумно мог залезть туда, где малейшее, неосторожное движение, могло вызвать новую серию обвалов, а следствие того — остаться там навсегда, без всякой надежды на избавление.

И, не то, чтобы я совсем уж ничего не опасался — но я не боялся смерти.

Она настолько часто являлась мне на каждом шагу, что я перестал ее видеть.

Три или четыре раза я был в одном шаге, чтобы покончить со всем — достаточно было сделать лишь один шаг — и пылающая бездна приняла бы меня в свои объятия. Таких мест хватало среди руин. Провалы зияли либо темнотой и холодом, или, напротив, жаром огня, бушующего внизу. Там, внизу, под останками города шла работа — не та, которая была придумана людьми, а вечная, начавшаяся еще задолго до их появления. Возможно, там ковался еще один катаклизм и я бы не удивился, взлети эти останки в поднебесье при еще одном, наиболее чудовищном взрыве. Сердце билось спокойно, эмоций — ноль, все воспринималось как через толстую, бесстрастную, равнодушную ко всему корку. Пройти мимо мертвого тела, пусть даже детского — почти тоже, что и возле кучи песка. Только глаза механически отслеживали, есть ли смысл подойти и чем ни будь поживиться, или забыть об этом, как я уже забыл, про всех, увиденных мною ранее. Возможно, это был шок. Защитная реакция, которая заставляла меня все делать механически и не допускать ни единой мысли, кроме тех, которые посвящены самосохранению. Теперь я стал способен бродить среди мертвецов, и уже не пугался ни скрюченных рук, ни оторванных голов. То ли потому, что свыкся, то ли, потому, что их было слишком много… А уснув один раз, когда я впервые поднялся из затопленной станции метро, почти на трупах, я и вовсе перестал на них реагировать соответствующим образом. Наткнувшись на тело почти целиком заваленного землей мужчины, я снял с него ремень, и, обнаружив, что в его кармане находится фляжка с коньяком — забрал и ее. Мародером я себя не чувствовал

— погибшему это было уже ни к чему. А следовать устоявшимся правилам — не те условия… Я искал глазами, что ни будь, съестное, мельком осматривал погибших — искал подходящую одежду и обувь. Мои ботинки после блужданий в метро и скитаний по руинам почти развалились. К тому же — холодно.

Натянутая на себя, в первые часы, после выхода наверх, чья-то легкая курточка, почти не грела, и я долго выбирал, на что ее поменять. А найти ей замену в тех условиях, в которых я оказался, было далеко не так просто, как я думал вначале. Где-то я подхватил измазанную грязью и кровью шубу, обрезал ей полы обломком стекла, и, вывернув мехом вовнутрь, напялил на себя, став похожим чуть ли не на карикатуру. Но мне было все равно… Перепоясанная обрывком провода, она согревала тело, а большего от нее и не требовалось. Голой оставалось только голова и запястья — но надевать на себя чужую шапку, я почему-то не решался… Что касается перчаток, то они мне просто не попадались. Иной раз мелькала мысль — почему бы, всему этому, не случиться летом? Полный бред…

Я бродил среди развалин уже две недели. Это — если считать с самого начала — с появления громадной подземной волны. Есть хотелось постоянно, так как найти, что-либо, съестное, было трудно. Зато с водой — почти без проблем.

Подходишь к луже, набираешь воду, во что ни будь, вроде бутылки, а потом процеживаешь ее содержимое, через несколько слоев тряпья. Если хватает терпения — ждешь, пока она отстоится. В такой воде запросто могла находиться, какая ни будь, зараза, но найти чистый источник было невозможно. Что ж, если бы я подхватил заразу — винить было некого. А лечить — некому.

Собственно, особо жаловаться не приходилось. Я остался жив — а миллионы моих сограждан уже не нуждались ни в одежде, ни в еде… Руки, ноги целы, особо глубоких ран не имелось, а полученные — они хоть и не заживали так быстро, как бы мне хотелось, но и не досаждали. В основном — порезы, синяки, ушибы. Ничего серьезного. Более всего пострадали руки — и я добавлял к уже имеющимся ранам новые, копаясь в том хламе, в который превратился город, в поисках нужных мне вещей. Первой и самой заветной мечтой было найти кусок хлеба. Живот сводило от голода, и поначалу я вообще ничего не замечал, полностью поглощенный только этим. Случайно попавшийся кусок смолы, которой заливают крыши, я положил в рот и жевал его так долго, что свело скулы. Да еще едва удержался от того, чтобы его не проглотить. Человек — существо всеядное. Достаточно только дать ему поголодать, пару недель, и он полностью лишиться чувства брезгливости. А из самого убежденного вегетарианца получится чуть… Да все, что угодно, может получиться из того, кто постоянно, отчаянно хочет есть! Попадись мне крыса — я и ее сожрал бы с потрохами! Но даже крысы отсутствовали на той территории, где я проходил. Очень редко я успевал увидеть, как одна или две, знакомые тени, мелькали среди всеобщего хаоса — и сразу скрывались под завалами. Если бы я тогда увидел, как кто-нибудь выкидывает кусок хлеба — мог убить не задумываясь. Организм требовал еды, и мысль об этом вытеснила все. Сколько я переворошил куч, сколько перерыл попадающихся мне рваных сумок. Когда я наткнулся на то, что меня спасло, то со мной чуть не случился удар! Под ногами хлюпали лужицы, ветер продолжал нести мокрую смесь пепла и песка, а я, укрываясь от его порывов, в который раз осматривал все, в надежде найти, хоть что ни будь… Зрение, обострившееся до предела, выделило в грязи потерявшую форму и цвет сумку. Я несся к ней, не разбирая дороги, не зная, что в ней находится. Как я смог ее увидеть во всем этом хламе — осталось неразрешимой загадкой. Только впоследствии, прожив немало времени рядом с Угаром, и повстречавшись с необъяснимыми способностями Нелюдей, я понял, что и сам был очень близок к тому, чтобы полностью потерять человеческий облик, получив взамен поистине звериные способности. И как мне повезло, что я остался человеком! Я буквально упал возле сумки и стал рвать ее руками, стремясь поскорее добраться до ее содержимого. Внутри обнаружились два батона, полусырых и начавших покрываться плесенью, несколько банок консервов и осколки от бутылки с молоком. Здравого смысла, чтобы остановится и не прекратить запихивать себе в рот громадные куски, уже не хватало — один только инстинкт смог остановить меня жестким предупреждением — Нельзя! Отравишься! С голода нельзя много есть! Рука сама собой лезла за пазуху, куда я все распихал, и отщипывала по кусочку. Что с того, что вкус хлеба уже не соответствовал тому, какой он должен быть? Он казался слаще меда… Где-то рядом должна была находится и хозяйка этих сокровищ — может быть, даже под этой кучей земли. Окидывая диким взглядом все вокруг, я вдруг заметил какое-то шевеление и замер, почуяв что я уже не один… После еды хотелось пить, и я, достав заученным движением бутылку, притронулся к ней губами. Чья-то темная тень мелькнула в камнях и я, подскочив, метнул туда булыжник.

Последующий визг и шипение подсказали, что он попал по назначению. Я быстрыми прыжками приблизился, чтобы рассмотреть, что же это было.

Загребая землю лапами, извиваясь и корчась, там лежала кошка. Худая, грязная, в подпалинах и оборванным хвостом. Она снова зашипела при моем приближении и бессильно уронила голову — камень перебил ей позвоночник.

Это была добыча, мясо, вкус которого я уже стал забывать… И это было живое существо, в чьем, не менее диком, нежели у меня, взгляде, я увидел такую же жажду жить… Я приподнял ее тельце, поразившись его почти полной невесомости. Кошка еще раз зарычала, попыталась шевельнуть лапкой, чтобы меня оцарапать, и обвисла. Жизнь еще теплилась в ней, но я догадывался, что это не надолго. Она издохла через пару часов после нашей встречи, и все это время я сидел рядом, ничего не предпринимая и уже не радуясь тому, что сделал. Это было первое живое создание, встреченное мною за столько дней скитаний, и это я превратил его в мертвое… Что-то надломилось во мне, стронув образовавшуюся корку. Впервые, после долгого перерыва, мне стало, кого-то, жаль…

На том, что должно было именоваться небом, сейчас стало натягивать все более темнеющую тучу. Очень быстро сверху стал накрапывать тягучей смесью, оставляющей на лице и ладонях влажные и маслянистые следы, дождь. Я поискал глазами укрытие. Будь это обычный дождь — он не представлял бы особой опасности. Но за эти дни я привык не доверять тому, что постоянно валилось с неба. В этих каплях могло оказаться все, что угодно. Оставив кошку там, где она лежала, я перешел под навес из плит. Мне не из чего было развести костер, да и нечем. Спички, найденные в подземелье давно уже закончились, а найти их наверху оказалось почти так же сложно, как и в метро. Греться приходилось собственным теплом. Будь сейчас настоящие морозы — холод покончил бы со мной быстрее голода. Но их не было. А ветер, пронизывающий и стылый, не мог достать меня в ямах и щелях, где я укрывался.

Что-то произошло, что заставило меня поднять голову и отвлечься от своих мыслей. Трупик кошки двигался… Я широко раскрыл глаза и в следующую секунду подскочил, не веря тому, что вижу. Тушка дернулась пару раз, и, словно ушла под землю, а среди камней я заметил мелькнувший толстый хвост землистого оттенка… Я сглотнул — каких же размеров должна была быть эта тварь, что с такой легкостью унесла тушку? И, если это крыса — в чем я не сомневался — то она должна быть как минимум вчетверо, а то и более, крупнее убитой мной кошки! Вот в чем была разгадка того, что трупы людей, лежащие на поверхности, столь часто попадались мне истерзанные так, что это не могло быть результатом бешенства стихии… Я насторожился. Крыса таких размеров — это опасно и для меня самого. Крыса ли? Одна ли? До сих пор я без особой опаски бродил везде, сторонясь только неприятных сюрпризов, вроде скрытых ям и горячих фонтанов. Похоже, что к ним присоединился еще один враг — не менее опасный. Ведь стая таких созданий сможет разорвать меня быстрее, чем я успею удрать.

Оружие! Вот что мне нужно! Отбросив несколько не совсем подходящих для этого предметов, я остановился на железной трубе, найденной на ближайшем холме, в вывороченной наизнанку, земле. Длина ее была около полутора метров, а ширина в обхвате — чуть меньше, чем черенок у лопаты.

Пользоваться ею было достаточно удобно. Мне захотелось придать ей еще более грозную форму, и я расплющил один конец большим валуном, отчего он стал напоминать обломанное копье. Мне нечем было его отпилить, чтобы придать ему вид острия, но и это я посчитал достаточным. По крайней мере, после того, как я взмахнул им над головой и услышал резкий свист рассекаемого воздуха, уверенности сразу прибавилось… Вряд ли оно помогло при встрече с волком, или того хуже — медведем, но уж для крыс оно годилось вполне. Но настоящих хищников я не опасался. Зоопарк в городе хоть и был, но его обитатели вряд ли сумели уцелеть, как и все, что находилось рядом. Хотя, кто знает… Им, с их звериным чутьем и привычками, выжить было бы проще, чем людям.

Вскоре мне повезло найти сгоревший ларек — его содержимое было почти полностью уничтожено, но среди грязи и пепла я откопал несколько заветных буханок, которые добавились к уже имеющимся у меня батонам. Вернее — одному, так как второй я съел в первый же вечер. Это не решало проблемы, но отодвигало ее на неопределенный срок. И я понимал, что решать ее надо быстро — находить, что-либо, с каждым днем становилось все труднее и труднее. Какой придурок придумал, что есть на ночь вредно? Найденная мной сумка теперь болталась у меня на плечах, и я стремился наполнить ее всем, что годилось в пищу. Уснуть, не прожевав чего-нибудь на ночь, было очень и очень непросто…

Показалось, что второй по значимости, находкой, стал мобильный телефон.

Мне представлялось, что по нему я свяжусь с остальным миром, и тогда все изменится. Но едва мое желание осуществилось — я в сердцах закинул его подальше. Какая связь? До меня вдруг дошло, что если разрушен сам город, то и все, поддерживающие его коммуникации, тоже не станут работать. И вообще, в этом, полу-реальном мире, была только одна, допустимая связь — с самим собой.

Хоть я и стал во многом похож на зомби, но все же, фиксировал все, что находилось вокруг меня. Больше всего меня поразило отсутствие ночи. Ее просто не было — я это понял, когда прошагал по руинам не менее двадцати часов кряду, и не увидел каких либо заметных изменений в освещении.

Становилось лишь самую малость темнее, и все. С небом было что-то неладное. И, даже, скорее с тем, что теперь там было вместо него. Сколько я не вглядывался наверх — там уже не было того, привычного оттенка синевы.

Да не только — синевы.

Собственно, неба не было. Наверху что-то жило своей собственной жизнью.

Это облака, или тучи, очень густые, плотные, мрачно сгрудившиеся над останками города. Тучи находились не там, где они должны были быть. Очень низко — сто, двести метров. Когда изредка попадались уцелевшие здания — я не мог увидеть их крыш, они пропадали в этой черноте… Какая-то взвесь из сырости и грязи висела прямо над головой. Казалось, протяни руку, и до нее можно дотронуться. Небо очень походило на громадную медузу, сбросившую свои щупальца вниз и теперь касающуюся ими земли. Дождь не дождь, снег не снег — время от времени начинала падать хлопьевидная слизь, и тогда я сразу старался спрятаться под ближайшим укрытием. Всеми поджилками я чувствовал в этих хлопьях, что-то такое, чего следовало опасаться. А когда заметил, как под ними начинает расползаться чье-то мертвое тело, убедился в том, что мои подозрения не так уж и необоснованны.

К тому же — еще ничего не кончилось. Время от времени земля опять начинала вздрагивать. Правда, это происходило не так сильно, как в Тот день.

Прорывались, словно лопнувшие гнойники, фонтанчики, то жидкой грязи, то газа, вырывающегося из глубин. Почти всегда он начинал взрываться и обрушивать все, что находилось возле них. На моих глазах после толчка, сбившего меня с ног, в раскрывшуюся трещину улетел покореженный остов автобуса… Через весь город протянулся длинный каньон, и однажды, я стал свидетелем, как в него сползло здание, каким-то чудом, выдержавшее ранее натиск огня и землетрясения. Устоять на самом краю провала оно уже не смогло. Обходить трещину я не пытался — другой ее край казался еще более зловещим, чем та местность, где я находился.

Сказать, что был постоянный день, тоже было нельзя. Более всего это походило на сумерки. Видимость ограничивалась расстоянием в пару километров — не больше. Если даже — не меньше. Далее все начинало сливаться в темную, прорезаемую частыми молниями, массу. Город представлял собой сплошное месиво. Все уничтожено, сметено с лица земли. Впечатление такое, словно по нему прошлась неведомая, безжалостная сила. Груды всего, что раньше составляло единое целое, а теперь стало только обрывками и обломками, завалами и холмами. Сама земля деформировалась и превратилась в горы и холмы, впадины и ямы, по которым совершенно невозможно было представить, что же тут находилось раньше. Там, где я предполагал увидеть озеро, сооруженное в городском парке — чуть ли не сопка, усеянная крошевом из деревьев, камней, и обломков зданий. А широкий проспект превратился в нечто вовсе непроходимое. Будто дорогу сначала вывернули наизнанку, а потом, с силой, швырнули обратно. К тому же — пепел и грязь, которые все сильнее и сильнее устилали все вокруг и грозили покрыть город целиком. Все переменилось: впечатление такое, что прошедшая под городом гигантская рябь, оставила после себя множество более мелких, застывших, превративших мои блуждания в почти беспрерывную череду спусков и подъемов. Что и говорить, что ходить среди руин было очень трудно… Множество провалов, откуда часто, с короткими интервалами вырывался черный и едкий дым.

Множество гейзеров, из которых выстреливала то обжигающе горячая, то, наоборот, чуть ли не ледяная вода. Видимо там, под землей, происходило что-то такое, что в корне поменяло все, на чем город отстраивался и рос раньше. Я не знал, чем это объяснить, да и не думал об этом — иные заботы волновали меня гораздо больше каких-то глобальных вещей. В частности — еда.

Я долго стоял на оползшем берегу реки. Она опоясывала почти весь город, а теперь исчезла, оставив после себя обнаженное дно. То тут, то там, виднелись перевернутые или исковерканные суда. Некоторые лежали на боку, некоторые сломались пополам. Тут были и катера, и баржи, а посередине я увидел большой теплоход. В нем, словно в мишени, торчали воткнутые со страшной силой столбы, украшающие собой раньше речной бульвар. Видимо, ураган подхватил их и обрушил прямо на судно, превратив его в жуткое подобие стального ежа. Поверхность дна, вся усеянная всевозможным мусором, только-только начала подсыхать. Скорее всего, из-за того тепла, которое подогревало весь город изнутри. Во множестве мест еще остались лужи и затоны — дно не было однородным, и вода осталась там, где естественные впадины были глубже основного рельефа. Вглядевшись, я различил темнеющие конструкции моста — он рухнул вниз и теперь лежал на дне несколькими неравномерными частями.

Хоть я и старался лишний раз не обращать на трупы внимание, но не заметить одной характерной особенности не мог. Почти у всех, которые уцелели настолько, что их можно было рассмотреть, отсутствовали глаза. Они были выжжены, словно к ним прикасались раскаленным прутом. Я вспомнил о том, каким нестерпимым блеском резало мне глаза в самом начале катастрофы, и отнес это явление на его счет — хотя, может быть, я был и не прав. Глаза не просто были сожжены — в черепах мертвых я видел пустоты, как если бы они выгорали изнутри полностью. И… до сих пор я не встретил ни одного уцелевшего человека — только трупы. Их было так много, что я стал к этому привыкать. Это цинично, безнравственно — но как можно было, по-иному, относится к тому, что изменить никто не в силах? Я знал, что не имею права смотреть на все, так спокойно… и смотрел.

Понять, что произошло, я не пытался. Война ли, ядерная бомбежка, чудовищное землетрясение? Падение громадного метеорита, наконец — да мало ли… Случиться могло все, что угодно.

Что-то необъяснимое случилось и с солнцем. Его не было видно совсем.

Сквозь нависшую над городом пелену из пепла и пыли не просматривался ни единый луч света. И это странно сочеталось с тем, что творилось на поверхности города — от земли во многих местах шло тепло, а уже на высоте человеческого роста — было пронзительно холодно. В итоге — постоянный туман, и без того затрудняющий ограниченные приделы видимости. Все было одинаково — ни дня, ни ночи. Иногда падающая с неба грязь светилась сама по себе — это было даже красиво, если бы не было так жутко. Зато отсутствовал снег — его как раз заменяли те самые хлопья.

Было еще одно — необъяснимое. Я бродил по руинам один. Никто более не взбирался по холмам из зданий, ни копался в кучах, как я. Не было вообще никого, с кем бы я мог перекинуться словом, броситься в объятия, попросить о помощи или оказать ее сам. Хотя бы спросить — что же это со всеми нами случилось? Это был город мертвых и я — единственный его обитатель. В какой-то мере, это стало для меня открытием — я вдруг понял, что быть одному плохо… и страшно. Но, изменить что-либо, я был не в силах. Где бы, не пролегал мой путь, еще ни разу он не пересекался с чужим. Сколько раз мне приходилось читать описания подобного в книгах, смотреть в кинофильмах — но ни разу я не мог представить, что такое произойдет именно со мной.

Будь над городом яркое солнце, может, стало бы легче. Но та мрачная туча, которая давила и пригибала вниз, одним своим видом уничтожала всякую надежду. Привыкнуть оказалось очень просто — достаточно не обращать внимания и все. Не было никакой определенной цели — вообще ничего. Есть, пить, спать. Идти, куда — кто знает… И, смутно — дожидаться. Чего — неизвестно. Может быть — людей. Может — что все изменится само собой. Или я смогу хоть что-то понять во всем этом безумии. Будь я религиозен — наверное, обратился бы к небу, моля о снисхождении. Но я не верил.

Воспитанный, скорее, в духе отрицания, я лишь впитывал в себя общие понятия о вере, не поддаваясь им полностью. Слишком много было сомнений, которые не позволяли просто, только — верить… К тому же, я считал, что веры, как и безверия, не должно быть по принуждению. И даже тогда, никто не смог бы меня убедить в обратном. Тем более, когда душа вся покрылась коростой, содрать которую стало очень трудно…

А потом я наткнулся на руины, где, по некоторым характерным обломкам, догадался, что это не просто два, стоявших почти друг с другом здания.

Наполовину лопнувший купол мечети привалился своим боком к маковке с крестом — единственным уцелевшим фрагментам этих культовых сооружений. Я стоял возле них и думал о том, что многовековой спор о главенстве одной из конфессий над другой разрешился самым простым способом — разметав их обе.

И никто, из числа тех, кто искал себе спасение внутри этих помещений, не нашел его — здесь все было перемолото и превращено в труху, как и везде.

Я стоял и смотрел, и постепенно злость стала наполнять меня всего без остатка. Зачем? За что? Сквозь всю мою отупелость, броню черствости, пробилась ненависть, требующая себе выхода наружу. Кто дал ему право?

Подняв руки к небу, и раздирая себе рот безумными криками, я принялся ругать того, кто, по мнению миллионов должен был оградить их от всего… Приступ прошел быстро — на него некому было ответить…

Дни шли за днями, ночи сменяли одна другую. Я перестал их считать, запутавшись и сбившись однажды, а после и вовсе решив, что мне это ни к чему. Даль терялась — либо в дымке множества пожарищ, либо в хлопьях падающих с неба. Меня стали преследовать шорохи. Не то, чтобы отчетливо различаемые звуки, вроде грохота упавших стен или треска сгорающих деревьев — к тому я привык, нет. Шорохи были иного рода — вроде неспешного шага поблизости, или хлопанья крыльев и бормотания за спиной. Обрывки разговоров… От постоянного напряжения начинала болеть голова. Я вертел ею, пытаясь избавиться от подступающего кошмара, и погружался в какое-то болото, из которого выбирался только после тяжелого и рваного сна.

Сказывалось сотрясение, полученное мною вначале. Если бы еще и ночь была такой, какой она должна была быть — мне стало бы совсем худо. Но смены времени почти не существовало, и я больше полагался на часы биологические — когда хотел спать — спал. Когда чувствовал в себе силы идти — шел.

Постоянная хмарь, висевшая с облаков, напоминала мне, что я нахожусь среди гигантского кладбища. Она сыпалась на землю в виде мокрых хлопьев, которые методично присыпали всю поверхность. Настоящих дождей не было — только такие, из пепла и грязи, которые мне уже осточертели, и капали почти безостановочно. Их я уже не боялся и старался прятаться лишь от крупных хлопьев. Это все перестало быть цивилизацией. И я сам становился дикарем, жадно усматривающим, где бы найти добычу. Я продолжал свое сражение за жизнь — не зная, нужна ли она мне вообще. Иногда я начинал разговаривать сам с собой — и пугался собственного голоса. Меня разбирал беспричинный смех, я улыбался, наблюдая, как горит какое-нибудь дерево или дом, порой захлебывался в истерике — и так же быстро успокаивался, смутно понимая, что надо остановиться. Нет, я еще не сходил с ума — я четко отслеживал все, что видел, закладывая эту память, куда-то, внутрь — но, наполовину отключенное сознание, не могло воспользоваться этими знаниями. Я мог по несколько раз пройти по одному и тому же месту, прежде чем понимал, что здесь был неоднократно. Настоящий дождь пролился лишь однажды. Ливень, сорвавшийся неожиданно, обрушил сверху столько воды, что все покрылось сплошными потоками текущей грязи. Я промок за несколько секунд. Вода, хлеставшая не переставая, уже залила все низины и теперь подбиралась выше, угрожая самым настоящим наводнением. Я поразился — такого ливня мне еще видеть не приходилось. Может, где-то там, в тропиках, такие и были обычным явлением, но здесь совсем иные широты. Вода стала касаться моих ног, и мне пришлось подняться повыше. Видимости уже не было никакой — все сливалось, в бешеных струях, и нельзя было даже увидеть собственной руки, если протянуть ее перед собой. Сплошная стена воды! Я представил себе, что крысы — если мне не показалось тогда — должны толпами валить на поверхность. Дождь закончился столь же резко, как и начался. Словно из перевернутого ведра выплеснули все, и в нем не осталось ни единой капли.

Все и всюду было залито водой. Это был первый такой ливень, который мне пришлось пережить. Он, на какое-то время, очистил небо от хмари и убрал нависшую над городом тучу смога и пепла, создающую впечатление постоянных сумерек. Стало значительно светлее, а видимость улучшилась. Вода быстро исчезала в провалах, и скоро лишь многочисленные лужи напоминали о том, что недавно бушевал такой сильный дождь. Я разделся, выжал одежду и вдруг заметил, что не чувствую холода. Однако это впечатление было обманчивым — через несколько минут меня пробил сильнейший озноб, и я стал энергично растирать себя руками, чтобы согреться. От холода мелькнуло — не надо хищников — одного мороза хватит, чтобы все кончилось… А какая, собственно, разница? Я переждал дождь и опять пустился в странствия, поглощенный только одним — вода, еда, ночлег… Где-то, в самой глубине, на самом дне сознания, теплилось — так нельзя, ты не должен быть таким.

Временами я чувствовал в себе раздвоение, и та половина, которая отвечала за физическое сохранение, подавляла другую настолько сильно, что лишь малая часть меня еще ощущала себя человеком. Может, только часы отделяли меня иногда от того, чтобы полностью впасть в безумие — и тогда, по разрушенным улицам бродило бы еще одно дикое существо. Я сам удивлялся тому, что со мной творится — не замечать изменений, происходящих в организме, было нельзя. Обострились слух и обоняние, появилась ловкость, присущая скорее кошке, чем человеку. Порезы затягивались так быстро, что не требовалось даже бинтов. То, не распознанное вначале чувство, которое предупреждало о всевозможных угрозах, теперь было со мной всегда — и не раз спасало меня от поспешного шага или поступка. Может быть, я не мог им управлять, но предвидеть опасность, по крайней мере, за секунды до ее появления — мог всегда. И, чем серьезнее была такая опасность, тем быстрее и четче я ее ощущал. Но плата за эти способности становилась все выше и выше — я постепенно забывал о том, что я человек. Я помнил свое имя, помнил все, что со мной происходило. Помнил прошлое — хотя относился к нему, как к чему-то, ничего не обязывающему… И догадывался, что если так будет продолжаться, то в один прекрасный момент я и вовсе превращусь во что-то такое, что земля еще не видела на себе. Меня это пугало — может быть, именно поэтому перерождение еще не завершилось, не приобрело такую силу, справиться с которой я бы уже не смог. Исподволь, раз за разом я терял присущие человеку черты. И, хоть пока не изменился внешне, внутри, в своих мыслях, я уже стал сравнивать себя со зверем. Соответственно, будто ни откуда, в руках появилась сила, которой просто не могло быть раньше.

Один раз, запасая себе дров для костра, я уцепился в одиноко стоявшее деревце и вырвал его с корнем — и только потом, с удивлением, заметил, что раньше такого мне сделать было не под силу. Взяв его в руки, я стал сводить их вместе — и оно хрустнуло, сломавшись посередине. Меня это больше обрадовало, чем потрясло, хоть это был один из признаков того, что я меняюсь. Я повторял этот фокус со многими предметами, а один раз решил согнуть и трубу, с которой не расставался. Она подалась легко, и я сразу решил ее выбросить — зачем она такому сильному человеку? Человеку ли? Со мной что-то происходило. Я часто впадал в оцепенение и подолгу стоял на одном месте, качаясь как маятник. Очень быстро отросли волосы на голове.

Грязные и спутанные, они защищали от ветра, и я перестал укрывать ее тряпьем. И, все же, еще оставалась какая-то грань, за которую я не смел перейти. Я не прикасался к человеческим телам, не смотрел на них, как на возможный способ утолить постоянно мучивший меня голод. И, хоть сознание атрофировалось почти полностью, но запрет на это оставался в силе даже в самые мучительные вечера, когда мне совсем ничего не удавалось найти.

Вскоре я уже мало походил на человека. Вся шелуха, налепившаяся на того кто прежде именовался разумным, слетела прочь, обнажив под собой что-то очень похожее, на звериную сущность. Я уже замечал, как просыпаются древнейшие инстинкты, и они начинают приобретать надо мной верх. Руководят моим здравым смыслом, а что еще хуже — и памятью, выбирая из нее только то, что могло пригодиться на данное время. Прошлое стало стираться — быстро и безболезненно. Было? Что было? Когда? Ну и что. Сейчас — другое… На все находился именно этот ответ, и он меня сразу успокаивал, позволяя отрешенно воспринимать изменившийся в одночасье мир. Иногда я поднимал свои руки и даже удивлялся тому, что они не стали похожими на лапы, а на ладонях вместо пальцев все еще нет грозных когтей зверя. Много после того периода, мне стало понятно, что именно в то время, невидимое излучение превратило тех, кто не нашел в себе силы остаться человеком, в монстров. А пока — я продолжал свои бесконечные блуждания по городу. Все было посвящено только поискам пищи. Я научился обходиться самым малым.

Если бы кто-то смог подняться над руинами города — он увидел бы крошечную фигурку, одинокую и сгорбленную, все время что-то выискивающую среди куч, мечущуюся то сюда, то туда. Одетую непонятно во что, грязную и с многодневной щетиной на лице. Вид у меня тогда был более чем отвратителен даже для меня самого.

Мало было еды — зато вдоволь хватало топлива. Научившись зажигать костры от постоянно полыхавших огней, я стал чаще греться, и теперь меньше боялся заморозков, которые наступили внезапно. При свете костра, темнота, окружающая меня, хоть немного рассеивалась. Тени, от костра прыгали по руинам, давая игру воображению, и превращали их в горбатые и страшные чудовища. Казалось, что те, кто погребен под ними, сейчас встанут и протянут ко мне свои руки, чтобы утянуть меня во мрак и холод вечного безмолвия. День приносил с собой тепло — ветер дул ближе к полуночи, неся с собой стылость и холод. Ночь же становилась испытанием — все покрывало инеем, и не помогало даже внутреннее тепло земли. Редко, но попадались такие места, где помощь костра не требовалась — почва сама грела так, что я спал словно в теплой постели. Я понимал, что здесь находиться небезопасно — тепло не могло возникнуть ни откуда, само собой. Под городом что-то происходило, необъяснимое и пугающее. Похоже, я скитался над вершиной, грозящего взлететь на воздух, вулкана…

Постепенно я стал расширять круг своих блужданий. Привыкнув к местности, я предпринимал дальние походы по развалинам города. Это были именно странствия — ведь пройти через образовавшиеся катакомбы с той же скоростью, с какой можно было пересечь их до катастрофы, не представлялось возможным. Чтобы преодолеть пару километров приходилось тратить не менее нескольких часов. Желая разведать как можно больше, я уходил все время в одном направлении — и так получилось, что это оказался север города.

Я поднялся на холм. С него — он возвышался несколько выше прочих, видимость немного продлевалась далее привычных границ. Однообразие и повторяющаяся бесконечность руин навевала тоску. Что-то было не так. Я уже успел привыкнуть к однообразию и теперь явно замечал несоответствие, объяснить которое пока не мог. У меня вдруг клацнули зубы — я всем нутром почувствовал, что увижу сейчас нечто потрясающее! И, хоть там, впереди, могла таиться опасность, но любопытство пересилило. Вскоре я пробирался через развалины, с каждым шагом приближаясь к разгадке неизвестной пока тайны. Она открылась совершенно внезапно, едва я только разогнулся, вылезая из-под очередного штабеля плит и балок, переплетений арматуры и телеграфных столбов, скрученных в штопор автомобилей и вывернутых пластов земли. Это было нечто…

Передо мною зияла невообразимая пропасть! Я находился почти возле ее края, не рискуя подойти слишком близко, чтобы не оказаться унесенным вниз ветром. Но и отсюда я мог видеть очень много. Величайший провал, какой я, когда-либо, встречал, терялся вдалеке, сливаясь с нависающими над ним тучами. Все, что было от города севернее этого места, оказалось в нем!

Глубина пропасти была не меньше ста метров. На всем протяжении провал тянулся вдоль отвесной стены, а та простиралась по обе стороны от того места, где я вышел. Рискуя свалиться, я подполз к самой кромке и заглянул внутрь. Отсюда еле просматривались здания, подобные тем, какие были и здесь — землетрясение прошлось по городу прежде, чем он ушел в бездну. Еще дальше было очень смутно видно, как за его пределами темнеют леса и еще что-то, очень похожее на воду. Но уверенности в этом не было. Нависший над провалом смог не давал достаточного обзора, а скудное освещение скрадывало и то, что находилось ближе. Походило на то, как целый пласт, целую область или край опустили вниз, оторвав ее от прилегающей к ней земли. Я вспомнил, как телевизионная вышка, до последнего устойчиво державшаяся при всех толчках, вдруг разом исчезла. Это случилось как раз тогда, когда второй, самый сильный удар еще раз подбросил меня с обломками домов вверх. Теперь она лежала там, внизу, и даже отсюда я мог рассмотреть ее части, расколовшиеся при падении о земную твердь. Сколько людей встретило свой последний миг, глядя на приближающуюся пропасть, видя, как далекая земля приближается… Случившемуся не было объяснения — как и всему, что произошло в Тот день. Часть континента просто опустилась, и как ее еще не затопило водой из ближайшего моря, тоже оставалось загадкой. Впрочем, вполне вероятно, что и море тоже ушло в иное место — теперь я уже не удивился бы и этому. Стало ясно, что на планете произошли такие потрясения, такие сдвиги земной коры, что весь рисунок, вся карта земли неминуемо и очень серьезно изменилась…

Недалеко с гулом обрушился большой кусок земли. Он оторвался и, как в замедленной съемке, стал сползать, а потом, набирая скорость, рухнул в пропасть. Отсюда следовало уходить. У краев провала не было устойчивой опоры. На глубину нескольких десятков метров земля состояла из пластов глины — лишь далее начиналось что-то иное, что я смог увидеть, перегибаясь через обрыв. Было очевидно — обрушения будут происходить постоянно. Еще один кусок земли зазмеился трещиной, и я с трепетом увидел, как она едва не достигла тех плит, из-под которых я выполз. Часть разрушенного дома стала съезжать, увлекая за собой груду из плит, исковерканных деревьев, мебели, человеческих останков. Я увидел, как взмахнули уже неживые руки в своем последнем полете… Это могло и должно было продолжаться по крайней мере до тех пор, пока не обнажатся более твердые породы. А до тех пор посещать этот район мне резко расхотелось, и я спешно стал выбираться назад.

Это было не единственным моим открытием. Во время поисков я однажды наткнулся на несколько вповалку лежащих тел, еще не до конца уничтоженных крысами и покрытых падающими хлопьями. Зрелище это не то чтобы меня угнетало — я огрубел и почти игнорировал подобные вещи. Но на этот раз что-то меня заинтересовало, и я решил подойти поближе, чтобы рассмотреть увиденное более подробно. Приятного было мало — полусъеденные, полусгнившие тела, жуткий оскал и, как обычно, пустые глазницы и черепа.

Все было знакомо и все же я не мог отделаться от мысли, что что-то упустил. Я подошел еще поближе и, преодолевая отвращение, перевернул ногой одно из тел. На какое-то время я оцепенел, понимая, что вижу нечто, что могло появиться только сейчас…

Труп, перевернутый мною, не был таким как все. Он тоже подвергся нападению крыс, но и то, что осталось, впечатляло… Это уже не было человеком. Или, оно им было, совсем недавно, но успело измениться, и очень сильно. Я, дрожащими руками, достал бутылку с водой и, так и не сделав ни одного глотка, убрал ее обратно, хоть разом пересохшее горло требовало воды.

Очень мощные руки, поросшие густыми, рыжими волосами, заканчивались массивными когтями. Каждым из них было легко пробить грудную клетку обычного человека. Торс, весь покрытый шерстью такого же оттенка, что и на руках, но раздавшийся вширь и рельефно обозначающий перекатывающиеся бугры мышц. Резко выступающая вперед челюсть, с торчащими в мертвой ухмылке клыками. Нос, более напоминающий собачий, такой же широкий и занимающий собой половину лица. Уши, острые и вытянутые вверх, с кисточкой из волос на концах и приросшие мочками к черепу. Странно, но глаза мертвого нелюдя были на месте — они и сейчас словно светились желтоватым блеском вытянутых зрачков. В отличие от обычных, череп этого человека — человека ли? — не был выжжен изнутри.

Сглотнув, я опять поднес бутылку ко рту. Липкий, холодный пот, волной прошел по всему моему телу, и, тем не менее, я заставил себя остаться на месте и еще раз внимательно рассмотреть это чуждое земле создание. Он не был одет, только на бедрах еще виднелись остатки того, что, по всей вероятности, являлось когда-то штанами. Видимо, их владелец, уже не нуждался ни в какой одежде. В лапе монстра был вырванный кусок мяса, в котором я сразу определил часть человеческой руки — походило на то, что он собирался пообедать… Лишь случайность прервала это занятие. Я посмотрел в сторону. Возле трупа валялась стальная балка, с прилипшим к ней пучком волос. Догадка подтвердилась — череп нелюдя был размозжен, я не заметил это сразу только потому, что был слишком потрясен обшей картиной. Но, если так — значит, оно появилось здесь уже после того, как эти люди погибли?

Балка свалилась на него, когда монстр был поглощен тем, что рвал трупы на части… А если он не один? Если, подобные ему, теперь рыщут по городу?

Вопросы молнией сверкнули в моей голове, и я сразу стал оглядываться по сторонам, со страхом ожидая появления чудовищ. Но все было тихо, лишь ветер, по-прежнему, носил тяжелые облака, кружа их над городом. Теперь, какие-то, слишком большие крысы, не казались мне грозными — по сравнению с этим…

Я покидал этот район со смешанным чувством страха и непонимания. Если общая картина разрушения еще как-то укладывалась в рамки, то объяснения этому я уже не мог найти. Редко, очень редко, случалось что-то, что стряхивало с меня равнодушие и затрагивало весь мой организм. На этот раз это был как раз такой случай. И, очевидно, он оказался тем толчком, который был необходим, чтобы стряхнуть оцепенение в моей душе — пусть, хотя бы страхом. До меня как-то сразу дошло, что я могу стать таким же, а я не хотел. Но нужен был еще один толчок, прежде чем едва не завладевшее мною перерождение в зверя оказалось бессильным перед желанием остаться человеком.

Я обыскивал очередную свалку. Практически без отвращения и брезгливости, копаясь в том месиве, которое образовалось от смешения детских игрушек, кассет, белья, сувениров и еще бог знает чего… Это было все, что осталось после целого ряда торговых киосков, располагавшихся в подземном переходе.

Дорога, как таковая, уже не существовала — трещина в земле развалила ее пополам, открыв прямой доступ в переход. Вырванные плиты нагромоздились друг на друга, и я посматривал в их сторону, опасаясь того, что они могут съехать обратно. Обычно, в подземных переходах, встречались и продуктовые киоски… Откидывались прочь тряпки, ненужная бижутерия, женские сумочки и книги. Руки работали как заведенные — я торопился, боясь, что не успею обыскать все до угрожающего начаться в любую минуту, дождя. Мне попалась кожаная сумочка, и я, открыв замок-молнию, стал выкидывать ее содержимое наружу. Ключи, сигареты, носовой платок, косметичка, брелок с литым чертенком, записная книжка… Постепенно свирепея — никчемные предметы! — я отбросил ее в сторону. При рывке сумочка зацепилась обо что-то и повисла на ремешке. Вымещая свою злость, я шагнул к ней и снова отбросил ее вдаль.

Нога при этом соскользнула, и я съехал на низ завала, упав на спину. При попытке подняться ноги разъехались в стороны, и я снова упал, но на этот раз лицом вниз. Словно из потустороннего мира на меня устремились открытые глаза… С диким криком ужаса, не понимая — что же тут такое? — я попытался вскочить. Опять упал и опять увидел глаза. Я привстал на колени и руками раскидал в стороны все, что мешало мне рассмотреть, что же я обнаружил под собой.

Внизу было что-то стекловидное, абсолютно прозрачное и застывшее. Я видел сквозь него — или в нем, что было вернее — тело полуобнаженной девушки.

Оно хранило на себе все следы тех испытаний, которые ей пришлось перенести, прежде чем оно оказалось здесь. Я вздрогнул, настолько живой она мне показалась в тот момент. Казалось, достаточно лишь разбить это странное стекло и она выйдет на свободу… Что бы рассмотреть ее лучше, я поджег страницы из книжки и осветил ими гладкую поверхность. Девушка не мучилась — жидкость, попавшая сюда из взорвавшейся цистерны, залила ее мгновенно. На ее лице не успела отпечататься маска страха и ужаса, которую мне столь часто приходилось видеть в иных ситуациях. Нет, эта была только полуулыбка, словно она с нетерпением ждала избавления и, наконец, получила его. Кое-где ее кожа была потемневшей — я отнес это за счет жидкости, в которой она оказалась. Ее волосы разметались по сторонам, одна их прядь даже вылезла наружу. Я коснулся их с трепетом. Волосы, до того казавшиеся целыми, сразу рассыпались в прах, оставив в руке серую горстку. Я осветил ее лицо — мне стало не по себе от устремленного на меня взгляда. Откуда-то из глубин появилась жалость — чувство почти столь же забытое, как и все остальные. Я не сдержал звериного воя и с силой ударил кулаками об эту стеклянную твердь. Зачем? Зачем?! Слезы, непрошеные и нежданные, лились у меня из глаз. Я растирал их по грязному лицу, поражаясь их появлению не меньше, чем виду мертвой девушки. Зачем? Какая жестокая сила убила это юное создание, которому можно было еще жить и жить? И, вместе со слезами с меня стала спадать пелена до того мешавшая все видеть и слышать. Я снова рождался на свет, чтобы чувствовать чужую боль и чужое горе, чтобы снова стать человеком… Это было мучительно — вновь понимать все, что я так старательно старался спрятать. И это было возвращением из того состояния, в которое я едва не попал навсегда. Я не мог заставить себя покинуть этот переход, не хотел покидать девушку, чудившуюся мне не мертвой, а только уснувшей. Мне хотелось вырубить ее из плена, но я понимал, что делать этого не следует — если я не хочу увидеть, как милая улыбка сменяется страшным оскалом. Лишь, когда голод властно напомнил о себе, я поднялся и ушел прочь, дав себе зарок никогда больше не спускаться в этот переход и не смотреть на это тело… А на другой день, когда я уже иными глазами смотрел на все происходящее, я наткнулся на изображение на стене. Оно отпечаталось на здании, прямо на гладкой поверхности облицовочных кирпичей. Издали это походило на тени. Но никаких теней не могло появиться здесь — при постоянном отсутствии солнца. Меня это заинтересовало, и я подошел поближе. На стене, как на негативе отпечатались силуэты нескольких бегущих людей. Угадывался кто-то, прижимающий к себе ребенка, женщина, стремящаяся спрятаться под защиту мужчины… Наверное, они даже почувствовать ничего не успели, испарившись в мановение ока, и оставили после себя только этот след, который ни падающий пепел, ни дождь еще не успели стереть. Скоро не станет и его…

Я повернулся. Город, мрачный и мертвый, лежал передо мной. И в нем, населенном только тенями, оставался лишь один человек, едва не превратившийся в зверя. Я перенес это испытание, хотя был очень близок к поражению. К тому, чтобы потерять и память, и сам человеческий облик. Нет, это не означало, что я стал другим. Я просто вернулся к тому, кем и был раньше, но стал более суровым и хладнокровным, воспринимающим все настолько спокойно, насколько это, вообще, возможно. А главное — с четким и ясным осознанием того, что жизнь не кончена. Жизнь продолжается, не смотря ни на что… И возврата к безумию больше не должно быть никогда.

* * *

Проснувшись на другое утро, я ясно понял, что если в течение нескольких часов не найду для себя постоянный и надежный источник пропитания, рассудок, вернувшийся ко мне от потрясения, снова может меня покинуть. И тогда, рвущаяся наружу дикость окажется наверху, подавит и мой человеческий облик, и мозг. Жуткий пример подобного я уже видел — монстр, валявшийся среди руин. Я был почти уверен в том, что он появился именно так. Ни какие-то полусгнившие куски, ни грязная вода из луж, которую я до сих пор пил, больше не могли меня удовлетворить. Период дикарства закончился — оставив о себе на память все приобретенные при незавершенном перерождении, навыки и способности. Сила, зрение, слух — все это осталось со мной. И неимоверная выносливость, не присущая обычному человеку…

Теперь я знал, что хочу. Найти среди скопища бесформенных руин продуктовый магазин. Или слад. Или хранилище — все равно. Не бродить по развалинам бесцельно, но попробовать хоть как-то определить свое местонахождение, и, после этого, представив, как выглядел город до катастрофы, вспомнить, нет ли поблизости искомого… Даже если те были завалены под блоками и плитами, раздавлены и попорчены — это все равно было лучше, чем питаться чуть ли с помойки. Хотя, слово — чуть — здесь было уже ни к месту…

Теперь поиски и метания приобрели смысл. Я не бросался больше из стороны в сторону, а методично, шаг за шагом, вел поиск, надеясь на то, что в скором времени зрительная память подскажет нужный объект или ориентир, от которого я смогу установить, куда идти. В многомиллионном городе хватало магазинов — и именно тех, в которых я нуждался. Но попасть в них было очень непросто. Все они были надежно спрятаны и погребены под руинами. Их содержимое могло сгореть, быть затоплено или провалилось в пропасти, которых хватало на каждом шагу. Получалось так, что я, практически единственный обладатель всех этих богатств, не мог ими воспользоваться.

Даже всей приобретенной силы не хватало, чтобы приподнять многотонные плиты, открыть себе доступ в то или иное место, которое мне хотелось обследовать. И, хоть опыт часто указывал на нужные мне здания, стихия успела позаботиться о том, чтобы проникнуть в них я не смог никаким образом.

Я пользовался простой схемой, или решением. Найти широкую улицу или бульвар. На нем должно было располагаться очень много магазинов. Но обнаружить сам бульвар пока не представлялось таким простым делом, как я решил вначале. Все они — в смысле, весь город — стали похожи на россыпи каменных барханов, где здания были перемешаны с землей и железными конечностями в виде труб, арматуры, вывернутых и согнутых балок… К тому же, подземная волна изменила весь ландшафт до полнейшей неузнаваемости.

Город больше не был ровным — везде, где я только не проходил, он являл из себя сплошную череду сопок и холмов. Одни более возвышались над другими, и в этом было все их отличие. И такая картина простиралась во все стороны — достаточно было подняться на холм повыше, чтобы в этом убедиться лишний раз.

И все-таки, я обнаружил нужный мне ориентир. Хотя его могло забросить сюда воздушной волной или швырнуть взрывом — но я надеялся на то, что такую массивную и тяжелую конструкцию, почти целиком отлитую из бронзы, не так то легко можно отнести от того постамента, на котором она стояла. Я наткнулся на нее случайно — очередной дождь, от которого я прятался, обнажил полу засыпанные остатки, смыв скопившуюся грязь с рухнувшего истукана. Это была статуя одного из правителей прошлого, выполненная раз в двадцать больше его натуральной величины. Одним словом, останься она на месте — и о лучшем маяке нельзя было бы и мечтать. Я знал, что он был установлен на самом берегу реки, а неподалеку находился городской парк. На набережной и в парке ловить было нечего, но неподалеку от статуи находился крупный супермаркет, в три или четыре этажа, наполненный всем необходимым.

Я заходил в него всего один раз — слишком кусачие цены не позволяли стать его постоянным посетителем. Но я запомнил, что ассортимент здесь был отменный. Правда, как и во всех зданиях такого рода, там могло находиться множество трупов — но это уже был второй вопрос… У меня уже не было выбора. Или, преодолевая брезгливость и тошноту, я перешагну через них, или умру. Человек не знает, сколько в нем заложено терпения и способности, преодолевать трудности. Эта трудность уже не считалась мною одной из главных…

Как бы не было сложно передвигаться по искореженному городу, примерно через километр после того, как я увидел обломки статуи, я подумал, что нашел то, что искал. Уверенности не было — расстояние, пройденное мною, указывало на то, что пора остановиться и осмотреться. Будь это обычное землетрясение — мне было бы легче. Но все осложнялось тем, что по городу прошлась и подземная, и водяная волна. Плюс — воздушная, от ядерного взрыва. А еще толчки, ставшие стихать только в последние дни. Все это превратило город во что-то совершенно неузнаваемое. Как после всего этого оставались еще кое-где держащиеся стены, или уцелевшие дома — необъяснимо…

Я ходил практически по одному и тому же месту. Где-то под моими ногами должен был находиться тот пресловутый магазин, на который я так рассчитывал. Несколько часов усердных поисков ничего не дали — я не мог найти ни малейшей зацепки, что бы его обнаружить. И, как назло, споткнувшись, я вывернул ногой вывеску, усердно приглашающую, что ни будь купить. Покупать я ничего не собирался, но и взять даром — не получалось… Потихоньку мной стало овладевать отчаяние. Магазин был здесь, я это чувствовал. Но как в него попасть? На вершине холма, где я стоял, дул сильный ветер. Он носил обрывки бумаг, какие-то щепки и вездесущий песок. Правда, я уже не пользовался повязкой — песка стало намного меньше, чем в первые дни. Пыль попадала в глаза, и мне приходилось их сильно щурить, чтобы грязь не залепила их полностью. Счастья можно было попытать и в ином месте — таких крупных супермаркетов хватало в городе. Но, как их отыскать среди этого нагромождения… и как попасть, если и в этот я никак не могу найти дороги? Так, ничего не решив, я от расстройства не стал чего-либо предпринимать и остался на ночевку здесь же — под холмом.

Забираться под кажущиеся крепкими плиты, которые иногда образовывали нечто вроде шатра, если упирались друг в друга, я не рискнул. Один раз я уже видел, как такое сооружение без всяких видимых причин, начало крениться и свалилось, поднимая тучи пыли и придавливая все, что под ним находилось.

Вдобавок, в третий раз за один день, стал лить дождь. Он долго собирался, пару часов ветер носил тяжелые тучи, и вот они разродились крупными, темными каплями. Грязь, по-прежнему, падала с неба, словно в нем скопилась вся пыль, поднятая при взрывах и так и не упавшая обратно. Так и не найдя среди всякого хлама одного единственного, пригодного зонта, я стал таскать с собой кусок ткани, который натягивал на что ни будь, если оказывался на открытом пространстве и не мог спрятаться от воды подальше. Вот и сейчас, я вытащил его из-за пояса и принялся разворачивать, кляня и дождь, и пыль, и все, что со мной случилось… Хорошо хоть, что это был не ливень — разница меж ними была различима сразу. При последнем, никакая тряпка не смогла бы уберечь меня от хлеставших потоков. Но настоящие ливни были редко — всего пять раз за все время. И, каждый последующий был немного слабее, чем предыдущий.

От злости — опять неудача — я принялся расшвыривать всякий хлам, мешающий мне попасть в подобие убежища — сгоревший автомобиль с уцелевшей крышей.

Хоть в ней и не было стекол, но от падающей воды она могла спасти — крыша ее оставалось непроницаемой. Я взмахнул рукой, отбрасывая какое-то бревно, и рассек ладонь. Охнув от боли — бревно выскользнуло и ударило меня прямо в лоб, я подскочил, и, потеряв равновесие, покатился к подножию холма.

Удар был такой силы, что у меня потемнело в глазах. На какое-то время, потеряв представление о том, где я нахожусь, я присел и схватился за голову руками. Зажившая после полученных сотрясений, она опять стала раскалываться от боли, и мне уже не хотелось ни о чем думать, кроме одного — чтобы она оставила меня в покое.