На развалинах Мира

Это не я пришел в себя — это тело напомнило о себе, отреагировав на болезненный толчок, сотрясший, окружавшее меня, пространство. Ничего не соображая, в полной прострации — будто я и мое тело существуют отдельно друг от друга, я перевернулся на спину. Сразу стало легче дышать. Рука наткнулась на выступающую небольшим бугорком поверхность — видимо, я лежал на ней, и она давила мне на легкие, вызывая те кошмары, которые я видел.

Так же, еще ничего не понимая, я попытался оторвать голову от пола и сразу уронил ее обратно, словно кто-то неведомый и тяжелый придавил ее своей тушей. Сознание возвращалось медленно. Я и понятия не имел, как долго я находился недвижимым до того момента, как глаза открылись и увидели тьму.

Ни вставать, ни шевелиться не возникало желания, полная неподвижность была мне сейчас нужнее… Так продолжалось довольно долго, до тех пор, пока меня не начал бить озноб. То, на чем я лежал, минута за минутой, вытягивало из меня тепло. И тогда я сделал попытку подняться. Вначале на одну руку, потом на другую. Потом на обе. Потом на колени. Последней я выпрямил голову, приоткрыл и сразу закрыл глаза — так казалось безопаснее, чем вообще не увидеть ничего. Некоторое время я даже опасался пошевелиться, боясь шороха, возникающего при движении. Холод еще раз напомнил о себе — через колени, которыми я опирался на жесткую поверхность. Ладонью я коснулся пола — он оказался на ощупь шершавым, с едва заметными трещинками и выемками. Это была не земля, скорее, та самая, огромная бетонная труба, отверстие которой я успел увидеть, перед тем, как стены провала сомкнулись за моей спиной. И тогда я окончательно понял, где я, и что со мной произошло…

Наверное, я закричал. Путь наверх был отрезан. Труба время от времени вздрагивала, словно кто-то дергал ее в глубине. Потом все стихло. Начал липкой пеленой подползать ужас. Я заново переживал этот день и свое падение в бездну! Еще немного — и я бы сошел с ума! Я вцепился зубами в руку, и подступившая боль отрезвила меня, не дав зациклиться на страшных мыслях. Разом, словно ожидая этой минуты, заныли все остальные, полученные мною на поверхности, раны. Казалось, на теле нет живого места. Я не смог сдержать стона, и он унесся прочь, эхом отдаваясь от влажных, пропахших сыростью стен…

Меня всего затрясло, сердце бешено забилось в груди — я заживо погребен в толще земли! Все окутывала кромешная тьма. Где я нахожусь? Мне предстояла мучительная смерть, либо от удушья, либо от голода, а, скорее всего — от начавшего заполнять меня целиком, чувства безнадежности и страха. Я взвыл, ударил перед собой кулаком, и он влетел во что-то очень твердое и жесткое, отчего я чуть было не разбил себе пальцы. Это меня слегка ошеломило — вроде бы земля не должна была быть настолько твердой. Когда пальцы еще раз притронулись к стене, я заметил, что она сухая и холодная, а главное, что-то напоминающая… Таким мог быть только бетон! Я, действительно, попал в трубу, и мне не показалось, когда я видел ее изломанные края, при падении в пропасть. Что это могло быть, я не знал. Скорее всего, внутренняя сторона колодца, только почему-то выложенного не вертикально. И он был достаточных размеров, чтобы в нем можно было стоять, почти не пригибаясь. Для чего он здесь находился, кто его выкладывал? Сейчас меня этот вопрос занимал менее всего. Зато сразу возник другой — нельзя ли по нему выбраться наружу? Стены слегка вздрагивали, а пару раз дернулись так, что я, даже стоя на коленях, не удержался и упал на бок. Катастрофа, произошедшая наверху, была столь серьезна и всеобъемлюща, что не могла не затронуть и всех, сооруженных под городом, подземных коммуникаций.

Подземных? У меня мелькнула неосознанная до конца мысль — да, подземных!

Что, если скажем, эта труба состоит из частей чего-то единого, целого, предназначенного, например, для вентиляции метро? Или для отвода канализационных, или, каких либо иных, вод? Я снова вздрогнул. Но на ощупь пол и стены были сухими, и чувствовалась лишь небольшая влажность там, где бетонные кольца примыкали друг к другу. То, что труба состояла из плотно пригнанных друг к другу колец, я уже понял, тщательно исследовав стык почти по всей его длине. Нет, это не для воды…

Я просидел некоторое время, не решаясь подняться и сделать первый шаг. У меня не хватало ни сил, ни мужества, чтобы заставить себя пойти куда-то в полной темноте. В этот момент я остро пожалел о том, что бросил курить — так в кармане могла оказаться зажигалка или спички, и я смог бы рассмотреть, куда все-таки попал? Постепенно я успокоился. Гул, изредка доносившийся сквозь стены, скоро утих окончательно. Тишина стала такой, что собственные движения и производимый мной шорох, воспринимались как гром. Мне вдруг показалось, что я здесь не один — ведь я явственно видел, как и передо мной и вместе со мной, в пропасть падали люди. Нет, я не один! Я не мог быть один!

— Эй…

Мне казалось, что кричу, но на самом деле это был еле слышный хрип.

— Эй? Кто ни будь?

Ответом было молчание. Я сглотнул солоноватую слюну и в волнении прокусил себе губу. Что-то надо было делать… Осмелев немного, я протянул ноги вперед — конечности стали затекать от неудобной позы. Ничего не изменилось. Воздух вокруг меня был не очень свежий, но пыли в нем не ощущалось. Мне нужно было на что-то решаться. Я сам себя уговаривал подняться, а потом собрался с силами и встал. Голова коснулась чего-то, и я испуганно вжал ее в плечи, только потом, сообразив, что это не может быть ничем иным, как потолком помещения. Верхом трубы — если это действительно труба. Все, по-прежнему, было безмолвно. Руками, вытянутыми перед собой, я проверял — не наткнусь ли, на что ни будь? Мне пришлось передвигаться вдоль одной из стенок, но я практически без труда доставал рукой и до второй — ширина трубы это позволяла. Пройдя несколько шагов, я наткнулся на что-то, что при ощупывании оказалось крылом того самого грузовика, который провалился в пропасть вместе со мной. Сразу вслед за ним оказался тупик. Земля плотно заполняла отверстие, скоре всего, именно то, сквозь которое я сюда попал. Я не особо расстроился, ожидая встретить что-то, в этом роде. Оставалась еще одна сторона, и я повернул назад. Раз закупорена эта — вторая должна быть свободна.

Постепенно, шаг за шагом, стал вновь наползать, сковывающий движения, страх. Я больно ударился ногой обо что-то, отпрянул в бок, задев при этом обоженной рукой шершавую поверхность, и вскрикнул. Мною снова завладел ужас: животный, всеобъемлющий, грозящий перерасти в панику, и погубить меня без всякого вмешательства извне. Я громко закричал и сразу догадался, что мой крик не унесся по трубе прочь, а уперся в какую- то преграду и в ней заглох. От сознания непоправимого я замер, потом заставил себя сделать еще несколько шагов — и руки уперлись в новую преграду. Скоре всего — громадный кусок породы, надежно закупоривший второй выход. В полном бессилии и отчаянии, я опустился на колени. Это означало смерть, от которой я с таким упорством обреченного убегал на поверхности земли. Она не смогла уничтожить меня ни падающими стенами, ни разверзающимися трещинами, ни огнем и водой… Нет, вместо всего этого она приготовила мне куда более ехидную усмешку — позволила спастись, что бы просто похоронить… живым. Я находился в подземном склепе!

У меня перед глазами опять стали появляться багровые круги, еще немного — и сознание могло отключиться, чтобы впасть в уже виденный кошмар. Стали всплывать лица покинутых мною близких… Всего несколько десятков часов назад, я был в кругу своей семьи, держал на руках сына и целовал печальные глаза жены — ей так не хотелось со мной расставаться. Что станет с ними?

Как они это переживут? И переживут ли?

От ярости я заскрежетал зубами. И тут, что-то неуловимое, заставило меня замереть, напрячься и полностью сконцентрировать свое внимание на этом, еще не осознанном полностью ощущении… Я свободно дышал! Не задыхаясь, не чувствуя постепенного удушья — а ведь воздух в замкнутом пространстве не мог быть не спертым. У него была лазейка! А раз она была у него — то, что мешало мне ее отыскать? И, вдруг она окажется такой, что будет пригодна и для меня?

Обшаривая сантиметр за сантиметром, неоднократно исцарапав себе пальцы, я проверял бетонные стены. Отверстие должно было быть! И оно действительно нашлось! Это оказалась вделанная в стену решетка. Она плохо держалась, и я без труда сорвал ее с места. Дыра была очень узкой, но я смог просунуть в нее голову — и сразу ощутил разницу между тем воздухом, которым дышал и тем, который оказался за пределами трубы. Я стянул с себя свитер — от него и так ничего не оставалось, и, изгибаясь и выворачиваясь, протиснулся сквозь этот спасительный лаз, туда, где ожидал встретить свое спасение.

Моя радость оказалась несколько преждевременной. Это опять была труба, возможно, идущая параллельно первой, в которой я оказался вначале. Но, в отличие от нее, она не могла быть замкнута с обеих сторон — иначе я не заметил бы в ней притока воздуха, позволяющего мне не задохнуться, до сих пор. Повторив все, как в первый раз — передвижение вдоль стен — я прошагал так около нескольких минут. Привыкшие к темноте глаза различили еле уловимый свет, почти не позволяющий что-либо рассмотреть. И все же это был свет, падающий откуда-то сверху. Труба закончилась. Я стоял на дне вертикального колодца и дрожал от возбуждения и сознания того, что ничего не могу поделать… Где-то там, наверху, находилось отверстие, сквозь которое просматривались огненные сполохи. Подняться по колодцу не предоставлялось возможным — он был лишен каких-либо приспособлений для этого. Ни скоб, обычно сопутствующих подобным сооружениям, ни лестницы я не заметил. Свобода была рядом — всего в паре десятков метров над головой.

Но она была недоступна…

Я просидел на дне колодца около часа. Апатия завладела мною почти полностью — я сделал все, что мог… От усталости я откинулся назад, привалившись спиной к стенке, и уперся во что-то мягкое. Отстранившись, я протянул руку, чтобы проверить, во что попал. Это был труп. Кто-то упал сюда с высоты и при падении свернул себе шею. Я, преодолевая некоторое смущение — мне еще не приходилось обыскивать мертвые тела — обшарил его карманы. И — о счастье! — в них нашлась сухая и годная к употреблению коробка спичек.

Чиркнув, я осветил место своего пристанища. Диаметр колодца оказался около трех метров. На его дне валялся всякий хлам, попавший сюда с высоты, и среди него я успел разглядеть нужную мне вещь — несколько сухих тряпок.

Как и почему сюда не попала вода при наводнении — меня не интересовало. Я намотал их, на какой-то железный прут и поднес огонек. Убогий факел осветил мою тюрьму. Воздушная тяга не давала ему потухнуть, и я еще раз убедился в том, что выбраться наверх я не смогу. Звать на помощь не имело смысла — с такой глубины мои крики вряд ли мог бы кто ни будь услышать. А если бы и услышал — на верху было такое разрушение, что судьба одного человека уже ничего не значила…

Оставался только один вариант — возвращаться по этой трубе назад, и идти по ней, до тех пор, пока она не выведет меня туда, где я смогу подняться на землю. Я собрал все тряпки, которые по моему разумению могли мне понадобиться, и, бросив прощальный взгляд наверх, отправился в этот страшный путь, в неизвестность и темноту, где единственным моим спутником оставалась только надежда…

Факел я потушил. Во-первых, хотел сберечь себе возможность применить его, когда он понадобится, во-вторых, не решался тратить спички напрасно.

Второй возможности, найти что-либо подобное, у меня уже могло и не быть. Я прошагал по трубе около трехсот шагов, пока не уперся рукой в преграду.

Это была сетка, перекрывающая всю трубу. Я пнул ее ногой — она слегка поддалась. Скорее всего, она была предназначена для того, чтобы здесь задерживался всякий мусор, который мог быть засосан мощными вентиляторами вовнутрь. А раз так — то, где-то рядом, должно быть и место, откуда этот мусор извлекают смотрители. Я вновь чиркнул спичкой… Мое предположение оправдалось полностью — в стене оказалась дверца. Но все мои попытки ее открыть ничего не дали. Она была наглухо задраена с противоположной стороны, а мои попытки ее выбить и сорвать с петель ничего не принесли.

Судьба еще раз жестоко подшутила надо мной. Либо эту дверь так задумали ее проектировщики, либо ее сплющило давлением. Что бы тому, не было причиной

— мне сквозь нее не пройти. Оставалось только продолжать движение вперед — через сетку. Я закричал, специально, чтобы узнать, насколько далеко может проникнуть эхо. На этот раз мой голос не увяз, а унесся далеко. Оставалось лишь сорвать сетку, чтобы в который раз продолжить свое стремление спастись и выбраться из этой темницы. После всего пережитого темнота уже не пугала, и я перестал чиркать спичками. Все, что хотел, я уже увидел.

Сетка отошла со своего места достаточно просто. Мне повезло — она была сварена не из прутьев и хоть с трудом, но ее можно было порвать. Я зло дергал ее руками и добился того, что она вылезла в одном месте. Мне этого хватило, чтобы пролезть, добавив к своим порезам и ссадинам, еще несколько. А сразу за сеткой оказался провал. Я едва не угодил в него, и лишь знакомое чувство, проявившееся впервые наверху, удержало меня от рокового шага. Словно кто-то незримый удержал меня от того, чтобы опустить ногу… Я внезапно напрягся и подумал, что впереди не так уж и свободно.

Решив довериться этому неосознанному чувству, я осторожно пошарил впереди себя ногой. Колодец кончился. Вернее, он принял именно такие формы, какие и должны были у него быть. Горизонтальная труба превратилась в вертикальную. Осторожно продвигаясь по ее краю, я нашел то, что искал — поручни от лестницы, ведущие вниз. Раздумывал я недолго — если нет подъема, то пусть будет спуск. Он тоже должен был, куда ни будь, меня вывести — если на том конце опять не встретится новый завал. Перекинув ноги сквозь парапет, я ухватился за скобы, и стал спускаться. Это продолжалось довольно долго. Мне пришлось несколько раз останавливаться и отдыхать. Шахта вела глубоко вниз, и я стал опасаться того, что просто не смогу спуститься и сорвусь. Но бесконечный спуск все же кончился. Я оперся ногой о твердую поверхность и в изнеможении сел прямо на бетон.

Это тоже было замкнутое помещение, но несколько больших размеров, чем сам колодец. Спички помогли мне увидеть, что в одном месте вновь находится сетка, наподобие той, которую я вырвал наверху. А за ней темнело что-то массивное, с неясными очертаниями. Не желая расходовать спички, я вставил в сетку клочок ткани и обошел дно колодца вдоль стены, пока не вернулся к тому же месту, с которого начал обход. Иного выхода не было. По всей видимости, здесь кончалась — или наоборот, начиналась, вентиляционная шахта. Она должна была, каким-то образом сообщаться с линией метрополитена. Я немного отдохнул и, вцепившись в решетку, стал ее дергать и трясти. Та не поддалась ни на йоту. В конце концов, мне пришлось выломать одну скобу из лестницы и ею пробить себе отверстие, достаточное для того, чтобы пролезть сквозь него наружу. Как я и ожидал, за сеткой обнаружились лопасти громадного вентилятора, и я, убедившись в том, что уж их то ни за что не отодвинуть, стал пробивать скобой жестяную обшивку сбоку, от лопастей. Гул от ударов убедил меня в том, что я поступаю верно — там должно было находиться пустое пространство. Пробив дыру, я сразу понял, что воздух в метрополитене уже сильно отличается от того, которым я дышал здесь — он был насыщен пылью, и та стала скрипеть у меня на зубах.

Было очевидно, что столь крупный двигатель не мог быть подвешен просто к потолку — для таких предметов всегда делают площадку, на которой их и устанавливают. Так и оказалось. Площадка была небольшой. В одном месте я нашел приваренную металлическую лестницу и по ней спустился вниз. Сделав несколько шагов, я наткнулся на ряд толстых кабелей, и едва не упал, споткнувшись об стальной рельс. Итак, я оказался прав — это было метро…

Когда-то я работал в угольной шахте, и твердо знал одну заповедь. Если что-то случилось — искать выход там, откуда есть приток свежего воздуха. И вторую. Не пользоваться открытым огнем. Иначе, газ, без цвета и запаха — метан — превратит неосторожного в труп. Вряд ли в метро мог быть метан, он присущ все-таки именно угольным шахтам, но все же… Впрочем, никакого огня, как открытого, так и закрытого, у меня не было. Считать почти истраченную коробку достаточным осветительным средством было бы просто глупо. Они могли в чем-то помочь, но лишь на секунды. Оставалось определить — есть ли здесь хоть какой-то воздушный поток. Я смочил ладони в хлюпающей под ногами воде и приподнял их вверх. Никакой свежести, кроме холода самой воды не ощущалось. Я встал посередине путей, повернулся из стороны в сторону — безрезультатно. Этого следовало ожидать — раз не работали вентиляторы, то и свежему воздуху взяться было не откуда. Да и как они могли работать, после всего, что случилось? Метро не могло остаться нетронутым такой масштабной катастрофой… Подумав, я направился в одну из сторон, полагая, что мне под силу пройти в кромешной тьме несколько километров до ближайшей станции. Идти было очень тяжело.

Приходилось либо семенить по шпалам, вовсе не предназначенным для размеренного шага, либо пытаться идти по рельсам, держась за стену, что тоже не доставляло особенных удобств. Я стиснул зубы и упрямо двигался вперед, надеясь, что рано или поздно, все равно доберусь до того места, где смогу выбраться на свет. Я спотыкался несчетное количество раз, неоднократно падал и вновь поднимался. Глаза тщетно искали хоть какой-нибудь лучик света. Иногда, не выдержав могильной темноты, я зажигал спичку и в краткие мгновения ее жизни, осматривался. Тоннель был практически не нарушен — если судить по тому, что я успевал увидеть. Но будет ли так всегда? И все же, это было метро, и идти здесь можно было в полный рост. Вопрос был лишь в том, верен ли мой расчет? Как далеко придется мне идти без света, не зная направления. Правда, что в одну, что в другую сторону должны были находиться станции. Да, передвигаться вдоль путей было гораздо труднее, чем шагать пусть по узкой, но все же ровной трубе — тот, кто хоть однажды проделывал это, идя по шпалам, знает, как тяжело приспособиться к их неравномерному для ног расстоянию, а тем более, делать это в кромешной темноте…

Я уже заработал несчетное количество синяков и шишек. Вновь порезал ладони об выступающие из стен штыри, где крепились висящие на них кабеля. В отличие от колодца, с которого я начал свой путь, здесь было уже не так тихо, как мне показалось в впервые минуты — пару раз я даже вроде как услышал какие-то звуки, а потом что-то похожее на крик. Остановившись, я долго прислушивался, но он не повторился. Решив, что мне просто померещилось, я со вздохом направился далее — скоро, не выдержав угнетающей темноты, я и сам стану так кричать… Чтобы отвлечься, я стал думать о том, что могло произойти там, наверху. Сейчас, вдали от того ужасающего кошмара, в котором я провел предыдущие часы, все казалось несколько нереальным, словно это произошло не со мной. Но избитое тело и мое нахождение в подземелье не давали повода усомниться в том, что это не плод моего воображения… Сколько я шел? Час, два? Колея казалась нескончаемой. Мне не нравилось и другое — пыль, которой становилось все больше. Она забивалась в рот и мне, и без того мучившемуся от отсутствия воды, нестерпимо хотелось смочить горло хоть чем — ни будь.

Нога наступила вместо рельса на кусок породы. Остановившись, я сделал шаг назад и — в который раз! — достал спички. Здесь произошел обвал. В одном месте, сдавленный и почти засыпанный, туннель еще позволял пробраться на противоположную сторону, и я полез, буквально кожей чувствуя, как над моей спиной нависают многотонные глыбы, способные прихлопнуть меня, как букашку. Лишь когда я снова смог встать в полный рост — а для этого пришлось проползти около десяти метров — я смог сделать вздох облегчения.

Дальше путь был свободен, мне снова, пока еще, везло…

Иногда я присаживался отдохнуть. В такие минуты я старался услышать голоса — ведь туннели метро нередко идут вплотную друг к другу. Вдруг, как раз в этот момент, где-то рядом проходят спасатели? Ведь под землей находились сотни тысяч людей, попавших в эту ловушку еще раньше, чем я. Их не могли бросить вот так, запросто, умирать, без всякой надежды на спасение… Потом вспоминалось то, как был сметен город, и я угрюмо вставал и продолжал свое бесконечное передвижение по рельсам и шпалам. Какие спасатели? Что вообще, могло остаться целым, после того, как по городу прошлась эта чудовищная смесь из наводнения, огня и страшнейших толчков?

Иногда нога попадала в хлюпающую при этом воду. Я наклонялся, захватывал ее ладонью и, смачивая лицо, выплескивал обратно. То, что здесь было под ногами, пить нельзя… Она отвратительно воняла тухлыми яйцами — первый признак того, что она уже очень давно стоит так и гниет. Хорошо было и то, что таких мест оказывалось совсем немного — значит, тоннель пока еще не затоплен. В этом случае, мой путь вел бы в никуда.

Иногда я проверял вторую сторону тоннеля — опасался, что не замечу, как пройду мимо платформы. И вот — сердце забилось в несколько раз сильнее — ладонь нащупала гладкую, отшлифованную поверхность. Я внимательно проверил стену еще не потерявшими чувствительность пальцами, провел ими по еле заметным граням — скорее всего, это была плитка, которой часто украшают станции метро. А значит… И тут мне в голову пришла мысль. Раз это платформа — на ней неминуемо должны быть люди. Но я не слышал ни стонов, ни вздохов. Вообще ничего. А такого просто не могло быть! Я не верил, что все, кто оказался под землей, смогли бы так быстро отсюда убраться, скорее, наоборот — многие бы бросились именно сюда, в поисках спасения от всего, что творилось наверху. Я повернулся, и, в два шага, преодолев расстояние, отделяющее меня от другого края, уперся руками в холодную поверхность. Достав из кармана спички, я чиркнул… и обречено присел на шпалу. По всей длине платформа была наглухо закрыта большими, плотно пригнанными друг к другу стальными листами. Они были проклепаны на всем протяжении, и я сразу понял, что проникнуть сквозь них мне не удастся.

Скорее всего, это была одна из тез законсервированных станций, о которых так часто писалось в прессе, и которых не так уж и мало было под землей — предназначенных не для простых смертных… Видимо, слухи были не беспочвенны. Приложив ухо к листам, я долго прислушивался — не идет ли, где ни будь, поезд? Но, видимо, моя злость была несколько несвоевременной — подземные коммуникации были повреждены так же сильно, как и наверху, и никакие поезда — ни обычные, ни специальные, пройти по ним уже не могли.

А, может быть, и хуже — их некому было вести… Я подумал о диггерах — искателях приключений под землей. Вот кто, окажись в такой ситуации здесь, смог бы найти выход. Но, видимо, пути этих бродяг никогда не приводили их к этому месту. Или оно было надежно защищено от проникновения им подобных… Оставалось только удивляться, как это получилось у меня самого.

Надеяться было не на что и не на кого. Отдохнув, я поднялся и упорно стал двигаться дальше. Все же, положение не казалось мне совсем уж безнадежным.

Если мне повезло вырваться из ада, бушующего наверху, хватило здравого смысла чтобы оценить ситуацию и принять единственно верное решение, а не сидеть тупо на дне колодца — то так ли уж сложно будет отыскать выход и отсюда? Была бы еще вода… Есть мне совершенно не хотелось, но жажда мучила совсем уж невыносимо. Хоть я и не знал точно, сколько времени провел под землей, но полагал, что уже не менее десяти-двенадцати часов. И столько же — если не больше — провалялся без чувств в самом начале этого полубезумного пути.

У метро — сотни выходов на поверхность. Я знал, что рано или поздно, но доберусь до платформы, с которой смогу подняться наружу. Правда, что могло меня там ожидать? Я содрогнулся, припомнив, как спасался от кошмара, который начался в середине дня и продолжался, по-видимому, до сих пор.

Странное дело, но здесь, на глубине нескольких десятков метров, казалось даже спокойнее. И тут меня, как ножом, кольнуло подозрение, в начале не совсем ясное, а потом полностью оформившееся. Вода! Громадные ее массы не могли просто унестись за пределы города — что-то все равно должно было попасть и сюда, в подземелья! И тогда… Я даже покрылся испариной, подумав о том, что она настигнет меня здесь, а я даже не смогу понять, что случилось, как напьюсь ею так сильно, что никакая жажда мне уже не будет грозить вообще никогда…

И тогда я рванулся, позабыв, что ничего не вижу. Меня вел инстинкт, а может быть, и еще что-то, чему я не мог найти определения. Я стал гораздо реже промахиваться ногой мимо рельса, а рукой, которой я придерживался о стену, меньше натыкаться на острые концы оплетки проводов и креплений.

Чтобы отвлечься, стал считать шаги, потом сбился, вновь стал считать… И бросил это занятие, так как оно отвлекало меня от того, чтобы просто, идти. Я прошагал так около двух часов и стал подумывать, что направление, выбранное мною, не совсем уж и верно — не могли же станции находиться так далеко друг от друга? Два часа — это примерно девять или восемь километров по ровной дороге. Но, с другой стороны, не на такой… Я решил идти дальше — возвращаться было нестерпимо. Иногда я проверял другую сторону пути — но и там была все та же стена, с проводами и креплениями.

И вновь, как в первый раз, я вздрогнул от неожиданности. Рука провалилась в пустоту, и я едва не упал, ударившись грудью обо что-то. И опять возникшее чувство опасности удержало меня от последующего шага. Я замер, осветил пространство перед собой и еле сдержал крик ужаса… Впереди была пропасть. В скудном освещении невозможно было понять, как она глубока, но и его хватало, чтобы увидеть — в ней находится то, что осталось от идущего поезда и части платформы, где находились люди. Не было ни пожара, ни воды

— только громадная яма, где лежали останки раздавленных пассажиров и придавленные большими камнями вагоны. Там были еще живые — я услышал стоны и вздохи, не различимые мною ранее, пока я не встал у самого края провала.

А за ним — та часть платформы, попасть на которую я бы уже не смог никоим образом. Для этого необходимо было преодолеть эту пропасть. Но сделать это было невозможно…

— Мм…

Я глухо взвыл. Быть так близко к спасению — и опять оказаться обманутым!

Достав тряпки, которые я нес на себе все дорогу, я разложил костер, чтобы осмотреться получше. Едкий чад и гарь от сгораемого тряпья ударили в нос.

Она была пропитана чем-то, вроде масла или мазута и горела очень быстро.

Все было верно… То, что я успел разглядеть, не оставляло надежды. Станция была наполовину завалена, а провал не позволял мне проникнуть на вторую ее часть. Впрочем, попади я в нее, еще неизвестно, что бы мне это дало.

Пробраться сквозь валуны и согнутые страшным давлением, стальные опоры, было еще очень непросто… Было удивительно, как при этом сохранилась сама колея, по которой я вышел к станции.

Что ж… иного выхода нет. Тоскливо посмотрев на пропасть и на платформу, я повернулся и зашагал прочь. Весь, проделанный до сих пор путь, оказался бессмыслен… И я не знал — хватит ли теперь у меня сил, чтобы его повторить заново. Ведь я находился под землей уже не меньше — а может и больше — суток. Без еды, без воды, крайне ослабевший и покрытый множеством ноющих ран, которые мне нечем было даже перевязать. Спину и ноги ломило от усталости, живот скручивало спазмами и пить хотелось так, что сейчас я бы не раздумывая, прильнул даже к самой гнилой воде,… Что думает муравей, передвигающийся по своему муравейнику? Для него он столь же огромен, как это подземелье для меня. Но ему не нужны глаза — он знает свой муравейник, а вот я — нет. Был бы хотя бы свет. Я сорвал с себя рубашку, майку — все равно, было уже жарко и в них не было особенной нужды. Тот, стальной прут, я выбросил еще в колодце, и теперь мне пришлось шарить под ногами, в поисках чего-либо подходящего. На мое счастье, мне попался самый обыкновенный зонт — видимо, его забросило сюда во время обвала с платформы. Тут же были какие-то тряпки, и даже, кожаный портфель. Я вытряхнул его содержимое, надеясь, что в нем окажется, что ни будь съедобное, а еще более того — пригодная для питья жидкость! Но в нем были только бумаги. Намотав на зонт ткань из разорванной майки, я долго подпаливал ее с помощью листков и кое-как добился того, что он загорелся.

Факел вряд ли стал гореть долго — но для того чтобы попытаться обойти платформу с другой стороны могло и хватить. Ведь пути за станцией почти всегда имеют сквозные выходы друг на друга. Мое предположение оправдалось полностью. Прежде, чем факел угас, и я опять остался в кромешной тьме, я заметил проход и рванулся туда, ведомый все еще не совсем пропавшей надеждой. В проходе нога сорвалась, и характерный всплеск возвестил о том, что на это раз я уж утолю свою жажду! Что это была за вода, что в ней находилось — мне было все равно. А, напившись, я сразу услышал то, что заставило меня сразу обострить все мое внимание.

Крики. Впрочем, криками они лишь казались. Это были стоны. Стоны раздавленных и искалеченных, не имеющих сил выбраться из под завалов, людей… Каким-то образом, я, все-таки, вышел к другой станции метро — очевидно, они располагались очень близко друг к другу. И на этот раз здесь не оказалось ямы, отделяющей меня от платформы. Я просто почувствовал, что передо мной преграда, и протянул руки вперед. Это был поезд. Протиснувшись мимо него, я сразу убедился в том, что моя цель достигнута. Платформа была на месте, мне оставалось только ее преодолеть, чтобы по лестницам эскалатора выйти наверх. Подтянувшись, я взобрался на нее и почти сразу наткнулся, на тело человека… Я глубоко вздохнул, и, пересиливая себя, опять опустился на колени. Второй раз за этот день мне нужно было обыскать труп — но иного выхода просто не было. Мои спички были практически израсходованы, а у него могло оказаться или то, или другое. Зажигалка, например… А свет был мне необходим, и именно на этом этапе. Ощупав его, я понял, что это мужчина, и мои надежды на удачу возросли. Не колеблясь более, я стал рыскать по его карманам и, о радость! Мои пальцы наткнулись на миниатюрный фонарик. Руки у меня задрожали, и я несколько секунд просидел в неподвижности, не решаясь его зажечь. Потом, проведя по высохшему небу языком, я вытащил его и надавил кнопку…

Очень узкий, почти ничего не освещающий, лучик уперся в мраморный пол и мои глаза, успевшие отвыкнуть от света, сумели разглядеть все так, как если бы это был мощный прожектор.

У того, кто лежал передо мной, отсутствовала половина черепа. Вся поверхность платформы была залита кровью, успевшей побуреть и покрыться усеявшей все пылью. Я направил фонарик по сторонам. Всюду, куда достигал луч, виднелись большие куски камней. Порода, вывалившаяся со своих мест, оборванные крепежи, скрученное железо, сплошные завалы в которых торчали скрюченные в последней попытке вырваться, руки… Почти весь поезд, возле которого я оказался, был погребен под обрушившейся кровлей. Я направил фонарик вверх и увидел высокий, неровный свод, покрытый многочисленными змейками трещин. Достаточно было малейшего толчка, чтобы сверху понеслась, сокрушая все, многотонная махина…

Хриплый крик вырвался откуда-то, совсем рядом, и я, вздрогнув от неожиданности, осветил вагон. В нем не уцелело ни одного окна. Все они были выбиты и во многих застряли раздавленные тела. Чье-то безумное лицо вдруг выглянуло из ближайшего окна, и я чуть не выронил фонарик, когда его увидел. Он снова закричал и его крик унесся вверх, отразившись несколько раз эхом от свода. Мгновенно, не осознавая еще зачем, я бросился от края платформы прочь и упал под уцелевшую колонну. И тотчас что-то ухнуло наверху, раздался грохот, и шум падающих камней… Я осветил поезд. То место, где находился безумец, было полностью закрыто упавшей с высоты породой, а вновь взметнувшаяся пыль не позволила рассмотреть что-либо более подробно. На ощупь — свет от фонарика мало помогал — я добрался до того места, где, по всем признакам, должен был находиться подъем. Если бы я не придерживался постоянно стены руками и не делал каждый шаг со всей возможной осторожностью — на этом, мое путешествие закончилось… Вместо лестницы нога соскользнула в пустоту, и я замер в недвижимости. Я отвел ее назад и присев, направил луч вниз. Передо мной вновь зияла яма, достаточно глубокая, чтобы преодолеть ее с наскока. На ее дне, вперемежку с обрывками механизмов, во множестве лежали людские тела. Видимо, они пытались убежать со станции и в темноте не увидели, как проваливаются в пропасть. Из ямы доносились стоны и хрипы. Но я не мог им помочь…

Света моего, более чем скромного фонарика, не хватало, чтобы рассмотреть все перед собой и по сторонам. Зачем его обладатель вообще носил с собой?

Но и по увиденному, я мог составить общую картину. Платформа была вся завалена, и, как таковая, уже не существовала. Надеяться, что где-то будет иначе, не приходилось. Мне предстояло выбираться здесь и нигде более — до другой станции я бы, просто, не смог дойти. Да и не решился бы, представив себе, что мне вновь придется идти изнуряющие километры в темноте, поминутно рискуя сломать себе ноги и шею. Мощные подвижки земной поверхности сказались и здесь. Результат — не выдержавшие колоссальной нагрузки стальные балки, рухнувшие вниз, а вместе с ними и куски породы.

Если кто и уцелел в первые минуты — он уже или выбрался отсюда, или, попал в эту яму и теперь медленно умирал внизу… Старясь не слушать стонов, я повернул в другую сторону. Было невыносимо оставлять людей так, но я не имел даже веревки, чтобы к ним спуститься, а если бы и имел — то что бы это изменило? Не имея ни бинтов, чтобы сделать перевязку, ни уколов, чтобы снять боль, ни сил, чтобы вытащить их оттуда…

Я мог лишь поражаться тому, что подобное не случилось со всем тоннелем.

Будь такое везде — добраться сюда не смог бы даже хорошо экипированный отряд спасателей. А я вовсе не относил себя к последним — хотя, когда-то, даже работал таковым, в другом городе. Но все это было давно… Я осветил тот край, где был подъем наверх. Жуткая маска смерти заставила меня сразу отвести лучик в сторону. Потом, поняв, что видеть подобное мне придется еще не раз, я вернул его обратно. Человек висел нанизанный на какой-то штырь, словно насекомое. Наверно, он падал с высоты, а это говорило о том, что там, выше, все обстоит примерно так же, как и внизу. По лицу мертвеца было понятно, что он еще какое-то время понимал, что с ним случилось, прежде чем смерть окончательно не завладела его сознанием… Трупов хватало на всем протяжении платформы. Скорее всего, я попал, куда-то, на одну из центральных станций. Но, возможно, что я и ошибся — рассмотреть что-либо более подробно у меня не было никакой возможности. Время, когда все началось, было самое оживленное — по части людских передвижений. Если то, что я видел только здесь, соответствовало тому, что могло происходить практически на каждой из многочисленных платформ метрополитена — то только под землей погибших могло быть не менее миллиона… Плюс количество внезапно остановившихся поездов, в которых людей было еще больше. Они, как и я, тоже должны были искать выход, и то, что я не встретил никого, пока шел сюда, как-то не укладывалось у меня в голове. Может быть, того времени, которое я провалялся без сознания а потом потратил на то, чтобы спуститься в туннели метро, им хватило, чтобы выйти наружу? К тому кладбищу, в которое превратился город наверху, добавилось и это, очень мало ему уступающее по численности погибших. И еще неизвестно, где было страшнее…

На время, погасив фонарь, я стал принимать решение. Как же выбраться отсюда? У станции был второй выход — остался ли он свободен? Смогу ли я по нему выйти наверх? Чтобы узнать ответ, мне предстояло пробраться на расстоянии около ста метров сквозь угрожающие завалы, практически по телам. И в любую секунду сверху могли упасть камни. Или же — искать другую станцию метро. И то и другое повергало меня в трепет — сколько же можно участвовать в этом марафоне? И там, и там — почти тупик. Гримаса судьбы, неоднократно дающая мне шанс и так же часто отбирающая его обратно… В трудные минуты во многих людях появляется что-то, что делает их жесткими и твердыми, словно стержень. И это помогает им преодолевать в первую очередь самих себя. Других же — гнет и ломает… Наверное, я все-таки был ближе к первым, хотя сам себя не считал сделанным из камня. Я прошептал:

— Я все равно вырвусь! Все равно!

Я так долго молчал, что от звука собственного голоса вздрогнул — вдруг, кто отзовется? Но в ответ были лишь стоны, глухие и мучительные…

Итак, оставалось два пути. Или здесь, каким-то образом преодолев эту яму.

Или там — куда еще предстояло добраться. Не могло же быть так, что такая же яма ждет меня и возле второго выхода. Случись такое — это уже стало бы совсем издевкой, усмешкой над всеми моими стремлениями к свободе, словно я был мышкой, с которой кто-то забавляется и заставляет ее метаться по бесконечному лабиринту. Но я не мышь! Я человек!

Ответом мне было молчание — я и не заметил, как произнес свои мысли вслух.

Пыль, поднявшаяся при падении породы, густо усеяла и мое тело. Теперь, когда я был без одежды, я сразу стал замечать все острые грани камней.

Приходилось чаще просто ползти и протискиваться сквозь загромождения из упавших перекрытий и валунов. Я то спускался по ним, то вновь поднимался, опять полз — и, сосредоточившись на том, чтобы достичь выхода, не заметил, как приблизился к нему вплотную.

Я осветил фонариком эскалатор и замер в полном отчаянии. Выход здесь был еще более недоступен, чем первый. Похоже, эта часть станции, как раз оказалась по ходу той, ужасной, воздушной волны, возникшей вслед за появлением ядерного гриба. И, в итоге, чуть ли не до самого низа эскалатора, весь подъем наверх был наглухо забит всем, что ветер смог поднять и швырнуть сюда, со всей своей сумасшедшей силой. Я увидел даже вывернутую штопором машину, а так же сплющенный киоск, несколько чугунных скамеек… пробраться сквозь эту мешанину было просто нереально. Оставалось только возвращаться обратно, к яме, и уже там думать, как ее преодолеть.

Приходилось быть очень осторожным, все время, опасаясь, что любое мое движение может повлечь за собой падение камней. Что касается порезов — я уже просто не обращал на них внимания, хотя по наступающей слабости понимал, что потерял немало крови…

Нога попала во что-то мягкое, и из-под нее послышался стон. Какой-то несчастный лежал на животе, лицом вниз. Одна рука у него была сломана и наружу торчала голая кость. Ноги человека были завалены под грудой камней.

Похоже, что я невольно наступил на него, чем вызвал стон умирающего. Я посветил ему на голову. Он больше не стонал, но по плотно сжатым губам я заметил, что он все еще в сознании. Луч осветил массивную крепь, придавившую всю груду камней, под которой он находился. В одиночку, какой бы силой я не обладал, сдвинуть ее в сторону я бы не смог. Он это сразу понял, потому что с его губ сорвался еще один стон. Может быть, он хотел что-то сказать, но сил для этого уже не имел…

Оглядевшись вокруг — насколько хватало этого скудного света начавшего тускнеть фонаря — я увидел, что ко мне со всех сторон тянутся руки. В начале я отшатнулся, подумав, что сейчас они все вцепятся в меня и уже не отпустят, но потом опомнился. Большинство уже давно были мертвы, а если кто еще и дышал — не мог ни видеть, ни понимать, уже ничего. Все они были безнадежны — я не мог вытащить ни одного. Изувеченные тела, переломанные конечности, раздробленные головы — даже этого света хватало, чтобы увидеть, что довелось им испытать в последние минуты. У кого-то глаза вздрогнули и открылись — они молили о помощи, или, хотя бы о том, чтобы я прекратил муки их владельца. Но тогда я еще не смог бы убить человека… Даже для того, чтобы избавить его от невыносимых страданий.

Глаза это поняли — говорить он уже не мог, так как все лицо человека было буквально раскрошено и залито кровью — и медленно закрылись. Стиснув зубы, я стал молча выбираться отсюда — к своей, все еще такой далекой цели. К горлу подступал непрошеный ком — я не мог не сочувствовать им, вынужденным ждать своего конца, вдали от родных, и в полном неведении того, что с ними случилось. Но я и сам был недалеко от того, чтобы оказаться в том же положении. Пару раз нога срывалась в дыры, и я едва успевал застыть на месте, чтобы не сломать ее в самый неподходящий для этого момент.

Стронутая неосторожным движением, стальная балка накренилась и проскользнула мимо головы — я чудом успел наклониться, она с грохотом ударила в стену, вызвав новую серию обвалов. Я уже не различал — по чему я иду. Снова, какое-то отупение овладело мною — как защитная пленка, сквозь которую уже ничто не могло проникнуть. Но судьбе было мало того, что я уже видел — и она преподнесла мне на прощание такой эпизод, забыть который стало невозможно…

Проползая где-то, мне показалось, что я заблудился — а это вполне было возможно среди такого нагромождения. Я метнулся в одну сторону, другую — и рука, искавшая опоры, уперлась в чье-то тело. От неожиданности я отдернул ее назад, а потом, придвинувшись поближе, направил луч фонаря перед собой.

Это была девочка, примерно десяти лет. Она лежала на спине, с закрытыми глазами. Осветив ее полностью, я понял, что она тоже навсегда останется здесь — ее живот был полностью разво- рочен металлическим штырем, а ступни на одной ноге вообще не было — ее оторвало. Обе руки она сложила на животе — боль, какую она испытывала, должна была быть, невыносимой… Я коснулся ее потемневшего лица — жалость к ней на минуту заставила меня позабыть, что нужно спешить, чтобы не оказаться лежащим рядом и том же положении.

Машинально я смахнул пыль с ее губ — и она раскрыла их, отчего я задрожал всем телом…

— Папа…

Я остолбенел. Она так и не открыла глаза — а если бы смогла, я бы, наверное, закричал…

— Ты… Здесь?

— Да! Да! Я здесь! — Я вдруг понял, что не должен ее сейчас разочаровывать

— в миг ее последней надежды. На измученном лице появилось жалкое подобие улыбки…

— Ты… Со мной?

— Да! Я с тобой! Я вытащу тебя, и все будет хорошо! Только потерпи еще немного!

— Да. Я потерплю…

У нее шевельнулись пальцы, и я взял их в свою ладонь. Они полностью утонули в ней, такие маленькие и холодные… Через секунду она умерла. Не было ни последнего вздоха, ни слова. Она даже не дернулась. Это было так, словно вдруг разом остановились часы. Шли, шли, и сразу, без предупреждения… и все.

Я глухо застонал. Мне уже столько раз приходилось видеть смерть за прошедшие часы, во всех ее обличьях, но гибель детей, всегда была непереносима… Я стал уползать — и вовремя. Валун, до того державшийся неизвестно на чем, сполз и прикрыл собой и тело девочки и то место, где я только что был. Теперь я, уже не стыдясь, не смущаясь, обыскивал карманы попадавшихся мне трупов людей — там могли оказаться спички. А свет фонарика становился все тусклее и тусклее. И остаться без него в самый ответственный момент было нелепо. Когда я наконец-то дополз до ямы, то был вымотан так, словно преодолел длиннейшую дистанцию. Даже идти по рельсам оказалось легче, чем пробираться сквозь завалы на платформе. Сказывалось все — и сумасшедший бег на поверхности, и многочасовое нахождение под землей. Силы мои были не безграничны и я с удивлением подумал о том, что такой выносливостью просто не мог раньше обладать… Но расслабляться было еще рано — яма находилась передо мною, и теперь нужно было решить, как ее преодолеть и не присоединиться при этом, к числу лежащих на ее дне.

Нервное напряжение стало не меньшим, чем физическая усталость. Находится рядом на пути к спасению и не иметь возможности на него стать — это было слишком. Соорудить мост я не мог — хотя поблизости хватало всяческого хлама и железа, но я просто не сумел бы им воспользоваться. Прыгнуть — почти что безрассудство. Я прислонился спиной к колонне — одной из немногих, выдержавших обвал и всесокрушающую силу давления. Ничего путного на ум не приходило, а делать что-то было нужно — опять, знакомое уже чувство, стало подсказывать, что поторопиться необходимо… Я высветил противоположную сторону — до того края, где остались оборванные металлические ступени и свисающий вниз конец резинового поручня, было, по меньшей мере, четыре метра. Перепрыгнуть их — без разбега — для этого нужно иметь такую физическую форму, какую я не имел и в лучшие времена. Я вновь застонал — вынести столько всего и теперь встать перед преградой, остановившей меня почти на самом выходе из подземелья. И тогда я стал собирать все, что только могло гореть — чтобы осветить и яму, и второй ее край как можно лучше. Изматывающая, беспрерывная гонка, почти суточное блуждание впотьмах, жажда — все это доконало меня, и я в полной прострации сел на камни, даже не думая о том, что находится на открытом месте опасно.

Через минуту я забылся дерганым, нервным сном

В чувство меня привел какой-то зловещий звук. Очень знакомый и неприятный.

В угольной шахте нашими спутниками частенько бывали крысы. Вот и сейчас, едва я направил фонарик, как его свет отразился во многих, словно рассыпанных вокруг, бусинках. Этот луч отражался в глазах серых тварей, усеявших практически весь край платформы. Их становилось все больше и больше. И тогда я вспомнил еще одну, третью заповедь горняка — что крысы, или мыши, которые в изобилии живут в рудниках, всегда стремятся к поверхности, если чувствуют опасность для своей жизни. Это могло быть что угодно — бушующий где-то пожар, газ, но, чаще всего — я сразу похолодел — вода… Я вскочил и зажег подготовленный заранее костер, который соорудил из обрывков ткани и, неведомо как попавших сюда, деревянных обломков.