Три слова
Явиться ль гостем на пиру,Иль чтобы ждать, когда умруС крестом купельным, на спине ли,И во дворце иль на панели...Сгорать ли мне в ночи немой,Свечой послушной и прямой,Иль спешно, бурно, оплывая...Или как капля дождевая,-Но чтоб уйти, как в лоно водВ тумане камень упадет,Себе лишь тягостным паденьемТуда, на дно, к другим каменьям.Зимний романс
Застыла тревожная ртуть,И ветер ночами несносен...Но, если ты слышал, забудьСкрипенье надломанных сосен!На черное глядя стекло,Один, за свечою угрюмой,Не думай о том, что прошло;Совсем, если можешь, не думай!Зима ведь не сдастся: тверда!Смириться бы, что ли... Пора же!Иль лира часов и тогдаНад нами качалась не та же?..Бессонные ночи
Какой кошмар! Все та же повесть...И кто, злодей, ее снизал?Опять там не пускали совестьНа зеркала вощеных зал...Опять там улыбались язвеИ гоготали, славя злость...Христа не распинали разве,И то затем, что не пришлось...Опять там каверзный вопросикСпускали с плеч, не вороша.И все там было – злобность мосекИ пустодушье чинуша.Но лжи и лести отдал дань я.Бьет пять часов – пора домой;И наг, и тесен угол мой...Но до свиданья, до свиданья!Так хорошо побыть без слов,Когда до капли оцет допит...Цикада жадная часов,Зачем твой бег меня торопит?Все знаю – ты права опять,Права, без устали токуя...Но прав и я,– и дай мне спать,Пока во сне еще не лгу я.Тоска миража
Погасла последняя краска,Как шепот в полночной мольбе...Что надо, безумная сказка,От этого сердца тебе?Мои ли без счета и мерыПо снегу не тяжки концы?Мне ль дали пустые не серы?Не тускло звенят бубенцы?Но ты-то зачем так глубокоДвоишься, о сердце мое?Я знаю – она далеко,И чувствую близость ее.Уж вот они, снежные дымы,-С них глаз я свести не могу:Сейчас разминуться должны мыНа белом, но мертвом снегу.Сейчас кто-то сани нам сцепитИ снова расцепит без слов.На миг, но томительный лепетСольется для нас бубенцов...……………………Он слился... Но больше друг другаМы в тусклую ночь не найдем...В тоске безысходного кругаВлачусь я постылым путем...……………………Погасла последняя краска,Как шепот в полночной мольбе...Что надо, безумная сказка,От этого сердца тебе?Л. И. Микулич
Там на портретах строги лица,И тонок там туман седой,Великолепье небылицыТам нежно веет резедой.Там нимфа с таицкой водой,Водой, которой не разлиться,Там стала лебедем ФелицаИ бронзой Пушкин молодой.Там воды зыблются светло,И гордо царствуют березы,Там были розы, были розы,Пускай в поток их унесло.Там все, что навсегда ушло,Чтоб навевать сиреням грезы.…………………………………Скажите: «Царское Село», –И улыбнемся мы сквозь слезы.«Я думал, что сердце из камня...»
Я думал, что сердце из камня,Что пусто оно и мертво:Пусть в сердце огонь языкамиПоходит – ему ничего.И точно: мне было не больно,А больно, так разве чуть-чуть,И все-таки лучше довольно,Задуй, пока можно задуть...На сердце темно, как в могиле,Я знал, что пожар я уйму...Ну вот... и огонь потушили,А я умираю в дыму.В зацветающих сиренях
Покуда душный день томится, догорая,Не отрывая глаз от розового края...Побудь со мной грустна, побудь со мной одна:Я не допил еще тоски твоей до дна...Мне надо струн твоих: они дрожат печальнейИ слаще, чем листы на той березе дальней...Чего боишься ты? Я призрак, я ничей...О, не вноси ко мне пылающих свечей...Я знаю: бабочки дрожащими крыламиНе в силах потушить мучительное пламя,И знаю, кем огонь тот траурный раздут,С которого они сожженные падут...Мне страшно, что с огнем не спят воспоминанья,И мертвых бабочек мне страшно трепетанье.Минута
Узорние ткани так зыбки,Горячая пыль так бела,-Не надо ни слов, ни улыбки:Останься такой, как была;Останься неясной, тоскливой,Осеннего утра бледнейПод этой поникшею ивой,На сетчатом фоне теней...Минута – и ветер, метнувшись,В узорах развеет листы,Минута – и сердце, проснувшись,Увидит, что это – не ты...Побудь же без слов, без улыбки,Побудь точно призрак, покаУзорные тени так зыбкиИ белая пыль так чутка...Аметисты
Глаза забыли синеву,Им солнца пыль не золотиста,Но весь одним я сном живу,Что между граней аметиста.Затем, что там пьяней весныИ беспокойней, чем идея,Огни лиловые должныПереливаться, холодея.И сердцу, где лишь стыд да страх,Нет грезы ласково обманней,Чем стать кристаллом при свечахВ лиловом холоде мерцаний.«Только мыслей и слов...»
Только мыслей и словПостигая красу, —Жить в сосновом лесуМежду красных стволов.Быть как он, быть как все:И любить, и сгорать...Жить, но в чуткой красе,Где листам умирать.Осенняя эмаль
Сад туманен. Сад мой донятБелым холодом низин.Равнодушно он уронитСвой венец из георгин.Сад погиб...А что мне в этом.Если в полдень глянешь тыХоть эмалевым приветомСквозь последние листы?..Сверкание
Если любишь – гори!Забываешь – забудь!Заметает снегами мой путь.Буду день до зариМеж волнистых полянОт сверканий сегодня я пьян.Сколько есть их по льдамТам стеклинок – я дам,Каждой дам я себя опьянить...Лишь не смолкла бы медь,Только ей онеметь,Только меди нельзя не звонить.Потому что порывТам рождает призыв,Потому что порыв – это ты...Потому что одинЭтих мертвых долинЯ боюсь белоснежной мечты.У Св. Стефана
Обряд похоронный там шел,Там свечи пылали и плыли,И крался дыханьем фенолВ дыханья левкоев и лилий.По «первому классу бюро»Там были и фраки, и платья,Там было само сереброС патентом – на новом распятье.Но крепа, и пальм, и кадилЯ портил, должно быть, декорум,И агент бюро подходилВ калошах ко мне и с укором.заключениеВсе это похоже на ложь —Так тусклы слова гробовые.……………………Но смотрят загибы калошС тех пор на меня как живые.Последние сирени
Заглох и замер сад. На сердце все мутнейОт живости обид и горечи ошибок...А ты что сберегла от голубых огней,И золотистых кос, и розовых улыбок?Под своды душные за тенью входит тень,И неизбежней все толпа их нарастает...Чу... ветер прошумел – и белая сиреньНад головой твоей, качаясь, облетает.……………………Пусть завтра не сойду я с тинистого дна,Дождя осеннего тоскливей и туманней,Сегодня грудь моя желания полна,Как туча, полная и грома, и сверканий.Но малодушием не заслоняй порыв,И в этот странный час сольешься ты с поэтом;Глубины жаркие словам его открыв,Ты миру явишь их пророческим рассветом.Сумрачные слова
За ветхой сторою мы рано затаились,И полночь нас мечтой немножко подразнила,Но утру мы глазами повинились,И утро хмурое простило...А небо дымное так низко нависало,Все мельче сеял дождь, но глуше и туманней,И чья-то бледная рука уже писалаСвятую ложь воспоминаний.Все, все с собой возьмем. Гляди, как стали четкиИ путь меж елями, бегущий и тоскливый,И глянцевитый верх манящей нас пролетки,И финн измокший, терпеливый.Но ты, о жаркий луч! Ты опоздал. ОшибкойТы заглянул сюда – иным златися людям!Лишь сумрачным словам отныне мы улыбкойОдною улыбаться будем!Старые эстонки
Из стихов кошмарной совести
Если ночи тюремны и глухи,Если сны паутинны и тонки,Так и знай, что уж близко старухи,Из-под Ревеля близко эстонки.Вот вошли – приседают так строго,Не уйти мне от долгого плена,Их одежда темна и убога,И в котомке у каждой полено.Знаю, завтра от тягостной жутиБуду сам на себя непохожим...Сколько раз я просил их: «Забудьте...»И читал их немое: «Не можем».Как земля, эти лица не скажут,Что в сердцах похоронено веры...Не глядят на меня – только вяжутСвой чулок бесконечный и серый.Но учтивы – столпились в сторонке...Да не бойся: присядь на кровати...Только тут не ошибка ль, эстонки?Есть куда же меня виноватей.Но пришли, так давайте калякать,Не часы ж, не умеем мы тикать.Может быть, вы хотели б поплакать?Так тихонько, неслышно... похныкать?Иль от ветру глаза ваши пухлы,Точки почки берез на могилах...Вы молчите, печальные куклы,Сыновей ваших... я ж не казнил их...Я, напротив, я очень жалел их,Прочитав в сердобольных газетах,Про себя я молился за смелых,И священник был в ярких глазетах.Затрясли головами эстонки.«Ты жалел их... На что ж твоя жалость,Если пальцы руки твоей тонкиИ ни разу она не сжималась?Спите крепко, палач с палачихой!Улыбайтесь друг другу любовней!Ты ж, о нежный, ты кроткий, ты тихий,В целом мире тебя нет виновней!Добродетель... Твою добродетельМы ослепли вязавши, а вяжем...Погоди – вот накопится петель,Так словечко придумаем, скажем...»……………………Сон всегда отпускался мне скупо,И мои паутины так тонки...Но как это печально... и глупо...Неотвязные эти чухонки...«Но для меня свершился выдел...»
Но для меня свершился выдел,И вот каким его я видел:Злаченно-белый —прямо с елки —Был кифарэд он и стрелец.Звенели стрелы,как иголки,Грозой для кукольных сердец...Дымились буклииз-под митры,На струнах нежилась рука,Но уж потухли звоны цитрыМеж пальцев лайковых божка.Среди миражей не устануЕго искать – он нужен мне,Тот безустанный мировражий,Тот смех огня и смех в огне.К моему портрету
Игра природы в нем видна,Язык трибуна с сердцем лани,Воображенье без желанийИ сновидения без сна.К портрету А. А. Блока
Под беломраморным обличьем андрогинаОн стал бы радостью, но чьих-то давних грез.Стихи его горят – на солнце георгина,Горят, но холодом невыстраданных слез.Поэту
В раздельной четкости лучейИ в чадной слитности виденийВсегда над нами – власть вещейС ее триадой измерений.И грани ль ширишь бытияИль формы вымыслом ты множишь,Но в самом я от глаз не яТы никуда уйти не можешь.Та власть маяк, зовет она,В ней сочетались бог и тленность,И перед нею так бледнаВещей в искусстве прикровенность.Нет, не уйти от власти ихЗа волшебством воздушных пятен,Не глубиною манит стих,Он лишь как ребус непонятен.Красой открытого лицаВлекла Орфея пиерида.Ужель достойны вы певца,Покровы кукольной Изиды?Люби раздельность и лучиВ рожденном ими аромате.Ты чаши яркие точиДля целокупных восприятий.Надписи на книгах и шуточные стихи
<Надпись на «Сочинениях» А. Н. Островского>
Не самодуров и не тлюМосквы мильонно-колокольной,Я горький смех его люблюИ крик отчаянья <невольный>.1903
<Посвящения на книгах>
1
Е. М. Мухиной
И от песни, что сердце лелеет,Зной печали слезой освежая,Сладкозвучная песнь уцелеет,-Но для мира чужая.1904(?)
2
«Тому, кто зиждет архитрав...»
К. Д. Бальмонту
Тому, кто зиждет архитравНад гулкой залой новой речи,Поэту «Придорожных Трав»Никто — взамен банальной встречи.1904
3
«Меж нами сумрак жизни длинной...»
Н. С. Гумилеву
Меж нами сумрак жизни длинной,Но этот сумрак не корю,И мой закат холодно-дынныйС отрадой смотрит на зарю.1906
Мифотворцу – на башню
(Два мифотворения)
1
Где розовела полоса,Одни белесые отсветы...Бегут на башню голоса,Но, ослабев, чуть шепчут: «Где ты?»А там другой жилец уж – седИ слеп с побрызгов белой краски,И смотрят только губы маскиИз распахнувшихся газет.Июнь 1909
2
Седой!.. Пора... Седому – мат...Июль углей насыпал в яме,И ночью, черен и лохмат,Вздувает голубое пламя...Где розовела полоса,Там знойный день в асфальте пытан.Бегут на башню голоса...А сверху шепот: «Тише – спит он».Царское Село
Июль 1909
Из участковых монологов
Сонет
ПЕро нашло мозоль... К покою нет возврата:ТРУдись, как А-малю, ломая А-кростих,ПО ТЕМным вышкам... Вон! По темпу пиччикато...КИдаю мутный взор, как припертый жених...НУ что же, что в окно? Свобода краше злата.НАчало есть... Ура!.. Курнуть бы... Чирк – и пых!«ПАрнас. Шато»? Зайдем! Пст... кельнер! ОтбивныхМЯсистей, и флакон!.. Вальдшлесхен? В честь соб-брата!ТЬфу... Вот не ожидал, как я... чертовски – ввысьК НИзинам невзначай отсюда разлетисьГАзелью легкою... И где ты, прах поэта!!Эге... Уж в ялике... Крестовский? О-це бис...ТАбань, табань, не спи! О «Поплавке» сонета………………………………………………….<ПЕТРУ ПОТЕМКИНУ НА ПАМЯТЬ КНИГА ЭТА>1909
«Ни яркий май, ни лира Фруга...»
Ни яркий май, ни лира Фруга,Любви послушная иглаНа тонкой ткани в час досугаВам эту розу родила.Когда б из кружевного[20] кругаСудьба ей вырваться дала,Она б едва ли предпочлаСиянье неба, зелень лугаПриюту Вашего стола.Из Бальмонта
Крадущий у крадущего
не подлежит осуждению.
Из ТалмудаО белый Валаам,Воспетый СкорпиономС кремлевских колоколен,О тайна Далай-Лам,Зачем я здесь, не там,И так наалкоголен,Что даже плыть неволенПо бешеным валам,О белый Валаам,К твоим грибам сушеным,Зарям багряно-алым,К твоим как бы лишеннымКак бы хвостов шакалам,К шакалам над обвалом,Козою сокрушеннымИль Бальмонта кинжалом,Кинжалом не лежалым,Что машет здесь и там,Всегда с одним азартомПо безднам и хвостам,Химерам и Астартам,Туда, меж колоколен,Где был Валерий болен,Но так козой доволенНад розовым затоном,Что впился скорпиономВ нее он здесь и там.О бедный Роденбах,О бедный Роденбах,Один ты на бобах...В море любви
Сонет
Моя душа оазис голубой.
БальмонтМоя душа эбеновый гобой,И пусть я ниц упал перед кумиром,С тобой, дитя, как с медною трубой,Мы все ж, пойми, разъяты целым миром.О будем же скорей одним вампиром,Ты мною будь, я сделаюсь тобой,Чтоб демонов у Яра тешить пиром,Будь ложкой мне, а я тебе губой...Пусть демоны измаялись в холере,Твоя коза с тобою, мой Валерий,А Пантеон открыл над нами зонт,Душистый зонт из шапок волькамерий.Постой... Но ложь – гобой, и призрак – горизонт.Нет ничего нигде – один Бальмонт.<В. В. Уманову-Каплуновскому>
<В альбом автографов>
Как в автобусе,В альбоме этомСидеть поэтамВ новейшем вкусеМеж господамиИ боком к даме,Немного тесно,Зато чудесно...К тому же лестноСвершать свой ходМеж великанов,Так гордо канувЗабвенью в рот.Стихотворения в прозе
Аndаnте
Июльский день прошел капризно, ветреный и облачный: то и дело, из тучи ли, или с деревьев, срываясь, разлетались щекочущие брызги, и редко-редко небо пронизывало их стальными лучами. Других у него и не было, и только листва все косматилась, взметая матовую изнанку своей гущи. Слава богу, это прожито. Уже давно вечер. Там, наверху, не осталось ни облачка, ни полоски, ни точки даже... Теперь оттуда, чистое и пустынное, смотрит на нас небо, и взгляд на него белесоватый, как у слепого. Я не вижу дороги, но, наверное, она черная и мягкая: рессоры подрагивают, копыта слабо-слабо звенят и хлюпают. Туман ползет и стелется отовсюду, но тонкий и еще не похолодевший. Дорога пошла моложами. Кусты то обступают нас так тесно, что черные рипиды их оставляют влажный след на наших холодных лицах, то, наоборот, разбегутся... и минутами мне кажется, что это уже не кусты, а те воздушные пятна, которые днем бродили по небу; только теперь, перемежаясь с туманом, они тревожат сердце каким-то смутным не то упреком, не то воспоминанием... И странно,– как сближает нас со всем тем, что не мы, эта туманная ночь, и как в то же время чуждо друг другу звучат наши голоса, уходя каждый за своей душою в жуткую зыбкость ночи…
Брось вожжи и дай мне руку. Пусть отдохнет и наш старый конь...
Вот ушли куда-то и последние кусты. Там, далеко внизу, то сверкнет, то погаснет холодная полоса реки, а возле маячит слабый огонек парома... Не говори! Слушай тишину, слушай, как стучит твое сердце!.. Возьми даже руку и спрячь ее в рукав. Будем рядом, но розно. И пусть другими, кружными путями наши растаявшие в июльском тумане тени сблизятся, сольются и станут одна тень... Как тихо... Пробило час... еще... еще... и довольно... Все молчит... Молчите и вы, стонущие, призывные. Как хорошо!.. А ты, жизнь, иди! Я не боюсь тебя, уходящей, и не считаю твоих минут. Да ты и не можешь уйти от меня, потому что ты ведь это я, и никто больше – это-то уж наверно...
Мысли-иглы
Jе suis le roi d'une tenebreuse vаllее.
Stuart Маrrill[21]Я – чахлая ель, я – печальная ель северного бора. Я стою среди свежего поруба и еще живу, хотя вокруг зеленые побеги уже заслоняют от меня раннюю зорю.
С болью и мукой срываются с моих веток иглы. Эти иглы – мои мысли. И когда закат бывает тих и розов и ветер не треплет моих веток – мои ветки грезят.
И снится мне, что когда-нибудь здесь же вырастет другое дерево, высокое и гордое. Это будет поэт, и он даст людям все счастье, которое только могут вместить их сердца. Он даст им красоту оттенков и свежий шум молодой жизни, которая еще не видит оттенков, а только цвета.
О гордое дерево, о брат мой, ты, которого еще нет с нами. Что за дело будет тебе до мертвых игол в создавшем тебя перегное!..
И узнаешь ли ты, что среди них были и мои, те самые, с которыми уходит теперь последняя кровь моего сердца, чтобы они создавали тебя, Неизвестный...
Падайте же на всеприемлющее черное лоно вы, мыс– ли, ненужные людям!
Падайте, потому что и вы были иногда прекрасны, хотя бы тем, что никого не радовали...
Вологодский поезд 30 марта 1906
Сентиментальное воспоминание
Я не знал ее ни ребенком, ни девушкой, ни женщиной. Но мне до сих пор кажется, что я должен ее встретить.
Человеку целую ночь напролет били карты, а бледная улыбка все не сходит с его губ, и все еще надеется он угадать свое счастье в быстро мелькающем крапе колод, не замечая даже ядовито-зеленой улыбки наступившего рассвета.
Я видел ее – правда, только раз. Но она была тогда не женщина.
Это было давно, очень давно, и она была еще радугой; сначала тонкая и бледная, радуга эта мало-помалу расцвела, распустилась, стала такая яркая, такая несомненная, потом расширилась – разбухшая, бледная, потом стала делаться все бледнее, все сумрачнее, незаметнее, и наконец отцвела совсем. Я не заметил, как перестал ее видеть.
Все это длилось минут двадцать. Я любил ее целых двадцать минут. Я стоял тогда в потемневшем и освеженном саду. Был тихий летний вечер, такой тихий, что он казался праздничным, почти торжественным. Такие вечера бывают только у нас, на севере, недалеко от больших и пыльных городов и среди жидкого шелеста берез. Они не кипарисы, конечно, эти белые, эти грешные березы – они не умеют молиться, жизнь их слишком коротка для этого, ночи томительны, и соловьи столько должны сказать им от зари до зари.
Березы не молятся, но перед ясным закатом они так тихо, так проникновенно шелестят, точно хотят сказать: «Боже, как мы тебя любим... Боже, отец белых ночей...»
