Трактир жизни

Светилась колдуньина маска,Постукивал мерно костыль…Моя новогодняя сказка,Последняя сказка, не ты ль?О счастье уста не молили,Тенями был полон покой,И чаши открывшихся лилийДышали нездешней тоской.И, взоры померкшие нежа,С тоской говорили цветы:«Мы те же, что были, всё те же,Мы будем, мы вечны… а ты?»Молчите… Иль грезить не лучше,Когда чуть дымятся угли?..Январское солнце не жгуче,Так пылки его хрустали…

Трилистник кошмарный

Кошмары

«Вы ждете? Вы в волненьи? Это бред.Вы отворять ему идете? Нет!Поймите: к вам стучится сумасшедший,Бог знает где и с кем всю ночь проведший,Оборванный, и речь его дика,И камешков полна его рука.Того гляди – другую опростает,Вас листьями сухими закидает,Иль целовать задумает, и слезОстанутся следы в смятеньи кос,Коли от губ удастся скрыть лицо вам,Смущенным и мучительно пунцовым.. . . . . . . . . . . . . . . . .Послушайте!.. Я только вас пугал:Тот далеко, он умер… Я солгал.И жалобы, и шепоты, и стуки –Все это „шелест крови“, голос муки…Которую мы терпим, я ли, вы ли…Иль вихри в плен попались и завыли?Да нет же! Вы спокойны… Лишь у губЗмеится что-то бледное… Я глуп…Свиданье здесь назначено другому…Все понял я теперь: испуг, истомуИ влажный блеск таимых вами глаз».Стучат? Идут? Она приподнялась.Гляжу – фитиль у фонаря спустила,Он розовый… Вот косы отпустила.Взвились и пали косы… Вот ко мнеИдет… И мы в огне, в одном огне…Вот руки обвились и увлекают,А волосы и колют, и ласкают…Так вот он, ум мужчины, тот гордец,Не стоящий ни трепетных сердец,Ни влажного и розового зноя!. . . . . . . . . . . . . . . .И вдруг я весь стал существо иное…Постель… Свеча горит. На грустный тонЛепечет дождь… Я спал и видел сон.

Киевские пещеры

Тают зеленые свечи,Тускло мерцает кадило,Что-то по самые плечиВ землю сейчас уходило,Чьи-то беззвучно устаМолят дыханья у плит,Кто-то, нагнувшись, «с креста»Желтой водой их поит…«Скоро ль?» – Терпение, скоро…Звоном наполнились уши,А чернота коридораВсе безответней и глуше…Нет, не хочу, не хочу!Как! Ни людей, ни пути?Гасит дыханье свечу?Тише… Ты должен ползти…

То и это

Ночь не тает. Ночь как камень.Плача, тает только лед,И струит по телу пламеньСвой причудливый полет.Но лопочут даром, тая,Ледышки на голове:Не запомнить им, считая,Что подушек только две.И что надо лечь в угарный,В голубой туман костра,Если тошен луч фонарныйНа скользоте топора.Но отрадной до рассветаСердце дремой залито,Всё простит им… если этоТолько Это, а не То.

Трилистник проклятия

Ямбы

О, как я чувствую накопленное бремяОтравленных ночей и грязно-бледных дней!Вы, карты, есть ли что в одно и то же времяПриманчивее вас, пошлее и страшней!Вы страшны нежностью похмелья, и науке,Любви, поэзии – всему вас предпочтут.Какие подлые не пожимал я руки,Не соглашался с чем?.. Скорей! Колоды ждут…Зеленое сукно – цвет малахитов тины,Весь в пепле туз червей на сломанном мелке…Подумай: жертву накануне гильотиныДурманят картами и в каменном мешке.

Кулачишка

Цвести средь немолчного адаТо грузных, то гулких шагов,И стонущих блоков, и чада,И стука бильярдных шаров.Любиться, пока полосоюКровавой не вспыхнул восток,Часочек, покуда с косоюНе сладился белый платок.Скормить Помыканьям и ЗлобамИ сердце, и силы дотла –Чтоб дочь за глазетовым гробом,Горбатая, с зонтиком шла.Ночь с 21 на 22 мая 1906Грязовец

О нет, не стан

О нет, не стан, пусть он так нежно-зыбок,Я из твоих соблазнов затаю,Не влажный блеск малиновых улыбок, –Страдания холодную змею.Так иногда в банально-пестрой зале,Где вальс звенит, волнуя и моля,Зову мечтой я звуки Парсифаля,И Тень, и Смерть над маской короля…. . . . . . . . . . . . . . .Оставь меня. Мне ложе стелет Скука.Зачем мне рай, которым грезят все?А если грязь и низость – только мукаПо где-то там сияющей красе…19 мая 1906Вологда

Из коллекции книжника

И. Ф. Анненский был директором Николаевской гимназии в Царском Селе, где учился Н. С. Гумилев. Четверостишие Анненского, написанное им на «Книге отражений» (СПб., 1906), свидетельствует о живой связи поэтических поколений (подпись Ник. Т-о – псевдоним Анненского). Увидеть в расцвете талант Гумилева Анненскому не удалось, но первые успехи поэта были им отмечены в рецензии на сборник «Романтические цветы» (Париж, 1908): «Темно-зеленая, чуть тронутая позолотой книжка, скорей даже тетрадка Н. Гумилева прочитывается быстро. Вы выпиваете ее, как глоток зеленого шартреза. Остается ощущение чего-то сладкого, пряного, даже экзотического: обжигает, но чуть-чуть… Сам Н. Гумилев чутко следит за ритмом своих впечатлений, а лиризм умеет уже подчинять замыслу. И это хорошо…»

Смерть И. Ф. Анненского в 1909 году оборвала наметившееся сближение поэтов… Гумилев написал стихотворение «Памяти Анненского» – оно открывает сборник «Колчан»:

…Был Иннокентий Анненский последнимИз царскосельских лебедей.Анатолий Марков

Трилистник победный

В волшебную призму

Хрусталь мой волшебен трикраты.Под первым устоем ребра –Там руки с мученьем разжаты,Раскидано пламя костра.Но вновь не увидишь костер ты,Едва передвинешь устой –Там бледные руки простертыИ мрак обнимают пустой.Нажмешь ли устой ты последний –Ни сжатых, ни рознятых рук,Но радуги нету победней,Чем радуга конченных мук!..

Трое

Ее факел был огнен и ал,Он был талый и сумрачный снег:Он глядел на нее и сгорал,И сгорал от непознанных нег.Лоно смерти открылось черно —Он не слышал призыва: «Живи»,И осталось в эфире одноБезнадежное пламя любви.Да на ложе глубокого рва,Пенной ризой покрыта до пят,Одинокая грезит вдова –И холодные воды кипят…

Пробуждение

Кончилась яркая чара,Сердце очнулось пустым:В сердце, как после пожара,Ходит удушливый дым.Кончилась? Жалкое слово,Жалкого слова не трусь:Скоро в остатках былогоЯ и сквозь дым разберусь.Что не хотело обмана –Всё остается за мной…Солнце за гарью туманаЖелто, как вставший больной.Жребий, о сердце, твой понят –Старого пепла не тронь…Больше проклятый огоньСтен твоих черных не тронет!

Трилистник траурный

Перед панихидой

Сонет

Два дня здесь шепчут: прям и нем,Все тот же гость в дому,И вянут космы хризантемВ удушливом дыму.Гляжу и мыслю: мир ему,Но нам-то, нам-то всем,Иль люк в ту смрадную тюрьмуЗахлопнулся совсем?«Ах! Что мертвец! Но дочь, вдова…»Слова, слова, слова.Лишь Ужас в белых зеркалахЗдесь молит и поет,И с поясным поклоном СтрахНам свечи раздает.

Баллада

Н. С. Гумилеву

День был ранний и молочно-парный,Скоро в путь, поклажу прикрутили…На шоссе перед запряжкой парнойФонари, мигая, закоптили.Позади лишь вымершая дача…Желтая и скользкая… С балконаХолст повис, ненужный там… но спешно,Оборвав, сломали георгины.«Во блаженном…» И качнулись клячи:Маскарад печалей их измаял…Желтый пес у разоренной дачиБил хвостом по ельнику и лаял…Но сейчас же, вытянувши лапы,На песке разлегся, как в постели…Только мы как сняли в страхе шляпы –Так надеть их больше и не смели.…Будь ты проклята, левкоем и феноломРавнодушно дышащая Дама!Захочу – так сам тобой я буду…«Захоти, попробуй!» – шепчет Дама.

Посылка

Вам я шлю стихи мои, когда-тоИх вдали игравшие солдаты!Только ваши, без четверостиший,Пели трубы горестней и тише…31 мая 1909

Светлый нимб

Сонет

Зыбким прахом закатных полосБыли свечи давно облиты,А куренье, виясь, все лилось,Всё, бледнея, сжимались цветы.И так были безумны мечтыВ чадном море молений и слез,На развившемся нимбе волосИ в дыму ее черной фаты,Что в ответ замерцал огонекВ аметистах тяжелых серег.Синий сон благовонных кадилРазошелся тогда ж без следа…Отчего ж я фату навсегда,Светлый нимб навсегда полюбил?

Трилистник тоски

Тоска отшумевшей грозы

Сердце ль не томилосяЖеланием грозы,Сквозь вспышки бело-алые?А теперь влюбилосяВ бездонностъ бирюзы,В ее глаза усталые.Всё, что есть лазурного,Излилось в лучахНа зыби златошвейные,Всё, что там безбурногоИ с ласкою в очах, –В сады зеленовейные.В стекла бирюзовыеОдна глядит грозаИз чуждой ей обители…Больше не суровые,Печальные глаза,Любили ль вы, простите ли?..

Тоска припоминания

Мне всегда открывается та жеЗалитая чернилом страницаЯ уйду от людей, но куда же,От ночей мне куда схорониться?Все живые так стали далеки,Всё небытное стало так внятно,И слились позабытые строкиДо зари в мутно-черные пятна.Весь я там в невозможном ответе,Где миражные буквы маячут……Я люблю, когда в доме есть детиИ когда по ночам они плачут.

Тоска белого камня

Камни млеют в истоме,Люди залиты светом,Есть ли города летомВид постыло-знакомей?В трафарете готовомОн – узор на посуде…И не все ли равно вам:Камни там или люди?Сбита в белые камниНищетой бледнолицей,Эта одурь была мнеКолыбелью-темницей.Коль она не мелькаетБезотрадно и чадно,Так, давя вас, смыкает,И уходишь так жадноВ лиловатость отсветовС высей бледно-безбрежныхНа две цепи букетовВозле плит белоснежных.Так, устав от узора,Я мечтой замираюВ белом глянце фарфораС ободочком по краю.1904Симферополь

Трилистник дождевой

Дождик

Вот сизый чехол и распорот, –Не все ж ему праздно висеть,И с лязгом асфальтовый городХлестнула холодная сеть…Хлестнула и стала мотаться…Сама серебристо-светла,Как масло в руке святотатца,Глазеты вокруг залила.И в миг, что с лазурью любилось,Стыдливых молчаний полно, –Всё темною пеной забилосьИ нагло стучится в окно.В песочной зароется яме,По трубам бежит и бурлит,То жалкими брызнет слезами,То радугой парной горит.О нет! Без твоих превращений,В одно что-нибудь застывай!Не хочешь ли дремой осеннейОкутать кокетливо май?Иль сделаться Мною, быть может,Одним из упрямых калек,И всех уверять, что не дожитИ первый Овидиев век:Из сердца за Иматру летНичто, мол, у нас не уходит –И в мокром асфальте поэтЗахочет, так счастье находит.29 июня 1909Царское Село

Октябрьский миф

Мне тоскливо. Мне невмочь.Я шаги слепого слышу:Надо мною он всю ночьОступается о крышу.И мои ль, не знаю, жгутСердце слезы, или этоТе, которые бегутУ слепого без ответа,Что бегут из мутных глазПо щекам его поблеклым,И в глухой полночный часРастекаются по стеклам.

Романс без музыки

В непроглядную осень туманны огниИ холодные брызги летят,В непроглядную осень туманны огни,Только след от колес золотят,В непроглядную осень туманны огни,Но туманней отравленный чад,В непроглядную осень мы вместе, одни,Но сердца наши, сжавшись, молчат…Ты от губ моих кубок возьмешь непочат,Потому что туманны огни…

Трилистник призрачный

Nox Vitae[9]

Отрадна тень, пока крушинВливает кровь в хлороз жасмина…Но… ветер… клены… шум вершинС упреком давнего помина…Но… в блекло-призрачной лунеВоздушно-черный стан растенийИ вы, на мрачной белизнеВетвей тоскующие тени!Как странно слиты сад и твердьСвоим безмолвием суровым,Как ночь напоминает смертьВсем, даже выцветшим покровом.А всё ведь только что сейчасЛазурно было здесь, что нужды?О тени, я не знаю вас,Вы так глубоко сердцу чужды.Неужто ж точно, Боже мой,Я здесь любил, я здесь был молод,И дальше некуда?.. ДомойПришел я в этот лунный холод?

Квадратные окошки

О, дали лунно-талые,О, темно-снежный путь,Болит душа усталаяИ не дает заснуть.За чахлыми горошками,За мертвой резедойКвадратными окошкамиБеседую с луной.Смиренно дума-странницаСложила два крыла,Но не мольбой туманитсяПокой ее чела.«Ты помнишь тиховейныеТе вешние утра,И как ее кисейнаяТонка была чадра.Ты помнишь сребролистуюИз мальвовых полос,Как ты чадру душистуюНе смел ей снять с волос?И как, тоской измученный,Так и не знал потом –Узлом ли были скрученыОни или жгутом?»– «Молчи, воспоминание,О грудь моя, не ной!Она была желаннееМне тайной и луной.За чару ж сребролистуюТюльпанов на фатеЯ сто обеден выстою,Я изнурюсь в посте!»– «А знаешь ли, что тут она?»– «Возможно ль, столько лет?»– «Гляди – фатой окутана…Узнал ты узкий след?Так страстно не разгадана,В чадре живой, как дым,Она на волнах ладанаНад куколем твоим».– «Она… да только с рожкамиС трясущей бородой –За чахлыми горошками,За мертвой резедой…»

Мучительный сонет

Едва пчелиное гуденье замолчало,Уж ноющий комар приблизился, звеня…Каких обманов ты, о сердце, не прощалоТревожной пустоте оконченного дня?Мне нужен талый снег под желтизной огня,Сквозь потное стекло светящего устало,И чтобы прядь волос так близко от меня,Так близко от меня, развившись, трепетала.Мне надо дымных туч с померкшей высоты,Круженья дымных туч, в которых нет былого,Полузакрытых глаз и музыки мечты,И музыки мечты, еще не знавшей слова…О, дай мне только миг, но в жизни, не во сне,Чтоб мог я стать огнем или сгореть в огне!

Трилистник ледяной

Ледяная тюрьма

Пятно жерла стеною огибая,Минутно лед туманный позлащен…Мечта весны, когда-то голубая,Твоей тюрьмой горящей я смущен.Истомлена сверканием напрасным,И плачешь ты, и рвешься трепеща,Но для чудес в дыму полудня красномУ солнца нет победного луча.Ты помнишь лик светила, но иного,В тебя не те гляделися цветы,И твой конец на сердце у больного,Коль под землей не задохнешься ты.Но не желай свидетелям безмолвнымДо чар весны сберечь свой синий плен…Ты не мечта, ты будешь только тленРаскованным и громозвучным волнам.

Снег

Полюбил бы я зиму,Да обуза тяжка…От нее даже дымуНе уйти в облака.Эта резанность линий,Этот грузный полет,Этот нищенски синийИ заплаканный лед!Но люблю ослабелыйОт заоблачных нег –То сверкающе белый,То сиреневый снег…И особенно талый,Когда, выси открыв,Он ложится усталыйНа скользящий обрыв.Точно стада в туманеНепорочные сны –На томительной граниВсесожженья весны.

Дочь Иаира

Слабы травы, белы плиты,И звонит победно медь:«Голубые льды разбиты,И они должны сгореть!»Точно кружит солнце, зимнийДолгий плен свой позабыв;Только мне в пасхальном гимнеСмерти слышится призыв.Ведь под снегом сердце билось,Там тянулась жизни нить:Ту алмазную застылостьНадо было разбудить…Для чего ж с контуров нежной,Непорочной красотыГрубо сорван саван снежный,Жечь зачем ее цветы?Для чего так сине пламя,Раскаленность так бела,И, гудя, с колоколамиСлили звон колокола?Тот, грехи подъявший мира,Осушавший реки слез,Так ли дочерь ИаираПоднял некогда Христос?Не мигнул фитиль горящий,Не зазыбил ветер ткань…Подошел Спаситель к спящейИ сказал ей тихо: «Встань».

Трилистник вагонный

Тоска вокзала

О канун вечных будней,Скуки липкое жало…В пыльном зное полуднейГул и краска вокзала…Полумертвые мухиНа забитом киоске,На пролитой известкеСлепы, жадны и глухи.Флаг линяло-зеленый,Пара белые взрывы,И трубы отдаленнойБез отзыва призывы.И эмблема разлукиВ обманувшем свиданьи –Кондуктор однорукийУ часов в ожиданьи…Есть ли что-нибудь нудней,Чем недвижная точка,Чем дрожанье полуднейНад дремотой листочка…Что-нибудь, но не это…Подползай – ты обязан;Как ты жарок, измазан,Все равно – ты не это!Уничтожиться, канувВ этот омут безликий,Прямо в одурь диванов,В полосатые тики!..

В вагоне

Довольно дел, довольно слов,Побудем молча, без улыбок,Снежит из низких облаков,А горний свет уныл и зыбок.В непостижимой им борьбеМятутся черные ракиты.«До завтра, – говорю тебе, –Сегодня мы с тобою квиты».Хочу, не грезя, не моля,Пускай безмерно виноватый,Глядеть на белые поляЧерез стекло с налипшей ватой.А ты – красуйся, ты – гори…Ты уверяй, что ты простила,Гори полоской той зари,Вокруг которой все застыло.

Зимний поезд

Снегов немую чернотуПрожгло два глаза из тумана,И дым остался на летуГорящим золотом фонтана.Я знаю – пышущий дракон,Весь занесен пушистым снегом,Сейчас порвет мятежным бегомЗавороженной дали сон.А с ним, усталые рабы,Обречены холодной яме,Влачатся тяжкие гробы,Скрипя и лязгая цепями.Пока с разбитым фонарем,Наполовину притушенным,Среди кошмара дум и дремПроходит Полночь по вагонам.Она – как призрачный монах,И чем ее дозоры глуше,Тем больше чада в черных снахИ затеканий, и удуший;Тем больше слов, как бы не слов,Тем отвратительней дыханье,И запрокинутых головВ подушках красных колыханье.Как вор, наметивший карман,Она тиха, пока мы живы,Лишь молча точит свой дурманДа тушит черные наплывы.А снизу стук, а сбоку гул,Да всё бесцельней, безымянней…И мерзок тем, кто не заснул,Хаос полусуществований!Но тает ночь… И дряхл и сед,Ещё вчера Закат осенний,Приподнимается РассветС одра его томившей Тени.Забывшим за ночь свой недугВ глаза опять глядит терзанье,И дребезжит сильнее стук,Дробя налеты обмерзанья.Пары желтеющей стенойЗагородили красный пламень,И стойко должен зуб больнойПерегрызать холодный камень.

Трилистник бумажный

Спутнице

Как чисто гаснут небеса,Какою прихотью ажурнойУходят дальние лесаВ ту высь, что знали мы лазурной…В твоих глазах упрека нет:Ты туч закатных догораньеИ сизо-розовый отсветВстречаешь, как воспоминанье.Но я тоски не поборю:В пустыне выжженного небаЯ вижу мертвую зарюИз незакатного Эреба.Уйдем… Мне более невмочьЗастылость этих четких линийИ этот свод картонно-синий…Пусть будет солнце или ночь!..

Неживая

На бумаге синей,Грубо, грубо синей,Но в тончайшей сеткеРазметались ветки,Ветки-паутинки.А по веткам иней,Самоцветный иней,Точно сахаринки…По бумаге синейРазметались ветки,Слезы были едки.Бедная тростинка,Милая тростинка,И чего хлопочет?Всё уверить хочет,Что она живая,Что, изнемогая –(Полно, дорогая!) –И она ждет мая,Ветреных объятийИ зеленых платьев,Засыпать под сказкиСоловьиной ласкиИ проснуться, щуряЗаспанные глазкиОт огня лазури.На бумаге синей,Грубо, грубо синейРазметались ветки,Ветки-паутинки.Заморозил инейУ сухой тростинкиНа бумаге синейВсе ее слезинки.

Памяти анненского

Татиане Викторовне Адамович

К таким нежданным и певучим бреднямЗовя с собой умы людей,Был Иннокентий Анненский последнимИз царскосельских лебедей.Я помню дни: я, робкий, торопливый,Входил в высокий кабинет,Где ждал меня спокойный и учтивый,Слегка седеющий поэт.Десяток фраз, пленительных и странных,Как бы случайно уроня,Он вбрасывал в пространства безымянныхМечтаний – слабого меня.О, в сумрак отступающие вещи,И еле слышные духи,И этот голос, нежный и зловещий,Уже читающий стихи!В них плакала какая-то обида,Звенела медь и шла гроза,А там, над шкафом, профиль ЭврипидаСлепил горящие глаза.…Скамью я знаю в парке; мне сказали,Что он любил сидеть на ней,Задумчиво смотря, как сини далиВ червонном золоте аллей.Там вечером и страшно и красиво,В тумане светит мрамор плит,И женщина, как серна боязлива,Во тьме к прохожему спешит.Она глядит, она поет и плачетИ снова плачет и поет,Не понимая, что все это значит,Но только чувствуя – не тот.Журчит вода, протачивая шлюзы,Сырой травою пахнет мгла,И жалок голос одинокой музы,Последней – Царского Села.Н. Гумилев

Трилистник в парке

Я на дне

Я на дне, я печальный обломок,Надо мной зеленеет вода.Из тяжелых стеклянных потемокНет путей никому, никуда…Помню небо, зигзаги полета,Белый мрамор, под ним водоем,Помню дым от струи водомета,Весь изнизанный синим огнем…Если ж верить тем шепотам бреда,Что томят мой постылый покой,Там тоскует по мне АндромедаС искалеченной белой рукой.20 мая 1906Вологда

Бронзовый поэт

На синем куполе белеют облака,И четко ввысь ушли кудрявые вершины,Но пыль уж светится, а тени стали длинны,И к сердцу призраки плывут издалека.Не знаю, повесть ли была так коротка,Иль я не дочитал последней половины?..На бледном куполе погасли облака,И ночь уже идет сквозь черные вершины…И стали – и скамья и человек на нейВ недвижном сумраке тяжеле и страшней.Не шевелись – сейчас гвоздики засверкают,Воздушные кусты сольются и растают,И бронзовый поэт, стряхнув дремоты гнёт,С подставки на траву росистую спрыгнёт.

«Расе»[10]

Статуя мира

Меж золоченых бань и обелисков славыЕсть дева белая, а вкруг густые травы.Не тешит тирс ее, она не бьет в тимпан,И беломраморный ее не любит Пан,Одни туманы к ней холодные ласкались,И раны черные от влажных губ остались.Но дева красотой по-прежнему горда,И трав вокруг нее не косят никогда.Не знаю почему – богини изваяньеНад сердцем сладкое имеет обаянье…Люблю обиду в ней, ее ужасный нос,И ноги сжатые, и грубый узел кос.Особенно, когда холодный дождик сеет,И нагота ее беспомощно белеет…О, дайте вечность мне, – и вечность я отдамЗа равнодушие к обидам и годам.

Трилистник из старой тетради

Тоска маятника

Неразгаданным надрывомПодоспел сегодня срок:В стекла дождик бьет порывом,Ветер пробует крючок,Точно вымерло все в доме…Желт и черен мой огонь,Где-то тяжко по соломеПереступит, звякнув, конь.Тело скорбно и разбито,Но его волнует жуть,Что обиженно-сердитоКто-то мне не даст уснуть.И лежу я околдован,Разве тем и виноват,Что на белый циферблатПышный розан намалеван.Да по стенке ночь и день,В душной клетке человечьей,Ходит-машет сумасшедший,Волоча немую тень.Ходит-ходит, вдруг отскочит,Зашипит – отмерил час,Зашипит и захохочет,Залопочет, горячась.И опять шагами меритьНа стене дрожащий свет,Да стеречь, нельзя ль проверить,Спят ли люди или нет.Ходит-машет, а для тактаИ уравнивая шаг,С злобным рвеньем «так-то, так-то»Повторяет маниак…Все потухло. Больше в ямеНе видать и не слыхать…Только кто же там махатьПродолжает рукавами?Нет. Довольно… хоть едва,Хоть тоскливо даль белеетИ на пледе головаНе без сладости хмелеет.

Картинка

Мелко, мелко, как из сита,В тарантас дождит туман,Бледный день встает сердито,Не успев стряхнуть дурман.Пуст и ровен путь мой дальний…Лишь у черных деревеньБесконечный всё печальней,Словно дождь косой плетень.Чу… Проснулся грай вороний,В шалаше встает пастух,И сквозь тучи липких мухТяжело ступают кони.Но узлы седых хвостовУ буланой нашей тройки,Доски свежие мостов,Доски черные постройки –Все поплыло в хлебь и смесь,Пересмякло, послипалось…Ночью мне совсем не спалось,Не попробовать ли здесь?Да, заснешь… чтоб быть без шапки.Вот дела… – Держи к одной! –Глядь – замотанная в тряпкиАмазонка предо мной.Лет семи всего – ручонкиТак и впилися в узду,Не дают плестись клячонке,А другая – в поводу.Жадным взглядом проводила,Обернувшись, экипажИ в тумане затрусила,Чтоб исчезнуть, как мираж.И щемящей укоризнеУступило забытье:«Это – праздник для нее.Это – утро, утро жизни».

Старая усадьба

Сердце дома. Сердце радо. А чему?Тени дома? Тени сада? Не пойму.Сад старинный, всё осины – тощи, страх!Дом – руины… Тины, тины, что в прудах…Что утрат-то!.. Брат на брата… Что обид!..Прах и гнилость… Накренилось… А стоит…Чье жилище? Пепелище?.. Угол чей?Мертвой нищей логовище без печей…Ну как встанет, ну как глянет из окна:«Взять не можешь, а тревожишь, старина!Ишь затейник! Ишь забавник! Что за прыть!Любит древних, любит давних ворошить…Не сфальшивишь, так иди уж: у меняНе в окошке, так из кошки два огня.Дам и брашна – волчьих ягод, белены…Только страшно – месяц за год у луны……Столько вышек, столько лестниц – двери нет…Встанет месяц, глянет месяц – где твой след?..»Тсс… ни слова… даль былого – но сквозь дымМутно зрима… Мимо… мимо… И к живым!Иль истомы сердцу надо моему?Тени дома? Шума сада?.. Не пойму…

Трилистник толпы

Прелюдия

Я жизни не боюсь. Своим бодрящим шумомОна дает гореть, дает светиться думам,Тревога, а не мысль растет в безлюдной мгле,И холодно цветам ночами в хрустале.Но в праздности моей рассеяны мгновенья,Когда мучительно душе прикосновенье,И я дрожу средь вас, дрожу за свой покой,Как спичку на ветру загородив рукой…Пусть это только миг… В тот миг меня не трогай,Я ощупью иду тогда своей дорогой…Мой взгляд рассеянный в молчаньи заприметьИ не мешай другим вокруг меня шуметь.Так лучше. Только бы меня не замечалиВ тумане, может быть, и творческой печали.

После концерта

В аллею черные спустились небеса,Но сердцу в эту ночь не превозмочь усталость…Погасшие огни, немые голоса, –Неужто это все, что от мечты осталось?О, как печален был одежд ее атлас,И вырез жутко бел среди наплечий черных!Как жалко было мне ее недвижных глазИ снежной лайки рук молитвенно-покорных!А сколько было там развеяно душиСреди рассеянных, мятежных и бесслезных?Что звуков пролито, взлелеянных в тиши,Сиреневых и ласковых, и звездных!Так с нити порванной в волненьи иногда,Средь месячных лучей, и нежны и огнисты,В росистую траву катятся аметистыИ гибнут без следа.

Буддийская месса в Париже

Ф. Фр. Зелинскому

1

Колонны, желтыми увитые шелками,И платья poche[11] и mauve[12] в немного яркой рамеСреди струистых смол и лепета звонков,И ритмы странные тысячелетних слов,Слегка смягченные в осенней позолоте, –Вы в памяти моей сегодня оживете.