Помоги проекту - поделись книгой:
– Тридцать восемь, – ответил Николай. – Много уже. Двадцать лет связистом работаю. Сначала в глубине тайги, но когда дети начали подрастать, перебрался к поселку, чтоб к школе поближе. Теперь Лантарь закрыли, люди отсюда в Аян переехали, а я остался неподалеку на линии. Ничего, живу. Сейчас дети учатся в Аяне, живут там в интернате на всем готовом, домой только на каникулы приезжают. Детишки здоровые, все хорошо учатся, все любят рисовать и умеют…
Ребятишки и в самом деле выглядели очень опрятными, вели себя, не в пример Вадьке – сына Туманова, скромно, старались не мозолить взрослым глаза. Взяв кружки, они за несколько минут, пока мы говорили, набрали ягоды, наелись сами и принесли нам.
– Много их у тебя? – спросил я Николая.
– Десять. Старшая дочь работает в Хабаровске в аэропорту, вторая учится в медицинском институте, третья перешла в десятый класс. Пусть сама определяет, куда ей идти – учиться или работать, я не неволю.
Государство полностью взяло на себя заботы о воспитании детей северян. Ясли, детский сад, школа-интернат, институт. Всюду бесплатное питание, одежда, уход, медицинское обслуживание. Только расти, учись. В удэгейском селе Гвасюги дети даже летом не покидают интерната, им там лучше, чем дома. Это я видел сам. Во что обходится государству каждый ребенок, легко представить всякому, у кого есть дети. Такова одна из сторон ленинской национальной политики по отношению к малым народностям Севера в действии, одна из загадок для закордонного мира.
Эвенки, никогда не знавшие ни хлебопашества, ни огородничества, ныне приобщаются к земледелию. У Николая есть огород, я видел его, проезжая с Лантаря, там растет картофель. И это в прибрежной полосе, где из-за дождей, недостатка тепла, туманов от всякого землепользования, кроме оленеводства, в старые времена отказались начисто, как от дела, приносящего одни убытки.
– Картошки на мою семью накапываем, – рассказывал Николай. – Даже если морозом ее прихватывает, все равно успевает созревать. В прошлом году трижды зелень примораживало, а в этом еще ни разу…
У Николая есть свинья, собаки, несколько домашних оленей, которых пасет какой-то из его родственников. Бывает, что он промышляет зверя на мясо – медведя, сохатого или снежного барана, – без этого не прожить в тайге. Он даже встретить дочь пришел с карабином, потому что никогда не знаешь, где наткнешься на зверя.
Подошла машина из Аяна. Николай встретил свою дочь – симпатичную, модно одетую девушку. Разобрав привезенные ею сумки, они все четверо – взрослые посередине, мальчишки по краям-пошли по тропинке в лес, к дому Николая.
Почти в одно время с приходом машины из лесу показался паренек в зеленой курточке, с алым шарфом на шее и с рюкзаком за плечами. Он торопливо шел к нам и, узнав, что машина обратно не пойдет, присел рядом. По грязным резиновым сапогам, вспотевшему смуглому лицу можно было догадаться, что он прошагал немало и идет издалека. Был он сухощав, выглядел молодо, и на вид ему было лет восемнадцать. Вместо гитары из-за плеча, оказывается, виднелся приклад мелкокалиберки.
В костре угасали головни, он подкатил их палочкой в кучку и подложил дров. Я предложил ему чаю, он поблагодарил.
– Издалека? – спросил я.
– С линии. Связист. Прошагал семьдесят километров, тороплюсь попасть в Хабаровск на экзамены. Хочу поступить в техникум связи на заочное отделение. Не знаете, «Глинка» в Аян не приходил?
– Нет, теплоход только десятого должен выйти из Николаевска, так что из Аяна пойдет не раньше шестнадцатого-семнадцатого.
– А вы тоже в Аян?
– Тоже. Только я не тороплюсь.
Мы познакомились. Паренек-эвенк назвал себя Иваном. Иван Ильич Наумов. Ванюша – ласковое русское имя. У меня сын тоже Ваня. Узнав, что я писатель, Ванюша начал живо расспрашивать о писателях-дальневосточниках, он многих читал, все, что удавалось достать от проезжих или в Аяне. Он немного наивно представлял литературный процесс, полагая, что если книга написана, то все это обязательно должно было иметь место в жизни писателя. Иначе какая же это правда. Мне нравилась эта его любознательность, и я старался ответить ему как можно полнее.
Вечером на поляну сел вертолет: он летел в Аян, но над Прибрежным хребтом встретил густой туман с моря и воротился. Пилоты сказали, что полетят ночевать на участок. Оказии не предвиделось, и мы с Иваном тоже решили ехать на Разрезной. Кстати, оттуда приехал Дима, привез на склад Туманова. Оказывается, в вертолете летело начальство из комбината и Туманов прикатил их встретить и залучить к себе на участок, чтоб договориться по ряду производственных вопросов. Дима выглядел очень расстроенным и, когда Туманов улетел с вертолетом, молча посидел у костра и лишь потом позвал нас в машину: пора и нам!
С Иваном они были давние знакомые, Дима не раз останавливался у него, когда зимой гонял машину по трассе на Томптокан. «Иван молодец, он не пропустит, чтоб не напоить чаем. По таежным законам живет», – говорил Дима.
Смеркалось, когда мы выехали на участок. В дороге Дима рассказал, что он задержался в пути, и Туманов, боясь, что опоздает к прилету начальства, начал его в дороге крыть в хвост и гриву, что называется.
– А что я мог поделать,- жаловался Дима. И только тут я уловил, что он немного выпивши. – Дороги сами видите какие, по ним только машины гробить, а не ездить: яма на яме. Обозлился, рванул на всю железку. Думаю, пусть хоть сейчас на куски разлетится, хоть немного погодя. Надо тебе быстро, пусть будет быстро, а мне все равно на этой машине не ездить больше. Хотел поработать до конца сезона, а теперь к черту – не хочу. За что я должен матерки терпеть, что я, не человек? Когда начало кабину бросать, смотрю, утих мой Туманов. Вцепился руками в скобу, чтоб не вылететь, молчит. Ну почему такое неуважение, Владимир Иванович?…
Лучи фар выхватывали из тьмы то землю под колесами, то верхушки деревьев, свет метался по сторонам, когда дорога делала крутой поворот, обходя выворотни и камни. Внезапно перед колесами покатился какой-то серый комочек.
– Заяц! – воскликнул Дима и в момент, приглушив мотор, выскочил из кабины. Такого проворства от него я даже не ожидал. В два-три прыжка он настиг зайца в колее и схватил его за уши.
У маленького, трепещущего, как осиновый листочек на ветру, зайчонка, наверное, душа была в пятках от страха, когда Дима передал его в руки Ивану.
– Держи крепче. Отдадим его доктору, он всяких зверушек очень любит, прямо без ума от них, готов день и ночь с ними возиться. Вот будет ему радость…
– Ну, Дима, ты прямо виртуоз, – не мог сдержать я похвалы. – Надо же, зайца поймал в лесу. Скажи кому – не поверят…
Небольшое дорожное происшествие оттеснило недавнюю обиду, и Дима повеселел, начал рассказывать, что собирается в отпуск и, может, поедет в Аян вместе с нами. Жена небось уже заждалась его в Новосибирске…
В конторку Дима вошел с сияющим лицом, придерживая за пазухой зайчонка.
– Олег, угадай, что я тебе привез? – обратился он к доктору. – Ладно, все равно не угадаешь, держи.
Олег Михайлович принял зайчонка, сунул его в какой-то ящик, чтоб не убежал, а сам кинулся отыскивать для него подходящую картонку. А утром поднялся переполох: зайчонок сбежал из картонки. Мы обыскали все углы, и Олег махнул рукой: заяц сбежал в тайгу, теперь не сыщешь. Он очень досадовал, что не обвязал картонку марлей, и прямо-таки был удручен пропажей забавного зверька. Лишь дней через пять, когда мы встретились с Димой на борту теплохода и я спросил его, не нашелся пи заяц, он ответил, что зайчонок был под полом избушки и оттуда его выгнал… котенок. Они подружились, вместе спят в коробке, вместе играют и очень забавно себя ведут.
А в то утро нас с Иваном взял на борт вертолет, чтоб доставить в Аян. Вместе с нами летели еще три человека из артели: новый капитан «Шкота», механик-дизелист и старатель, едущий в отпуск. Ждали только погоды. Туман полз с моря по долине Лантаря, сырой и холодный, но в рединках между его густыми клубами проглядывало голубое, и пилоты ждали, что он вот-вот поднимется.
Вертолет поднялся, повис на мгновенье и косо, как коршун против ветра, понесся над долиной ключа, оставляя позади старательские избушки, приборы, ползающие, как жуки, бульдозеры. Туман плыл навстречу, охватывая машину рыхлыми серыми клубами. Выше сняло солнце, острые конусы зеленых сопок упирались в голубое небо, а по долинам накатывался туман, обкладывая землю белой глухой пеленой.
Пилоты решили подождать, пока он рассеется, и посадили машину на галечную отмель Мамая, неподалеку от склада. Все были настроены оптимистически, считали, что не пройдет и часа, как будут в Аяне, и нимало не беспокоились о погоде: небо голубое, пригреет солнышко, и туман разойдется. Кто разглядывал камешки, выбирая самые красивые, кто беседовал, кто любовался лесом, поднимавшимся на береговом яру плотной стеной. Новый капитан «Шкота» строил планы, как он сделает команде «разгон» за безделье и впряжет всех в работу. Катеру, оказалось, необходим ремонт: переборка дизеля, смена подшипников вала, что-то еще, что можно сделать лишь в заводских условиях.
– Ни черта, сделаем, – бодро говорил капитан механику. – Что мы, не старатели? Если мы не сделаем, так кто тогда и сумеет. Верно? – обращался он к бородатому золотозубому своему спутнику. Тот согласно кивал: его, как специалиста по дизелям, Туманов направил в помощь команде, твердо веря, что если уж они не смогут ничего сделать, так и заводской ремонт не поможет. Да и времени не хватало, чтоб отсылать катер па заводской ремонт. Катер нужен был немедленно, через неделю не больше, нужен артели позарез.
…Туман тем временем несколько поредел, поднялся, и вертолет начал раскручивать лопасти, разгоняя по сторонам вихри. Взлетели. Чем ближе к Прибрежному хребту, тем выше забиралась машина. Внизу, как коробок, домик связистов, узкая ленточка просеки, линия. Скалистые обрывы хребта почти вровень с машиной. Бурые, в изломах, словно хаотически наставленные из огромных глыб стены – лишь бы повыше, – вздымались по сторонам горы. В глубоких, как провалы, цирках-впадинах поблескивали озерца, зеленели альпийские лужайки, а на макушках по расселинам лежали белые снега, не успевшие растаять. Из-за хребта тяжело переваливался туман, словно варево из кастрюли через край на большом огне.
Вертолет поднялся выше, но и там не было просвета. За хребтом все было обложено густым туманом, и вертолет повернул назад.
– Высаживаемся! – толкнул я в бок Ивана. – До Аяна километров сорок, дойдем пешком, а то на участке насидимся.
Он согласно кивнул, я написал пилотам записку: «Просим высадить!» – и Ванюша подал ее в кабину летчику. Вертолет опустился возле домика связиста. Мы забрали рюкзаки и вышли. Оглянулись, смотрим, за нами вылезают и старатели. Туман может продержаться неделю и больше, а им необходимо было попасть в Аян немедля. Идут с чемоданами, будто на вокзал дойти, не далее. Двое хоть в сапогах, а третий в штиблетиках. Я даже засмеялся: ну, парень, далеко уйдешь так-то!
Сорок с лишним километров нести в руках чемодан- руки оторвешь. На их счастье в доме оказалась хозяйка – пожилая женщина. Она нашла мешок, капитан переложил в него вещи из чемодана, я помог ему привязать за углы лямки из веревки, подогнать их по плечам. Для второго спутника женщина вынесла старые резиновые сапоги, и мы бодро двинулись по линии связи на Аян.
Женщина сказала, что на одиннадцатом километре будет зимовье, можно там отдохнуть, попить чаю. Впереди пошел Иван. Он эвенк, таежник, связист, для него ходить по линии привычное дело. За ним старатели и замыкающим я.
Через три километра сделали привал. Сидим, беседуем, хвалим себя за предусмотрительность – догадались покинуть вертолет и завтра будем на месте, уж тут нам никакая погода не помешает, все равно дойдем, – и вдруг слышим гул мотора. Вертолет. Ах, черт возьми, он же рядом! Значит, пилоты только с нами не пожелали лететь, а без нас подались в Аян. Увидели, что погода портится надолго и решили прорываться сквозь туман. Но вертолет не догонишь, не покричишь «Дяденька, погоди маленько!» И мы пошагали дальше.
С увала на увал тянулись чередой столбы, и мы отсчитывали по ним пройденный путь. Прошли одиннадцатый километр, а зимовья не было, и дождик как назло начал нашептывать что-то невеселое, и болото лежало там, где быть ему не положено, – на склонах, и ключи бежали бурливые, в наледях и от этого до дрожи холодные.
Мы начали ворчать на Ивана: вот, мол, связисты, и не знают, где зимовье. Чтобы не слышать воркотни, Иван прибавил шагу и шел метров на двести впереди, а мы плелись, как поденщики, с трудом вытаскивая ноги из мхов.
Ах если б показалось солнце! Совсем другое настроение владело бы нами, переход превратился бы в незабываемую дивную песню, потому что все тогда засияло бы, зазвучало, ожило, как мощный орган под руками музыканта-виртуоза. Но солнца не было. Даже облаков, и тех мы не видели. Плыл над землей серый непроглядный туман, все ниже придвигаясь к ее груди, и съедал краски, звуки и даже свет, струившийся с небес. Лучи глохли в толще тумана, не в силах пронзить его.
По ключам лежали пласты белого льда, словно бы оставшиеся после ледохода на берегах. Рядом с ними – поля цветущего лимонно-желтого рододендрона. Наледи дотаивали и по лощинам, где пробивались со склонов родники. О величине и толщине наледей можно было судить по изуродованным стволам ив и тополей. Мороз и лед обломали им нижние ветви, и дерево походило на скрюченного ревматизмом старика, с рубцами и многочисленными наростами на теле, красноречиво говорившими о нелегкой жизни. Тополя были могучими, в два обхвата, но низкорослыми карликами, а не красавцами-великанами, какие встречаются по горным рекам на юге Хабаровского края.
Четырнадцать километров отшагали мы до первой избушки. Там находился связист, пришедший сюда с обхода линии, его следы мы видели повсюду – то просека подчищена, то новый столб подтащен к линии, то под старый столб опора подведена. Работы на линии всегда хватает, а участок велик – двадцать пять километров.
За порогом нашептывал дождь, а в избушке было тепло и сухо, и на плите стоял котелок с чаем. Иван позвонил следующему на линии связисту, – там оказался его товарищ, – попросил его истопить печку, потому что придем к нему мокрые, чтоб было где обсушиться.
Идти под дождем много труднее, и мне уже не приходило на ум любоваться картинами природы, а Иван не донимал меня расспросами, о чем придется. Шагали молча, изредка останавливаясь, чтоб обождать отставших. Незадолго до нас по тропе прошла медведица с малышом, и мы видели вмятины огромных лап и рядом маленькие, будто ребячьи, следы медвежонка. Ключи, бурные речки, каменные осыпи, заболоченные долины чередовались перед нами. Мы уже не выбирали, где помельче, все равно мокрые, и лезли напрямик. Эвенк связист Семен жил в большом доме, занимая одну половину, а в другой помещался его напарник – угрюмый эвенк лет сорока. Семен лишь недавно отслужил в армии, холостяковал, был веселым и непоседливым, делал все споро, слушал нас и сам рассказывал о себе. Печка жарко пылала, вся обвешанная нашей одеждой, а мы валялись на полу и на кровати, наслаждаясь теплом и отдыхом. Ужин был неизысканный – лапша с мясными консервами, чай, но радушие хозяина искупало недостатки с избытком.
Вечером, уже при свете лампы, играли в шахматы. Семен проигрывал, но не огорчался, он был рад поговорить, наскучавшись со своим неразговорчивым напарником.
Утром я позвонил по телефону Охлопкову и попросил выслать нам навстречу машину, насколько позволит дорога, потому что наш капитан натрудил ногу и еле дошел до дома связистов. Василий Степанович сказал, что машина нас встретит. Мы вышли под хлесткий встречный дождь. Предстояло пройти двенадцать километров до барака, в котором жили заготовители дров. Через полчаса на нас не было сухой нитки, и только быстрая ходьба спасала от холода. Если вам предстоит дорога, но вас не гонят в шею из-под крыши, не ходите в дождь даже летом, не подвергайте свое здоровье опасности. Вы не представляете, что значит, когда по телу струится вода, когда озноб забирается, кажется, в самое сердце и тело колотится и сотрясается от холода, а зубы клацают так, что хоть челюсть подвязывай.
На наше счастье, у барака уже стояла крытая брезентом машина, и через час она подбросила нас к порогу гостиницы. Мы ворвались в комнату, но там царила сырая прохлада, потому что отопительный сезон еще не начинался. Ничего другого не оставалось, как бежать за бутылкой водки, чтоб хоть немного согреться.
Когда выпили по стопке, дрожь вроде на время унялась, и капитан предложил бежать всем на катер: там печка, там обсушимся и согреемся! Мы ринулись туда.
На пути к берегу меня перехватил Василий Степанович Охлопков. Он шел с чемоданчиком в баню по случаю воскресенья.
– В баню? Идея! – я с радостью согласился, представив, как жарко обдает меня раскаленный пар.
Жизнь Василия Степановича Охлопкова – яркая иллюстрация тех изменений, которые принесла Советская власть народностям Севера. Его детские годы прошли в стойбище Бурукан. Это в Тугуро-Чумиканском районе, в истоках реки Тугур, там, где она бежит навстречу другой реке – Нимелену, словно желая слиться с ней, да вдруг Тугур подался круто на север к морю, а Нимелен – на юг, к Амгуни, хотя препятствий для встречи вроде бы и нет: между ними лежит километров восемь заболоченной равнины. Нынче этого стойбища нет, люди переселились в поселок Тугур.
Отец Василия Степановича был оленеводом и этому же учил сына, не представляя, что его ожидает другая судьба. В детских воспоминаниях яркой звездочкой до сих пор остается посещение стойбища Луксом – большевиком, страстным пропагандистом ленинских идей. Он совершал поход по Северу края, чтобы вернее определить будущие границы районов и, бывая в стойбищах, разъяснял национальную политику партии, задачи Советской власти. Могучего сложения, в дохе и оленьих расшитых торбасах, он поразил и покорил детское сердце, явившись к таежным людям, чтоб вести их к свету, к необыкновенно хорошей жизни, где никогда и никому не будет горя, где не будет голодных слез, где больших и малых будут учить читать умные книги. Такое под силу только разве героям сказок.
Отец Василия Степановича вызвался провожать Лукса до следующего стойбища, а маленький Вася теперь мог подолгу мечтать о жизни, которая скоро наступит. Ведь Лукс обещал, что все это будет.
И действительно, Советская власть потребовала, что-бы дети эвенков и якутов учились в школе, построила для этого интернаты, а в Николаевске-на-Амуре открыла педагогическое училище и медицинский техникум для народов Севера.
В 1941 году летом молодой учитель Охлопков уже получил назначение в школу, находившуюся в тайге, за триста с лишним километров от районного центра. Добираться надо было на лодке, по совершенно безлюдной местности. Везли самое необходимое: несколько мешков муки и тетради. Без этого ни о каких занятиях не могло быть и речи – время было уже военное, голодное. Река Уда, а затем Шавли, Урми, по которым предстояло плыть до затерянного в тайге приискательского поселка Баладека, были горными, стремительными, и против течения можно было идти только на шестах. Подниматься на шестах – это тяжелая изнурительная работа даже для возмужалых крепких людей, а Василию Степановичу – самому старшему на лодке – было двадцать один, другому парню – семнадцать, а третьей ехала с ними девушка.
Мне пришлось однажды плыть по этим рекам, я спускался по течению, и то для этого пути потребовалось полмесяца. Больше всего хлопот Василию Степановичу доставляла пища. Кроме муки ему ничего не могли дать, и приходилось в пути ловить рыбу или выпрашивать ее у рыбаков. А сколько раз лишь по счастливой случайности они избегали гибели, когда лодку прижимало течением к залому.
После нескольких лет работы учителем Василий Степанович был взят на партийную работу. В 1952 году он получил назначение в Аян на должность второго секретаря райкома. С тех пор, если не считать годы учебы в Высшей партийной школе, он все время живет в Аяне.
Он знает в районе всех, все знают его, потому что в районе около трех тысяч жителей. Район огромный, и первая ознакомительная поездка заняла у Василия Степановича более полугода. Пришлось ехать на оленях, на лодке, идти пешком. Другого способа побывать в стойбищах района не было. Уехал в мае, а вернулся зимой, исхудавший, в обтрепавшейся одежде.
Сам Василий Степанович рассказчик не ахти какой, больше слушает да посмеивается чему-то своему, и если бы не жена его – Александра Дмитриевна, может, и этого не рассказал бы он. Одно можно сказать про район, что жить и работать в нем стало много легче, чем даже десяток лет назад. Имеется вертолет, на нем можно быстро слетать в отдаленный поселок, вывезти тяжелобольного к больнице, обнаружить пожар и принять меры к тушению. Укрепились связи в районе. А ведь еще недавно райком не имел даже своей машины.
У Василия Степановича хорошие связи с Якутией. Много родственников своих и жены, добрых знакомых. Родственники – видные партийные деятели, хозяйственники, ученые. Когда Якутия отмечала свое пятидесятилетие, Василий Степанович с женой были в числе приглашенных и много об этом визите мне рассказывали.
Квартира у Охлопковых коммунальная, из трех комнаток, в деревянном одноэтажном доме. Рядом с крыльцом крохотный цветничок из незабудок – отрада Александры Дмитриевны. Есть несколько грядок картошки. Ничего, растет, хотя еще не цвела. Охлопковы утверждают, что до морозов картошка созреет. Половина огорода пустует, здесь заросли фиолетовых ирисов. Александра Дмитриевна сожалеет, что, пока ездили в отпуск, сосед скосил траву на сено для коровы, а вместе с травой и цветы. Теперь ирисы лежат в рядках, хотя неизвестно, высохнет ли когда-нибудь трава. Что ни день, то туман или дождь.
Александра Дмитриевна по характеру женщина романтического склада, ее влечет красота природы, она бы, что ни день, ходила бы на сопки, любовалась бы морем, но работа не всегда оставляет для этого времени. Недавно побывал в Аяне хабаровский художник Петухов, собирал материал для картины о Вострецове и оставил Александре Дмитриевне краски и кисти. Вспомнила Александра Дмитриевна, что в молодости увлекалась живописью, и опять загорелась: дай попробую написать аянский пейзаж! Вокруг такая красота, так неужто у меня ничего не получится…
Обстановка в квартире скромная, только самое необходимое для жизни, никаких излишеств. Да и откуда взяться излишествам, если воспитали своих детей, да приемного сына Юрия. Теперь, что ни день, бегает к ним внучонок, шустрый мальчонка, через год в школу пойдет. Дед разговаривает с внуком, как со взрослым, уважительно. Разве уедешь куда от детей да внуков?
В первое же утро, как вернулся в Аян с участка от старателей, отправился я посмотреть поселок. Улицы, как ветви у дерева, расходятся от первой, что идет от причала. По сторонам сопки, а улицы в распадках. Дома, кроме одного-двух, одноэтажные, деревянные. Но уже начато строительство каменных и шлакозаливных. Темпы строительства невелики, потому что каждый кирпич и гвоздь надо везти сюда с материка. Василию Степановичу на свой риск приходится порой вмешиваться и вносить поправки в проектную документацию. Составляют ее в крае, не очень вникая в возможности района. А они таковы, что тут выгоднее строить из камня, которого кругом полно, чем из кирпича. Так из местного материала построили баню, сейчас ладят новую электростанцию. Большой районный холодильник строит бригада шабашников из Киева: студенты, аспиранты, заимевшие специальности строителей до учебы. Строят аккордно: одни хотят быстрее получить холодильник, другие – сдать его и заработать. Я поинтересовался, не великоват ли он для аянского колхоза, ведь рыбы здесь берут самую малость? Василий Степанович ответил, что холодильник нужен не только для рыбы, а главным образом для хранения продуктов, завозимых на долгую зиму.
Клуб в поселке большой, хоть и деревянный, но опрятный, только что перекрашенный, мест на двести пятьдесят, с комнатами для кружковой работы, с библиотекой.
– Клуб и баня, это наши народные стройки, – смеясь, сказал мне Василий Степанович. – Клуб мы строили семь лет, а сгорел он за два часа. Как без клуба жить? Новый строить? А где деньги возьмешь, кто даст? Собрал я руководителей всех организаций и предложил строить своими силами, с помощью молодежи. Сами готовили лес, сами вывозили, сами строили. Без расходов, конечно, не обошлось, кое-какие материалы пришлось покупать, но клуб построили. Так же и с баней. Сложили стены из камня, не стали ждать, пока нам кирпич доставят…
Аян – типичный районный центр, здесь есть все, начиная от почты и кончая хлебопекарней. Есть хорошая поликлиника и больница, есть десятилетка, интернат. Из производящих организаций в Аяне существует только пилорама, работающая на поселковое строительство, да еще колхоз. Словом, нет предприятий, которые придавали бы жизни стабильность, перспективу. В районе работают геологи, старатели, но они в счет не идут и пользы от них нет никакой, разве что штрафы идут от них в доход государства: за всяческие нарушения правил пользования угодьями, за пожары, возникающие по их вине, загрязнение воды, за браконьерство. Работают они по своим планам, району не подчиняются и симпатиями у Василия Степановича не пользуются.
– Много добудут золота или мало, нам все равно, мы ни копейки прибылей от этого не имеем. Хоть бы строили что-нибудь покапитальней, дорогу какую проложили, и то бы спасибо…
Так отозвался о старателях Василий Степанович, когда я поведал ему про свои впечатления от артели.
…Бухта. Волны лениво накатывались, еле пошевеливая камешки. Словно невесомые, колыхались на темной воде чайки и казались издали хлопьями пены. Покачивались катера «Матросов» и другой, колхозный, с неразборчивой надписью. «Шкот» стоял на отмели, за чертой прилива, накренившись на один бок. На нем топилась печка, и жиденький дымок от сухих дров поднимался из трубы. Под кормой бухали кувалдами ремонтники, а на палубе, над машинным отделением, уже стояли пирамидой бревна и с блока свисали тали для подъема тяжелых частей дизеля. Старатели не теряли даром времени, перебирали машину. Бухта, словно чаша среди гор, была накрыта туманом. Будто щель, оставалась прослойка чистого воздуха между ним и водой, и в этом оставшемся пространстве, как в низком тесном помещении, метались птицы. Чайки не решались скрыться в сером мареве и, пометавшись, устало опускались на воду отдыхать. Мир казался тесным, в нем не помещались ни горы, ни море, и сам поселок выглядел придавленным. Мне подумалось, глядя на эту картину, что надо очень и очень быть влюбленным в эту суровую землю, чтоб написать о ней так, как молодая поэтесса Елена Иванова:
Снова даль смял сырой туман,
Ветер смел краски солнца,
Но таким я люблю Аян
В синей свежести ночи росной.
Здесь по-своему красота:
Перешейки, распадки, скалы.
И сбегает к морю тайга,
Наступая на мир усталый.
Бьется в берег ладонь волны,
Осыпая бисером камни…
Затихают мои шаги
Возле моря
В сыром тумане.
Словно я затерялась в лесу
И никак не найду дороги,
И Аян, как любовь, несу
Через радости и тревоги.
Стихи Ивановой впервые были опубликованы в газете «Молодой дальневосточник»? В небольшой подборке из трех стихов вдруг проглянула чуткая к слову и красоте природы талантливая душа. Стихи печатались весной 1971 года, и я порадовался тогда, что маленький Аян будет иметь свою певицу. Ведь для любого таланта, как для кремня, чтоб он начал высекать искры, нужно кресало – обстановка, которая побуждала бы его к действию. Я надеялся встретить поэтессу, узнать ближе, что она за человек, понять ее душевный мир, но ее в Аяне уже не было.
Поделиться книгой: