Книга 1

СВАДЬБА

Там у соседа пир горой, И гость солидный, налитой Ну, а хозяйка — хвост трубой — Идет к подвалам. В замок врезаются ключи, И вынимаются харчи, И с тягой ладится в печи, И с поддувалом. А у меня сплошные передряги. То в огороде недород, то скот падет, То печь чадит от нехорошей тяги, А то щеку на сторону ведет. Там у соседей мясо в щах, На всю деревню хруст в хрящах, И дочь-невеста вся в прыщах — Дозрела, значит. Смотрины, стало быть у них. На сто рублей гостей одних. И даже тощенький жених Поет и скачет. А у меня цепные псы взбесились, Средь ночи с лая перешли на вой, И на ногах моих мозоли прохудились От топотни по комнате пустой. Ох, у соседей быстро пьют! А что не пить, когда дают? А что не петь, когда уют И не накладно. А тут — и баба на сносях, Гусей некормленных косяк. Но дело даже не в гусях, А все неладно. Тут у меня постены появились. Я их гоню и так, и сяк, они — опять. Да в неудобном месте чирей вылез. Пора пахать, а тут ни сесть, ни встать. Сосед маленочка прислал. Он от щедрот меня позвал. Ну, я, понятно, отказал, — А он сначала. Должно, литровую огрел, Ну, и конечно, подобрел. И я пошел. попил, поел — Не полегчало. И посредине этого разгула Я прошептал на ухо жениху… И жениха, как будто ветром сдуло. Невеста вся рыдает наверху. Сосед орет, что он — народ, Что основной закон блюдет, Мол, кто не ест, тот и не пьет, И выпил, кстати. Все сразу повскакали с мест, Но тут малец с поправкой влез: — Кто не работает — не ест, Ты спутал, батя. А я сидел с засаленною трешкой, Чтоб завтра гнать похмелие мое, В обнимочку с обшарпанной гармошкой, Меня и пригласили за нее. Сосед другую литру съЕл И осовел, и обсовел. Он захотел, чтоб я попел, — Зря что ль поили? Меня схватили за бока Два здоровенных мужика: — Играй, говорят, паскуда! Пой, пока не удавили! Уже дошло веселие до точки, Невесту гости тискают тайком. И я запел про светлые денечки, Когда служил на почте ямщиком. Потом у них была уха И заливные потроха, Потом поймали жениха И долго били. Потом пошли плясать в избе, Потом дрались не по злобе И все хорошее в себе Доистребили. А я стонал в углу болотной выпью, Набычась, а потом и подбочась. И думал я: — Ну, с кем я завтра выпью Из тех, с которыми я пью сейчас? Наутро там всегда покой И хлебный мякиш за щекой, И без похмелья перепой, Еды навалом. Никто не лается в сердцах, Собачка мается в сенцах, И печка в синих изразцах И с поддувалом. А у меня и в ясную погоду Хмарь на душе, которая горит. Хлебаю я колодезную воду, Чиню гармошку, а жена корит.

В ГЕРБАРИИ

Чужие карбонарии, Закушав водку килечкой, Спешат в свои подполия На лад или борьбу, А я лежу в гербарии, К доске пришпилен шпилечкой, И пальцами до боли я По дереву скребу. Корячусь я на гвоздике, Но не меняю позы, Кругом жуки-навозники И мелкие стрекозы, По детству мне знакомые, Ловил я их, копал, Давил. Но в насекомые Я сам теперь попал. Под всеми экспонатами Эмалевые планочки. Все строго по-научному, Указан класс и вид. Я с этими ребятами Лежал в стеклянной баночке, Дрались мы, это к лучшему, Узнал, кто ядовит. Я представляю мысленно Себя в большой постели, Но подо мной написано: „Невиданный доселе“. Я гомо был читающий, Я сапиенсом был, Мой класс млекопитающий, А вид уже забыл. В лицо ль мне дуло, в спину ли, В бушлате или робе я, Стремился кровью крашенной Обратно к шалашу, И на тебе, задвинули В Наглядные пособия, Я злой и ошарашенный На стеночке вишу. Оформлен как на выданье, Стыжусь, как ученица, Жужжат шмели солидные, Что надо подчиниться. А бабочки хихикают На странный экспонат, Сороконожки хмыкают И куколки язвят. Ко мне с опаской движутся Мои собратья прежние, Двуногие, разумные, Два пишут — три в уме, Они пропишут ижицу, Глаза у них не нежные, Один брезгливо ткнул в меня И вывел резюме: С ним не были налажены Контакты и не ждем их, Вот потому он, граждане, Лежит у насекомых. Мышленье в нем неразвито, И вечно с ним чп, А здесь он может разве что Вертеться на пупе. Берут они не круто ли? Меня нашли не в поле, Ошибка это глупая, Увидится изъян. Накажут тех, кто слушали, Прикажут, чтоб откнопили, И попаду в подгруппу я Хотя бы обезьян. Но не ошибка — акция Свершилась надо мною, Чтоб начал пресмыкаться я Вниз пузом, вверх спиною, Вот и лежу расхристанный, Разыгранный вничью, Намеренно причисленный К ползучему жучью. А может, все проветрится И солнцем приправится? В конце концов, ведь досточка Не плаха, говорят. Все слюбится да стерпится, Мне даже стала нравиться Молоденькая осочка И кокон-шелкопряд. А мне приятно с осами, От них не пахнет псиной. Средь них бывают особи И с талией осиной, Да, кстати, вон из кокона Родится что-нибудь Такое, что и с локоном И что имеет грудь Червяк со мной не кланялся, А оводы со слепнями Питают отвращение К навозной ковырьбе. Чванливые созданьица Довольствуются сплетнями, А мне нужны общения С подобными себе. Пригрел сверчка-дистрофика — Блоха сболтнула, гнида, И, глядь, два тертых клопика Из третьего подвида, Сверчок полузадушенный В пол-силы свиристел, Но за покой нарушенный На два гвоздочка сел. Паук на мозг мой зарится, Клопы кишат, нет роздыха, Невестой хороводится красивая оса, Пусть что-нибудь заварится, А там хоть на три гвоздика, А с трех гвоздей, как водится, Дорога в небеса. В мозгу моем нахмуренном Страх льется по морщинам, Мне станет шершень шурином, А что мне станет сыном? А не желаю, право же, Чтоб трутень был мне тесть, Пора уже, пора уже Напрячься и воскресть. Когда в живых нас тыкали Булавочками тонкими, Махали пчелы крыльями, Пищали муравьи, Мы вместе горе мыкали, Все проткнуты иголками, Забудем же, кем были мы, Товарищи мои. Заносчивый немного я, Но в горле горечь комом. Поймите, я, да многие Попали к насекомым, Но кто спасет нас, выручит, Кто снимет нас с доски? За мною, прочь со шпилечек Сограждане-жуки. И как всегда в истории, Мы разом спины выгнули, Хоть осы и гундосили, Но кто силен — тот прав, Мы с нашей территории Клопов сначала выгнали, И паучишек сбросили За старый книжный шкаф. У них в мозгу не вяжется, Зато у нас все дома, И пожелают, кажется Уже не насекомо. А я — я нежусь в ванночке, Без всяких там обид, Жаль над моею баночкой Другой уже прибит.

АВТОБИОГРАФИЯ

Час зачатья я помню неточно, Значит память моя однобока, Но зачат я был ночью порочно И явился на свет не до срока. Я рождался не в муках, не в злобе, Девять месяцев — это не лет. Первый срок отбывал я в утробе: Ничего там хорошего нет. Спасибо вам святители, что плюнули, да дунули, Что вдруг мои родители зачать меня задумали, В те времена укромные, теперь почти былинные, Когда срока огромные брели в этапы длинные. Их брали в ночь зачатия, а многих даже ранее, А вот живет же братия — моя честна компания. Ходу, думушки резвые, ходу, Слово, строченьки, милые, слово! Получил я впервые свободу По указу от тридцать восьмого. Знать бы мне, кто так долго мурыжил Отыгрался бы на подлеце, Но родился и жил я и выжил, Дом на первой мещанской в конце. Там за стеной, за стеночкою, за перегородочкой Соседушка с соседушкою баловались водочкой. Все жили вровень, скромно так: система коридорная, На тридцать восемь комнаток всего одна уборная. Здесь на зуб зуб не попадал, не грела телогреечка, Здесь я доподлинно узнал, почем она, копеечка. Не боялась сирены соседка И привыкла к ней мать, понемногу. И плевал я, здоровый трехлетка На воздушную эту тревогу. Да не все то, что сверху от бога И народ зажигалки тушил. И, как малая фронту подмога Мой песок и дырявый кувшин. И било солнце в три ручья сквозь дыры крыш просеяно На Евдоким Кириллыча и Кисю Моисеевну. Она ему: Как сыновья? — да без вести пропавшие! Эх, киська, мы одна семья, вы тоже пострадавшие. Вы тоже пострадавшие, а значит обрусевшие. Мои-без вести павшие, твои — безвинно севшие. Я ушел от пеленок и сосок, Поживал не забыт, не заброшен. И дразнили меня: недоносок, Хоть и был я нормально доношен. Маскировку пытался срывать я, — Пленных гонят, — чего ж мы дрожим? Возвращались отцы наши, братья По домам, по своим, да чужим. У тети Зины кофточка с драконами, да змеями То у Попова Вовчика отец пришел с трофеями. Трофейная Япония, трофейная Германия: Пришла страна Лимония — сплошная Чемодания. Взял у отца на станции погоны, словно цацки, я, А из эвакуации толпой валили штатские. Осмотрелись они, оклемались, Похмелились, потом протрезвели. И отплакали те, кто дождались, Недождавшиеся отревели. Стал метро рыть отец витькин с генкой, Мы спросили: — зачем? — он в ответ, Мол, коридоры кончаются стенкой, А тоннели выводят на свет. Пророчество папашино не слушал витька с корешом: Из коридора нашего в тюремный коридор ушел. Да он всегда был спорщиком, припрешь к стене — откажется Прошел он коридорчиком и кончил стенкой, кажется. Но у отцов свои умы, а что до нас касательно, На жизнь засматривались мы вполне самостоятельно. Все — от нас, до почти годовалых Толковищу вели до кровянки, А в подвалах и полуподвалах Ребятишкам хотелось под танки Не досталось им даже по пуле В ремеслухе живи не тужи Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули Из напильников сделать ножи. Они воткнутся в легкие от никотина черные, По рукоятки легкие трехцветные наборные, Вели дела отменные сопливые острожники. На стройке немцы пленные на хлеб меняли ножики. Сперва играли в фантики в пристенок с крохоборами И вот ушли романтики из подворотен ворами. Спекулянтка была номер перший, Ни соседей, ни бога не труся, Жизнь закончила миллионершей Пересветова, тетя Маруся. У Маруси за стенкой горели, И она там втихую пила. А упала она возле двери, Некрасиво так, зло умерла. Но было все обыденно — заглянешь — город строится Особенно обидело богатство метростроевца. Он дом сломал, а нам сказал — „у вас носы не вытерты! А я за что-то воевал…“, и разные эпитеты. Как жила от наркотика не выдержала этого Богатенькая тетенька — Маруся Пересветова. Было время и были подвалы, Было дело и цены снижали. И текли, куда надо каналы И в конце, куда надо, впадали. Дети бывших старшин, да майоров До бедовых широт поднялись, Потому, что из всех коридоров Им, казалось сподручнее вниз.

ДВЕ СУДЬБЫ

Жил я славно в первой трети Двадцать лет на белом свете По влечению. Жил безбедно и при деле, Плыл — куда глаза глядели По течению. Думал: вот она, награда, Ведь ни веслами не надо, Ни ладонями. Комары, слепни да осы Донимали, кровососы, Да не доняли. Слышал, с берега вначале Мне о помощи кричали, О спасении… Не дождались, бедолаги, Я лежал чумной от браги, В расслаблении. Заскрипит ли в повороте, Крутанет в водовороте Все исправится. То разуюсь, то обуюсь, На себя в воде любуюсь Очень ндравится! Берега текут за лодку, Ну а я ласкаю глотку Медовухою. После лишнего глоточку, Глядь, плыву не в одиночку Со старухою. И пока я удивлялся, Пал туман, и оказался В гиблом месте я. И огромная старуха Хохотнула прямо в ухо, Злая бестия. Я кричу — не слышу крика, Не вяжу от страха лыка, Вижу плохо я. На ветру меня качает. — Кто здесь? — слышу, отвечает: — Я. Нелегкая! Брось креститься, причитая. Не спасет тебя святая Богородица! Тех, кто руль и веслы бросит, Враз нелегкая заносит Так уж водится. Я впотьмах ищу дорогу, Медовуху — понемногу, Только по сто пью. А она не засыпает, Впереди меня ступает Тяжкой поступью. Вот споткнулась о коренья, От большого ожиренья Гнусно охая. У нее одышка даже, А заносит вечь туда же, Тварь нелегкая. Вдруг навстречу мне живая Колченогая, кривая Морда хитрая. — Ты, — кричит, — стоишь над бездной, Я спасу тебя, болезный, Слезы вытру я. Я спросил: — Ты кто такая? А она мне: — Я, кривая. Воз молвы везу. И хотя я кривобока, Криворука, кривоока, Я, мол, вывезу. Я воскликнул, наливая: — Вывози меня, кривая, Я на привязи. Я тебе и жбан поставлю, Кривизну твою исправлю Только вывези. И ты, нелегкая, маманя, На-ка истину в стакане, Больно нервная! Ты забудь себя на время, Ты же, толстая, в гареме Будешь первая! И упали две старухи У бутыли медовухи В пьянь-истерику. Ну а я за кочки прячусь, Озираюсь, задом пячусь Прямо к берегу. Лихо выгреб на стремнину В два гребка на середину. Ох, пройдоха я! Чтоб вы сдохли, выпивая, Две судьбы мои — кривая Да нелегкая!

ГОРИЗОНТ

Чтоб не было следов, повсюду подмели, Ругайте же меня, позорьте и терзайте! Мой финиш — горизонт, а лента — край земли, Я должен первым быть на горизонте. Условия пари одобрили не все И руки разбивали неохотно. Условье таково, чтоб ехать по шоссе, И только по шоссе бесповоротно. Наматывая мили на кардан, Я еду параллельно проводам, Но то и дело тень перед мотором, То черный кот, то кто-то в чем-то черном, Я знаю, мне не раз в колеса палки ткнут, Догадываюсь, в чем и как меня обманут, Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут И где через дорогу трос натянут. Но стрелки я топлю, на этих скоростях Песчинка обретает силу, падая. И я сжимаю руль до судорог в кистях, Успеть, пока болты не затянули! Наматывая мили на кардан, Я еду в направленьи к проводам. Завинчивают гайки! Побыстрее! Не то поднимут трос как раз, где шея. И плавится асфальт, протекторы кипят, Под ложечкой сосет от близости развязки. Я голой грудью рву натянутый канат, Я жив, снимите черные повязки! Кто вынудил меня на жесткое пари, Нечистоплотный в споре и расчетах. Азарт меня пьянит, но как ни говори, Я торможу на скользких поворотах! Наматываю мили на кардан Назло канатам, тросам, проводам. Вы только проигравших урезоньте, Когда я появлюсь на горизонте. Мой финиш, горизонт попрежнему далек, Я ленту не порвал, но я покончил с тросом. Канат не пересек мой шейный позвонок, Но из кустов стреляют по колесам! Меня ведь не рубли на гонку завели, Меня просили: миг не проворонь ты, Узнай, а есть предел там, на краю земли, И можно ли раздвинуть горизонты? Наматываю мили на кардан. Я пулю в скат влепить себе не дам. Но тормоза отказывают… Я горизонт промахиваю с хода!

ДЕРЕВЯННЫЕ КОСТЮМЫ

Как все мы веселы бываем и угрюмы, Но если надо выбирать, а выбор труден, Мы выбираем деревянные костюмы, Люди, люди… Нам будут долго предлагать не прогадать: Ах, — скажут, — что вы, вы еще не жили! Вам надо только-только начинать… Ну, а потом предложат: или-или: Или пляжи, вернисажи или даже Пароходы, их наполненные трюмы, Экипажи, скачки, рауты, вояжи… Или просто деревянные костюмы. И будут веселы они или угрюмы, И будут в роли злых шутов Иль добрых судей… Но нам предложат деревянные костюмы. Люди, люди… Нам могут даже предложить и закурить, „Ах, — вспомнят, — вы ведь долго не курили. Да вы еще не начинали жить… Ну, а потом предложат: „или-или“. Дым папиросы навевает что-то… Одна затяжка — веселее думы. Курить охота, ох, курить охота, Но надо выбрать деревянные костюмы. И будут вежливы и ласковы настолько, Предложат жизнь счастливую на блюде, Но мы откажемся… И бьют они жестоко, Люди, люди, люди… Не славы и не короны, Не тяжкой короны земной Пошли мне, господь, второго, Чтоб вытянул песню со мной. Прошу не любви ворованной, Не милости на денек. Пошли мне, господь, второго, Чтоб не был так одинок. Чтоб было с кем пасоваться, Аукаться через степь, Для сердца — не для оваций На два голоса спеть. Чтоб кто-нибудь меня понял, Не часто, но хоть разок, И с раненых губ моих поднял Царапнутый пулей рожок. И пусть мой напарник певчий, Забыв, что мы — сила вдвоем, Меня, побледнев от соперничества, Прирежет за общим столом. Прости ему! он до гроба Одиночеством окружен. Пошли ему, бог, второго, Такого как я и он.

ОДНА НАУЧНАЯ ЗАГАДКА ИЛИ ПОЧЕМУ АБОРИГЕНЫ СЬЕЛИ КУКА

Не хватайтесь за чужие талии, Вырвавшись из рук своих подруг. Вспомните, как к берегам Австралии, Подплывал покойный ныне Кук. Как в кружок, усевшись под азалией, Поедом с восхода до зари, Ели в этой солнечной Австралии Друг дружку злые дикари. Но почему аборигены съели Кука? За что? Неясно, молчит наука. Мне представляется совсем простая штука Хотели кушать и съели Кука. Есть вариант, что ихний вождь большая бука, Кричал, что очень вкусный кок на судне Кука. Ошибка вышла, вот о чем молчит наука, Хотели кока, а съели Кука. И вовсе не было подвоха или трюка. Вошли без стука, почти без звука, Пустили в действие дубинку из бамбука, Тюк прямо в темя и нету Кука. Но есть, однако же, еще предположенье, Что Кука съели из большого уваженья. Что всех науськивал колдун, хитрец и злюка. Ату, ребята, хватайте Кука. Кто уплетет его без соли и без лука, Тот сильным, смелым, добрым будет, вроде Кука. Кому-то под руку попался каменюка, Метнул, гадюка, и нету Кука. А дикари теперь заламывают руки, Ломают копья, ломают луки, Сожгли и бросили дубинки из бамбука. Переживают, что съели Кука.

ПЕСНЬ О ВЕЩЕЙ КАССАНДРЕ

Долго Троя в положении осадном Оставалась неприступною твердыней, Но троянцы не поверили Кассандре… Троя, может быть, стояла б и поныне. Без умолку безумная девица Кричала: — Ясно вижу Трою, павшей в прах! Но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев, Во все века сжигали люди на кострах! И в ночь, когда из чрева лошади на Трою Спустилась смерть, как и положено, крылато, Над избиваемой безумною толпою Вдруг кто-то крикнул: — Это ведьма виновата! И в эту ночь, и в эту кровь, и в эту смуту Когда сбылись все предсказания на славу, Толпа нашла бы подходящую минуту, Чтоб учинить свою привычную расправу… А вот конец, хоть не трагичный, но досадный: Какой-то грек нашел кассандрину обитель, И начал пользоваться ей, не как Кассандрой, А как простой и ненасытный победитель… Без умолку безумная девица Кричала: — ясно вижу трою, павшей в прах! Но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев, Во все века сжигали люди на кострах! В куски разлетелася корона, Нет державы, нету трона, Жизнь России и законы Все к чертям! И мы — словно загнанные в норы, Словно пойманные воры, Только кровь одна с позором Пополам. И нам ни черта не разобраться, С кем порвать и с кем остаться, Кто за нас, кого бояться, Где пути, куда податься Не понять! Где дух? Где стыд? Где честь? Где свои, а где чужие? Как до этого дожили? Неужели на Россию нам плевать? Позор всем, кому покой дороже, Всем, кого сомненье гложет: Может он или не может Убивать? Сигнал — и по-волчьи, и по-бычьи И, как коршун, — на добычу, Только воронов покличем Пировать. Эй, вы, где былая ваша твердость, Где былая ваша гордость? Отдыхать сегодня — подлость! Пистолет сжимает твердая рука. Конец, всему — конец! Все разбилось, поломалось, Нам осталось только малость Только выстрелить в висок иль во врага.

МОИ ПОХОРОНЫ

Сон мне снится: вот те на, Гроб среди квартиры. На мои похорона Съехались вампиры. Стали речи говорить, Все про долголетие, Кровь сосать решили погодить — Вкусное на третье. В гроб вогнали кое-как, А самый сильный вурдалак Все втискивал и всовывал, И плотно утрамбовывал, Сопел с натуги, сплевывал И желтый клык высовывал. Очень бойкий упырек Стукнул по колену, Подогнал и под шумок Надкусил мне вену. А умудренный кровосос Встал у изголовья И очень вдохновенно произнес Речь про полнокровье. И почетный караул Для приличия всплакнул, Но я чую взглядов серию На сонную мою артерию. Да вы погодите, слышите, братцы, спрячьте крюк, Ну куда ж, чертовы, Я же слышу, что вокруг, Значит я не мертвый. Яду капнули в вино, ну а мы набросились, Опоить меня хотели, но опростоволосились. Тот, кто в зелье губы клал, И в самом деле дуба дал, Ну, а на меня, как рвотное, То зелье приворотное, Потому что здоровье у меня добротное. Так почему же я лежу, Их не напугаю, Почему я не заржу, Дурака валяю. Я ж их мог прогнать давно выходкою смелою, Мне бы взять, пошевелиться, но глупостей не делаю. Безопасный, как червяк, Я лежу, а вурдалак Все со стаканом носится, Сейчас наверняка набросится. Еще один на шею косится, Ну, гад, он у меня допросится. Кровожадно вопия, Высунули жалы, И кровиночка моя Полилась в бокалы. Да вы погодите, сам налью, Знаю, вижу, вкусное. Нате, пейте кровь мою, Кровососы гнусные. А сам я мышцы не напряг И не попытался сжать кулак, Потому что, кто не напрягается — Тот никогда не просыпается, Тот много меньше подвергается, И много больше сохраняется. Вот мурашки по спине Смертные крадутся, А всего делов-то мне Было, что проснуться. Что сказать, чего боюсь? А сновиденья тянутся, До того, что я проснусь, А они останутся. Мне такая мысль страшна, Что вот сейчас очнусь от сна, И станут в руку сном моим милые знакомые, Такие живые, зримые, весомые, Мои любимые знакомые. А вдруг они уже стоят, И жало наготове, И что выпить норовят По рюмашке крови. Лучше я еще посплю, Способ не единственный, Но я во сне перетерплю, Я во сне воинственный.

ПРАВДА И ЛОЖЬ

Нежная правда в красивых одеждах ходила, Принарядившись для сирых блаженных калек, Грубая ложь эту правду к себе заманила, Мол, оставайся-ка, ты, у меня на ночлег. И легковерная правда спокойно уснула, Слюни пустила и разулыбалась во сне, Хитрая ложь на себя одеяло стянула, В правду впилась и осталась довольна вполне. И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью, Баба, как баба, и что ее ради радеть. Разницы нет никакой между правдой и ложью, Если, конечно, и ту, и другую раздеть. Выплела ловко из кос золотистые ленты И прихватила одежды примерив на глаз. Деньги взяла и часы, и еще документы, Сплюнула, грязно ругнулась и вон подалась. Только к утру обнаружила правда пропажу И подивилась себя оглядев делово. Кто-то уже раздобыв где-то черную сажу, Вымазал чистую правду, а так ничего. Правда смеялась, когда в нее камни бросали. „Ложь это все, и на лжи одеянье мое.“ Двое блаженных калек протокол составляли И обзывали дурными словами ее. Тот протокол заключался обидной тирадой, Кстати, навесили правде чужие дела. Дескать, какая то мразь называется правдой, Ну, а сама пропилась, проспалась догола. Голая правда божилась, клялась и рыдала, Долго скиталась, болела, нуждалась в деньгах. Грязная ложь чистокровную лошадь украла И ускакала на длинных и тонких ногах. Некий чудак и поныне за правду воюет, Правда в речах его правды на ломаный грош, Чистая правда со временем восторжествует, Если проделает то же, что явная ложь. Часто разлив по 170 граммов на брата, Даже не знаешь куда на ночлег попадешь. Могут раздеть, это чистая правда, ребята, Глядь, а штаны твои носит коварная ложь, Глядь, на часы твои смотрит коварная ложь, Глядь, а конем твоим правит коварная ложь.

ДУРАЧИНА-ПРОСТОФИЛЯ

Жил-был добрый дурачина-простофиля, Куда его только черти не носили. Но однажды, как-то зло повезло, И совсем в чужое царство занесло. Слезы градом, — так и надо, простофиля: Не усаживайся задом на кобыле. Дурачина. Посреди большого поля, глядь — три стула. Дурачину в область печени кольнуло. Сверху надпись: „Для гостей“, „Для князей“, А на третьем — „Для царских кровей“. Вот на первый стул уселся простофиля, Потому, что он от горя обессилел. Дурачина. только к стулу примостился дурачина, Сразу слуги принесли хмельные вина. Дурачина ощутил много сил, Ел, и жадно пил, и много шутил. Ощутив себя в такой бурной силе, Влез на стул для князей простофиля, Дурачина. И сейчас же бывший добрый дурачина Ощутил, что он ответственный мужчина. Стал советы отдавать, кликнул рать, И почти уже решил воевать. Ощутив себя в такой буйной силе, Влез на стул для царей простофиля, Дурачина. сразу руки потянулись к печати, Сразу топать стал ногами и кричати: — Будь ты князь, будь ты хоть сам господь, Вот возьму и прикажу запороть! Если б люди в сей момент рядом были, Не сказали б комплимент простофиле, Дурачине. Но был добрый этот самый простофиля: Захотел издать указ про изобилье. Только стул подобных дел не терпел: Как тряхнет… и, ясно, тот не усидел. И проснулся добрый малый простофиля У себя на сеновале, в чем родили. Дурачина.

ВОЗДУШНЫЕ ПОТОКИ

Хорошо, что за ревом не слышалось звука, Что с позором своим был один на один. Я замешкался возле открытого люка И забыл пристегнуть карабин. Мой инструктор помог и коленом пинок Перейти этой слабости грань. За обычное наше: „Смелее, сынок“ Принял я его сонную брань. И оборвали крик мой, И обожгли мне щеки Холодной острой бритвой Восходящие потоки. И звук обратно в печень Мне вогнали вновь на вздохе Веселые, беспечные Воздушные потоки. Я попал к ним в умелые, цепкие руки, Мнут, швыряют меня, что хотят, то творят. И с готовностью я сумасшедшие трюки Выполняю, шутя, все подряд. Есть ли в этом паденьи какой-то резон Я узнаю потом, а пока, То валился в лицо мне земной горизонт, То шарахались вниз облака. И обрывали крик мой, И выбривали щеки Холодной острой бритвой Восходящие потоки, И вновь вгоняли в печень Мне, упруги и жестоки, Невидимые, встречные Воздушные потоки. Но рванул я кольцо на одном вдохновеньи, Как рубаху от ворота или чеку. Это было в случайном, свободном паденьи Восемнадцать недолгих секунд. А теперь некрасив я, горбат с двух сторон, В каждом горбе спасительный шелк, Я на цель устремлен, и влюблен, и влюблен В затяжной, не случайный прыжок. И обрывают крик мой, И выбривают щеки Холодной острой бритвой Восходящие потоки. И проникают в печень Мне на выдохе и вдохе Бездушные и вечные Воздушные потоки. Беспримерный прыжок из глубин стратосферы. По сигналу „Пошел!“ я шагнул в никуда. За невидимой тенью безликой химеры, За свободным паденьем айда. Я пробьюсь сквозь воздушную тьму, Хоть условья паденья не те. Но и падать свободно нельзя потому, Что мы падаем не в пустоте. И обрывают крик мой, И выбривают щеки Холодной острой бритвой Восходящие потоки. На мне мешки заплечные, Встречаю руки в боки Прямые, безупречные Воздушные потоки. Ветер в уши сочится и шепчет скабрезно: „Не тяни за кольцо, скоро легкость придет“. До земли триста метров, сейчас будет поздно. Ветер врет, обязательно врет. Стропы рвут меня вверх, выстрел купола, стоп. И как не было этих минут, Нет свободных падений с высот, Но зато есть свобода раскрыть парашют. Мне охлаждают щеки И открывают веки, Исполнены потоки Забот о человеке. Глазею ввысь печально я, Там звезды одиноки, И пью горизонтальные Воздушные потоки.

ХОЛОДА

В холода, в холода, От насиженных мест Нас другие зовут города. Будь то Минск, будь то Брест, В холода, в холода. Неспроста, неспроста, От родных тополей Нас суровые манят места, Будто там веселей. Неспроста, неспроста. Как нас дома ни грей, Не хватает всегда Новых встреч нам и новых друзей. Будто с нами беда, Будто с ними теплей. Как бы ни было нам хорошо иногда, Возвращаемся мы по домам. Где же ваша звезда? Может здесь, может там.

ТУМАН

Сколько чудес за туманами кроется, Не подойти, не увидеть, не взять. Дважды пытались, но бог любит троицу, Ладно, придется ему подыграть. Выучи намертво, не забывай, И повторяй, как заклинанье. Не потеряй веру в тумане, Да и себя не потеряй. Был ведь когда-то туман наша вотчина, Многих из нас укрывал от врагов. Нынче, туман, твоя миссия кончена, Хватит тайгу запирать на засов. Выучи намертво, не забывай, И повторяй, как заклинанье. Не потеряй веру в тумане, Да и себя не потеряй. Тайной покрыто, молчанием сковано, Заколдовала природа-шаман, Черное золото, белое золото, Сторож седой охраняет туман. Выучи намертво, не забывай, И повторяй, как заклинанье. Не потеряй веру в тумане, Да и себя не потеряй. Что же выходит и пробовать нечего, Перед туманом ничто человек. Но от тепла, от тепла человечьего Даже туман поднимается вверх. Выучи, вызубри, не забывай, И повторяй, как заклинанье. Не потеряй веру в тумане, Да и себя не потеряй.

ТО ЛИ В ИЗБУ И ЗАПЕТЬ

То ли в избу и запеть, Просто так, с морозу, То ли взять и помереть От туберкулезу. То ли песенку без слов, А может под гитару, То ли в сани рысаков И уехать к Яру. Вот напасть понеслась То ли в масть карту класть, То ли счастье украсть, То ли просто упасть. Страсть… Назло всем, навсегда, в никуда В вечное стремление. То ли с неба вода, То ль разливы весенние. Может песня без пловца, А может без идеи. А я строю печку в изразцах Или просто сею. Сколько лет счастья нет, Все кругом красный свет, Недопетый куплет, Недодаренный букет. Бред… Назло всем, насовсем Со звездою в лапах Без реклам, без эмблем, Мишек косолапых. Не догнал бы кто-нибудь И учуял запах. Отдохнуть бы, продыхнуть Со звездою в лапах. У нее, без нее, Ничего не мое. Невеселое жилье, И белье и то ее. Е-мое…

О БАЛЕ-МАСКАРАДЕ

В нашей комплексной бригаде Прошел слушок о бале-маскараде. Раздали маски кроликов, Слонов и алкоголиков, Назначили все это в зоосаде. — Зачем идти при полном при параде, Скажи мне, моя радость, христа ради, Она мне: „Одевайся… Мол, я тебя стесняюся… Не то мол, как всегда, пойдешь ты сзади“. Я платье, говорит, взяла у нади, Я буду нынче, как Марина Влади И проведу, хоть тресну я, Часы свои воскресные, Хоть с пьяной твоей мордой, но в наряде. Зачем же я себя утюжил, гладил… Меня поймали тут же в зоосаде, Ведь массовик наш Колька Дал мне маску алкоголика, И на троих меня зазвали дяди. Я снова очутился в зоосаде Глядь две жены, ну две Марины Влади, Одетые животными с двумя же бегемотами. Я тоже озверел и встал в засаде. Наутро дали премию в бригаде, Сказав мне, что на бале-маскараде Я будто бы не только Сыграл им алкоголика, А был у бегемотов я в ограде.

КАЛЕЙДОСКОП

НА СТОЛ КОЛОДУ, ГОСПОДА

На стол колоду, господа. Крапленая колода. Он подменил ее, когда, Барон, вы пили воду. Валет наколот, так и есть. Барон, ваш долг погашен. Вы — проходимец, ваша честь, Вы — проходимец, ваша честь, И я к услугам вашим. Но я не слышу ваш ответ, О, нет, так не годится… А в это время Бонапарт, А в это время Бонапарт Переходил границу. Закончить не смогли вы кон. Верните бриллианты. А вы, барон и вы, виконт, Пожалте в секунданты. Ответьте, если я неправ, Но наперед все лживо… Итак, оружье ваше, граф? Итак, оружье ваше, граф? За вами выбор, живо! Вам скоро будет не до карт, Вам предстоит сразиться, А в это время Бонапарт, А в это время Бонапарт Переходил границу. Да полно, предлагаю сам. На шпагах? пистолетах? Хотя сподручней было б вам На дамских амулетах. Кинжал? Ах, если б вы смогли. Я дрался им в походах. Но вы б, конечно, предпочли, Но вы б, конечно, предпочли На шулерских колодах. Вы не получите инфаркт, Вам предстоит сразиться, А в это время Бонапарт, А в это время Бонапарт Переходил границу. Не поднимайте, ничего, Я встану сам, сумею. И снова вызову его, Пусть даже протрезвею. Барон, молчать! Виконт, не хнычь! Плевать, что тьма народу. Пусть он расскажет, старый хрыч, Пусть он расскажет, старый хрыч Чем он кропил колоду. Когда раскроешь тайну карт, Дуэль не состоится… А в это время Бонапарт, А в это время Бонапарт Переходил границу. А коль откажется сказать, Клянусь своей главою, Графиню можете считать Сегодня же вдовою. И, хоть я шуток не терплю, Но я могу взбеситься. Тогда я графу прострелю, Тогда я графу прострелю Экскьюз ми, ягодицу. Стоял весенний месяц март, Летели с юга птицы. А в это время Бонапарт, А в это время Бонапарт Переходил границу. Ах, граф, прошу меня простить! Я вел себя бестактно. Я в долг хотел у вас просить, Но не решался как-то. Хотел просить наедине, Мне на людях неловко, И вот пришлось затеять мне, И вот пришлось затеять мне Дебош и потасовку. Ну да, я выпил целый штоф И сразу вышел червой… Дурак? вот как? — что ж я готов. Итак, ваш выстрел первый. Стоял июль, а может март, Летели с юга птицы, А в это время Бонапарт, А в это время Бонапарт Переходил границу.

ВСЕ ОТНОСИТЕЛЬНО

О вкусах не спорят, есть тысяча мнений. Я этот закон на себе испытал. Ведь даже Эйнштейн, физический гений, Весьма относительно все понимал. Оделся по моде, как требует век Вы скажете сами: — Да это же просто другой человек. А я — тот же самый. Вот уж, действительно Все относительно, Все-все. Все. Набедренный пояс из шкуры пантеры… О, да. неприлично. согласен, ей-ей! Но так одевались все до нашей эры, А до нашей эры им было видней. Оделся по моде, как в каменный век Вы скажете сами: — Да это же просто другой человек. А я — тот же самый. Вот уж, действительно Все относительно, Все-все. Все. Оденусь, как рыцарь и после турнира Знакомые вряд ли узнают меня. И крикну, как Ричард я в драме шекспира: — Коня мне. Полцарства даю за коня. Но вот усмехнется и скажет сквозь смех Ценитель упрямый: — Да это же просто другой человек. А я тот же самый. Вот уж, действительно Все относительно, Все-все. Все. Вот трость, канотье… я из нэпа. — Похоже? Не надо оваций! К чему лишний шум? Ах, в этом костюме узнали? Ну что же тогда я одену последний костюм. Долой канотье! Вместо тросточки — стэк. И шепчутся дамы: — Да это же просто другой человек. А я тот же самый. Будьте же бдительны, все относительно, Все-все. Все.

МОСКВА-ОДЕССА

В который раз лечу Москва — Одесса, Опять не выпускают самолет. А вот прошла вся в синем стюардесса, как принцесса, Надежная, как весь гражданский флот. Над Мурманском ни туч, ни облаков, И, хоть сейчас, лети до Ашхабада. Открыты Киев, Харьков, Кишинев И Львов открыт, но мне туда не надо. Сказали мне: — Сегодня не надейся, Не стоит уповать на небеса. И вот опять дают задержку рейса на Одессу Теперь обледенела полоса. А в Ленинграде с крыши потекло, И что мне не лететь до Ленинграда? В Тбилиси — там все ясно, там тепло, Там чай растет, но мне туда не надо. Я слышу, ростовчане вылетают, А мне в Одессу надо позарез. И надо мне туда, куда три дня не принимают И потому откладывают рейс. Мне надо, где сугробы намело, Где завтра ожидают снегопада. Пусть где-нибудь все ясно и тепло, Там хорошо, но мне туда не надо Отсюда не пускают, а туда не принимают, Несправедливо, муторно, но вот Нас на посадку скучно стюардесса приглашает, Доступная, как весь гражданский флот. Открыли самый дальний уголок, В который не заманят и наградой. Открыт закрытый порт Владивосток, Париж открыт, но мне туда не надо. Взлетим мы, распогодится, теперь запреты снимут, Напрягся лайнер, слышен визг турбин. Сижу, как на иголках, — а вдруг опять не примут, Опять найдется множество причин. Мне надо, где метели и туман, Где завтра ожидают снегопада. Открыты Лондон, Дели, Магадан, Открыли все, но мне туда не надо. Я прав, хоть плачь, хоть смейся, но опять задержка рейса, И нас обратно к прошлому ведет, Вся стройная, как „Ту“, та стюардесса мисс Одесса, Похожая на весь гражданский флот. Опять дают задержку до восьми, И граждане покорно засыпают… Мне это надоело, черт возьми, И я лечу туда, где принимают.

ТАУ КИТА

В далеком созвездии тау Кита Все стало для нас непонятно. Сигнал посылаем: „Вы что это там?“ А нас посылают обратно. На тау Ките живут в красоте, Живут, между прочим, по-разному, Товарищи наши по разуму. Вот, двигаясь по световому лучу, Без помощи, но при посредстве, Я к тау Кита этой самой лечу, Чтоб с ней разобраться на месте. На тау Кита Чего-то не так, Там таукитайская братия Свихнулась, по нашим понятиям. Покамест я в анабиозе лежу, Те таукитяне буянят, Все реже я с ними на связь выхожу, Уж очень они хулиганят! У таукитов В алфавите слов Немного, и строй буржуазный. И юмор у них безобразный. Корабль посадил я как собственный зад, Слегка покривив отражатель. Я крикнул по-таукитайски: „Виват!“ Что значит по-ихнему „здрасте“. У таукитян Вся внешность — обман, Тут с ними нельзя состязаться То явятся, то растворятся. Мне таукитянин — что вам папуас. Мне вкратце о них намекнули. Я крикнул: „Галактике стыдно за вас!“ В ответ они чем-то мигнули. На тау Ките Условья не те, Здесь нет атмосферы, здесь душно, Но таукитяне радушны. В запале я крикнул им: „Мать вашу, мол!“ Но кибернетический гид мой Настолько дословно меня перевел, Что мне за себя стало стыдно. Но таукиты Такие скоты, Наверно, успели набраться: То явятся, то растворятся. Мы — братья по полу, — кричу, — мужики! Но тут-то мой голос сорвался. Я таукитянку схватил за грудки: А ну — говорю, — сознавайся! Она мне: — уйди, говорит, Мол, мы впереди, говорит, Не хочем с мужчинами знаться, А будем теперь почковаться. Не помню, как поднял я свой звездолет, Лечу в настроеньи питейном. Земля ведь ушла лет на триста вперед, По гнусной теории Эйнштейна. Что, если и там, Как на тау Кита, Ужасно повысилось знанье? Что, если и там — почкованье?

МАРШ КОСМИЧЕСКИХ НЕГОДЯЕВ

Вы мне не поверите, иль просто не поймете, В космосе страшней, чем даже в дантовском аду! По пространству-времени мы прем на звездолете, Как с горы на собственном заду, Но от земли до беты восемь ден, Ну, а до планеты Эпсилон Не считаем мы, чтоб не сойти с ума. Вечность и тоска. ох влипли как! Наизусть читаем Киплинга, А вокруг-космическая тьма. На земле читали в фантастических романах Про возможность встречи с иноземным существом. Мы на земле забыли десять заповедей рваных, Нам все встречи с ближним нипочем. Нам прививки сделаны от грез и снов дешевых, От дурных болезней и от бешеных зверей. Нам плевать из космоса на взрывы всех сверхновых, На земле бывало веселей! Но от Земли до беты восемь ден, Ну, а до планеты Эпсилон Не считаем мы, чтоб не сойти с ума. Вечность и тоска. Ох влипли как! Наизусть читаем Киплинга, А вокруг космическая тьма. Прежнего, земного не увидим небосклона. Если верить россказням ученых чудаков, То, когда вернемся мы, по всем по их законам На земле пройдет семьсот веков! Ну, так есть смеяться отчего: На земле бояться нечего, На земле нет больше тюрем и дворцов. На бога уповали, бедного, Но теперь мы знаем: нет его. Ныне, присно и во век веков.

ПРИШЕЛЬЦЫ В КОСМОСЕ

Каждому хочется малость погреться, Будь ты хоть гомо, хоть тля. В космосе шастали как-то пришельцы, Вдруг видят — Земля, наша родная Земля. Быть может закончился ихний бензин, А может заглохнул мотор, Но навстречу им вышел какой-то кретин, И затеял отчаянный спор. Нет бы раскошелиться, И накормить пришельцев, Нет бы раскошелиться, А он не мычит и не телится. И не важно что пришельцы Не ели черный хлеб, Но в их тщедушном тельце Огромный интеллект, И мозгу у пришельцев килограмм примерно шесть, Ну, а у наших предков только челюсти и шерсть. И нет бы раскошелиться, И накормить пришельцев, И нет бы раскошелиться, А он не мычит, не телится. Обидно за предков.

БАЛЛАДА О ЛЕТАЮЩИХ ТАРЕЛКАХ

Наши предки, люди темные и грубые, Кулаками друг на дружку помахав, Вдруг увидели: громадное и круглое Пролетело всем загадку загадав. А в спорах, догадках, дебатах, Вменяют тарелкам в вину Утечку энергии в Штатах И горькую нашу слюну. Позже блюдце пролетело над Флоренцией, И святая инквизиция под страх Очень бойко продавала индульгенции, Очень шибко жгла ученых на кострах. А в спорах, догадках, дебатах, Вменяют тарелкам в вину Утечку энергии в Штатах И горькую нашу слюну. Нашу жизнь не назовешь ты скучной, серенькой, Телевидение, радио сейчас, Кто-то видел пару блюдцев над Америкой, Кто-то видел две тарелки и у нас. А в спорах, догадках, дебатах Вменяют тарелкам в вину Утечку энергии в Штатах И горькую нашу слюну.

ПЕСЕНКА ПРО ПЕРЕСЕЛЕНИЕ ДУШ

Кто верит в Магомета, Кто — в аллаха, кто — в Иисуса, Кто ни во что не верит, даже в черта, назло всем. Хорошую религию придумали индусы: Что мы, отдав концы, не умираем насовсем. Стремилась ввысь душа твоя, Родишься вновь с мечтою, Но, если жил ты, как свинья, Останешься свиньею. Пусть косо смотрят на тебя, — привыкни к укоризне. Досадно? — Что ж, родишься вновь на колкости горазд. Но если видел смерть врага еще при этой жизни, В другой тебе дарован будет верный, зоркий глаз. Живи себе нормальненько, Есть повод веселиться, Ведь, может быть, в начальника Душа твоя вселится. Такие ситуации. Простор воображенья. Был гордым и почтенным, а родился дураком. А если мало радует такое положение, Скажи еще спасибо, что не сделался скотом. Уж лучше сразу в дело, чем Копить свои обиды. Ведь, если будешь мелочен, Докатишься до гниды. Пускай живешь ты дворником — родишься вновь прорабом, А после из прораба до министра дорастешь. Но, если туп, как дерево — родишься баобабом И будешь баобабом тыщу лет, пока помрешь. Досадно попугаем жить, Гадюкой с длинным веком… Не лучше ли при жизни быть Приличным человеком? Так, кто есть кто, так, кто был кем, — мы никогда не знаем, С ума сошли генетики от ген и хромосом… Быть может, тот облезлый кот был раньше негодяем, А этот милый человек был раньше добрым псом. Я от восторга прыгаю, Я обхожу искусы, Удобную религию Придумали индусы.

ИНДИЙСКАЯ КУЛЬТУРА

Чем славится индийская культура? Вот, скажем, Шива — многорук, клыкаст. Еще артиста знаем, Радж Капура, И касту йогов — высшую из каст. Говорят, что раньше йог мог Ничего не бравши в рот — год, А теперь они рекорд бьют Все едят и целый год пьют. А что же мы? И мы не хуже многих. Мы тоже можем ночь недосыпать. И бродят многочисленные йоги, Их, правда, очень трудно распознать. Очень много может йог штук. Вот один недавно лег вдруг, Третий день уже лежит — стыд, Ну, а он себе лежит, спит. Я знаю, что у них секретов много, Поговорить бы с йогом тет на тет! Ведь даже яд не действует на йога, На яды у него иммунитет. Под водой не дышит час — раз, Не обидчив на слова — два. Если чует, что старик, вдруг Скажет: „Стоп!“ и в тот же миг — труп. Я попросил подвыпившего йога (Он бритвы, гвозди ел, как колбасу): „Послушай, друг, откройся мне, ей-богу, С собой в могилу тайну унесу!“ Был ответ на мой вопрос прост, Но поссорились мы с ним в дым. Я бы мог открыть ответ тот, Но йог велел хранить секрет. Вот.

ПИСЬМО МУЖУ НА СЕЛЬХОЗВЫСТАВКУ

Здравствуй, Коля, милый мой, друг мой ненаглядный! Во первых строках письма шлю тебе привет. Вот приедешь ты, боюсь, занятой, нарядный, Не заглянешь и ко мне, сразу в сельсовет. Как уехал ты, я в крик, бабы прибежали, Ох разлуки, говорят, ей не перенесть. Так скучала за тобой, что меня держали, Хоть причины не скучать очень даже есть. Тут вот Пашка приходил, кум твой окаянный. Еле-еле не далась, даже щас дрожу. Он три дня уж, почитай, ходит злой и пьяный Перед тем, как приставать, пьет для куражу. Ты, болтают, получил премию большую, Будто Борька, наш бугай, первый чемпион! К злыдню этому — быку я тебя ревную И люблю тебя сильней, нежели чем он. Ты приснился мне во сне, пьяный, злой, угрюмый. Если думаешь чего, так не мучь себя! С агрономом я прошлась, только ты не думай, Говорили мы весь час только про тебя. Ты уж Коля, там не пей, потерпи до дому. Дома можно хоть чего, можешь хоть в запой. Мне не надо никого, даже агронома, Хоть культурный человек, несравним с тобой. Наш амбар в дожди течет: прохудился, верно. Без тебя невмоготу, кто ж создаст уют? Хоть какой, но приезжай, жду тебя безмерно! Если можешь, напиши, что там продают.

ОТВЕТ С ВЫСТАВКИ

Не пиши мне про любовь: не поверю я, Мне вот тут уже дела твои прошлые. Слушай лучше: тут с лавсаном материя. Если хочешь, я куплю, вещь хорошая. Водки я пока не пью, ну ни стопочки. Экономлю, и не ем даже супу я, Потому что куплю тебе кофточку, Потому что я люблю тебя, глупая! Был в балете: мужики девок хапают. Девки все, как на подбор, в белых тапочках. Вот пишу, а слезы душат и капают, Не давай себя хватать, моя лапочка! Наш бугай один из первых на выставке, А сперва кричали, будто бракованный. Но очухались и вот дали приз-таки. Весь в медалях он лежит запакованный. Председателю скажи, пусть избу мою Кроет нынче же и пусть всю травку выкосит. А не то я телок крыть не подумаю, Рекордсмена портить мне? На-кось, выкуси! И пусть починит наш амбар, ведь не гнить зерну. Будет Пашка приставать, с ним — как с предателем. С агрономом не гуляй — ноги выдерну! Можешь раза два пройтись с председателем. До свидания, я в ГУМ за покупками, Это вроде нашего амбара, но со стеклами. Ведь ты мне можешь надоесть с полушубками, В сером платьице с узорами блеклыми. Постскриптум: Тут стоит культурный парк по-над речкою. В нем гуляю и плюю только в урны я. Но ты, конечно, не поймешь, там, за печкою, Потому ты — темнота некультурная.

* * *

Где мои семнадцать лет? На Большом Каретном. Где мои семнадцать бед? На Большом Каретном. А где не гаснет ночью свет? На Большом Каретном. И где меня сегодня нет? На Большом Каретном. Помнишь ли товарищ этот дом? Верю, вспоминаешь ты о нем. Я скажу, что тот полжизни потерял, Кто на Большом Каретном не бывал. Еще бы ведь… Где мои семнадцать лет? На Большом Каретном. Где мои семнадцать бед? На Большом Каретном. А где мой черный пистолет? На Большом Каретном. А где меня сегодня нет? На Большом Каретном. Переименован он теперь, Стало все по-новому, верь-не верь, И все же, где б ты ни был, где ты не бредешь, Нет-нет, да по Каретному пройдешь. Еще бы ведь… Где мои семнадцать лет? На Большом Каретном. Где мои семнадцать бед? На Большом Каретном. А где не гаснет ночью свет? На Большом Каретном. А где меня сегодня нет? На Большом Каретном…

ВЕСЕЛАЯ ПОКОЙНИЦКАЯ

Едешь ли в поезде, в автомобиле, Или гуляешь, хлебнувши винца, При современном машинном обилье Трудно по жизни пройти до конца. Вот вам авария в Замоскворечье Трое везли хоронить одного. Все, и шофер, получили увечья, Только который в гробу — ничего. Бабы по найму рыдали сквозь зубы, Дьякон — и тот верхней ноты не брал, Громко фальшивили медные трубы Только который в гробу не соврал. Бывший начальник и тайный разбойник В лоб лобызал и брезгливо плевал. Все приложились, и только покойник Так никого и не поцеловал. Но грянул гром. Ничего не попишешь, Силам природы на речи плевать. Все побежали под плиты и крыши, Только покойник не стал убегать. Что ему дождь! От него не убудет. Вот у живущих закалка не та. Ну, а покойники — бывшие люди Смелые люди — и нам не чета. Как ни спеши, тебя опережают. Клейкий ярлык, как отметка на лбу, А ничего тебе не угрожает, Только когда ты в дубовом гробу. Можно в отдельной, а можно и в общей Мертвых квартирный вопрос не берет. Вот молодец, этот самый усопший, Вовсе не требует лишних хлопот. В царстве теней, в этом обществе строгом, Нет ни опасностей, нет ни тревог. Ну, а у вас? Все мы ходим под богом. Только которым в гробу — ничего. Слышу кругом: он покойников славит! Нет, я в обиде на нашу судьбу. Всех нас когда-нибудь кто-то задавит, За исключением тех, кто в гробу.

БАЛЛАДА О ГИПСЕ

Нет острых ощущений, все — старье, гнилье и хлам. Того гляди, с тоски сыграю в ящик. Балкон бы что ли сверху иль автобус пополам, Вот это — дело, это — подходяще. Повезло. Наконец, повезло. Видит бог, что дошел я до точки: Самосвал в тридцать тысяч кило Мне скелет раздробил на кусочки. И вот лежу я на спине загипсованный, Каждый член у меня расфасованный По отдельности и до исправности, Все будет в целости и сохранности. Эх, жаль, что не роняли вам на череп утюгов. Скорблю о вас. Как мало вы успели. Ах, это ж просто прелесть — сотрясение мозгов. Ах, это ж наслажденье — гипс на теле. Как броня на груди у меня А на руках моих крепкие латы. Так и хочется крикнуть: — Коня мне, коня. И верхом ускакать из палаты. И вот лежу я на спине загипсованный, Каждый член у меня расфасованный По отдельности и до исправности, Все будет в целости и сохранности. Задавлены все чувства, лишь для боли нет преград. Ну, что ж, мы сами часто чувства губим. Зато я, как ребенок, весь спеленатый до пят И окруженный человеколюбием. Под влияньем сестрички ночной Я любовью к людям проникся, И — клянусь — до доски гробовой Я б остался невольником гипса. И вот лежу я на спине загипсованный, Каждый член у меня расфасованный По отдельности и до исправности, Все будет в целости и сохранности. Вот хорошо б еще, чтоб мне не видеть прежних снов, Они, как острый нож для инвалида. Во сне я рвусь наружу из-под гипсовых оков, Мне снятся свечи, рифмы и коррида. Ах, надежда, ты гипса броня От того, кто намерен кусаться. Но одно угнетает меня Что никак не могу почесаться, И вот лежу я на спине загипсованный, Каждый член у меня расфасованный По отдельности и до исправности, Все будет в целости и сохранности. Вот я давно здоров, но не намерен гипс снимать, Пусть руки стали чем-то вроде бивней, Пусть ноги истончали, мне на это наплевать, Зато кажусь, кажусь значительно массивней. Я под гипсом хожу ходуном, Я наступаю на пятки прохожим Мне удобней казаться слоном И себя ощущать толстокожим. И вот по жизни я иду загипсованный, Каждый член у меня расфасованный По отдельности и до исправности, Все будет в целости и сохранности.

* * *

Я самый непьющий из всех мужиков, Во мне есть моральная сила, И наша семья большинством голосов Снабдив меня списком на восемь листов, В столицу меня снарядила, Чтобы я привез снохе с ейным мужем по дохе, Чтобы брату с бабой кофе растворимый, Двум невесткам — по ковру, зятю — черную икру, Тестю — что-нибудь армянского разлива. Я ранен, контужен, я малость боюсь Забыть, что, кому по порядку, Я список вещей заучил наизусть, А деньги зашил за подкладку. Ну, значит, брату две дохи, Сестрин муж — ему духи, Тесть сказал: давай бери, что попадется! Двум невесткам — по ковру, Зятю — беличью икру, Куму — водки литра два, пущай зальется! Я тыкался в спины, блуждал по ногам, Шел грудью к плащам и рубахам, Чтоб список вещей не достался врагам, Его проглотил я без страха. Но помню: шубу просит брат, Куму с бабой — все подряд, Тестю — водки ереванского розлива, Двум невесткам — по ковру, Зятю — заячью нору, А сестре — плевать чего, но чтоб красиво.. Ну, что ж мне, пустым возвращаться назад? Но вот я набрел на товары. — Какая валюта у вас? — говорят. — Не бойсь, — говорю, — не доллары! Так что, отвали мне ты махры, Зять подохнет без икры, Тестю, мол, даешь духи для опохмелки! Двум невесткам — все равно, Мужу сестрину — вино, Ну, а мне — вот это желтое в тарелке. Не помню про фунты, про стерлинги слов, Сраженный ужасной догадкой. Зачем я тогда проливал свою кровь, Зачем ел тот список на восемь листов, Зачем мне рубли за подкладкой? Ну где же все же взять доху, Зятю — кофе на меху, Тестю — хрен, а кум и пивом обойдется, Как же взять коня в пуху, Растворимую сноху, Ну, а брат и самогоном перебьется.

* * *

Полководец с шеею короткой Должен быть в любые времена. Чтобы грудь почти от подбородка, От затылка, сразу чтоб спина. На короткой незаметной шее Голове уютнее сидеть И душить значительно труднее, И арканом не за что задеть. А они вытягивают шею И встают на кончики носков. Чтобы видеть дальше и вернее, Нужно посмотреть поверх голов. Все, теперь он темная лошадка, Даже если видел свет вдали. Поза неустойчива и шатка, И открыта шея для петли. И любая подлая ехидна Сосчитает позвонки на ней. Дальше видно, но не дальновидно Жить с открытой шеей меж людей. А они вытягивают шеи… Чуть отпустят нервы, как уздечка, Больше не держа и не храня, Под ноги пойдет тебе подсечка, И на шею ляжет пятерня. Вот какую притчу о востоке Рассказал мне старый аксакал. Даже сказки здесь и те жестоки, Думал я и шею измерял. Шея длинная — приманка для петли, А грудь — мишень для стрел, но не спешите, Ушедшие не датами бессмертье обрели, Так что живых не очень торопите.

ПОРВАЛИ ПАРУС

А у дельфина взрезано брюхо винтом. Выстрела в спину не ожидает никто. На батарее нету снарядов уже. Надо быстрее на вираже. Но, парус порвали, парус! Каюсь, каюсь, каюсь… Даже в дозоре можешь не встретить врага. Это не горе, если болит нога. Петли дверные многим скрипят, многим поют. Кто вы такие? Здесь вас не ждут. Но, парус порвали, парус! Каюсь, каюсь, каюсь… Многие лета тем, кто поет во сне. Все части света могут лежать на дне. Все континенты могут гореть в огне, Только все это не по мне. Но, парус порвали, парус! Каюсь, каюсь, каюсь…

ПОКА НЕ ПОЗДНО, ОГЛЯНИСЬ

Получил завмагазина Триста метров крепдешина, Был он жуткий жулик и прохвост. Сорок метров раздарил он, Тридцать метров разбазарил, Остальное все домой принес. И жена сказала: „Милый, Как же без подсобной силы Ты такую тяжесть приволок? Для чего принес все сразу, Разделил бы на два раза, Мой неутомимый мотылек“. Эх, мотылек, ох, мотылек, Всему приходит срок. На земле ничто не вечно, Спросят у тебя, конечно, Чист или не чист. Так что берегись, И пока не поздно, оглянись. Мой сосед по коридору Часто затевает споры: „Я до вас, ох, я до вас до всех дойду, Вы ж тогда на печке спали, Когда мы Варшаву брали, В над над надцатом году. И вообще меня не троньте, У меня жена на фронте, Я считаюсь фронтовичный муж“. Если есть у вас квартира, Если есть у вас задира, То не грех, напомните ему. Эх, мотылек, ох, мотылек, Всему приходит срок. На земле ничто не вечно, Спросят у тебя, конечно, Чист или не чист. Так, что берегись, И пока не поздно, оглянись.

И ФЮРЕР КРИЧАЛ

И фюрер кричал, от завода бледнея, Стуча по своим телесам, Что если бы не было этих евреев, То он бы их выдумал сам. Но вот запускают ракеты Евреи из нашей страны, А гетто, вы помните гетто Во время и после войны?

НА ВОЗРАСТ НЕ СМОТРИ

На возраст молодой мой не смотри, И к молодости нечего цепляться, Христа продал Иуда в тридцать три, Ну а меня продали в восемнадцать.

ПАРНЯ СПАСЕМ

Парня спасем, Парня в детдом — На воспитанье Даром учить, Даром кормить, Даром питанье. Жизнь, как вода. Вел я всегда Жизнь бесшабашную. Все ерунда, Кроме суда Самого страшного. Все вам дадут, Все вам споют, Будьте прилежными. А за оклад Ласки дарят Самые нежные. Вел я всегда Жизнь без труда, Жизнь бесшабашную. Все ерунда, Кроме суда Самого страшного.

ЖЕРТВА ТЕЛЕВИДЕНИЯ

Есть телевизор, подайте трибуну, Так проору — разнесется на мили. Он не окно, я в окно и не плюну, Мне будто дверь в целый мир прорубили. Все на дому, самый полный обзор: Отдых в Крыму, ураган и Кобзон, Вести с полей или Южный Вьетнам, Или еврей, возвратившийся к нам. Врубаю первую, а там ныряют. Но это — так себе, а с двадцати «А ну-ка девушки» — что вытворяют… И все в передничках. С ума сойти! Есть телевизор. Мне дом не квартира. Я всею скорбью скорблю мировою. Грудью дышу я всем воздухом мира. Никсона вижу с его госпожою. Вот тебе раз: иностранный глава Прямо глаз в глаз, к голове голова. Чуть пододвинул ногой табурет И оказался с главой тет а тет. Потом ударники в хлебопекарне Дают про выпечку до десяти И вот любимые «А ну-ка парни» Стреляют, прыгают, с ума сойти! Если не смотришь — ну, пусть не болван ты Но уж по крайности богом убитый: Ты же не знаешь, что ищут таланты, Ты же не ведаешь, кто даровитый. Вот тебе матч СССР — ФРГ С Мюллером я на короткой ноге Судорога, шок, но уже интервью. Ох, хорошо, я с указа не пью. Там кто-то выехал на конкурс в Варне, А мне квартал всего туда идти. А ну-ка девушки, а ну-ка парни. Все лезут первые. С ума сойти. Но как убедить мне упрямую настю? Настя желает в кино, как суббота. Настя твердит, что проникся я страстью К глупому ящику для идиота. Ну да, я проникся. В квартиру зайду Глядь — дома и Никсон и Жорж Помпиду. Вот хорошо, я бутылочку взял. Жорж — посошок, Ричард, правда, не стал. Потом — прекраснее, еще кошмарней, Врубил четвертую — и на балкон: А ну-ка девушки, а ну-ка парни. Вручают премии в оон. Ну, а потом, на Канатчиковой даче, Где, к сожаленью, навязчивый сервис, Я и в бреду все смотрел передачи, Все заступался за Анджелу Дэвис…. Слышу: «не плачь, все в порядке в тайге», «Выигран матч СССР — ФРГ», «Сто негодяев захвачены в плен», И «Магомаев поет в КВН». Ну, а действительность еще шикарней: Тут у нас два телевизора, крути — верти. Там — «А ну-ка девушки», тут — «А ну-ка парни». За них не боязно с ума сойти.

О СЛУХАХ

Сколько слухов наши уши поражает. Сколько сплетен разъЕдает, словно моль. Ходят слухи, будто все подорожает, Абсолютно, А особенно — поваренная соль. Словно мухи, тут и там, Ходят слухи по домам, А беззубые старухи Их разносят по умам, Их разносят по умам. — Слушай, слышал? Под землею город строят, Говорят, на случай ядерной войны… — Вы слыхали? Скоро бани все закроют Повсеместно. Навсегда. И эти сведенья верны. И словно мухи, тут и там, Ходят слухи по домам, А беззубые старухи Их разносят по умам, Их разносят по умам. — А вы знаете? МАМЫКИНА снимают. За разврат его, за пьянство, за дебош, И, кстати, вашего соседа забирают, Негодяя, Потому, что он на Берию похож. И словно мухи, тут и там, Ходят слухи по домам, А беззубые старухи Их разносят по умам, Их разносят по умам. — Ой, что деется! Вчерась траншею рыли, Так откопали две коньячные струи. — Говорят, шпионы воду отравили. Самогоном. Ну, а хлеб, теперь из рыбьей чешуи. И словно мухи, тут и там, Ходят слухи по домам, А беззубые старухи Их разносят по умам, Их разносят по умам. — Это что еще. Теперь все отменяют, Отменили даже воинский парад. Говорят, что скоро все позапрещают В бога душу. Скоро все к чертям собачьим запретят. И словно мухи, тут и там, Ходят слухи по домам, А беззубые старухи Их разносят по умам, Их разносят по умам. Закаленные во многих заварухах, Слухи ширятся, не ведая преград. Ходят сплетни, что не будет больше слухов. Абсолютно. Ходят слухи, будто сплетни запретят. И словно мухи, тут и там, Ходят слухи по домам, А беззубые старухи Их разносят по умам, Их разносят по умам. И поют друг другу — шепотом ли, вкрик ли Слух дурной всегда звучит в устах кликуш. А к хорошим слухам люди не привыкли, Говорят, что это выдумки и чушь. И словно мухи, тут и там Ходят слухи по домам, А беззубые старухи Их разносят по умам, Их разносят по умам.

* * *

Сыт я по горло, до подбородка, Даже от песен стал уставать, Лечь бы на дно, как подводная лодка, Чтоб не могли запеленговать. Друг подавал мне водку в стакане, Друг говорил, что это пройдет, Друг познакомил с Веркой по пьяни, Мол, Верка поможет, а водка спасет. Не помогли мне ни Верка, ни водка. С водки похмелье, а с Верки что взять? Лечь бы на дно, как подводная лодка, Чтоб не могли запеленговать. Сыт я по горло, сыт я по глотку. Эх надоело петь и играть! Лечь бы на дно, как подводная лодка, И позывных не передавать.

ЗА ТЕХ, КТО В МУРЕ

Побудьте день вы в милицейской шкуре, Вы жизнь посмотрите наоборот. Давайте выпьем за тех, кто в МУРе, За тех, кто в МУРе, никто не пьет. А за соседним столом компания, А за соседним столом веселие, А она на меня ноль внимания, Ей сосед ее шпарит Есенина. Побудьте день вы в милицейской шкуре, Вы жизнь помотрите наоборот. Давайте выпьем за тех, кто в МУРе, За тех, кто в МУРе, никто не пьет. Понимаю я, что в Тамаре ум, Что у ней диплом и стремление, И я вылил водку в аквариум, Пейте, рыбы, за мой день рождения. Побудьте день вы в милицейской шкуре, Вам жизнь покажется наоборот. Давайте выпьем за тех, кто в МУРе, За тех, кто в МУРе, никто не пьет.

ТОВАРИЩИ УЧЕНЫЕ!

Товарищи ученые, доценты с кандидатами. Замучились вы с иксами, запутались в нулях. Сидите, разлагаете молекулы на атомы, Забыв, что разлагается картофель на полях. Из гнили да из плесени бальзам извлечь пытаетесь И корни извлекаете по десять раз на дню. Ох, вы там добалуетесь. Ох, вы доизвлекаетесь, Пока сгниет, заплеснеет картофель на корню. Автобусом до Сходни доезжаем, А там — рысцой. И не стонать! Небось картошку все мы уважаем, Когда с сольцой ее помять. Вы можете прославиться почти на всю европу, коль С лопатами проявите здесь свой патриотизм. А то вы всем кагалом там набросились на опухоль, Собак ножами режете, а это — бандитизм. Товарищи ученые, кончайте поножовщину. Бросайте ваши опыты, гидрид и ангидрид. Садитесь на автобусы, валяйте к нам в тамбовщину, А гамма-излучение денек повременит. Автобусом к Тамбову подъезжаем, А там — рысцой. и не стонать! Небось картошку все мы уважаем, Когда с сольцой ее помять. К нам можно даже с семьями, с друзьями и знакомыми. Все ловко здесь разместимся, сами скажете потом, Что бог мол с ними с генами, бог с ними с хромосомами Мы славно поработали и славно отдохнем. Товарищи ученые, Эйнштейны драгоценные, Ньютоны ненаглядные, любимые до слез. Ведь лягут в землю общую остатки наши бренные, Земле ведь все едино — апатиты и навоз. Накроем стол скатеркою. Валяйте, ешьте пальцами. Хоть вы там создаете синтетический белок. Но он такой невкусный. Мы ж вас накормим яйцами, Дадим с собой картофеля, хоть сумку, хоть мешок. Для вас тот день покажется и каторжный и адовый, Сырой картофель в грядках у ученых не в чести. Зато впервые сможете повкалывать наглядно вы И пользу ощутимую народу принести. Так приезжайте, милые, рядами и колоннами. Хотя вы все там химики и нет на вас креста, Но вы ж там все задохнетесь, за синхрофазотронами, А здесь места отличные, воздушные места. Товарищи ученые. не сумневайтесь, милые, Коль, что у вас не ладится, ну там не тот эффект, Мы мигом к вам заявимся с лопатами и с вилами, Денечек покумекаем и выправим дефект.

ОЧЕРЕДЬ

А люди все роптали и роптали, А люди справедливости хотят: — Мы в очереди первыми стояли, А те, кто сзади нас, уже едят. Им объяснили, чтобы не ругаться. — Мы просим вас, уйдите, дорогие. Те, кто едят, ведь это иностранцы. А вы, прошу прощенья, кто такие? Но люди все роптали и роптали, Но люди справедливости хотят: — Мы в очереди первыми стояли, А те, кто сзади нас, уже едят. Но снова объяснил администратор: — Я вас прошу, уйдите, дорогие. Те, кто едят, ведь это делегаты. А вы, прошу прощенья, кто такие? А люди все роптали и роптали, А люди справедливости хотят: Мы в очереди первыми стояли, А те, кто сзади, нас уже едят.

УТРЕННЯЯ ГИМНАСТИКА

Вдох глубокий. Руки шире. Не спешите, три-четыре. Бодрость духа, грация и пластика. Общеукрепляющая, утром отрезвляющая, Если жив пока еще, гимнастика. Если вы в своей квартире, Лягте на пол, три-четыре Выполняйте правильно движения. Прочь влияния извне. Привыкайте к новизне. Вдох глубокий до изнеможения. Очень вырос в целом мире Гриппа вирус, три-четыре. Ширятся, растут заболевания. Если хилый — сразу в гроб. Сохранить здоровье чтоб, Применяйте, люди, обтирания. Разговаривать не надо. Приседайте до упада. Да не будьте мрачными и хмурыми. Если вам совсем неймется, Обтирайтась чем придется, Водными займитесь процедурами. Если вы уже устали, Сели-встали, сели-встали. Не страшны нам Арктика с Антарктикой. Главный академик Иоффе доказал: Коньяк и кофе Вам заменят спорт и профилактика. Не страшны дурные вести — Мы в ответ бежим на месте. В выигрыше даже начинающий. Красота: среди бегущих Первых нет и отстающих. Бег на месте общепримиряющий.

* * *

На границе с Турцией или с Пакистаном Полоса нейтральная. Справа, где кусты, Наши пограничники с нашим капитаном, А на ихней стороне — ихние посты, А на нейтральной полосе цветы Необычайной красоты! Капитанова невеста жить решила вместе. Прибежала, говорит, милый, то да се. Надо хоть букет цветов подарить невесте. Что за свадьба без цветов? Пьянка, да и все! К ихнему начальнику, будто по повестке, Тоже баба прикатила — налетела блажь. И тоже, милый, говорит, только по-турецки, Будет свадьба, свадьба и шабаш. Наши пограничники, храбрые ребята, Трое вызвались идти, а с ними капитан. Разве ж знать они могли, что и азиаты Порешили в эту ночь вдарить по цветам! Пьян от запаха цветов капитан мертвецки, Ну, а ихний капитан тоже в доску пьян. И повалился он в цветы, охнув по-турецки, И по-русски крикнув: — Мать… рухнул капитан. Спит капитан, и ему снится, Что открыли границу, как ворота в кремле. Ему и на фиг не нужна была чужая заграница, Он пройтиться хотел по ничейной земле. Почему же нельзя? Ведь земля-то ничья, Ведь она — нейтральная! А на нейтральной полосе цветы Необычайной красоты!

ПЕСНЯ ПРО СОСЕДА

Мой сосед об ездил весь Союз: Что-то ищет, а чего — не видно. Я в дела чужие не суюсь, Но мне очень больно и обидно. У него на окнах плюш и шелк, Баба его шастает в халате… Я б в Москве с киркой уран нашел При такой повышенной зарплате. И, сдается мне, что люди врут: Он нарочно ничего не ищет. А для чего? Ведь денежки идут, Ох, какие крупные деньжищи! А вчера на кухне ихний сын Головой упал у нашей двери И разбил — нарочно, — мой графин. А я мамаше — счет в тройном размере. Ему платят рупь, а мне — пятак Пусть теперь дает мне неустойку. Я ведь не из зависти, я — так, Ради справедливости и только. Ну, ничего я им создам уют. Живо он квартиру обменяет. У них денег куры не клюют, А у нас — на водку не хватает.

ДАМЫ, ГОСПОДА

Дамы, господа, других не вижу здесь. Блеск, изыск и общество прелестно… Сотвори, господь, хоть пятьдесят Одесс, Все равно в Одессе будет тесно. Говорят, что здесь бывала Королева из Непала И какой-то крупный лорд из Эдинбурга, И отсюда много ближе До Берлина и Парижа, Чем из даже самого Санкт-Петербурга. Вот приехал в город меценат и крез, Весь в деньгах — с задатками повесы. Если был он с гонором, так будет без, Шаг ступив по улицам Одессы. Из подробностей пикантных Две: мужчин столь элегантных В целом свете вряд ли встретить бы смогли вы; Ну, а женщины Одессы Все скромны, все поэтессы, Все умны, а в крайнем случае, красивы. Грузчики в порту, которым равных нет, Отдыхают с баснями Крылова. Если вы чуть-чуть художник и поэт, Вас поймут в Одессе с полуслова. Нет прохода здесь, клянусь вам, От любителей искусства, И об этом много раз писали в прессе. Если в Англии и в Штатах Недостаток в меценатах, Пусть приедут, позаимствуют в Одессе. Пушкин, величайший на земле поэт, Бросил все и начал жить в Одессе. Проживи он здесь еще хоть пару лет, Кто б тогда услышал о Дантесе? Дамы, господа, я восхищен и смят. Мадам, месье, я счастлив, что таиться. Леди, джентельмены, я готов сто крат Умереть и снова здесь родиться. Все в Одессе: море, песни, Порт, бульвар и много лестниц, Крабы, устрицы, акации, Мезон Шанте. Да, наш город процветает, Но в Одессе не хватает Самой малости — театра варьете.

ПИСЬМО РАБОЧИХ ТАМБОВСКОГО ЗАВОДА КИТАЙСКИМ РУКОВОДИТЕЛЯМ

В Пекине очень мрачная погода. У нас в Тамбове на заводе перекур. Мы пишем вам с тамбовского завода, Любители опасных авантюр. Тем, что вы договор не подписали, Вы причинили всем народам боль И, извращая факты, доказали, Что вам дороже генерал де Голль. Нам каждый день насущный мил и дорог, Но если даже вспомнить старину, То это ж вы изобретали порох И строили китайскую стену. Мы понимаем, вас совсем немало, Чтоб триста миллионов погубить. Но мы уверены, что сам товарищ Мао, Ей-богу, очень-очень хочет жить. Когда вы рис водою запивали, Мы проявляли интернационализм. Небось, когда вы русский хлеб жевали, Не говорили про оппортунизм. Боитесь вы, что реваншисты в бонне, Что вашингтон грозится перегнать. Но сам Хрущев сказал еще в ООН-е, Что мы покажем кузькину им мать. Вам не нужны ни бомбы ни снаряды, Не раздувайте вы войны пожар, Мы нанесем им, если будет надо, Ответный термоядерный удар. А если зуд — без дела не страдайте, У вас еще достаточно делов: Давите мух, рождаемость снижайте, Уничтожайте ваших воробьев. И не интересуйтесь нашим бытом, Мы сами знаем, где у нас чего, Так наш ЦК писал в письме открытом. Мы одобряем линию его.

ПРО ЖЕНУ МАО ЦЗЕ ДУНА

Мао Цзе Дун — Большой шалун: Он до сих пор не прочь кого-нибудь потискать. Заметив слабину Меняет враз жену. И вот недавно докатился до артистки. Он маху дал, Он похудел: У ней открылся темперамент слишком бурный. Не баба — зверь, Она теперь Вершит делами революции культурной. Ану-ка встань, Цзинь Цзянь, Ану талмуд достань. Уже трепещут мужнины враги. Уже видать концы Жена Лю Шао Цы Сломала две свои собачие ноги. А кто не чтит цитат, Тот ренегат и гад, Тому на заднице наклеим дацзыбао. Кто с Мао вступит в спор, Тому дадут отпор Его супруга вместе с другом Линем Бяо. А кто не верит нам, Тот негодяй и хам. А кто не верит нам, тот прихвостень и плакса. Марксизм для нас — азы. Ведь Маркс не плыл в Янцзы, Китаец Мао раздолбал еврея Маркса.