Помоги проекту - поделись книгой:
Борис Николаевич Тихомиров
Достоевский
Литературные прогулки по Невскому проспекту.
От Зимнего дворца до Знаменской площади
От автора
Исследование, положенное в основу настоящей книги, выполнено в классических традициях петербургского литературного краеведения, основоположником которого в начале 1920-х гг. явился Н. П. Анциферов — автор знаменитых книг «Петербург Достоевского» и «Душа Петербурга». В то же время это совершенно новое и даже неожиданное по своему предмету исследование. Издавна в разработке темы «Петербург Достоевского» авторы либо обращались к адресам, где жил писатель (с необходимым дополнительным упоминанием Семеновского плаца и Инженерного замка), либо описывали места действия романа «Преступление и наказание» в районе Сенной площади, Мещанских и Подьяческих улиц. Невский проспект «выпадал» как из того, так и из другого аспекта краеведческого изучения. В то же время почти каждый дом на Невском так или иначе связан с биографией писателя или сюжетными коллизиями его литературных героев. Достоевский на Невском выступал на литературных благотворительных чтениях; бывал в гостях у родных, друзей, знакомых, литераторов, в книжных магазинах, ресторанах и кафе, в аристократических салонах, в резиденции цесаревича Александра Александровича в Аничковом дворце; молился в Знаменской церкви и Казанском соборе и т. п. С другой стороны, с Невским связаны некоторые эпизоды «Двойника», «Записок из подполья», «Идиота», «Крокодила» и др., происшествия на Невском освещаются в «Дневнике писателя». Исследование проводилось с привлечением архивных источников, адресных книг, справочников и периодики XIX в., малоизвестных мемуаров и дневников. Большинство адресов на Невском проспекте, связанных с именем Достоевского, вводятся в научный оборот и рассматриваются в единой картине впервые. Изложение построено в форме серии воображаемых литературных прогулок по Петербургу XIX в. Автор видел задачей своего исследования сопряжение в общем культурологическом дискурсе имени великого писателя и главного проспекта Северной столицы.
1. Дворцовая площадь, Зимний дворец, Главный штаб
О. Монферран. Вид Александровской колонны и здания Главного штаба. Литография Л. Бишбуа и А. Байо. 1836
В. Садовников. Вид Дворцовой площади и Зимнего дворца. Акварель (фрагмент). Около 1847.
Боже! об одних встречах на Невском проспекте можно написать целую книгу.
Достоевский впервые приехал в Петербург пятнадцатилетним подростком в середине мая 1837 г. В этот год его отец, штаб-лекарь московской Мариинской больницы для бедных, привез своих старших сыновей в Северную столицу для поступления в Главное инженерное училище. Приехали они слишком рано: оказалось, что вступительные экзамены начинались только в сентябре, и Михаил Андреевич принял решение поместить до осени Михаила и Федора в пансион военного инженера капитана К. Ф. Костомарова, который славился как отличный репетитор. Дом купца Решетникова на Лиговке, в котором располагался этот пансион, стал первым адресом Достоевского в Петербурге (современный участок дома № 65 по Лиговскому проспекту).
Подготовка к экзаменам, естественно, не началась с первого дня. Михаил Андреевич оставался в столице до конца мая, и всё время до его отъезда Достоевские посвятили знакомству с «градом Петра», в котором все трое оказались впервые. «Помню я восторженные рассказы папеньки про Петербург и пребывание в нем, — вспоминал младший брат писателя Андрей: — про путешествие (из Москвы в столицу. —
К маю 1837 г., времени первого знакомства Достоевского с Петербургом, ансамбль Дворцовой площади в общих чертах уже сложился в том виде, в котором он существует и сегодня. Но ряд значимых деталей, окончательно придавших площади ее современные черты, появился в конце 1830-х — первой половине 1840-х гг., когда будущий писатель учился сначала в кондукторских, а затем в офицерских классах столичного Главного инженерного училища. Перестройка в 1845–1846 гг. на углу Дворцовой площади и Невского проспекта здания бывшего Вольного экономического общества, переданного Военно-топографическому депо Главного штаба, завершила сложение нынешнего облика Дворцовой площади.
Зимний дворец — главная императорская резиденция столицы — построен по проекту итальянца Бартоломео Растрелли в 1754–1762 гг. Здание в стиле елизаветинского барокко сохраняло свой внешний вид на протяжении двух с половиной столетий своего существования. Отметим только частную, но тем не менее важную для визуального восприятия площади деталь: в разные периоды истории фасад дворца не однажды менял окраску. Как ни покажется это неожиданным современному петербуржцу, столь привычный для нас нежно-изумрудный цвет Зимнего появился только в послевоенные годы и радует глаз чуть более семидесяти лет. Когда Достоевский приехал в Петербург весной 1837 г., фасад дворца был окрашен «песчаною краской с тонкой прожелтью» и имел теплый охристый колорит; ордерная система и пластический декор были акцентированы белой известковой краской.
Ф. Перро. Вид Зимнего дворца со стороны Адмиралтейства. Литография. 1841
29 декабря 1837 г. (шестнадцатилетний Достоевский в это время, успешно выдержав вступительный экзамен, уже числился кондуктором 3-го класса Инженерного училища, хотя жил еще в пансионе Костомарова) в Зимнем дворце произошел грандиозный пожар. Потушить его не могли три дня. Восстановительные работы, проводившиеся под руководством архитектора В. П. Стасова, длились в течение двух лет. Фасад дворца при восстановлении не претерпел сколь-нибудь существенных трансформаций, но окраска его в послепожарный период изменилась. На смену прежней охре пришла более нежная слоновая кость. Цветовой контраст между основной окраской фасада и ордерной частью значительно смягчился. Легкая «кремовая» окраска главной императорской резиденции в 1840-е гг., наиболее светлая, «воздушная» за всю историю Зимнего дворца, пребывала в парадоксальном противоречии с довольно мрачным, суровым характером эпохи царствования императора Николая I.
При новом царе Александре II, который взошел на российский престол после смерти брата, 19 февраля 1855 г., меняется и цвет главного здания Северной столицы. Вновь в окраске фасада появляется охра, но теперь она становится более плотной, почти «апельсиновой». Тем же цветом окрашивается и ордерная система, получая лишь легкое тональное выделение. Обновленные фасады в 1860–1870-е гг. воспринимаются почти как монохромные. Таким увидел Зимний дворец Достоевский, вернувшийся в Петербург в самом конце 1859 г. после десяти лет сибирской каторги и солдатчины.
Если барочные, пышные формы Зимнего дворца определяют облик северной части Дворцовой площади, то противоположная южная ее часть выдержана в строгом стиле александровского ампира. Еще при планировке в 1760-е гг. она получила полуциркульное очертание. Но до конца 1810-х гг. площадь с этой стороны была застроена отдельными частными домами и не производила сколь-нибудь цельного эстетического впечатления. Лишь когда в 1820-е гг. по проекту Карла Росси вместо всех прежних построек на южной стороне было воздвигнуто единое уникальное по своим архитектурным достоинствам монументальное здание Главного штаба, контрастирующее своими формами с фасадами расположенного напротив Зимнего дворца, но не противоречащее, а гармонично их дополняющее, возник удивительный ансамбль современной Дворцовой площади — признанный мировой шедевр градостроительного искусства. Постройка Главного штаба была завершена в 1829 г. созданием Триумфальной арки, ведущей на Невский проспект, которая соединила оба крыла здания, заключающих площадь в широкий полукруг. Увенчивающая арку колесница Победы, влекомая шестеркой запряженных в нее коней, и находящаяся в ней фигура крылатой Славы (скульптурный шедевр работы С. С. Пименова и В. И. Демут-Малиновского) — напоминание о том, что создание Карла Росси явилось памятником подвигу русского народа в Отечественной войне 1812 года.
Через пять лет после завершения постройки Главного штаба (и за три года до появления Достоевского в Северной столице) в центре Дворцовой площади был воздвигнут еще один памятник; посвященный тем же историческим событиям, — Александровская колонна в честь деяний императора и полководца Александра I, предводительствовавшего русскими войсками, вошедшими в 1813 г. в Париж. Высота колонны вместе с пьедесталом и увенчивающей монумент фигурой Ангела, попирающего крестом змея, сорок семь с половиной метров. Это больше, чем высота Вандомской колонны, воздвигнутой в Париже в 1810 г. в честь императора Наполеона. Созданная по проекту французского архитектора Огюста Монферрана Александровская колонна стала доминантой Дворцовой площади и завершила сложение ее ансамбля.
Сегодня, стоя на Дворцовой площади и глядя на Александровскую колонну, мы часто повторяем строчки из пушкинского «Памятника», который, как помнят все со школьной скамьи, своею «главою непокорной» вознесся выше «Александрийского столпа». Ничтоже сумняшеся, мы ассоциируем пушкинский «Александрийский столп» — одно из семи чудес света древнего мира — с Александровской колонной перед Зимним дворцом в Петербурге. Поэт и власть, бесспорно, одна из важнейший коллизий творчества А. С. Пушкина. Однако такое прямолинейное отождествление, в силу которого и монумент на Дворцовой площади нередко именуют «Александрийским столпом»[3], представляется несколько поспешным.
Кстати, отметим, что бесконечно любивший Пушкина, знавший наизусть многие его творения, не однажды читавший их на литературных вечерах (в том числе на торжествах в Москве в 1880 г. по случаю открытия памятника поэту на Тверском бульваре), Достоевский нигде не цитировал, тем более никогда не декламировал с эстрады его «Памятник». Причем можно сказать вполне утвердительно, что, когда он впервые смотрел на воздвигнутый Монферраном обелиск, строчки из «Памятника» отнюдь не всплывали в его поэтической памяти. Не всплывали хотя бы уже потому, что стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» в конце 1830-х гг. еще не было ему известно. Оно впервые по рукописи, обнаруженной после смерти Пушкина среди его бумаг, было напечатано лишь в 1841 г., в 9-м томе первого посмертного издания Сочинений поэта, его душеприказчиком Василием Андреевичем Жуковским. Причем и после того, как «Памятник» появился в печати, указанная ассоциация с Александровской колонной отнюдь не возникала ни у Достоевского, ни у кого-либо другого из его современников, поскольку Жуковский опубликовал пушкинский стихотворный шедевр в собственной редакции, в частности заменив Александрийский столп — Наполеоновым… При жизни Достоевского именно так эта строчка и печаталась во всех изданиях поэта.[4]
Если важнейшие составляющие ансамбля Дворцовой площади — Зимний дворец, здание Главного штаба, Александровская колонна — уже существовали в своем окончательном облике ко времени первого появления Достоевского в Петербурге в 1837 г., то некоторые второстепенные постройки, как уже было отмечено, возводились или меняли свой вид на глазах у будущего писателя.
На известной картине П.-М.-Ж. Верне «Пожар в Зимнем дворце» (1838), не так давно приобретенной в коллекцию Государственного Эрмитажа, это событие изображено со стороны Певческого моста (который тогда еще был деревянным). И хорошо видно, что на месте нынешнего здания штаба Гвардейского корпуса, замыкающего восточную сторону Дворцовой площади, находятся постройки, сильно отличающиеся от того, что располагается на этом месте сегодня. Действительно, в эпоху правления императора Павла I здесь было возведено здание экзерциргауза — обширного сооружения для военных упражнений в ненастную и холодную погоду. К нему примыкало еще несколько построек самого мизерного вида. Все это было обнесено забором и главную площадь города нисколько не украшало. В 1820–1830-е гг. было предложено несколько вариантов строительства на этом месте зданий иного назначения, но лишь в 1837 г. градостроительная комиссия утвердила проект архитектора А. П. Брюллова, которому было поручено возведение вместо былого экзерциргауза здания для штаба Гвардейского корпуса. Строительство, по-видимому, велось параллельно с восстановительными работами после пожара в Зимнем дворце, но далеко не такими ударными темпами. В конечном счете несколько тяжеловесное здание (архитектор поднял цокольную часть до середины фасада), выполненное по всем канонам классицизма, но без полета, присущего работе Карла Росси, было воздвигнуто в восточной части площади к 1843 г. Оно строилось практически всё время пребывания Достоевского в Главном инженерном училище.
П.-М.-Ж. Верне. Пожар в Зимнем дворце в 1837 году. 1838
А через несколько лет была поставлена и последняя точка в завершении архитектурного облика Дворцовой площади, приобретшей свой окончательный вид к 1846 г. На старых литографиях и акварелях 1830-х гг. хорошо видно, что правое, западное крыло здания Главного штаба далеко не доходило до угла Невского проспекта. Верный духу классицизма, К. Росси спроектировал выходящие на Дворцовую площадь восточный и западный корпуса совершенно симметрично по отношению к центральной триумфальной арке. Чувство пропорции, видимо, не позволило архитектору включить в свой проект самые крайние дома в юго-западной части площади. Оставленными после возведения здания Главного штаба в своем первозданном виде оказались дом Вольного экономического общества, построенный еще в 1770-е гг. архитектором Ж. Б. Вален-Деламотом, фасад которого в своей угловой полузакругленной части плавно переходил с Дворцовой площади на Невский проспект, а также небольшой соседний домик, притулившийся между ним и монументальным фасадом постройки Карла Росси. Когда при рассматривании старинных видов, на которых изображено здание Главного штаба времени до середины 1840-х гг., после гармонического, музыкального ритма его архитектурных форм глаз вдруг наталкивается на мелкую дробность построек в юго-западной части площади, то почти физически испытываешь раздражающее чувство архитектурной какофонии.[5] И когда в 1844 г. дом Вольного экономического общества также был передан Главному штабу, то одно только чувство прекрасного (не говоря уже об административной целесообразности) с непреложностью потребовало перестройки этих зданий, их включения в общий пластический рисунок грандиозного творения К. Росси. В 1845–1846 гг. с этой задачей блестяще справился академик архитектуры Иван Черник, органично вписавший заново отстроенный дом на углу Невского проспекта в общую конструкцию правого крыла Главного штаба. И ныне только историческое расследование может установить, что на протяжении пятнадцати лет после завершения его строительства, с 1829-го до середины 1840-х гг., этот шедевр петербургского ампира выглядел далеко не так, как это мы можем видеть сегодня.
Коснусь и еще одной, не архитектурной подробности. Сегодня с северной и западной сторон Дворцовая площадь обрамлена зелеными насаждениями — сквером перед западным фасадом Зимнего дворца и восточной частью Александровского сада, разбитого вдоль фасада Адмиралтейства. Во времена Достоевского и в этом отношении картина была существенно иной. На месте сквера перед Зимним дворцом существовала открытая до самой Невы так называемая Разводная площадь: на ней ежедневно проходил развод дворцового караула (отсюда и название). Александровский же сад был разбит только в 1874 г. А до этого здесь находился достаточно скромный, неширокий бульвар вокруг Адмиралтейства. Всю же остальную территорию, почти до здания Конногвардейского манежа, занимала Адмиралтейская площадь, о которой в связи с открытием Александровского сада газетный обозреватель вспоминал, как о существовавшей «в самом центре города каменной Аравии, всегда пустынной и летом страшно пылившей» (Биржевые ведомости. 1874. 9 июля). Таким образом, вплоть до середины 1870-х гг., будучи четко оформлена с трех сторон монументальными строениями Зимнего дворца, штаба Гвардейского корпуса и Главного штаба, в восточной и северо-восточной части Дворцовая площадь теряла свои границы и незаметно переходила в смежные с нею территории. С открытием Александровского сада картина несколько изменилась, но вплоть до 1896 г. Дворцовая площадь не расстилалась перед Южным фасадом Зимнего дворца, как это мы видим сегодня, а вместе с Разводной площадью как бы обнимала его с двух сторон, образуя открытое пространство вокруг царской резиденции, ограниченное только набережной Невы.
Для нашего исследования важно подчеркнуть, что Достоевский неоднократно бывал в здании Главного штаба, в том числе и в период своей учебы в Инженерном училище, а значит, наверняка видел его в том облике, который он имел до 1845 г. Так что приведенные выше сведения не только имеют общеисторический интерес, но и непосредственно относятся к теме наших литературных прогулок с писателем от Дворцовой площади до Николаевского вокзала.
Впрочем, начнем мы нашу первую прогулку с Достоевским по важнейшей магистрали Северной столицы не с Главного штаба, а непосредственно с Зимнего дворца — императорской резиденции, политического, административного центра не только столичной, но и всей вообще жизни Российской империи.
«…желание царя-освободителя было для него законом»
Визиты Достоевского в Зимний дворец
Зимний дворец, кажется, только единожды упоминается в творчестве Достоевского, и то, так сказать, прикровенно. Большая часть читателей этого упоминания обычно не замечает, хотя содержится оно в широко известном эпизоде из хрестоматийного произведения — романа «Преступление и наказание».
Уже после преступления Родион Раскольников возвращается от Разумихина, с Васильевского острова, и переходит Неву по Николаевскому мосту.[6] Погруженный в себя, он не замечает ничего и никого вокруг себя. Взойдя на мост, Раскольников идет по середине проезжей части, и здесь его больно стегает кнутом кучер проезжающей кареты. Это выводит героя из забытья, и он оглядывается по сторонам. Окружающие над ним смеются. Часто у Достоевского толпу веселят чужие страдания. Но какая-то пожилая купчиха с девочкой, сжалившись над ним и приняв его по внешнему виду за нищего, подают герою двадцать копеек: «Прими, батюшка, ради Христа». Вслед за этим читаем:
«Он зажал двугривенный в руку, прошел шагов десять и оборотился лицом к Неве, по направлению дворца. Небо было без малейшего облачка, а вода почти голубая, что на Неве так редко бывает. Купол собора, который ни с какой точки не обрисовывается лучше, как смотря на него отсюда, с моста, не доходя шагов двадцать до часовни, так и сиял, и сквозь чистый воздух можно было отчетливо разглядеть даже каждое его украшение. Боль от кнута утихла, и Раскольников забыл про удар; одна беспокойная и не совсем ясная мысль занимала его теперь исключительно. Он стоял и смотрел вдаль долго и пристально; это место было ему особенно знакомо. Когда он ходил в университет, то обыкновенно, — чаще всего, возвращаясь домой, — случалось ему, может быть раз сто, останавливаться именно на этом же самом месте, пристально вглядываться в эту действительно великолепную панораму и каждый раз почти удивляться одному неясному и неразрешимому своему впечатлению. Необъяснимым холодом веяло на него всегда от этой великолепной панорамы; духом немым и глухим полна была для него эта пышная картина…»
Раскольников стоит около часовни во имя свт. Николая Чудотворца, воздвигнутой в 1853–1854 гг. на ближайшем к Васильевскому острову гранитном устое моста по проекту архитектора А. И. Штакеншнейдера (снесена в 1934 г.). Его взгляду открывается торжественная панорама официального Петербурга: в его кругозоре — Зимний дворец, не названные в тексте Адмиралтейство, Сенатская площадь с Медным всадником и кафедральный Исаакиевский собор. Однако «духом немым и глухим» полна для героя эта, действительно, «пышная картина». Слова, которыми здесь передано впечатление героя, исполнены у Достоевского сокровенного смысла. В ранней черновой редакции словосочетание «дух немой и глухой» заключено в кавычки. И это не случайно, ибо перед нами точная евангельская цитата: у евангелиста Марка в эпизоде исцеления гадаринского бесноватого Христос изгоняет беса, которым одержим сын одного из иудеев, такими словами: «…дух немой и глухой! Я повелеваю тебе, выйди из него…» (Мк. 9:25).[7] Евангельская аллюзия, содержащаяся в тексте «Преступления и наказания», достаточно прозрачна: хотя перед взором Раскольникова громада Исаакиевского собора, а сам он стоит близ часовни свт. Николая Чудотворца, Петербург для него —
Зимний дворец, императорская резиденция, также включен Достоевским в эту «пышную картину» (с него фактически и начинается ее обрисовка: Раскольников «оборотился лицом к Неве, по направлению дворца…»). Он — часть петербургского пейзажа, исполненного для героя «духом немым и глухим».
Когда, создавая этот эпизод, Достоевский, бывший каторжник, находившийся под негласным полицейским надзором, смотрел на Зимний дворец глазами своего героя Родиона Раскольникова, будущего каторжника, он, наверное, и предположить не мог, что пройдут годы и он сам будет почтительно приглашен в императорскую резиденцию, да еще с предложением своей мудрой беседой оказать благотворное влияние на юные умы и нравственное чувство царских отпрысков. Тогда такая возможность должна была показаться Достоевскому самой невероятной фантастикой. Но не он ли однажды заметил: «Что может быть фантастичнее и неожиданнее действительности?»
Прошло двенадцать лет после того, как были написаны приведенные строки из «Преступления и наказания». Вслед за этим романом были созданы «Идиот», «Бесы», «Подросток»; без малого полтора года Достоевский был главным редактором еженедельника «Гражданин», издаваемого князем В. П. Мещерским, затем выпускал свой моножурнал «Дневник писателя», где был в одном лице и автором, и редактором, и издателем. Впереди было главное создание его творческого гения — роман «Братья Карамазовы», к обдумыванью которого писатель приступил весной 1878 г.
В это время Достоевские жили в доме отставного поручика А. П. Струбинского на Пятой Рождественской улице близ Греческой церкви. Именно здесь, как вспоминает жена писателя, их неожиданно посетил контр-адмирал Д. С. Арсеньев, бывший с 1864 г. воспитателем Великих князей Сергея и Павла Александровичей — младших сыновей императора Александра II. «Арсеньев высказал желание, — пишет А. Г. Достоевская, — познакомить своих воспитанников с известным писателем, произведениями которого они интересуются. Арсеньев добавил, что является от имени Государя, которому желалось бы, чтобы Федор Михайлович своими беседами повлиял благотворно на юных Великих князей»[8]. Младшему из сыновей царя, Павлу, в это время было семнадцать лет. Старшему, Сергею, — двадцать; вместе со своим наставником, Д. С. Арсеньевым, он совсем недавно, в середине декабря 1877 г., возвратился из действующей армии, где находился при главной квартире государя императора (это были самые последние месяцы русско-турецкой войны 1877–1878 гг.).
Александр II, император всероссийский. Литография С. Лукойна. Вторая половина 1850-х гг.
Контр-адмирал Д. С. Арсеньев. Фотография начала 1880-х гг.
Заметим, что главку «Знакомство с Великими князьями» А. Г. Достоевская начинает с того, что отмечает, какой всероссийский отклик вызвало двухлетнее издание Достоевским его «Дневника писателя», какое огромное количество писем получал он от своих читателей, расценивая их как свидетельство того, «что у него есть единомышленники и что общество ценит его беспристрастный голос и верит ему»[9]. Значительное внимание на страницах «Дневника писателя» Достоевский уделял так называемому Восточному вопросу, событиям русско-турецкой войны, осмыслению исторической миссии России в современном мире и в мировой истории. Можно не сомневаться, что внимание императора Александра II к его фигуре, желание царя, чтобы Достоевский «своими беседами повлиял благотворно на юных Великих князей», в большей мере было вызвано именно его публицистическими выступлениями, нежели художественными творениями. Когда-то, на заре литературной деятельности Достоевского, ядовито высмеивая юношескую амбициозность начинающего писателя, которому после триумфального успеха «Бедных людей» далеко не всегда удавалось сохранять чувство реальности под бременем внезапно обрушившейся на него всероссийской славы, Тургенев, Некрасов и Панаев сочинили едко-ироническое «Послание Белинского к Достоевскому», где, в частности, были такие строки:
Что ж, спустя тридцать с лишним лет язвительная строчка из тургеневско-некрасовско-панаевской эпиграммы 1846 г.: «Тебя знает Император…» — зазвучала совсем по-другому…
Впрочем, здесь, восстанавливая исторический контекст события, мы высказываем соображения, касающиеся лишь причин, обусловивших решение царя, только что вернувшегося с полей войны, пригласить автора «Дневника писателя» в качестве собеседника для своих вступающих в пору возмужания сыновей. Но Анна Григорьевна, передавая слова Д. С. Арсеньева, пишет о желании Великих князей познакомиться «с известным писателем, произведениями которого они интересуются». И это не просто фигура речи. Не так давно И. Л. Волгиным была обнародована переписка Великих князей Сергея Александровича и Константина Константиновича. В ней имя Достоевского упоминается не единожды. Так, например, еще за год до визита Арсеньева в квартиру Достоевских, Великий князь Константин Константинович, кузен Сергея и Павла, делится своими впечатлениями в письме к двоюродному брату, рекомендовавшему ему читать роман «Бесы»: «Я читаю „Бесы“ Достоевского, очень интересно; вообще Ты преданный кузен и славные книги прислал»[11]. Великий князь Сергей отвечает ему: «Я рад, что тебе понравились „Бесы“…»[12] Это свидетельство того, что воспитанники контр-адмирала Арсеньева действительно интересуются Достоевским, читают его произведения, рекомендуют их читать своим родственникам и товарищам.
«Федор Михайлович в то время был погружен в составление плана романа „Братья Карамазовы“, — продолжает А. Г. Достоевская, — и отрываться от этого дела было трудно, но желание Царя-освободителя было, конечно, для него законом. Федору Михайловичу приятно было сознавать, что он имеет возможность исполнить хотя бы небольшое желание лица, пред которым он всегда благоговел за великое дело освобождения крестьян — за осуществление мечты, которая была дорога ему еще в юности и за которую (отчасти) он так жестоко пострадал в свое время»[13].
Известно, что весной 1878 г. Достоевский по крайней мере дважды побывал в Зимнем дворце на обеде у Великих князей. Предваряя первое появление писателя в царской резиденции, Д. С. Арсеньев предупредительно писал ему: «Чтобы избавить Вас от затруднений отыскивать помещение Великих князей в мало знакомом Вам лабиринте Зимнего дворца, позвольте, мы пришлем за Вами карету в пятницу в 5½ час. пополудни». И далее добавлял: «За обедом же будут только Великие князья Сергей и Павел Александровичи и Константин Константинович с воспитателем (во всем мне симпатизирующим), К. Н. Бестужев и я»[14].
Пятница, о которой идет речь, приходилась на 21 марта 1878 г. Великий князь Константин Константинович записал вечером в своем дневнике впечатления от этой встречи. Упомянув о присутствии Достоевского на обеде у кузенов, он продолжает: «Я очень интересовался последним и читал его произведения. Это худенький, болезненный на вид человек, с длинной редкой бородой и чрезвычайно грустным и задумчивым выражением бледного лица. Говорит он очень хорошо, как пишет». Здесь же, выразив сожаление и упрек себе за то, что не умеет «записывать разговоры», автор дневника кратко зафиксировал тему беседы: «…очень серьезно и хорошо было. Говорили про нынешний нигилизм и про тяжелые настоящие времена»[15]. Вопросы, заметим, обсуждались не литературные.
Второй раз в том же составе (но без Великого князя Константина) обед в Зимнем дворце состоялся 24 апреля. Еще более лаконично, чем Константин Константинович, этот факт засвидетельствовал в своем дневнике К. Н. Бестужев-Рюмин, ограничившийся записью: «Обедал у В<еликих> князей с Достоевским»[16]. Надо полагать, что и эта встреча, начавшаяся в шесть часов вечера, тоже прошла «серьезно и хорошо». Накануне Д. С. Арсеньев, передавая Достоевскому приглашение в Зимний дворец, писал ему: «…если Вас не стеснит приехать в 5½ (то есть получасом ранее назначенного времени. —
И. Л. Волгин, восстанавливая исторический контекст этой беседы, заметил, что между двумя весенними встречами Достоевского с Великими князьями произошло важное событие, потрясшее весь Петербург, — судебный процесс 31 марта над террористкой Верой Засулич, стрелявшей в столичного градоначальника Ф. Трепова, которая была оправдана и отпущена из-под стражи прямо в зале суда. Достоевский присутствовал на процессе. Его отношение к оправдательному приговору известно по нескольким мемуарам. Еще в перерыве заседания, когда присяжные удалились для принятия решения, он говорил: «Осудить нельзя, наказание неуместно, излишне; но как бы ей сказать: „Иди, но не поступай так в другой раз“»[18]. По догадке И. Л. Волгина, это суждение писателя могло стать известным и Арсеньеву, и в беседе
Минул год, наполненный разнообразными событиями. От эпилептического припадка умер трехлетний сын писателя Алеша, и, не в силах оставаться в старой квартире, где все напоминало о трагической потере, Достоевские после лета, проведенного в Старой Руссе, переехали в дом Р. Г. Клинкострем в Кузнечном переулке. Началась работа над связным текстом «Братьев Карамазовых», и первые книги романа «История одной семейки» и «Неуместное собрание» были опубликованы в журнале «Русский вестник». 1 или 2 марта 1879 г. во время прогулки по Николаевской улице (ныне ул. Марата), неподалеку от дома, на Достоевского напал пьяный мужик, который ударом кулака по голове сбил писателя с ног. «…Только благодаря вовремя подоспевшей помощи (сообщали газеты) он был избавлен от рук злоумышленника, который, по словам некоторых лиц, был схвачен и немедленно арестован»[20]. Не подоспей подмога, как знать, может быть, начатый роман «Братья Карамазовы» остался бы без продолжения.
Буквально на следующий день после инцидента на Николаевской улице, 3 марта 1879 г., Достоевский получил письмо из Зимнего дворца. К нему вновь обращался контр-адмирал Д. С. Арсеньев, который писал:
«Многоуважаемый Федор Михайлович. Великий Князь Сергей Александрович очень просит Вас пожаловать к нему откушать в
Позвольте надеяться, что Вы придете на зов юного Великого князя — дай Бог, чтобы здоровье Ваше и занятья Вам это дозволили. Жду этого дня, как истинного праздника.
Вас почитающий покорный слуга Д. Арсеньев.
На этом обеде будет К. П. Победоносцев, которого Вы знаете, и юный Великий князь Константин Константинович, особенно дружный с Сергеем Александровичем»[21].
Новый адрес писателя воспитатель Великих князей получил от Победоносцева, который в тот же день писал Достоевскому: «В понедельник надеюсь встретиться с Вами за обедом: Арсеньев пишет мне, что у них на этот день предположение, и я сообщил им Ваш адрес»[22]. Интересно, что накануне вечером Достоевский был в гостях у Победоносцева, и тот знал о происшествии на Николаевской улице. Сообщил ли он об этом Арсеньеву? Если сообщил, то слова последнего в письме: «…дай Бог, чтобы здоровье Ваше Вам это дозволило» — оказываются не просто формулой вежливости, но, обнаруживая осведомленность корреспондента писателя, наполняются более конкретным смыслом…
К сожалению, в отличие от письма, предварявшего встречу в Зимнем дворце в апреле прошлого, 1878 года, в этом письме тем предстоящей беседы Д. С. Арсеньев не касается, поэтому мы ограничены в знании круга вопросов, о которых шла речь за обедом. Но по крайней мере один пункт беседы нам известен: разговор коснулся проблемы
Присутствовавший на обеде Великий князь Константин Константинович в тот же вечер записал в своем дневнике: «Я обедал у Сергея с Победоносцевым и Достоевским. Федор Михайлович мне очень нравится, не только по своим сочинениям, но и сам по себе. Я его расспрашивал про одно место в „Идиоте“, где описаны чувства приговоренного на казнь; я не мог понять, каким образом можно, не испытав, — так живо и ясно изобразить эти страшные ощущения. Достоевский сам был приговорен, его подвели к виселице…»[23]
Запись эта вызывает ряд вопросов. С очевидностью можно заключить, что, расспрашивая Достоевского о сцене смертной казни в «Идиоте», юный Константин Константинович
Великий князь Сергей Александрович. Фотография К. Бергамаско. Петербург. Вторая половина 1870-х гг.
Ф. М. Достоевский. Фотография К. Шапиро. Петербург. 1879
Возникает и еще один вопрос. Через четыре дня в своем дневнике Константин Константинович записывает: «Достал я „Идиота“ Достоевского. Когда читаешь его сочинения, кажется, будто с ума сходишь»[24]. Судя по всему, он задал писателю свой вопрос о смертной казни, еще не читая «Идиота», узнав из
Существует множество свидетельств того, что тему смертной казни, переживаний приговоренного писатель поднимал в самых неподходящих для этого ситуациях, в кругу совсем не готовых к тому собеседников. Точно так же, как его князь Мышкин — с камердинером в прихожей или в гостиной с генеральшей и девицами Епанчиными. Не означает ли сказанное, что и на обеде в Зимнем дворце он также возвращается к своей излюбленной теме, но не напрямую, а, так сказать, в «художественной упаковке», через обсуждение проблематики романа «Идиот»?..
Можно предположить, что в застольном разговоре обсуждались и напечатанные в «Русском вестнике» первые главы «Братьев Карамазовых» (которые, как отметил в своем письме Д. С. Арсеньев, были уже прочитаны Великим князем Сергеем). В письме к В. Ф. Пуцыковичу в Берлин, написанном через неделю после этого визита в Зимний, Достоевский замечал: «„Братья Карамазовы“ производят здесь фурор и во дворце, и в публике…» Читателей романа в Зимнем он здесь не называет.
16 апреля 1879 г. состоялся второй обед этого года у Великого князя Сергея Александровича. К сожалению, Константин Константинович не присутствовал на этом обеде и мы лишены возможности справиться о содержании состоявшейся беседы в его дневнике. Не сохранилось и письма Д. С. Арсеньева, в котором оговаривались бы время и условия встречи. О самом факте мы знаем только из письма А. Г. Достоевской к младшему брату писателя Николаю Михайловичу, где, сообщая об отъезде семейства в Старую Руссу (в этом году достаточно раннем), она кратко замечает: «Мы уехали не 15-го, а 17 апреля, так как 16 апреля Федор Михайлович был на обеде у Великого князя Сергия Александровича»[26]. Очевидно, Достоевские изменили сроки отъезда в связи с очередным получением писателем приглашения в Зимний дворец. Подробностей этой встречи мы, увы, не знаем.
Это был последний обед Достоевского в Зимнем дворце, но не последняя их встреча с Великим князем Сергеем. Еще в марте 1879 г. начинаются вечера в Мраморном дворце, на которые Достоевского приглашает Великий князь Константин Константинович. Не однажды во встречах в Мраморном дворце принимает участие и Великий князь Сергей Александрович. Но встречи в Мраморном дворце — это уже сюжет другой прогулки.
«Он не сочувствовал ни единой мысли Льва Николаевича…»
Визит к графине Александре Толстой
Только лишь начавшаяся традиция бесед по политическим и литературным вопросам за обеденным столом у Великих князей Сергея и Павла Александровичей пресеклась, по неизвестным, кстати, нам причинам, в середине 1879 г. Но в Зимнем дворце с приватными визитами Достоевскому еще приходилось бывать. Одно такое посещение подтверждено документально. Оно состоялось за полмесяца до кончины писателя, а точнее, за семнадцать дней — 11 января 1881 г. В этот день Достоевский был в гостях у замечательной женщины — графини Александры Андреевны Толстой. А. А. Толстая жительствовала во дворце (в бельэтаже, на так называемой «запасной половине», примыкавшей к Эрмитажу), — потому что долгие годы была камер-фрейлиной императорского двора, сначала фрейлиной Великой княгини Марии Николаевны — дочери Николая II, а позднее воспитательницей-наставницей Великой княгини Марии Александровны — дочери Александра II.
Достоевский заочно был знаком с графиней А. А. Толстой еще с марта 1880 г., когда после его выступления на литературном чтении в зале Городской думы на Невском именно она письменно благодарила писателя за участие в этой благотворительной акции по поручению Великой княгини Евгении Максимилиановны принцессы Ольденбургской, бывшей высокой покровительницей Петербургского Дома милосердия, в пользу которого были устроены чтения.[27] Но лично с графиней они познакомились лишь в декабре 1880 г., под Новый год. «Я давно желала познакомиться с ним, — пишет А. А. Толстая о Достоевском в своих мемуарах, — и наконец мы сошлись, но — увы! — слишком поздно. Это было за две или за три недели до его смерти»[28].
Прервем здесь цитату, чтобы уточнить свидетельство мемуаристки: вечер в Мраморном дворце у графини А. Е. Комаровской, на котором произошло знакомство А. А. Толстой с Достоевским, состоялся 30 декабря 1880 г., то есть почти за месяц до кончины писателя. Сохранилось письмо графини Комаровской от 27 декабря 1880 г., в котором она писала Достоевскому:
«Многоуважаемый Федор Михайлович!
Вы мне сказали, что зайдете ко мне на днях… Не можете ли исполнить Ваше обещание во вторник?.. Не могу сказать, как бы мне хотелось Вас послушать.
Искренно Вас уважающая гр. А. Комаровская».
Свидетельство, содержащееся в этом документе, дополняет выдержка из другого письма А. Е. Комаровской, написанного несколькими днями позднее, в котором также идет речь о вечере с Достоевским 30 декабря 1880 г.:
«…Я пригласила Александру Андреевну Толстую, Александру Александровну Воейкову и милую баронессу Фелейзен, потому что она просила меня с ним познакомить, — писала графиня Великому князю Константину Константиновичу. — Мы его слушали с благоговением и остались очень довольны его объяснениями. Он говорил, что ежели не умрет, то напишет продолжение „Братьев Карамазовых“. Ему для этого нужно еще три года»[29].
Именно в этот вечер в Мраморном дворце и «сошлись» (выражение мемуаристки) графиня А. А. Толстая и Достоевский. «С тех пор, как я прочла „Преступление и наказание“ (никакой роман никогда на меня так не действовал), — продолжает Александра Андреевна свои воспоминания о Достоевском, — он стоял для меня, как моралист, на необыкновенной вышине, несравненно выше других писателей…»[30] Прекрасно образованная, умная, исключительно чуткая к духовным вопросам женщина, графиня Толстая сразу же заинтересовала писателя своим разговором. И главной темой их беседы почти с первых слов стал двоюродный племянник собеседницы Достоевского — граф Лев Николаевич Толстой.
Поразительно, но два великих писателя-современника, Толстой и Достоевский, не были знакомы и никогда не встречались лично. Был один случай в марте 1878 г., когда оба они находились в одной зале, на седьмой лекции Владимира Соловьева из цикла «Чтений о Богочеловечестве», проходивших в большой аудитории Соляного городка на набережной Фонтанки напротив Летнего сада. Причем Лев Толстой был на этой лекции с Н. Н. Страховым, философом и литературным критиком, близко знакомым и с Достоевским. Однако тот, встретившись с Достоевским в антракте, не счел нужным представить его своему спутнику, объясняя позднее, что сам Толстой будто бы просил его в этот вечер ни с кем не знакомить. Достоевский, узнав об этом, очень сокрушался и сетовал на Страхова: «Разумеется, я не стал бы навязываться на знакомство, если человек этого не хочет, — говорил он. — Но зачем вы мне не шепнули, кто с вами? Я бы хоть посмотрел на него!»[31]
В. Садовников. Вид Дворцовой площади со стороны Миллионной улицы. Акварель. 1840
Впрочем, возможно, этот случай и не был самым подходящим для знакомства писателей. Действительно, представь их Страхов в антракте друг другу, о чем бы, естественно, в первую очередь они заговорили? Конечно же, о лекции Владимира Соловьева, на которой они находились и которая в этот вечер читалась на тему «Христос — содержание христианства». Достоевский во многом разделял религиозную доктрину молодого философа, считал в вопросах христианской веры его своим единомышленником. Личность и учение Соловьева оказали известное влияние на сложение замысла романа «Братья Карамазовы». Ну а Толстой? Услышанное на лекции в Соляном городке он категорически оценил как «детский вздор» и «бред сумасшедшего»[32]. Какой могла бы при таких несхожих позициях оказаться их первая беседа? И не закончилась бы она размолвкой?
Конец 1870-х — начало 1880-х гг. — время серьезного религиозного кризиса Льва Толстого. В это время он пишет свои знаменитые автобиографические произведения «Исповедь» и «В чем моя вера?», в которых выразилось его новое религиозное мировоззрение. Завершены и опубликованы они будут (за границей — в Женеве и Париже) после смерти Достоевского. Но ко времени знакомства писателя с графиней А. А. Толстой в обществе уже носились слухи о новых умонастроениях автора «Войны и мира» и «Анны Карениной», и со стороны Достоевского, только что завершившего свой великий религиозно-философский роман «Братья Карамазовы», это вызывало исключительный интерес. С этого пункта и началась беседа писателя с двоюродной теткой Льва Толстого.
«Лев Николаевич его страшно интересовал, — передает А. А. Толстая содержание разговора с писателем на вечере у графини Комаровской. — Первый его вопрос был о нем:
— Можете ли вы мне истолковать его новое направление? Я вижу в этом что-то особенное и мне еще непонятное…»[33]
Надо сказать, что Александра Андреевна была не просто родственницей Льва Николаевича, теткой по отцу, но и давним другом (Толстой называл ее запросто
На прямой вопрос о сущности новых религиозных взглядов Льва Толстого собеседница писателя отвечала, что для нее «это еще загадочно, и обещала Достоевскому передать последние письма Льва Николаевича, с тем, однако ж, чтобы он пришел за ними сам»[34]. С этой целью Достоевский и нанес визит графине А. А. Толстой, побывав у нее в покоях на «запасной половине» Зимнего дворца 11 января 1881 г. Рассказать о произошедшей во время этого посещения сцене предоставим самой мемуаристке.
«Он назначил мне день свидания, — и к этому дню я переписала для него эти письма, чтобы облегчить ему чтение неразборчивого почерка Льва Николаевича. При появлении Достоевского я извинилась перед ним, что никого более не пригласила, из эгоизма, — желая провести с ним вечер с глаза на глаз. Этот очаровательный и единственный вечер навсегда запечатлелся в моей памяти; я слушала Достоевского с благоговением: он говорил, как истинный христианин, о судьбах России и всего мира; глаза его горели, и я чувствовала в нем пророка… Когда вопрос коснулся Льва Николаевича, он просил меня прочитать обещанные письма громко. Странно сказать, но мне было почти обидно передавать ему, великому мыслителю, такую путаницу и разбросанность в мыслях»[35]. «Мало того, что он казался мне человеком евангельским, не от мира сего, — сообщала позднее впечатления от этой встречи с Достоевским А. А. Толстая одному из близких ей людей, — но самая речь его, порывистая и огнеустая, производила потрясающее впечатление»[36]. «Вижу еще теперь перед собой Достоевского, — продолжает она в воспоминаниях, — как он хватался за голову и отчаянным голосом повторял: — „Не то, не то!..“ Он не сочувствовал ни единой мысли Льва Николаевича; несмотря на то, забрал всё, что лежало писанное на столе: оригиналы и копии писем Льва. Из некоторых его слов я заключила, что в нем родилось желание оспаривать ложные мнения Льва Николаевича.
Графиня А. А. Толстая. Фотография 1870-х гг.
Граф Л. Н. Толстой. Фотография Г. Хрущова-Сокольникова. Москва. 1876
Я нисколько не жалею потерянных писем, но не могу утешиться, что намерение Достоевского осталось невыполненным: через пять дней после этого разговора Достоевского не стало…»[37]
Здесь в текст воспоминаний, как мы уже отмечали, вкралась неточность: Достоевский умер не «через пять дней после этого разговора», а через две с половиной недели. Спустя же шесть дней после этой встречи в Зимнем дворце, 17 января 1881 г., в очередном письме к Льву Николаевичу Александрин сообщила своему племяннику: «Я эту зиму очень сошлась с Достоевским, которого давно любила заочно. Он с своей стороны любит Вас — много расспрашивал меня, много слышал о Вашем настоящем направлении и, наконец, спросил меня, нет ли у меня чего-нибудь писанного, где бы он мог лучше ознакомиться с этим направлением — которое его чрезвычайно интересует»[38]. Далее графиня упоминает, что передала Достоевскому одно «прошлогоднее письмо» своего корреспондента. Однако о бурной реакции Достоевского на религиозные откровения Толстого («Не то, не то!») она здесь не написала ни слова.
Это письмо, отправленное Александрин своему племяннику по горячим следам событий, вопреки ее же утверждению в мемуарах, согласно которому Достоевский взял с собой несколько писем Льва Толстого, однозначно свидетельствует, что речь должна идти лишь об одном автографе; как полагают исследователи — о письме от 2 февраля 1880 г., том самом, которое Лев Николаевич написал Александрин, вернувшись в Ясную Поляну, после их горячего спора за полночь в тех же самых апартаментах в Зимнем дворце, где через год после этого о вопросах веры с графиней беседовал автор «Братьев Карамазовых».[39] Множественное же число («п
После смерти писателя Александра Андреевна обращалась к А. Г. Достоевской с просьбой вернуть ей письмо Толстого, но та не смогла его найти. Однако спустя годы, разбирая переписку Достоевского, Анна Григорьевна обнаружила автограф и возвратила письмо душеприказчику уже умершей к тому времени А. А. Толстой, распоряжавшемуся ее архивом, переданным после кончины графини в Академию наук. Сегодня это письмо хранится в московском музее писателя и неоднократно было воспроизведено в собраниях его сочинений. Так что в воспоминания графини надо внести и еще один корректив: письмо Толстого, которое читал Достоевский, нельзя называть «потерянным».
Поделиться книгой: