Помоги проекту - поделись книгой:
Выйдя из внушающего трепет здания, мы побрели по пыльной и душной Москве; некоторое время молчали, потом вдруг дружно расхохотались.
— Ну что, съела? — спросил Андрей, отсмеявшись.
— Да, впечатляет. Что говорить, когда нечего говорить, — знаешь, эту фразу массовка в театре повторяет, чтобы создать впечатление гомона толпы. Как ты думаешь, с этим удостоверением можно бесплатно ездить на собственном «форде»?
Мы опять засмеялись.
— Давай присядем, — предложила я, увидев розовые тенты над столиками летнего кафе в тихом переулочке, под липами, и с наслаждением опустилась на кружевной металлический стульчик, вытянув ноги.
Андрей отошел к прилавку и через три минуты вернулся с мороженым и бутылкой кока-колы.
— Ну, а теперь взвесим сухой остаток. Какие у тебя мысли насчет этого удостоверения?
— Мыслей не так много, Андрей, — медленно начала я. — Во-первых, естественно, это штучная работа, а не купленная на рынке заготовка: сравни те кустарные корочки, которые этот вояка нам в нос совал, и нашу солидную ксиву — там моментальные фотографии и шариковая паста, а здесь тушь, каллиграфия, да и фотка сделана специально на удостоверение. Эти заявления о бесплатном проезде смешно слушать. Да ему не нужен был бесплатный проезд, он на трамвае сроду не ездил. Потом, обрати внимание — это такая филигранная работа, что личный номер, указанный в удостоверении, в действительности принадлежит человеку, фамилия которого начинается на те же буквы, что и у Шермушенко: «Шершнев». Такое не угадаешь. И еще: это не заготовка с уже поставленной печатью; сначала наклеили фотографию, потом на нее, как и полагается, поставили печать. Делали ксиву там, чем хочешь поклянусь. Только вопрос, зачем? Могу сделать только один вывод: Шермушенко надо было проникнуть туда, куда эта ксива давала доступ; и по логике напрашивается что-то военное, что-нибудь из предприятий военно-промышленного комплекса. Дальше моя фантазия не распространяется.
— Ешь мороженое, оно уже капает, — сказал Андрей. — Знаешь, Маша, ты даже умней, чем я думал. Снимаю шляпу. — И опять замолчал. Я поняла, что по крайней мере сейчас продолжения не будет.
Мы доели мороженое, и я спросила:
— Когда поедем? Программу мы вроде бы выполнили.
— Маш, если ты не возражаешь, я бы хотел уехать завтра дневным. Мне надо завтра утром кое с кем встретиться, это недолго; мне бы не хотелось тебя одну отпускать, поэтому давай поедем завтра вместе. Потерпишь лишний день?
— Ладно. Только давай посидим тут еще немножко.
В это время к скучающей буфетчице подошел местный ханыга, прижимая к груди «мерзавчик» водки. Сердечно поприветствовав ее, он тоном, не допускавшим возражений, предложил ей срочненько снабдить его стаканом, чтобы он мог оросить израненную душу живительной влагой, он так выражался. Буфетчица проявила черствость и погнала его от прилавка, заявив, что стаканов на них не напасешься. Ханыга в свою очередь проявил гордость и сообщил, что обойдется без ее услуг. Буфетчица, навалясь на прилавок, с интересом приготовилась наблюдать, как он будет обходиться. Ханыга остановился у ближайшего к нему столика, неподражаемым жестом откупорил в бутылку и мастерски опорожнил ее в пустой пластмассовый стаканчик для салфеток, стоявший на столике. Боже, какой удар судьбы ждал его! Когда он взялся за стакан, оказалось, что стакан прибит к столику.
Несчастный попытался отковырять стакан, но ничего не вышло; более того, живительная влага, которой так жаждала его израненная душа, медленно утекала в дырочку от гвоздя, державшего стаканчик. Бедолага заметался: сначала он попробовал: подлезть под стол и подставить рот под струйку, но не смог, тогда он попытался поднять столик, чтобы; донести прибитый стакан до рта вместе со столом, но силы оставили его, и он упал, придавленный к земле коварным столиком. Буфетчица хохотала. Андрею: пришлось встать и снять стол с груди барахтавшегося под ним пьянчужки. А мне эта сцена вдруг напомнила мое позорное опьянение водкой с пепси-колой, и я почувствовала, что заливаюсь краской, Во всяком случае, Андрей удивленно на меня посмотрел, но ничего не сказал.
Мы съездили за билетами и вернулись в гостиницу. Андрей предложил купить чего-нибудь съестного и пообедать (тире — поужинать) в номере по крайней мере, там прохладно. Во всех злачных местах наверняка дикая духотища, да и ничего горячего не хотелось. Возле самой гостиницы мы купили арбуз, персиков, яблок и бутылку сухого вина; решили трапезничать в моем номере.
Как только мы вошли в вестибюль гостиницы, приветливая женщина-портье замахала нам рукой:
— Петербуржцы, вас искал кто-то!
— Кто? — спросили мы хором.
— Из Питера звонили, спрашивали, остановились ли вы в гостинице. Я дала номера ваши, наверное, будут звонить. Поди, начальство проверяет?
— Да уж, вестимо, — улыбнулся ей Андрей.
— Это тебя, что ли, ищут? — спросила я, пока мы поднимались в лифте.
— Нет, — прищурившись, ответил Андрей.
— Ну, а уж мое начальство меня разыскивать не будет в милицейской гостинице.
— Правильно, — разглядывая кино на свет, сказал Андрей. — Ищут не тебя и не меня.
— А кого же? — удивилась я.
— Нас, — коротко ответил мой секьюрити, нагруженный провизией.
В номере я взяла инвентарное блюдо, положила на него фрукты, прихватила арбуз и пошла в ванную мыть все это великолепие.
Андрей открыл вино, разлил по стаканам и включил по телику питерскую программу. Там шел брифинг, посвященный перспективам раскрытия дерзкого убийства личного друга вице-президента.
Мы уселись перед телевизором и стали развлекаться, комментируя выступление начальника ГУВД.
— Это преступление будет раскрыто в ближайшее время, мы уже достаточно много знаем о преступнике, — надувая щеки, сообщал он журналистам. — Преступник, на поиск которого ориентированы все службы, — это человек в возрасте тридцати-сорока лет, среднего роста, среднего телосложения, может быть одет в черные джинсы и светлую куртку из плащевой ткани.
— И галоши, — добавил Андрей.
— В Федеральной службе безопасности, — вещал генерал, — создан штаб по расследованию убийства. Мы договорились два раза в день встречаться там и обмениваться накопившейся информацией.
— Два раза в день?! — ужаснулась я, в том смысле, что если так часто встречаться, то когда же работать?!
— Действительно, — поддержал меня Андрей. — Пять раз надо, не меньше.
Пресс-конференция закончилась, и мы переключились на другую программу. Известный, намозоливший всем глаза депутат со слезой в голосе рассказывал все про того же Хапланда:
— Это был талантливый ученый, прогрессивный чиновник, реформатор и кристально честный! человек. Бориса Хапланда убили за то, что он сам не брал взяток и другим не давал этого делать.
— Просто поразительно, — сказал Синцов, — а в определенных кругах пожимают плечами — зачем! было убивать Хапланда, если с ним все вопросы можно было решить за деньги?!
Он заботливо вытащил косточки из отрезанных для меня кусков арбуза и подвинул ко мне тарелку. Я невольно сравнила его с Толиком Горюновым и задумалась. Все-таки права Машка: Толик — фат, я бы даже сказала, фанфарон, хорош он в интимной обстановке, и ласков, и может быть заботливым, а вот на настоящего мужика не тянет. Не могу понять, в чем дело, но вот от Андрея идет мощная волна мужественности и надежности. А от Толика, наоборот, веет опасностью. Нет, надо завязывать с этим моим крутым виражом, больше отрицательных эмоций, чем удовольствия, особенно если он за моей спиной языком чешет.
Я вспомнила наше последнее свидание. Мы встретились у метро возле «тетиной» квартиры, причем, пока я ехала до этой станции, я вела себя как резидент вражеской разведки, обрубающий «хвосты»: постоянно оглядывалась, переходила из
Когда я вышла из метро и ко мне подошел Толик, я была уже на последнем градусе паники, он даже спросил, что со мной творится. «Ничего особенного, — ответила я, нервно оглядываясь. — Пошли быстрее», — и потащила его к проходному двору. «Подожди, — уперся Толик, — я хотел тебе бананов купить и орешков соленых, дай я к ларьку подойду», — но не тут-то было. Я так стремилась быстрей скрыться с глаз людских, что огрызнулась: «Я что, к тебе есть, что ли, приезжаю? У меня мало времени!», — и рванула Толика вперед, что явно произвело на него неприятное впечатление. Он с кривой улыбкой заметил: «Ну ты, Швецова, даешь!» А в квартире, когда мы уже обнимались в постели, меня трясло от страха, потому что мне все время казалось, что, когда мы с Горюновым выйдем на лестницу, у дверей будет стоять мой муж, и я больше никогда не оправдаюсь.
— Скажи мне, Маша, — неожиданно спросил Андрей, — а почему ты с мужем не разведешься?
Я слегка оторопела.
— Уйти некуда? — продолжил он.
— Послушай, что, вся питерская милиция в курсе моих семейных дел?
— А я что, вся питерская милиция? Ну ладно, Маша, не хочешь — не говори, но я не просто так спрашиваю.
— Не просто так? А как? Или ты как честный человек хочешь на мне жениться после ночи, проведенной в поезде?
— Я же сказал, не хочешь — не говори, но похоже, что ты его не любишь и жить вам вместе тяжело.
— Вот как? А на основании чего, позволь спросить, ты пришел к подобным выводам?
— Маша, не бесись, я уже вижу, что ты заводишься… Ты женщина заметная, естественно, что тебе говорят. Мужики слюни пускают, начинают выяснять твой статус, а наш брат всегда рад о вас, девушках, посплетничать.
— Да, это точно. Могу утверждать, что женщины никогда в своем кругу не обсуждают так мужиков, вы же, скоты, ни сантиметра дамской плоти пропустите! И что же именно ты слышал?
Я сказала это и моментально пожалела. Ведь знаю себя: стоит мне услышать что-нибудь неприятное свой адрес, я просто заболеваю. Умом я понимаю, что не на все стоит обращать внимание, но в душе справиться с этим не могу, несмотря на совет моей мудро подруги Маши Швецовой. Плакалась я ей как-то на сплетников, Машка терпеливо меня слушала, а пота сказала: «Мышь! Никогда не поддавайся на провокации! Даже если ты будешь причислена к лику святых, все равно найдется субъект, который позлословит твой адрес. Поэтому, если кто-нибудь очень настойчиво захочет тебе поведать, что он о тебе слышал одной компании, заткни уши…»
Но, к сожалению, я не Маша Швецова, а всего лишь Маша Швецова. Это мы с Машкой так шутили в далеком прошлом (например, показывая фотографию: «Это кто — Маша Швецова? — Нет, Маша Швецова. — А-а, а я думал, Маша Швецова…»), вопрос уже слетел с моих губ.
— Так что же ты слышал?!
— Да успокойся ты, ничего особенного… Слышал я, как твой муж на твою работу реагирует, мне ребята из убойного рассказывали.
Действительно, ребята из убойного могли рас сказать случай, когда в пятницу задержали убийцу, я приехала его допрашивать, он битых два часа ломался и вдруг заявил, что ему нужно подумать до завтра. А мне в субботу нужно было ехать с мужем на дачу, но поскольку я не шибко эти поездки любила и пробовала находить всякие отговорки, шаг влево — шаг вправо считался за побег и мое ренегатство сурово преследовалось мужем. И вот я, выслушав заверения злодея, что завтра он нам расскажет всю свою кошмарную жизнь, снимаю телефонную трубку, звоню мужу на работу и сообщаю, что не смогу завтра с ним поехать на дачу, потому что мне придется работать. А он в ответ начинает вопить так, что телефонная трубка дребезжит и спаренные аппараты на столах подпрыгивают, а деликатные опера стараются да меня не смотреть и делают вид, будто они временно оглохли. Дошло до того, что один из оперов, давно Игоря знающий, поднял трубку параллельного телефона и сказал ему: «Слушай, кончай орать на жену!»
— Говорят, например, что хоть Швецова и старший следователь, а муж ее поколачивает, — безжалостно продолжил Андрей.
Я поразилась тому, как в мозгах досужих сплетников все трансформируется из мухи в слона. — Ты знаешь, слухи о моей смерти от побоев сильно преувеличены. А вообще развестись я давно хочу. Только и мне уйти некуда, и Игорю. И мама у меня не переживет этого, и ребенок страдает. Ты не представляешь, в какой я ловушке. И у меня такое чувство, что я не выберусь из этой ловушки никогда.
— Могу тебе сказать по собственному опыту, что это тебе только кажется. Значит, край еще не наступил. А вот когда станет по-настоящему невмоготу, ты возьмешь ребенка и уйдешь, хоть на улицу, если больше некуда. А пока тебе кого-то жалко, маму или Игоря, ты действительно в ловушке и никуда не денешься.
— Ты глубокий теоретик семейных отношений. Но в любом случае спасибо за совет.
— Ладно, Маша, пора спать, — сказал Синцов. — Хочу тебе предложить небольшую рокировочку. Я останусь ночевать здесь…
Я открыла рот для язвительного замечания, но Синцов продолжил:
— А ты пойдешь спать в мой номер.
— Зачем это еще?!
— Ну ты ведь не хочешь, чтобы мы ночевали в одном номере? Хотя это был бы самый рациональный вариант. Поэтому для твоей безопасности я тебя прошу о таком пустяке: тихо выйти из номера, убедиться, что в коридоре никого нет, тихо войти в мой номер, закрыться изнутри, закрыть окно, лечь спать и никому ни под каким предлогом не открывать дверь, даже если будут кричать: «Пожар!»
— Андрей, ты меня пугаешь! Еще немного, и я соглашусь ночевать с тобой вместе.
— Чем весьма меня обрадуешь, в абсолютно платоническом смысле. А вообще-то нет, Маша. Это еще опаснее. Не надо нам оставаться на ночь в одном номере, даже платонически. Иди в мой номер, только тихо. Завтра утром у меня встреча, а ты выспись, спокойно собирайся и жди меня. Расчетный час в двенадцать, я зайду за тобой в полдвенадцатого, мы возьмем вещи, погуляем по Москве — и на вокзал. Давай отправляйся.
Ничего не понимая, я все же решила не спорить.
Взяв косметичку, расческу и журнал, приготовленный для чтения на ночь, я осторожно приоткрыла дверь и оглядела коридор. Никого, Я тихонько, стараясь не скрипеть и не хлопать дверью, проскользнула в номер напротив, приняла душ и легла в постель. Заснула я тут же, несмотря на беспокойство, посеянное в моей душе Синцовым. Сквозь сон я слышала какое-то царапанье, легкие стуки, недовольные мужские голоса, шаги, но к утру не могла разобраться, что относилось ко сну, а что к реальности. И спала я так крепко, что проснулась только от деликатного стука в дверь, сопровождавшегося напоминанием горничной о том, что скоро расчетный час.
Когда мы сели в поезд — я у окна, Андрей напротив, — я заметила разбитые костяшки на его правой руке, неосмотрительно положенной на столик.
— Что это? — спросила я, осторожно дотронувшись до запекшейся кровавой корочки. — Вчера этого не было.
— Трос были невежливы с дамой, — ответил этот конспиратор, даже не улыбнувшись, и стал смотреть в окно.
«Ну и черт с тобой, — зло подумала я. — Приеду в Питер, отдам дело Горчакову, и горите вы оба синим пламенем вместе с вашими секретами».
На Московском вокзале Андрей уговорил меня доехать до работы и положить вещественное доказательство в сейф. За это он обещал проводить меня не только до дому, но и довести до квартиры, поскольку я смертельно боюсь заходить в парадные даже днем. Столько трупов видела я в парадных и на столько изнасилований выезжала, что не могу преодолеть страх. Да и вообще я трусиха. По вечерам, когда темно, боюсь ходить через скверик у прокуратуры, всегда жду попутчиков и по вечерам брожу по кабинетам с вопросом: «Кто идет домой?»
Горчаков из-за этого издевается надо мной во всю мощь своего остроумия. Как-то у меня болело ухо и в придачу под носом выскочила гигантская простуда. Про «Зовиракс» в те дремучие времена еще не слышали, и я отсиживалась дома, боясь глянуть на себя в зеркало. И тут, как на грех, позвонил Горчаков с сообщением, что опера из РУВД едут в Москву и могут срочно отвезти в пулегильзотеку объекты с последнего убийства, а они у меня в сейфе, и ключи только одни, мои. Пришлось подниматься и ехать на работу. Свое безобразие я замаскировала как могла: надела темные очки, забинтовала распухшую щеку до самого носа, чтобы по возможности скрыть простуду, и нахлобучила меховую шапку. Дело было уже под вечер; я приехала в контору, открыла сейф, отдала Горчакову пули и собралась уходить. Он, сидя за столом у себя в кабинете, поднял на меня глаза, долго рассматривал мой камуфляж, потом невинным тоном спросил: «Маша, а ты домой через скверик пойдешь?» — «Естественно, а как же иначе?» — ответила я. Этот змей бросил на меня непередаваемый взгляд, после чего елейным голоском сказал: «Бедные хулиганы!»
Синцов наверняка знает от Лешки об этой моей особенности, поэтому и проявил благородство. По дороге он цедил пиво из баночки, купленной на вокзале. Допив пиво, банку продолжал тащить в руке. На мое предложение выкинуть ее в ближайшую урну он только покачал головой. Вообще он в этой поездке был страшно разговорчив.
Когда мы добрались до моего дома, уже смеркалось. Синцов неожиданно остановился и прошептал:
— Хочешь, покажу тебе кое-что интересное?
Не дожидаясь моего согласия, он ухватил меня за рукав и прямо-таки потащил в громадный расселенный дом, уже лет десять рассыпающийся в прах напротив места моего жительства. Пройдя по кучам хлама, он остановился перед окном без стекол и рам и тщательно закопал под мусором пустую банку из-под пива. После этой загадочной операции мы, не обменявшись ни словом, вышли из развалин, перешли дорогу и зашли в мой подъезд.
Поднявшись на третий этаж, Синцов остановился и предложил подождать. Из кармана он вытащил вторую банку пива и устроился на лестничном подоконнике. Глядя в окно на расселенный дом, я увидела, что темнота в дырах оконных проемов то тут, то там прорезается тусклыми лучами света: кто-то, причем не один, шарил по стройке с помощью фонариков, причем именно в том месте, где Синцов закопал пустую банку.
— Наглядно, правда? И не стесняются, — процедил Синцов. — Пошли, уже поздно.
Он довел меня до квартиры, попрощался и ушел, забросив на плечо свою сумку, засунув руки в карманы и непривычно сутулясь.
Проанализировать как следует сложившуюся по делу ситуацию я не успела по причинам личного свойства, затмившим все остальное. На пороге родного дома меня ждал разъяренный муж с вопросом: «Ну что, нагулялась?! В командировке не дотрахалась, на стройку полезла обжиматься?! Так невтерпеж было?!» Дальше имел место длинный монолог на тему о женской натуре, о таком явлении, как блядство, и о его совместимости с супружеской жизнью. Я не оправдывалась, все равно Игорь мне не поверил бы. Я только смертельно испугалась, что он действительно изобьет меня, — так он был возбужден; а потом на меня накатило тоскливое безразличие. Слушая его вопли, как сквозь вату, я отчетливо поняла, что больше не могу жить с ним, как бы мне ни было его жалко. А как ни странно, мне было отчаянно жалко его. Мы так и стояли в прихожей, пока совершенно озверевший Игорь не вырвал у меня сумку, швырнул ее на пол и, схватив меня за правую руку, стал сдирать с пальца обручальное кольцо, крича, что я недостойна его носить. Выкрутив мне палец, муж размахнулся и бросил кольцо в глубину коридора; я услышала, как оно звякнуло о стену, и этот звук вернул меня к действительности. Я подхватила сумку и бросилась бежать из дома.
Через полчаса я звонила в Машкину дверь. Поскольку я не плакала, мне казалось, что я полностью владею собой. Но, очевидно, это было не так. Увидев меня на пороге, Машка забормотала: «Сейчас-сейчас, Мышоночек, пойдем, моя маленькая, пойдем, осторожненько, вот так, сюда ступай, сейчас тебе водички дам с валерьяночкой, садись, маленькая, успокойся…», и оказалось, что она, бережно поддерживая, ведет меня, как ребенка, еще не умеющего ходить, усаживает на диван, подкладывает под голову подушку, снимает с меня туфли…
Спасибо Машке: она ни о чем не расспрашивала меня. Валерьянкой дала запить какой-то сильный транквилизатор — две таблетки, так что через пять минут я была не в силах противиться дремоте и провалилась в тягучую паутину черного сна.
8
Пробуждение было ужасным.
Я открыла глаза с непереносимой мыслью о том, что вчера оставила ребенка без отца. Самое обидное, мне было до слез жалко Игоря. Я готова была разорваться пополам оттого, что очень жалела своего бедного мужа и что понимала со всей определенностью: вот теперь между нами все кончено.
А еще меня время от времени окатывала волна холодной паники, когда я вспоминала о необходимости объясняться с мамой.
Маша накормила меня плотным горячим завтраком, наверное, вкусным, но я с таким же успехом могла жевать бумагу: то ли транквилизаторы отбили у меня вкусовые ощущения, то ли вкус пропал на нервной почве.
За едой я монотонно рассказала ей все, что произошло. Маша сообщила, что через час после того, как я уснула, приходил Игорь. Она не впустила его в квартиру, разговаривала через дверную цепочку, он грохотал кулаком по двери, грязно ругался, плакал, говорил ей, что любит меня больше жизни, требовал, чтобы она меня привела. Потом ушел. Надо же, а я так отключилась, что ничего не слышала.
Маша предложила пожить пока у нее. Конечно, это был для меня идеальный вариант.
— Спасибо, Маша, — сказала я, глядя в одну точку, — хотя я не заслуживаю того, чтобы ты так со мной возилась.
— Почему это? — испугалась Машка.
— Потому что Игорь прав. Я вела себя как последняя скотина. И даже если вчера он придрался ко мне на пустом месте, я все равно виновата перед ним. Я же ему изменяла, значит, получила по заслугам.
— Машенька, — заговорила моя подруга, испуганно глядя на меня, — а может, я позвоню Диме, как его — Сергиенко? Пусть он тебя жене покажет. Тебе надо успокоиться, возможно, даже полечиться. Давай? Скажи мне телефон…
— Нет, спасибо. Не надо меня лечить. Я пойду на работу; мне сейчас только и остается, что работать круглые сутки и про все забыть.
— А ты сможешь работать? — с сомнением спросила Машка. — Ты на себя посмотри в зеркало. А если Игорь к тебе на работу придет, что ты будешь делать?
— Этого еще не хватало, — испугалась я.
— Может, тебе у меня полежать денечек? — с надеждой спросила Маша.
Поделиться книгой: