Помоги проекту - поделись книгой:
— Сто гиней.
Макаров, не говоря ни слова, вынул чековую книжку и написал чек на сто пять фунтов. Он передал чек деду и погладил рукой по Библии, которую он уже считал своей.
— Однако, — сказал он с усмешечкой, — человеческая кожа чрезвычайно похожа на свиную. Надеюсь, вы приобщите к Библии и документ?
— Разумеется, — ответил дед. — Но это будет стоить еще двадцать гиней.
Макаров написал чек и на двадцать гиней. После этого развязно оглядел комнату и спросил:
— Никак я не пойму, что заставляет вас расстаться с этой редкостной Библией?
— Англия переживает тяжелые времена, сэр, — ответил дед уклончиво.
Однако Макаров заинтересовался нашим положением больше, чем следовало бы. Он закричал:
— Дела Англии превосходны! Она простоит еще не меньше двадцати пяти лет. Но меня интересует, каким образом вы сумели разориться от мира. Что такое вы поставляли в армию?
— Носы, сэр, — ответил дед тихо. — Прекрасные английские носы с горбинкой, ясные голубые глаза, руки с отполированными ногтями и ноги с высоким подъемом.
— Да, это не ходкий товар теперь, — сказал Макаров со вздохом. — А вот я поставлял пулеметы и скорострельные винтовки и, представьте, не ощущаю кризиса. Несмотря на мир, военное ведомство согласилось принять у меня все заказы. И обещает еще и еще…
И он пространно начал рассказывать нам о своих делах и удачах, о том, как он составил состояние, а потом во время войны умножил его. Он рассказал нам даже о своей семье. Он полуангличанин, его мать шотландка, а отец болгарин. Узнавши, что я недавно приехал с русского фронта, он заинтересовался мной, много расспрашивал меня о Мурмане, а когда узнал, что я изучал русский язык, заговорил со мной по-русски. Оказывается, он знает все европейские языки и часто бывал в Петербурге, где имел дела с царским военным ведомством. Его вопросы делались с каждой минутой настойчивее, и я чувствовал себя как на экзамене. Он меня спросил наконец:
— Конечно, у вас есть невеста?
Я ответил отрицательно и хотел вообще закончить этот неприятный допрос. Но в это время у подъезда раздался звонок, и китаец доложил, что явились новые покупатели. Затем звонки начали раздаваться через каждую минуту. Мы принуждены были вывесить объявление, что Библия продана. Только два репортера не хотели уходить, пока не узнают, какой именно переплет был на Библии. Макаров вызвал их и сообщил, что Библия приобретена им, но просил не упоминать в газетах, из какого материала сделан переплет. Он боялся, что такого рода сообщение может набросить тень на его доброе имя.
Через час после ухода Макарова чеки были реализованы. Дед отдал мне половину денег, и я заказал себе два костюма, чтобы пополнить брешь в моем гардеробе, образовавшуюся за время войны. Остальные деньги, вырученные за человеческую кожу, мы должны были проесть с полковником Мальмер в ресторане Кюна.
Полковник Мальмер нисколько не был похож на ответственного представителя уважаемой службы. Он оказался очень общительным пожилым джентльменом, интересующимся чем угодно, кроме дел. В довершение к этому, он явился в ресторан с дамой, которая оказалась его помешанной дочерью мисс Мабель Мальмер.
Впрочем, помешательство мисс Мальмер заключалось только в том, что она была членом рабочей партии.
В соответствии с политическими убеждениями мисс была одета в бледно-зеленое платье, затканное золотыми пчелками, символами трудолюбия. Чтобы как-нибудь объяснить приход дамы к деловому обеду, полковник заявил, что Мабель его единственная и любимая дочь, которой он ни в чем отказать не может. Узнавши, что полковнику предстоит свидание с офицером, приехавшим с русского фронта, она заявила категорически, что тоже хочет видеть этого человека, и приоделась. Полковнику оставалось только взять ее с собой.
— Ведь современные женщины не знают никаких приличий, генерал, — сказал он печально деду.
Дед грустно поник головой, услыхавши эту историю. Нам оставалось только покориться. Я уселся рядам с мисс Мальмер, дед сел рядом с полковником — и обед начался.
Мы не съели еще первого, как я понял, что моя соседка представляет собой прекрасный экземпляр англичанки, созданный только что вышедшим законом о парламентских правах женщин. Ее движения и речь уже изобличали в ней будущего публичного оратора. Защищая свои убеждения, она даже иногда ударяла рукой по столу и была более похожа на американку, нежели на тех томных английских мисс, которых я оставил в Англии, уезжая на континент в 1916 году.
Полковник Мальмер пил только херес и довольно быстро пьянел. Казалось, что у него не было никаких тайн и задних мыслей. Полусерьезно он начал жаловаться на свою дочь, которая, как член рабочей партии, является врагом его, консерватора. Мисс Мальмер ему отвечала шутливо, и все начало обеда свелось к дискуссии между отцом и дочерью, что собственно они могли бы сделать и у себя дома. Дед был очень мрачен и жевал обед с таким видом, как будто ему подали на жаркое переплет от проданной Библии.
В середине обеда полковник, очевидно, сообразил, что дальше пикироваться с дочерью неудобно. Он закричал:
— Что же, Мабель! Разговаривай со своим соседом. Ведь ты хотела видеть его.
Первые слова, которые мне сказала мисс Мальмер, были:
— Боже мой, как вы похожи на мистера Макдональда! Ради бога, не уничтожайте ваши усы, даже если тори на этом будут настаивать.
Я пообещал исполнить ее просьбу, и разговор начался. Я рассказал о русской кампании, о волнениях среди солдат и о единственном большевике, который возник на моих глазах и на моих глазах был уничтожен. Кажется, полковник слушал меня гораздо внимательнее, чем его дочь. Во всяком случае, он временами задавал вопросы, которые свидетельствовали, что он не так пьян, как кажется. Мисс Мальмер слабо реагировала на рассказ. Только кушая клубнику, она вставила свое замечание:
— Большевики слишком настойчивы, и это их недостаток. Им хочется непременно увидеть социализм при своей жизни. А мы придем к тому же, но только позже.
— Храни нас бог! — в один голос сказали дед и полковник.
А полковник прибавил:
— Вы не можете себе представить, как я счастлив, что Мабель 26 лет. Она имеет возможность выставить свою кандидатуру в парламент только через четыре года. До тех пор, может быть, мне удастся умереть.
— Нет, не умрете! — закричала мисс Мальмер решительно. — Вам придется еще видеть нашу партию у власти. Ведь на последних выборах мы получили два с половиной миллиона голосов… — Потом она обратилась ко мне: — Ну скажите, разве справедливо, что нам, женщинам, позволяют заниматься политикой только на четвертом десятке?
Дед ответил за меня:
— В наше время говорить серьезно о политике могла только одна женщина — королева. Да и ей не всегда разрешали это.
Полковник поддержал деда. Завязался спор.
Хотя вино и кушанья были очень вкусны, а мисс Мальмер хороша собой, я был рад, когда обед окончился. Мы усадили в автомобиль полковника и его дочь.
Последние слова полковника были:
— Надеюсь, вы посетите нас в понедельник в пять? Я и моя дочь будем рады вас видеть…
Эта фраза, насколько я понял, была единственным результатом обеда. Чтобы утешить меня, дед сказал:
— А политикантка не дурна. Если прибавить, что у ее отца не меньше трехсот тысяч, ей можно простить ее разговорчивость.
— Да, — ответил я. — Богатые англичанки хороши даже под большевистским соусом.
Больше за всю дорогу мы не сказали ни слова.
— Можно тебя поздравить. Ты зачислен. Полковник находит, что у тебя все необходимые данные…
Сделавши хорошую паузу, дед значительно тише прибавил:
— Представь себе, Эмиль Макаров, который купил у нас Библию, был подослан секретной службой. Он состоит у них сотрудником. Вот почему он так приставал к тебе с расспросами.
И дед издал звук, свидетельствующий о его смущении. Мне было тоже неловко, мы попались с Макаровым самым отчаянным образом. Разговаривая с ним, мы и не думали, что перед нами человек, облеченный полномочиями. Наконец, дед энергично поднялся и произнес хитровато:
— Ну, ничего… Мы тоже ловко обдули его. Ведь туземец-то, в кожу которого переплетена Библия, никогда не был крещен. Он был джайна и поклонялся обезьянам… Только это абсолютный секрет…
Дом полковника поразил меня обилием ковров и картин. По всему чувствовалось, что хозяин разбогател недавно и случайно. Комнаты Мабель, наоборот, обставлены с деловым эксцентризмом. У нее — пишущая машина, арифмометр и свой киноаппарат. По вечерам, вместо того чтобы читать книги, она гасит свет и просматривает новые фильмы.
— Это гораздо веселее, чем читать, — пояснила она мне. — Обходится, правда, немного дороже. Я не люблю книг, в них заводится пыль.
В домашней обстановке Мабель понравилась мне больше, чем за обедом. Несмотря на обилие инициативы, в ней удержалось много женского обаяния. На ее губах временами появляется задевающая улыбка, которая наводит на размышления. Но это не мешает ей, однако, держать себя немного по-детски и говорить о мелочах. Так, она снова два раза сказала мне, что я похож на Мака, и заставила меня в присутствии каких-то дам рассказать, как на станции Кица в сильный мороз исчезла русская девушка.
Затем меня захватил полковник и повел показывать картины у себя в кабинете. Он мне показал только одну картину, а потом передал мне небольшой пакет, с предложением вскрыть дома. Мисс Мальмер на прощанье просила заходить к ним еще.
— Я вас непременно завербую в рабочую партию, — сказала она ласково. — Нам очень нужны офицеры.
Дома мы с дедом вскрыли пакет. В нем оказался приказ о зачислении меня офицером для особых поручений при военном ведомстве, с освобождением от обязанностей командира полуроты. Кроме того, лежало предложение выехать в Девоншир и там посетить некоего Дж. Старка. В бумаге не было указано, с какой целью я должен сделать этот визит.
Дед посоветовал мне выехать в Девоншир завтра и как можно скорее оттуда вернуться.
Мистер Джемс Старк, человек без четырех пальцев на левой руке и в желтых очках, принял меня в своем рабочем кабинете, который ясно доказывал, что обитатель его интересуется географией всего мира. Однако из первых же слов мистера Старка я понял, что он занимается и другими делами. Тоном отставного военного он заявил мне, что ближайшие полгода я не вернусь в Лондон, так как буду тут же в Девоншире изучать некоторые науки, совершенно необходимые каждому образованному англичанину. Нужные мне вещи из дома я могу получить завтра по записке. Помещение мне будет предоставлено.
— Предлог для такого длительного отсутствия из Лондона, — сказал мне мистер Старк, — вы должны придумать к завтрашнему вечеру и известить об этом ваших знакомых.
Из этого разговора с мистером Старком я понял, что меня откомандировали в секретную школу Интеллидженс Сервис, о которой раньше я имел самые смутные представления.
Как я выяснил немного позже, школа в Девоншире не имела названия. Кроме того, она отличалась и некоторыми другими особенностями. За все время пребывания в ней я не имел случая познакомиться с кем-нибудь из моих товарищей. У нас не было общих классов. Мы занимались с преподавателями с глазу на глаз у них на квартирах в определенные часы. Сдавали им тетради с работами, говорили о прочитанных книгах и выполняли разнообразные задания. Начальство школы не хотело, чтобы среди учащихся возникали знакомства и дружбы. Это не отвечало основным заданиям школы — подготовить из нас самостоятельных работников, профессия которых неизвестна никому.
Мое офицерское звание и окончание курса наук в Сендхерстском университете освободили меня от изучения отечественной литературы, физики, военных наук и правописания. Мне предложили только сдать экзамен по русскому языку, русской политике, истории Англии, а также почитать книги в библиотеке, которая находилась при школе. Кроме того, я должен был познакомиться с различными системами условных изображений, шифрами, фотографией и немного химией.
Через три дня после моего прибытия в школу мистер Старк спросил меня, сколько времени потребуется, чтобы я одолел все это. Я сказал, что четыре месяца. Я знал, что это слишком короткий срок, но решил заниматься упорно. Мне хотелось попасть в Лондон к дерби.
Мне была отведена квартира из двух комнат при помещении фотографии. Фотография эта принадлежала школе, и в ее лаборатории я занимался химией. Где помещалась библиотека — я не знал. Книги мне доставлялись прямо на дом. Мне были даны адреса преподавателей. Все это были пожилые люди, видавшие виды на своем веку.
Подробно описывать четыре месяца, проведенные в школе, я не намерен. Это было тяжелое для меня время. Целый день с раннего утра до позднего вечера мне приходилось зубрить слова, решать замысловатые задачи, проявлять микроскопические негативы и изучать составы, о которых нет указания в химии. Все это было очень интересно, конечно, но обилие занятий страшно утомляло, и, когда подходила ночь, я в бессилии валился на кровать. Конечно, в наших университетах так не занимаются.
У нас было много предметов, но главным из них была история Англии. Правильнее, однако, эту историю было назвать наукой об интересах Англии. Нам совершенно точно без всякого затушевывания сообщалось, что было нужно для процветания Англии в прошлом и что нужно теперь.
Впервые в школе я узнал о тех революциях, переворотах, убийствах, пожарах и эпидемиях, в которых принимали участие английские агенты. Тут же сообщались точные цифры, — сколько это стоило нашему казначейству.
Здесь на острове мы имеем возможность пить нефальсифицированное вино, есть лучший шоколад и густо намазывать бутерброды маслом. Где-то далеко за нас работают другие. Мы можем не запахивать наших полей, сохранять чудные, столетние деревья, прекрасные ландшафты и заниматься спортом на огромных площадках. За нас пашут в Аргентине и Канаде. Если мы сами не слишком плодовиты в изобразительных искусствах, то мы имеем возможность привозить себе в музеи древности Акрополя, граниты Египта, ассирийские барельефы и многое другое. Все это — оказывается — сделали для нас художники тысячи лет назад. Мы придумали все игры мира, наша литература оптимистична, и красивее наших женщин нет на земле. Но все это дается Англии не даром. Для того чтобы наши старики имели возможность засыпать в глубоких кожаных креслах и носить золотые челюсти, огромный штат выучеников нашей школы должен быть всегда начеку во всех уголках земного шара. Короче говоря, нам преподавалась наука заставить весь свет работать на Англию. Для этой цели нас учили не останавливаться перед насилием, но всегда рекомендовали совершать это насилие чужими руками. Нам не внушали никаких идеалов на будущее, речь шла только об удержании позиций, завоеванных нашей страной в старые, счастливые времена. Но нас предупреждали, что удерживать эти позиции делается с каждым днем все труднее и труднее.
Здесь в Девоншире мы изучали и наших врагов, тех, которые посягали на наше спокойное, традиционное благополучие. Меньше всего мы теперь интересовались Германией, выбывшей из строя в результате войны. Все остальные страны были нашими врагами. Больше всего нам говорили о России.
Эта страна никогда не пользовалась нашими симпатиями за ее грязь, невежество, неустойчивость политики, трудность учета ее ресурсов. Но в прошлом мы мало боялись России. Наши небольшие столкновения с ней неизменно кончались нашими успехами.
Теперь дело несколько менялось. Полуграмотная страна решила указать новый путь миру, вполне убежденная, что для этого достаточно только желания.
К этому нельзя было бы отнестись серьезно, если бы, взявшись за это дело, русские не наделали столько чудовищных жестокостей и безумств, начиная с военной измены союзникам и кончая полным разорением своей страны, церкви, морали и отказом от всех своих денежных обязательств. Пожалуй, мы могли бы махнуть рукой и на это, если бы русские не попытались вынести своего учения за пределы своей страны, если бы они не призвали все колониальные народы мира и всех трудящихся вообще к бунту и освобождению. Это уже не было безобидно с нашей точки зрения. Победив немцев, наших врагов, мы, англичане, нажили себе нового противника, бесконечно более опасного, потому что он хотел благополучия не для себя только, а для всего мира. По крайней мере, таков был лозунг новой русской политики. И уж, конечно, мы не могли сидеть спокойно и ждать, чем это кончится.
Русская революция застала нас совершенно неподготовленными к ней. Мы справились с немецкими подводными лодками, цеппелинами, газами, — на все это мы молниеносно отвечали контрмерами. Но мы не знали, чем можно парализовать большевизм. Мы должны были что-то придумать, как-то подготовиться. А пока — зажать Россию в кольцо из штыков и свинца.
Только здесь в Девоншире я понял, какое огромное значение имела наша кампания на Мурмане. Наш десант был одним из звеньев той цепи, которая опоясывала Россию. Везде — на Кавказе, в Сибири, в Крыму, в Архангельске — можно было встретить англичан, с перекрещенными на спине ремнями. Никто из них, может быть, не знал, зачем он пришел в Россию. Но наши политики прекрасно знали это. Нам необходимо было временно задержать поток большевистских идей, хорошенько изучить слабые стороны неведомого противника, подсчитать наши силы и уже потом приступить к окончательной борьбе.
Слово "война" произнесено не было. Да мы и не знали, подойдет ли война к новым обстоятельствам, хотя, конечно, пулемет всегда хорош. Казалось, что здесь надлежит применить более тонкую политику. Большевики грозили гражданской войной каждой стране, которая шла против них. Мы не допускали мысли, что наши рабочие последуют совету коммунистов. Но вопрос этот также нуждался в проработке.
Раньше я никогда особенно не интересовался политикой. Теперь же мне удалось приблизиться к самым корням ее. Я получил возможность правильно думать, и не только думать, но и действовать. Я узнал, каким образом можно в каждом крупном городе мира установить связь с нашими секретными представителями. Мне сообщили, когда надо действовать деньгами, когда уговорами, а когда ядом. Меня, как знающего русский язык, подготовляли к работе в самом пекле большевистского ада. Я не отказывался от этого. Меня торопили, и я спешил, понимая, что каждый сохраненный день может принести огромную пользу. Никогда раньше я не думал, что, вызубривая по тетрадке русские слова на Мурмане, я делаю большое государственное дело. Тогда мне казалось, что это лишь кратчайшая дорога к сердцу девушки. Теперь я понял, что это путь к спасению Англии.
За время пребывания в школе я сумел впитать в себя часть той силы английского духа, которую накопила Англия в течение столетий на всех материках, от полюса до полюса, через своих капитанов, миссионеров, губернаторов, министров. Конечно, я узнал далеко не все. Но я сумел понять, какая это мудреная и злая наука. И я преисполнился восхищением перед английской энергией и инициативой, сумевшими превратить крохотный островок Атлантического океана в подлинное сердце мира, откуда по артериям морских путей разливаются по всей земле цивилизация, предприимчивость и наша славная, деловая закваска.
Здесь же в школе я нашел применение этим моим записям. Я решил вести их аккуратно, не пропуская решительно ничего, чтобы в будущем дневник мой вошел в библиотеку школы как руководство. Я имел возможность познакомиться с сотней таких дневников. В них наши агенты излагали мельчайшие детали своей работы, не забывая даже любовных похождений, поскольку они имели отношение к политике. И теперь мы изучали их как руководства, хотя многие были написаны еще в те времена, когда никакой школы в Девоншире не было. Конечно, ведение дневника требует огромной осторожности. Но люди нашей профессии знают, что и как надо скрывать.
В начале июня я выполнил все назначенные мне работы. Мистер Старк вызвал меня к себе в кабинет и поздравил с успешным окончанием школы. Он крепко пожал мне руку и сказал, что я могу ехать в Лондон.
Он просил меня там ни в коем случае не заходить в канцелярию службы, а поддерживать связь только с полковником Мальмер. При этом он погрозил мне единственным пальцем на левой руке.
— Вы скоро получите назначение, — произнес он в заключение нашей беседы. — А пока, чтоб вам не скучно было в Лондоне, я вас прошу выполнить маленькую самостоятельную работу: ознакомьтесь в общих чертах с настроениями лондонских рабочих и безработных. Вы сами понимаете, что эта работа имеет не только уже школьное значение. Может быть, она попадет в соответствующий отдел службы. Но пусть она будет немногословна. Примерно через месяц к вам явится человек, и вы передадите ему рукопись. На всякий случай будьте дома по утрам каждую среду. Счастливого вам плаванья.
В тот же день я покинул школу. Перед отъездом мне выдали триста фунтов на "обзаведение амуницией", как во время войны давали деньги молодым офицерам. Никакого диплома я не получил, этого не было в правилах школы. Наоборот, я принужден был сдать по описи все мои работы, тетради и снимки. Я увез с собой из Девоншира только необходимые знания в голове и желание как можно скорее приложить их к делу.
— Хип, Хип… Мы должны сокрушить большевиков…
И от этих криков мне нет покоя. Когда оба, попугай и дед, засыпают, я берусь за эту тетрадь. Я ее сильно запустил за время пребывания в Девоншире.
Завтра я начинаю делать визиты.
— Эти темы наводят на меня скуку, — сказал он тихо.
Говорят, что он самый богатый человек в Англии. Ему прощают даже то, что во время войны он оставался пассивным, не читал газет и скучал больше, чем обычно, хотя на войне был убит его брат.
Он приучил себя жить отшельником и преследовать только несбыточные цели. Своими деньгами он интересуется мало. У него нет предприятий, а только паи и акции, с которых специальный человек режет проценты шесть часов в день. Кроме этого человека у лорда несколько нотариусов и стряпчих. Его деньги вложены, кажется, в предприятия всего мира. Нотариусы убедили его, что так невозможно разориться.
Он ест страшно мало и очень худ. Но его энергия в желании осуществлять утопии поразительна. В настоящее время он решил прочесть все интересные книги мира и большую часть времени проводит у себя в библиотеке. Там в шкафах у него расставлено до полумиллиона томов, и он уже прочел четверть.
— Чем вы думаете теперь заниматься, Эдди? — спросил он меня после обеда.
— Вероятно, буду работать при военном министерстве.
— Вот причуда! Прошу вас, не приходите ко мне в форме. Я не поклонник истребления людей, и мне не нравится все, что напоминает об этом! Последнее время меня раздражают даже фруктовые ножи.
Я оставался у него весь вечер, и мы о многом поговорили. Его отвращение к политике и женщинам совершенно ненормально. Он не позволяет произнести ни одного имени министра или красивой артистки. Когда я вышел от него, была уже ночь. Я пошел пешком и принялся раздумывать на ту тему, что, в сущности, моя дальнейшая жизнь будет посвящена тайному обереганию интересов лорда Лавентри, раз я собираюсь охранять порядок Англии. А он не желает даже видеть военной формы… От таких мыслей у меня появилось страстное желание — никогда больше не встречаться с лордом. И я действительно больше не пойду к нему.
Я шел пешком от Лавентри, и путь мой лежал по набережной с Ламбетовской стороны. Было близко к полуночи. Я увидел на скамейках несколько фигур, которые сидели, жалко скрючившись. Несомненно, они намеревались провести здесь ночь.
Поделиться книгой: