Помоги проекту - поделись книгой:
О том, что Новые Гебриды, которые были следующим пунктом на моем пути по Океании, представляют собой единственный реально существующий кондоминиум в мире, я знал.
В «Словаре иностранных слов» это понятие определяется так: «Кондоминат, кондоминиум — в международном праве — осуществление на данной территории государственной власти совместно двумя или несколькими государствами».
Со сложностями, связанными с этой двойной властью, я столкнулся, когда начал готовиться к поездке по островам Океании и мне понадобилось получить разрешение на посещение меланезийских колоний и протекторатов, подопечных территорий, как официально называются все эти острова.
Во всех прочих случаях это было сравнительно просто— я обращался в дипломатическое представительство той страны, которая осуществляет управление данным меланезийским архипелагом, заполнял въездную анкету, платил налог и ждал ответа.
Однако, когда мне понадобилось разрешение на въезд на Новые Гебриды, я впервые осознал необычность их государственного устройства. Оказалось, что у меня не одна, а две возможности получить въездную визу. Новыми Гебридами совместно правят и Англия и Франция. Поэтому я мог обратиться со своей просьбой либо в английское, либо во французское консульство. Все зависит от самого заявителя, от того, какой из двух держав, управляющих Новыми Гебридами, он отдаст предпочтение. У меня же все решали не личные симпатии, а мои, как всегда, ограниченные средства.
Англичане брали за въезд один фунт и десять шиллингов (примерно четыре с четвертью доллара), французы же потребовали за визу двадцать новых франков, то есть менее двух с половиной долларов. И я попросил визу у французов.
Так впервые, даже не вступив еще на территорию кондоминиума, я на собственном кармане испытал его преимущества.
Мои открытия, связанные с двоевластием, продолжались и в пути. И так как Новые Гебриды — это территория, которой совместно управляют две страны, то и транспортное сообщение с островами осуществляют две авиакомпании. Французская «ЮТА» отправляет самолеты на Новые Гебриды со своей ближайшей территории — Новой Каледонии. Другая авиакомпания, «Фиджи Эйруэйз», несмотря на свое название, является не фиджийской, а английской. Это — дочерняя фирма известной «Бритиш Оверсиз Эйр Корпорейшн». Ее самолеты, естественно, поднимаются с территории британской колонии, точнее, из аэропорта Нанди на Фиджи.
Путешественник вправе выбрать любую компанию. А так как я находился на Новой Каледонии, то, естественно, предпочел французскую. По-видимому, для завлечения пассажиров щедрая «ЮТА» заливала их таким потоком шампанского и осыпала таким количеством галльских деликатесов, что я на миг посчитал себя участником рекламного рейса могущественной «Пан-Америкен Уорлд Эйруэйз», а не пассажиром местной авиакомпании, обслуживающей Меланезию. Надо сказать, что пили шампанское и пользовались французской кухней только французы. На борту этого самолета, направляющегося в кондоминиум, не было ни одного англичанина. И даже ни одного иностранца. Я составлял приятное исключение.
Когда «Каравелла» приземлилась в столице Новых Гебрид — Порт-Виле[45], мои познания о кондоминиуме еще больше углубились.
На небольшом аэродроме, где совершали посадку самолеты, не только развевались два флага — английский и французский, но были и две таможни и два паспортных контроля. И так как визу мне дал французский консул, паспорт я показываю французскому контролеру, а чемоданы — французскому таможеннику. Спасибо! Английским коллегам моих досмотрщиков все равно — пусть я провезу хоть тонну героина. Это не их дело.
Я осматриваю аэродром. Кроме машин, принадлежащих «Фиджи Эйруэйз» и океанийской сети «ЮТА», в Порт-Виле приземляются также самолеты третьей авиакомпании, которая осуществляет транспортную связь внутри архипелага.
До распространения кондоминиума на авиасообщения конкуренция карликовых английской и французской компаний (хотя англичан здесь всего двести человек, а французов — восемьсот)[46] приняла совершенно ненормальный характер. И со временем стало ясно, что подобного рода отстаивание национального престижа слишком мелочно, обходится дорого и, в конце концов, излишне. Тогда кондоминиумом охватили и авиакомпании. Но тут же возникла проблема. Хвост самолета согласно конвенции должен украшать флаг страны, которая осуществляет сообщение. Что же делать? Какой флаг нарисовать на хвосте — английский или французский? В конце концов обе стороны пришли к соломонову решению. Самолеты украшают теперь два флага — французский и английский. И в аэропорту Порт-Вилы мне удалось сфотографировать эту особенность кондоминиума.
От аэропорта до города — рукой подать. Несмотря на то что я прилетел французским самолетом и виза у меня французская, мне нужно сперва найти английскую администрацию этой двуединой страны. Дело в том, что я хочу разыскать Колина Алана, этнографа, которого хорошо знаю по книгам и к которому имею рекомендательное письмо Колин — административный глава кондоминиума от Великобритании. С аэродрома мы выезжаем по одной из двух дорог острова Эфате. Я прошу водителя остановиться около Управления кондоминиума. Через несколько минут машина тормозят у здания, над которым полощется французский флат. У каждой страны, управляющей кондоминиумом, своя административная резиденция.
Но ведь мне нужно британское управление. Водитель-меланезиец не понимает меня. Раз я прилетел французским самолетом, значит, я — француз и мне нечего делать у англичан. Я добавил несколько тихоокеанских франков, и мы поехали — из Франции в Англию.
Из беседы в кабинете Колина Алана с английским комиссаром, а затем во время всего последующего пребывания на Новых Гебридах я все лучше познавал эту малопонятную для чужеземца систему. Экскурс в историю кондоминиума заставил меня мысленно покинуть кабинет Колина и перенестись к небольшому памятнику в центре Порт-Вилы, который снова на обоих языках напоминает о соглашении, лежащем в основе этого странного содружества.
На памятнике выбита дата: «20 октября 1906 года». Договором, заключенным в этот день, оба государства провозгласили «совместный и неделимый суверенитет Англии и Франции над архипелагом Новые Гебриды», в корне изменив правовое положение островов.
Как и в других районах Меланезии, на Новых Гебридах намного раньше колониальных чиновников появились миссионеры, торговцы и плантаторы. Репутация островов долгое время отпугивала белых и от этого архипелага. И лишь в середине прошлого века на Новых Гебридах обосновываются первые европейцы — миссионеры. Пионером среди них был Джон Уильямс из Лондона. Своей резиденцией он избрал остров Тайна. Но вскоре местные жители убили его. На другой остров, Эфате, английские корабли доставили миссионеров в 1854 году. Это были крещеные полинезийцы, но и они все до единого вместе с семьями подверглись той же участи.
В то время как пресвитериане и методисты[47] были опорой английского владычества над архипелагом, католические миссионеры, члены знаменитого Общества Марии, представляли Францию. Французы обладали определенным преимуществом — близостью к ним Новой Каледонии. Вслед за миссионерами на Новые Гебриды из Франции стали переселяться и колонисты. Самый знаменитый и энергичный из них по иронии судьбы носил чисто английское имя — Джон Хиггинсон[48]. Он поселился на Новых Гебридах в 1871 году и до самой смерти прилагал невероятные усилия к тому, чтобы заселить архипелаг своими земляками. С этой целью он основал «Компани Каледоньен де Нувель Зебрид», наладившую морское сообщение между Новыми Гебридами и Нумеа и занялась приобретением земли, которую затем стали возделывать французские колонисты. Постепенно «Компани Каледоньен» захватила около семисот тысяч гектаров. Английские колонисты поступали подобным же образом, однако результаты их деятельности были гораздо «скромнее». Они завладели, главным образом в южной части архипелага, менее чем тремястами тысячами гектаров обрабатываемой земли.
Однако ни Франция, ни Великобритания не очень-то интересовались Меланезией. В 1878 году они обменялись нотами, в которых убеждали друг друга, что будут уважать независимость и целостность Новых Гебрид, не станут стремиться к их аннексии — явление само по себе в истории раздела мира довольно редкое. Таким образом, местные жители формально сохранили за собой право владеть островами. Однако англичане и французы посчитали невозможным оставить своих колонистов «без охраны и защиты». Великобритания направила в суверенные воды «независимого архипелага» военный корабль, чтобы тот обеспечивал здесь «порядок». Следующий ход сделала Франция. Она послала на Новые Гебриды два военных корабля — «Лё Дюшафаль» и «Лё Шер», которые высадили на островах войска[49].
Положение островов, не имеющих собственного правительства, стало весьма щекотливым. Поэтому Англия и Франция снова провели консультации по вопросу о Новых Гебридах. Из офицеров кораблей, стоявших в островных водах, был создан некий наблюдательный орган, смешанная морская комиссия, в функции которой, однако, не входила забота о развитии архипелага. Единственной их задачей была защита английских и французских колонистов от меланезийцев и наказание всех тех островитян, «которые причиняют вред имуществу или здоровью белых людей». Взаимоотношения между английскими и французскими колонистами комиссия тоже никак не регулировала. Экономические и социальные проблемы жителей островов ее тем более не касались.
Прошло еще двадцать лет, и обе державы согласились с тем, что их общий ребенок нежизнеспособен. Тогда они решили из страны, которая не принадлежит никому, создать колонию двух господ. Так родился кондоминиум. Вместо одного главы архипелаг имеет двух, вместо единой системы мер и весов — двойную (метры и ярды, граммы и унции), вместо одного аппарата принуждения— два (тюрьмы английские и французские) и денежные системы тоже две: бок о бок, мирно, без всяких конфликтов здесь соседствуют тихоокеанские франки, введенные Пятой республикой, и австралийские доллары, которыми на Новых Гебридах расплачиваются англичане.
Позже, побывав на почте, чтобы купить марок, я с ужасом увидел, что их цены обозначены в третьей валюте — кондоминиума, которая, однако, насколько я успел заметить, кроме оплаты марок ни в каких других случаях не применяется. Существует она лишь на бумаге. Ни монет, ни банкнот этой третьей валюты я никогда не видел. Меланезийский почтмейстер не смог перевести в нее ни тихоокеанские франки, ни австралийские доллары. В конце концов за одно письмо в Прагу я заплатил ему целый доллар. И, как мне кажется, тоже стал жертвой кондоминиума.
На своеобразное положение архипелага жалуются многие колонисты. Главной мишенью их критики является не имеющий никаких аналогий в мире курьез новогебридского судоустройства — так называемый Смешанный суд. Он был создан для того, чтобы разрешить споры, возникающие между французами и англичанами на Новых Гебридах. Кроме того, в задачу Смешанного суда входит ведение земельных книг и учет владений европейских колонистов. Как и всякий суд, он должен быть справедливым и беспристрастным, стоять выше интересов сторон, представленных англичанами и французами. Председателем суда поэтому должен быть гражданин какого-нибудь третьего государства. Наконец Англия с Францией договорились, что в честь нации, открывшей Новые Гебриды, им будет испанский юрист, назначенный испанским королем. Двумя членами трибунала стали француз и англичанин. Вскоре, однако, возникла неожиданная проблема — испанский король был низложен, и в стране провозглашена республика. После новых консультаций обе державы договорились, что назначать председателя суда будет бельгийский король. Так что Сейчас этот своеобразный трибунал возглавляет бельгиец.
Однако в его беспристрастности представители обеих наций сильно сомневаются. И наоборот, они с благодарностью вспоминают первого председателя этого суда, который по-французски понимал очень плохо, по-английски — еще хуже, а меланезийских языков не знал совсем. Кроме того, он был глух.
Председатель суда обходился вместе со своими помощниками казне кондоминиума в сто двадцать тысяч франков ежегодно. А весь годовой бюджет Новых Гебрид был равен примерно четыремстам тысячам франков. При этом суд, который выуживал из казны кондоминиума целую треть доходов, не сделал за первые десять лет своей деятельности ни одной отметки в земельных книгах. На все остальные общественные нужды выделялось в двенадцать раз меньше средств, чем на глухого судью и его помощников. На эту двенадцатую часть была построена, в частности, дорога вокруг острова, по которой я вскоре отправился в дальнейший путь по Эфате.
Белые поселенцы относятся к кондоминиуму по-разному. Одни считают этот институт полезным, другие решительно его отвергают, иронически именуя пандемониумом («царство демонов»).
В наше время, когда колонии повсюду отмирают, перестает быть злободневным и вопрос, который раньше часто задавали колонисты: не лучше ли передать этот кондоминиум какой-нибудь одной державе или разделить его, отдав одну часть территории под управление Англии, другую — Франции? Через каких-нибудь двадцать или пятьдесят лет кондоминиумы вообще перестанут существовать. И мне, наверное, посчастливилось во время поездки по Океании познакомиться с этой тихоокеанской достопримечательностью, не имеющей отношения ни к этническим, ни к географическим, ни к природным особенностям островов, а рожденной лишь спецификой их исторического развития и напоминающей о том, к чему может привести стремление разделить мир.
ЭФАТЕ ПАХНЕТ КОПРОЙ
Покинув Нумеа, я надолго распрощался с настоящими городами. Здесь, на Новых Гебридах, так же как и на широко раскинувшихся Соломоновых островах, городов в нашем понимании этого слова не существует. Порт-Вила, столица Новых Гебрид, точно отражает двойственный характер кондоминиума. Французы назвали этот город по созвучию с именем своей родины, Франции, Франсвилем, англичане зовут его просто Вила. После создания кондоминиума оба названия были заменены одним — Порт-Вила[50].
Город расположился на пологих склонах, которые отражаются в водах удивительного по красоте залива Меле. В зданиях, возвышающихся над заливом, расположены канцелярии английского и французского комиссариатов, английской и французской полиции, торговых и пароходных компаний «Бернс Филп энд Компани», французского «Банк л’Эндошин». Здесь же разместились и семейные домики английских и французских чиновников. И лишь резиденция британского комиссара в силу островных традиций Альбиона находится не на Эфате, а на Иририки, одном из трех романтических островков, «закрывающих» залив.
Вид на Меле сказочно красив. Небольшая глубина и опасные коралловые рифы не дают крупным морским судам заходить сюда, и в водах Меле снуют лишь каноэ и мелкие моторные лодки.
По соседству с европейской частью Порт-Вилы вырос поселок китайских торговцев. Дальше, за городом, в деревнях Аннаброу и Тагабе разбили свои огороды китайские зеленщики. На окраинах Порт-Вилы живут также и вьетнамцы, которых сюда завезли французы. Меланезийцы, выделившись из этой красочной мешанины рас и народов, живут главным образом на трех островках в устье залива.
Тропическое очарование Порт-Вилы искупает все недостатки города. До недавнего времени даже здесь, в столице кондоминиума, не было электричества, до сих пор не решена проблема питьевой воды. Культурная и общественная жизнь европейцев несравненно беднее, чем, например, в соседней Нумеа. Даже магазинов и тех в Порт-Виле очень мало. И лишь над одним из них горит неоновая реклама — единственная на всем архипелаге. И принадлежит этот магазин фирме «Батя».
В нескольких километрах от неоновых огней «Бати» начинается мир здешних островитян. Мир намного более примитивный, более дикий, чем тот, который я видел на Фиджи или Новой Каледонии.
Порт-Вила расположен на острове Эфате, преимуществом которого является занимаемое им центральное положение. От Эфате до самых отдаленных частей кондоминиума примерно одинаковое расстояние. Надо сказать, что архипелаг этот (включая небольшие группки островов Торрес и Банкс) довольно широко разбросан: его крайние точки отстоят друг от друга на две тысячи двести километров. Самый южный из Новогебридских островов лежит на двадцатом, самый северный — на девятом градусе южной широты.
По окружности остров Эфате составляет немногим больше сотни километров. Гористую, центральную часть его покрывают густые древние леса, в прибрежных долинах, на плодородных наносных почвах хорошо прижились кокосовые пальмы.
Во время пребывания на Эфате я довольно близко познакомился с островом и его обитателями. Шоссе, точнее, грунтовая дорога, огибающая Эфате, — это первый объект, построенный на средства, полученные кондоминиумом от таможенных оборов и почтовых налогов. Больше всего я любил ездить на западный берег острова к прекрасной, около десяти километров в длину бухте Гавана — надежно укрытому от морских волн естественному порту. Более удобной гавани я не встречал нигде в Океании, а у выхода из нее в открытое море, как часовые, стоят два островка — Мосе и Лелеппа.
В этом замечательном естественном убежище одно время в войну базировался весь американский военно-морской флот южной части Тихого океана. Когда я стоял на берегу залива, здесь снова царило удивительное спокойствие. Единственным следом войны оказался полуразрушенный военный барак и в нем недопитая бутылка. Виски, пусть даже не шотландское, а американское, за четверть века должно было здорово состариться. И все же я решил не трогать бутылку. Она до <сих пор стоит там и напоминает о времени, когда в бухте Гавана находились американские моряки.
Я раньше бывал в Гаване и прожил там около двух лет. Меня заинтересовало, каким образом это название достигло берегов далекого тихоокеанского острова. Оказывается, залив получил свое наименование от столицы Кубы благодаря капитану, а позже адмиралу Эрскину, обнаружившему его в 1849 году. Еще в 1847 году у этих берегов искали спасения два потерпевших кораблекрушение англичанина. Но как только они оказались на суше, их тут же захватили в плен и убили. Как выяснилось, оставшиеся в живых члены экипажа вместе с капитаном погибшего судна на другой шлюпке пристали к берегам Эфате двумя днями позже. Вождь принял их весьма дружески, но тут же тайно созвал воинов из соседних деревень, которые в схватке одолели моряков.
Меланезийцев, которых я встречал на плантациях недалеко от залива Гавана, кормит кокосовая пальма, о которой вообще можно сказать, что она источник их существования.
Не может быть никакого сомнения в том, что «царицей» тихоокеанских островов является копра — ядро кокосового ореха. Правда, на Фиджи и Гавайях в наши дни главную роль в экономике играет сахарный тростник, на Новой Каледонии — добыча цветных металлов, но на сотнях островов, островков и атоллов, разбросанных по величайшему океану нашей планеты, основным продуктом питания и источником жизни служит благородная кокосовая пальма и ее продукт — копра.
Жизнь кокосовой пальмы продолжается обычно лет шестьдесят-семьдесят. Первые годы пальма лишь растет, плодоносить начинает примерно на десятом году. С тех пор она приносит своему хозяину ежегодно от сорока до пятидесяти орехов. Кокосовая пальма не требует большого ухода, но зато ей нужны хорошие условия — тепло в течение всего года, много влаги и, конечно, плодородная почва. А всего этого на побережье Эфате в избытке.
На островах Океании растет около пятидесяти миллионов кокосовых пальм. На каждого мужчину, женщину, старика и ребенка приходится не меньше пяти деревьев. И их плоды дают меланезийцам практически все: пищу, напитки, одежду, строительный материал. Мы, европейцы, слышали о так называемом кокосовом молоке — соке несозревшего ореха, напитке со специфическим привкусом, но прекрасно утоляющем жажду. Это то, что знаем о кокосовой воде мы. Но на некоторых островах Океании вообще нет источников пресной воды и сок кокосового ореха — единственная имеющаяся там пригодная для питья жидкость. Если бы здесь погибли пальмы, то погибли бы и люди.
Кокосовые пальмы не только поят, но и кормят. Ядро ореха местные жители употребляют в пищу либо сырым, либо, что бывает чаще, в виде пудинга вместе с ямсом или таро. Но и то, что остается от ореха, когда сок выпит и ядро съедено, не выбрасывается. Из полукруглой скорлупы кокосовых орехов меланезийцы изготовляют чаши или большие ложки. Ствол пальмы дает древесину, которая идет на создание примитивной мебели. Пальмовыми листьями кроют хижины, из них же плетут корзины.
Кокосовым маслом, которое островитяне выжимают из ядра, можно натирать тело, так как оно хорошо защищает кожу от яркого тропического солнца. Его употребляют также и для приготовления пищи местные кулинары.
Роль благородных пальм и их тяжелых плодов в истории материальной культуры Океании столь велика, что ее, вероятно, можно сравнить лишь с ролью бизонов в жизни север о американских индейцев — жителей прерий.
Проехав всю Океанию от острова Бораборы на востоке до Новой Гвинеи на западе, от Гавайских островов на севере и до Новой Зеландии на юге, я убедился, что кокосовые пальмы — действительно основа всей жизни меланезийцев и полинезийцев.
Кокосовые орехи, хотя мы вряд ли это осознаем, имеют отношение и к современному человеку в странах Европы. Из копры получают масло — основной компонент искусственных жиров, дорогих сортов мыла и самых различных косметических средств. Но никто, конечно, не может почувствовать в аромате прекрасно упакованного мыла запах копры и пота тех, кто сушил ее на далеких островах. Аромат сохнущей копры и желтоватого кокосового масла неотступно преследовал меня на острове Эфате.
Благоприятный климат и плодородная почва создали на этом уголке планеты поистине райские условия для кокосовых пальм, хотя между островами есть существенные отличия. Здесь, на Эфате, деревья высаживают на расстоянии около восьми метров друг от друга, так что на один гектар приходится примерно сто шестьдесят пальм. Я поинтересовался, сколько нужно орехов для получения одного килограмма копры. На Эфате, оказывается, — десять, севернее, на расположенном ближе к экватору острове Амбрим, — всего семь, на Новой Каледонии — целых двенадцать. На Эфате средняя пальма дает от сорока до пятидесяти орехов в год, то есть от четырех до пяти килограммов копры.
Однако пальме угрожают различные вредители, которые могут снизить ее урожай почти вдвое. Это главным образом крысы, а также различные насекомые, особенно ненавистная здесь «пальмовая муха», которая откладывает яйца на листьях дерева. Пальмы подвержены также специфической болезни, которая значительно снижает урожайность. Против этой болезни еще не нашли никакого действенного средства.
Но несмотря на вредителей, кондоминиум экспортирует ежегодно более десяти тысяч тонн копры. Меня, естественно, значительно больше самой ароматной копры интересовали те, кто ее производит. Их можно разделить на три группы. Первая — местные мелкие производители. Они собирают орех. и с нескольких десятков ил. и сотен деревьев, принадлежащих им самим, их семьям или всей деревне. Копру сушат на солнце или на сушильнях у открытого окна. Это весьма идиллическая картина, которая за время путешествия по Новым Гебридам навсегда врезалась мне в память.
Высушенную копру местные жители обменивают у торговцев, чаще всего китайцев, на ткани, ножи, рис, четки и даже на чешскую бижутерию. Торговец затем продает ее представителю какой-нибудь крупной фирмы, которая отправляет стофунтовые мешки с копрой в Европу, Америку и Австралию. Но этот товар стоит на мировом рынке значительно дешевле, чем копра, высушенная современными способами.
Здешние торговцы, покупающие копру у мелких производителей, как правило, бессовестные вымогатели, которые используют свое монопольное положение для безжалостного обмана партнеров.
На Эфате я познакомился и со второй группой населения острова. Это — английские и главным образом французские колонисты, которые выращивают и убирают кокосовые орехи на небольших семейных участках и, следовательно, тоже живут на доходы от копры. О европейских плантаторах в Океании я много читал, но очень часто этот романтический вымысел мало походил на истинную картину своеобразной жизни этих людей. Да, они действительно живут как в раю. У порога шумит океан, ветры раскачивают кроны пальм. Копра и для них — основа благосостояния, однако цена на нее на лондонской бирже часто колеблется. И поэтому мелкий плантатор, который не обладает достаточным резервным капиталом и не может оказать влияния на биржевые сделки гигантских компаний, диктующих цены, становится все более и более беспомощным.
Против него всё: и биржевые цены, от которых он полностью зависит, и чувство одиночества, и удивительное однообразие жизни. Рай ведь тоже может оказаться скучным. И горе ему, если он женится на девушке, родившейся в каком-нибудь большом, оживленном европейском городе, тогда придется превозмогать не только собственное чувство одиночества, но и тоску жены. И, надо сказать, около половины владельцев плантаций — холостяки. Вследствие всего этого мелкие плантаторы как категория, как самостоятельная группа, как хозяйственная единица на Новых Гебридах и во всей Меланезии исчезают. Они продают свои участки крупным компаниям, которых ненавидят от всего сердца, и переходят на службу к своим врагам.
И хотя острова в Океании принадлежат Англии, Франции и некоторым другим государствам, истинными хозяевами на многих из них являются гигантские компании — третья группа производителей копры. На их огромных плантациях европейские колонисты получают новые специальности. Компания обеспечивает им твердый, постоянный доход. В ней служит немало белых людей, и семьи бывших мелких плантаторов уже чувствуют себя не в таком невыносимом одиночестве. Крупные хозяйства часто имеют свои собственные небольшие электростанции, и белые специалисты могут пользоваться радиоприемниками, холодильниками, а самые высокооплачиваемые чиновники — даже кондиционерами.
На плантациях установлена полувоенная дисциплина. Рабочие живут в общих бараках, без жен. Например, накануне второй мировой войны на сорок одну тысячу восемьсот сорок девять меланезийских и папуасских рабочих, трудившихся на плантациях Новой Гвинеи, приходилось всего триста пятьдесят женщин, то есть меньше одного процента.
Работа начинается на рассвете. Рабочие приносят завтрак с собой. Плантатор общается с ними только через помощников, которых на «пиджин» — меланезийском жаргоне английского языка[51] — называют «босбой». «Босбой» — это главное лицо на плантации; ведь он является как бы представителем ее владельца. В обязанности «босбоев» входит все, что связано с сушкой ядра ореха. Это очень ответственная задача, и поэтому они работают практически без отдыха. На некоторых плантациях кроме «бомбой копра» есть еще «доктор бой» — своеобразный представитель Красного Креста. Он следит за состоянием здоровья рабочих, сообщая о заболевших директору компании.
Во время дождя, чтобы предупредить заболевания, работы не ведутся. Но если день солнечный, а таковы в Меланезии почти все, рабочий день начинается с раннего утра и длится до шести часов вечера с двухчасовым перерывом на обед. Ужин по английской традиции более плотный. Для рабочих пищу готовят на общих кухнях. После ужина — свободное время, которое чаще меланезийцы проводят за азартными играми или футболом; они курят, жуют бетель, поют.
Около девяти часов вечера — отбой. Но наступающая ночь для молодых мужчин, которых на плантациях большинство, тяжелее только что закончившегося дня. Рабочие пришли сюда из деревень, их оторвали от женщин, и теперь они на два, а иногда и на три года попали в мир, где нет ни одной меланезийки. Невозможность удовлетворить свои потребности очень тяжело оказывается на их психике. Когда рядом — с плантацией имеется деревня, то они за небольшое вознаграждение могут найти девушек. Но если проституток нет, то проблема становится действительно серьезной.
Среди меланезийских рабочих распространен гомосексуализм, хотя законы некоторых стран, которые управляют островами, сурово, карают за это преступление. После возвращения в родную деревню мужчины на средства, заработанные за три года, приобретают себе жен и снова переходят к нормальной жизни.
В других, довольно редких, случаях меланезийские рабочие находят и иной выход из положения. На плантациях крупных компаний часто живут белые женщины, жены руководящих работников фирмы. У них работают меланезийские бои. А так как белые женщины часто вообще не считают своих слуг людьми, относя их к обстановке дома, то не стыдятся ходить перед ними в белье или даже совершенно голыми. Бои обслуживают жен своих господ в ваннах, делают им даже массаж.
В Рабауле, на архипелаге Бисмарка, я слышал типичную историю, которая звучит как анекдот. Муж входит в спальню жены и видит, что на ней буквально ничего нет.
— Прости, дорогой, если бы я знала, что это ты, я бы оделась. Я думала, это бой.
И хотя эти бои пришли на службу к белым женщинам из деревень, где все ходят почти нагими, неглиже хозяек возбуждают их желания. Я слышал о нескольких попытках изнасилования жен плантаторов. Слышал также, что нередко белые женщины нарочно соблазняют своих боев и охотно им отдаются. Ведь у мужей столько обязанностей! А на мелких фермах белый владелец плантации, живущий без жены, как правило, нанимает меланезийскую уборщицу или кухарку.
Плантации, особенно те, что принадлежат большим компаниям, оказывают влияние на жизнь десятков тысяч коренных жителей меланезийских островов. В наши дни главную роль играют хозяйства крупных международных корпораций. Я познакомился в Меланезии с предприятиями огромного концерна «Юнилевер», действующего здесь под названием «Леверё Пэсифик Плэнтейшнс», который специализируется исключительно на копре. И поэтому каждый, кто покупает мыло или маргарин, полученный на одном из бесчисленных заводов «Юнилевера», разбросанных по всем пяти континентам, обязательно так или иначе сталкивается с меланезийской копрой.
Вторая крупная корпорация, владеющая в Меланезии огромным числом плантаций, это — «Бёрнс Филп энд Компани», возникшая вначале как пароходная и торговая фирма. «Бёрнс Филп» в первое время осуществляла лишь сообщение между отдельными островами Океании… Затем она построила настоящий флот, благодаря которому эти острова открылись для мировой торговли.
Позже совет фирмы решил, что чем больше копры будет произведено на островах, тем больше груза флотилия компании сможет переправить. И фирма начала создавать свои собственные плантации, уже успевшие поглотить немалое число мелких хозяйств.
Склады, управления и торговые дома «Бёрнс Филп»— это, как правило, самые крупные здания большинства меланезийских городов. В хранилища «Б. Ф.» и «Левере Бразерс» поступает и копра, высушенная примитивным способом самими меланезийцами. Суда причаливают к берегу и вновь уходят, деньги совершают свой оборот. Но за всем этим, за товарами и кораблями, в Океании стоит копра. Вездесущая и всемогущая. С запахом ароматным и отталкивающим. Просто копра.
ГУАДАЛКАНАЛ
Это фактически воспоминание детства. Окончилась война, и я со своими друзьями пошел в кино, чтобы посмотреть первый американский фильм, который показывали тогда в Карловых Варах. Назывался он «Гуадалканал».
Годы стерли в памяти сюжет фильма. Точнее, это не был единый сюжет, а скорее мозаика, сложенная из судеб нескольких сотен мужественных солдат, которым, как я узнал из титров, выпала доля изменить ход тихоокеанской войны.
Я вспоминаю некоторых из них — таксиста из Бруклина, которого не изменила даже форма морского пехотинца; отца Донелли; отважного капитана Кросса и новобранца, которого прозвали Курицей. В фильме снимались Престон Фостер, Уильям Бендикс, Ллойд Нолан и актер, которого я особенно люблю, Антони Куин. В тот раз на экране эти люди казались мне слишком обыкновенными, умирающими отнюдь не героически, и я думал, что нельзя о такой исключительной отваге говорить столь будничным, спокойным тоном.
И тем не менее фильм мне понравился.
«Гуадалканадский дневник» — это тщательное, почти педантичное описание того, что день за днем приходилось переживать солдатам в борьбе за остров Гуадалканал в Тихом океане — крупнейший из Соломоновых островов[52].
Автор дневника, журналист Ричард Трегаскис, был среди них с самого первого дня. Дневник этот он писал, скорее, для себя и с санитарным самолетом отослал его в Соединенные Штаты. О дальнейшей судьбе своих заметок Трегаскис ничего не знал. Из Америки за весь период гуадалканалской кампании он не получил ни одного письма, ни одного поручения. Когда автор заметок вернулся в Соединенные Штаты, в кармане у него было полдоллара, которых не хватало даже на такси. А между тем в течение нескольких месяцев его «Гуадалканалский дневник» выдержал четыре издания, он стал лучшей книгой месяца, киноконцерн «Твенти Сенчури Фокс» купил право экранизации дневника.
Когда я сравнил дневник с картиной, которую мне удалось снова посмотреть в специальном кинотеатре, то понял, что сценарист изменил имена главных героев дневника Трегаскиса. Например, отец Флаэрти на экране превратился в Донелли; кроме того, он выбрал лишь нескольких героев и довел их судьбы до того момента, когда морская пехота покидает Гуадалканал, отдавая его под управление обычным подразделениям американской армии.
С воспоминанием о фильме связана и песенка, которую я когда-то слышал и которая будит в памяти нежное, экзотическое название тихоокеанского острова. Звучала эта песенка так:
Гуадалканал — это, несмотря на мои довольно неплохие для школьника познания по географии, единственное меланезийское название, с которым я тогда столкнулся.
Песенку о прекрасной Мередит и меланезийском острове, — звали ли ее вообще Мередит и была ли это песенка о Гуадалканале, ведь прошло более двадцати лет с тех пор, как я ее слышал, и фантазия за это время изменила то, что память не сумела сохранить, — я мурлыкал в течение нескольких часов на борту небольшого самолета, который летел с группой туристов с новогебридского острова Эспириту-Санто над островами Санта-Крус[53], административно подчиненными Соломоновым островам, на Гуадалканал.
Героическая история Гуадалканала начинается прямо здесь, на аэродроме, слишком большом для этого архипелага: самолет с Новых Гебрид прилетает сюда не чаще раза в неделю. Собственно из-за этого заброшенного аэродрома и началась битва за остров, которая окружила имя Гуадалканала таким же ореолом, каким в свое время были окружены Верден или Ватерлоо.
Японцы, стремительно захватывая один за другим острова Тихого океана, овладели Гуадалканалом почти без боя. Это произошло уже после того, как они оккупировали в Меланезии архипелаг Бисмарка, северное побережье Новой Гвинеи, северные группы Соломоновых островов. Стратегическое положение Гуадалканала давало японцам возможность контролировать главные морские трассы, проходившие тогда, как, впрочем, и сейчас, из Австралии через Новую Каледонию на Фиджи и Паго-Паго (точнее, Панго-Панго). Однако они нуждались в аэродроме, который смог бы принимать самолеты императорских военно-воздушных сил, и выбрали для его сооружения широкую площадку недалеко от берега, которая принадлежала жителям деревеньки Лунга.
В Лунге японцы, прилагая все усилия, стали быстро строить авиабазу. Однако англичане, которые не особенно упорно защищали Гуадалканал от нападения японцев, не все покинули остров. Несколько самых опытных и мужественных административных работников и владельцев плантаций скрылись в джунглях. На вершинах гор, достигающих высоты почти трех тысяч метров над уровнем моря, они устроили наблюдательные пункты и по радио информировали тихоокеанский штаб союзников о каждом шаге японцев. Один из таких наблюдательных пунктов был расположен прямо над деревней Лунга. Отсюда бывшему управляющему гуадалканалской плантацией концерна «Левере» — в картине он выступает под фамилией Ветерби — аэродром был виден как на ладони.
Он заметил, что аэродром кроме пятисот японцев строили еще и примерно две с половиной тысячи корейских рабочих, положение которых ненамного отличалось-от рабов. Японцы имели в своем распоряжении самые современные строительные машины. Настал момент, когда наблюдатель передал в штаб сообщение, что взлетно-посадочная полоса будет через несколько дней сдана в эксплуатацию. И тогда союзники нанесли удар, целью которого стал гигантский аэродром. Тот самый, на котором я почувствовал сейчас себя таким маленьким и одиноким. С этого и началась битва за Гуадалканал, ознаменовавшая решающий поворот во всей американо-японской войне.
Итак, я выхожу из самолета, прохожу таможенный досмотр, — на этот раз действительно лишь формальный, — и вот я уже на Гуадалканале. На большинстве меланезийских островов, куда я направлялся, меня, как правило, встречали. Это были либо мои заочные знакомые, которых я знал по переписке, либо мои друзья, а то и их приятели.
В Филадельфийском университетском музее у меня есть хороший друг: этнограф, доктор Давенпорт, который несколько месяцев провел на Соломоновых островах. Он-то и сообщил своим знакомым о моем приезде сюда. Итак, на аэродроме меня ждал Гордон Эдвардс, который уже несколько лет работает в Управлении протектората на Гуадалканале. Соломоновы острова — это единственный меланезийский архипелаг, до сих пор сохраняющий статут протектората. Эдвардс хорошо знает историю завоевания Гуадалканала, начинающуюся именно с этого аэродрома. От него я и услышал о наблюдателе, который из своего лесного укрытия на одной из вершин Золотого гребня следил за строительством японской авиабазы и передавал все более тревожные сообщения о том, что оно скоро будет закончено.
В воды западной части Тихого океана были направлены три iKpeftcepa, четыре миноносца и несколько транспортных кораблей, на борту которых находилось около десяти тысяч американских морских пехотинцев. Даже капитаны кораблей не знали, куда они направляются. И лишь за несколько дней до высадки они услышали, причем многие впервые в жизни, название Гуадалканал. А 7 августа 1942 года под защитным огнем крейсеров и миноносцев морская пехота высадилась на его берегу около Тенару.
Я несколько раз бывал потом вместе с Гордоном на тенарском пляже. Здесь приятно купаться: великолепный песок и волны прибоя не очень высоки. Тенару расположен вблизи нынешней «столицы» протектората — Хониары, но в том, 1942 году на Соломоновых островах еще не было ни одного города. Целью десанта была не Лунга, заброшенная деревня, а плато, расположенное за тенарским пляжем и ручьем Аллигатора, где японцы строили гигантский аэродром. Нападения американцев японцы не ждали. До сих пор все шло как раз наоборот— именно японцы внезапными атаками захватывали один тихоокеанский остров за другим.
В ночь с 6 на 7 августа на кораблях, которые приближались к Гуадалканалу, морские- пехотинцы в сотый и тысячный раз повторяли название острова, о котором совершенно ничего не знали. И вот на рассвете седьмого дня заговорили орудия семи боевых кораблей. В то время, когда на японские позиции сыпались тонны снарядов, к берегу на легких десантных судах подплывали те, кого потом увековечили песни, фильмы и романы, — первый и пятый полки американской морской пехоты. А через несколько часов на тенарском пляже высадился и ее одиннадцатый полк.
На следующий день пятый полк овладел деревенькой на острове Кукум, расположенной западнее Тенару. Здесь состоялся первый бой — японцы начали обстрел высадившихся частей. Но несмотря на это, спустя еще сутки, девятого августа, десантные силы захватили аэродром в Лунге — главную цель гуадалканалской операции.
Это произошло утром, а после полудня американские саперы первого технического батальона уже продолжали строить взлетно-посадочные полосы. Командующий десантными войсками генерал Вандергрифт назвал аэродром именем майора Лофтона Гендерсона, морского пехотинца, погибшего на острове Мидуэй.
В то время как часть десантных подразделений заканчивала строительство «Гендерсон Филд», остальные готовились к его обороне. Было ясно, что, как только японцы опомнятся от внезапного нападения, они нанесут ответный удар.
А между тем японские защитники Гуадалканала, втрое более многочисленные, чем понесшие потери десантники, начали теснить и преследовать американцев. Те, кто видел фильм, помнят, наверное, трагическую судьбу группы морских пехотинцев, которые по приказу генерала Вандергрифта должны были проверить территорию в трех километрах от аэродрома, расположенную за рекой Матаникау. Японцы уничтожили весь отряд. От кровавой резни спасся лишь один человек, который, напоминая эллинского воина, прибежавшего из Марафона, доплыл до своих позиций для того, чтобы, перед тем как умереть, сообщить о гибели своего отряда.
Через десять дней после начала гуадалканалской операции большой японский караван доставил защитникам острова новые подкрепления. Неблагоприятное для американцев соотношение сил еще больше ухудшилось. Японские суда доставили на остров сильные артиллерийские подразделения, которые начали с высот, расположенных вокруг прибрежных равнин, обстреливать аэродром. Американцы же не получали никакой помощи. И все же они сумели построить «взлетно-посадочные полосы и два ангара. Генерал Вандергрифт доложил союзническому командованию: «Гендерсон Филд» готов принимать самолеты».
В то время аэродром мог принять тридцать шесть истребителей и девять бомбардировщиков. И самолеты действительно прилетели. Но соотношение сил не изменилось. Так как американский транспортный караван вое не приходил, летчики измеряли бензин буквально наперстками. А бомбардировки и артналеты вывели из строя многие самолеты прямо на земле.
Через месяц после высадки морских пехотинцев на Гуадалканале их положение стало почти катастрофическим. В то время как «Гендерсон Филд» атаковали десятки тысяч японцев, у защитников аэродрома не хватало ни боеприпасов, ни бензина. Морские пехотинцы выдержали страшный экзамен, который стал самой славной страницей гуадалканалской эпопеи. Было много убитых, а оставшиеся в живых — ранены, кончалось продовольствие, вода, люди страдали от малярии, желудочных заболеваний. И все же аэродром они отстояли.
Через четыре дня после отражения яростных атак японцев подошли наконец транспортные суда. Но битва за Гуадалканал на этом не кончилась. Новые американские караваны не доходили до Соломоновых островов, а японцы в октябре получили подкрепление. И вновь они перешли реку Лунгу и предприняли штурм маленького клочка земли на северном берегу Гуадалканала, который уже несколько месяцев сотрясала лихорадка непрекращающихся боев.
Но и этот последний натиск морская пехота отбила. А так как новый японский караван с одиннадцатью тысячами солдат американская авиация уничтожила в открытом море, инициатива наконец стала переходить к все еще значительно более малочисленным «мэринс».
Поделиться книгой: