Давай придумаем любовь

– Квартиру? – удивленно переспросила она, наморщив лоб. – Так это же мамина квартира, как бы мы стали ее делить…

– Ну что ж! Если соображаешь в этом щекотливом вопросе, значит, все в порядке с тобой! – насмешливо проговорил Олег. – Вот и живи дальше с мамой в ее квартире! С мамой не пропадешь… Считай, что лишний балласт сбросила, от нахлебника избавилась! Правда?

– Я никогда не считала тебя нахлебником, Олег…

– Да ладно! Я что, не понимаю? Денег я мало в дом приносил, подарков дорогих тебе не дарил, теща меня дармоедом считает, я знаю!

– Ну зачем ты так, Олег? Ты же знаешь, что это неправда. Мама никогда тебя ничем не обидела, по-моему. Наоборот…

– Ладно, извини. Может, я не прав. К твоей маме у меня нет претензий. Да и к тебе тоже… Если уж и есть у меня какие претензии, так только к самому себе.

– А что же я Павлику скажу, Олег? И как я это ему скажу?

– Да нормально, как… Я ведь его не бросаю, он всегда будет моим сыном. Так ему и объяснишь…

– Может, ты сам ему объяснишь?

– Да. Конечно, объясню. Я думаю, мы будем часто с ним видеться. Потом объясню… А сейчас я просто уйду, Маш. Пусть Павлик думает пока, что я из командировки не вернулся. Я потом ему все объясню… Так поможешь мне вещи собрать, ладно? И как-нибудь… Побыстрее? Вдруг Татьяна Петровна вернется? Начнет тут над нами рыдать-причитать… Где у нас большой чемодан, Маш?

– На антресолях в прихожей.

– Да, точно. Пойду достану…

Потом они молча собирали ему чемодан. Маша аккуратно складывала рубашки и брюки, сосредоточившись на этом занятии. Будто от этого зависело что-то важное. Будто имело значение, останутся ли складки на рубашках и брюках, когда неведомая разлучница станет их разворачивать у себя дома и устраивать в свой шкаф…

Она даже вышла в прихожую, чтобы проводить Олега. Не плакала, только смотрела будто в пустоту. И не слышала, что он ей говорил. Ведь говорил же что-то! Наверное, то же самое, что и давеча… Что они не могут жить вместе после всего случившегося… Что любит другую, а ее больше не любит. И правда, лучше не слышать, не надо! Пусть уходит уже…

И потом, когда за Олегом закрылась дверь, тоже не плакала. Сидела, думала горестно, как же она скажет обо всем Павлику. И маме…

Когда в прихожей хлопнула дверь, направилась туда как сомнамбула, натянув на лицо вымученную улыбку. Мама, глянув на нее, только охнула и прикрыла в ужасе рот ладонью – разве маму обманешь!

– Павлуша, иди ко мне в комнату, включай телевизор… – проговорила мама чуть слышно. – Иди… Скоро ужинать будем, я тебя позову…

На кухне она грузно осела на стул, спросила слезно:

– Олег приходил, да? Я ж по лицу твоему вижу, что он приходил… Ну не молчи, не мучай меня, Маш!

– Да, мам, он приходил. Чтобы вещи забрать. Он ушел, мам.

– Все-таки ушел… Надо же, а я думала… Да как же так-то, Маш! Как же так-то, а? Почему ты его отпустила? Надо было на пороге упасть и не пускать…

– Мам, ну не надо, пожалуйста! Не говори сейчас ничего! Мне так тяжело, мам… Я просто жить не хочу…

– Ну ладно, ладно, рано еще отчаиваться! Я думаю, он еще сто раз одумается, Маш! Подожди, он скоро еще вернется, еще в ногах твоих будет валяться, вот увидишь! Ты только жди… Так и будет, вот увидишь! Ой, да куда он от нас денется, сама подумай? Устанет от вольной жизни и вернется! Быстро устанет, я думаю… Я даже уверена в этом, на сто процентов уверена!

Маша улыбнулась довольно слабо – на сарказм по отношению к маминым словам сил уже не хватило. Повернулась, вышла из кухни. Хотела было зайти в комнату, где сидел перед телевизором Павлик, да не решилась. Потом с ним поговорит, потом… Когда в себя немного придет.

Все-таки хорошее это выражение – прийти в себя. То есть предполагается, что ты сам себя на какое-то время покинул, а потом сам себя в себя же и загоняешь. Глупости какие, ей-богу. Потому что нельзя ничего сделать силой, нельзя себе приказать. Раненая душа приказов не принимает, плевала она на них. Рана болит и кровоточит, и душа истончается постепенно. Какое там… в себя прийти.

Но ведь жить все равно как-то надо. Пусть и с кровоточащей раной в душе. И в черно-белых жизненных красках. Надо жить ради Павлика. К тому же надо ведь как-то объяснить ему, что случилось. И завтра на работу пора выходить… Кончились каникулы. И прежняя жизнь тоже кончилась. Все, все кончилось…

* * *

Очень трудно привыкать к «законченной» жизни. Осознавать ее трудно. Потому что нельзя приказать себе – живи снова! И нельзя приказать – разлюби…

– Ну что ты скисла совсем, доченька? – со слезой в голосе проговорила мама, заглянув к ней в комнату. – Сил нет уже на тебя смотреть…

– А ты не смотри, мам. Что я еще могу сказать?

– Да как, как это – не смотри? Что я, не мать разве? Я ж не могу по-другому… Ну что это такое, скажи? Приходишь с работы и ложишься, в стену глядишь… Так ведь и с ума можно сойти, доченька! Нельзя так, нельзя! У тебя ведь сын растет! Конечно, я им занимаюсь… А если бы меня рядом не было, что тогда?

– Я не знаю, мам… Не знаю… Оставь меня в покое, прошу…

– Да что значит не знаю? Что значит в покое оставь? Да если б это и в самом деле покой был, ведь нет! Это ж одно постылое беспокойство, раздрай душевный! И как я должна глядеть на все это, по-твоему? Чего ждать? А ну вставай, пойдем ужинать! Вставай, вставай!

– Я не хочу. Я и правда не хочу, мам.

– А надо! Совсем ведь замрешь, если еще и голодом себя морить станешь! Вставай, ну? Не силой же мне тебя поднимать?

Маша нехотя поднялась, поплелась за мамой на кухню. От запаха шкворчащих на сковороде котлет ее чуть не стошнило, но пересилила себя, села за стол, принялась тыкать вилкой в овощной салат. Потом подняла на маму глаза, спросила тихо:

– А Павлик ужинал, мам?

– Конечно.

– А где он?

– В моей комнате, уроки делает. А что такое?

– Да я не знаю, как ему про Олега сказать, мам… Не знаю…

– Так и не говори пока! Пусть думает, что Олег в командировке! А там, глядишь, он и вернется с покаянной головушкой…

– Он не вернется, мам. Не вернется. Не вернется!

– Ну, истерику еще мне закати! А я тебе говорю – вернется! Жди и верь, поняла? Верь! Иначе с ума сойдешь.

– Нет, не хочу я так… Потому что это ожидание… Оно униженное какое-то, понимаешь?

– Ну и пусть униженное. Хотя ничего унизительного я в этом не вижу. Не ты первая, не ты последняя, кто мужа с гулянок ждет. Нет, я понимаю, что абы какого плохонького мужичонку и ждать обратно не стоит, но Олега-то нашего, Олега… Это ж не тот случай… Так что соберись и жди, что я тебе еще сказать могу…

– Я понимаю, мам. Понимаю. Только душа все равно обижается и не хочет… Не хочет, чтобы вот так все было. Чтобы я сидела и ждала. И тем не менее ты права… Надо себя собирать как-то, надо начинать жить, но сил совсем нет. Еще и Павлику вру… Сегодня же ему все скажу, мам! Сейчас же!

– Ну и зря. Хотя это твое дело, что ж. Ты мать, тебе виднее.

Мама поджала губы, отвернулась к плите. Маша встала со стула, пошла в комнату, где Павлик сидел за столом, старательно склонившись над тетрадью.

– Как дела, сынок? Оценки какие сегодня получил? – села напротив него, улыбаясь.

– По рисованию пятерку, а за диктант четверку с минусом… Это ведь лучше, чем тройка с плюсом, правда, мам?

– Наверное… Ничего, в следующий раз на пятерку напишешь. Ты у меня способный.

– А когда папа приедет, мам? Я соскучился. Он почему-то не позвонил мне ни разу… Раньше, когда уезжал в командировку, все время звонил. И его телефон почему-то не отвечает… Может, он его потерял, мам?

– Нет, сынок. Я думаю, не потерял. Просто… Понимаешь, мне все объяснить тебе надо… Сказать надо, а я все никак не решусь…

Маша замолчала, с трудом сглотнув слезный комок. Павлик тоже молчал. Казалось, он замер в испуганном ожидании, опустив глаза в тетрадь. Потом вдруг проговорил тихо:

– Да не надо, мам… Если тебе трудно, то и говорить ничего не надо. Я и сам уже обо всем догадался. Я ведь слышу, как ты все время плачешь…

– Да разве я плачу, сынок? Нет, я не плачу… – произнесла Маша автоматически.

– Ты внутри себя плачешь, мам. Я же чувствую.

Павлик поднял на нее глаза, и Маша удивилась его взгляду. Такой взрослый, такой понимающе грустный. И улыбнулась жалко, пожав плечами. И прикусила губу, чтобы не расплакаться.

– Я уже большой, мам. Я все понимаю. Папа больше не будет с нами жить, да?

– Да, сынок… Но он… Он очень любит тебя, он позже обязательно позвонит… И сам все тебе скажет…

– А я пока все равно не хочу с ним разговаривать. Про это – не хочу… Если тебе так надо, я совсем не буду с ним разговаривать.

– Нет. Мне не надо, сынок. Что ты…

– Только не плачь, мам, ладно? Да и вообще… Подумаешь, не захотел с нами жить… Да в школе у нас, между прочим, у половины ребят в классе никаких отцов нет, одни мамы и бабушки! Ничего, и без него проживем, правда?

Ну как, как можно было удержаться от слез после таких слов? Как можно смотреть в эти понимающие глаза и сидеть сложа руки? Да ее будто ветром со стула снесло! Бросилась к Павлику, обняла его крепко, припала дрожащими губами к его теплой макушке и только всхлипывала тихо, ничего сказать не могла. И все же удалось проговорить через какое-то время:

– Спасибо… Спасибо тебе, сынок… Все будет хорошо, вот увидишь… Мы ведь вместе справимся, правда, сынок?

– Конечно, мы справимся, мам. Ты только не плачь больше, ладно? Хочешь, я сегодня с тобой спать лягу? Чтобы тебе не страшно было одной?

– Хочу… Хочу, сынок… Какой ты у меня взрослый стал…

– Да, я взрослый. Все будет хорошо, мам, вот увидишь.

В эту ночь она впервые заснула по-настоящему, спала крепко до полудня – благо был выходной день. Проснулась от настойчивой телефонной трели, глянула на дисплей – опять Маринка звонит… Не хочется с ней говорить, совсем не хочется. Что она от нее может услышать? Нравоучения в снисходительном тоне? Мол, что я тебе говорила про твоего Олега, а ты мне не верила? Нет уж, не надо… Пусть Маринка думает, что у нее телефон сломался. Потом ей можно перезвонить, когда с духом соберется. Потом…

На звонки Кати она тоже не отвечала. Знала, что Катя будет ей сочувствовать. В отличие от Маринки. И вполне искренне. Но все равно не хотела отвечать… Еще ведь неизвестно, что хуже в данной ситуации – насмешливая снисходительность или сочувствие, хоть и искреннее. Не хочется ни того, ни другого. Без них легче как-то.

Телефон перестал верещать, и Маша потянулась в постели, окончательно просыпаясь. Вдохнула в себя вкусный запах, прилетевший со стороны кухни. Мама пирог печет… По субботам, как и всегда…

Вот и хорошо. Пусть все будет так, как и всегда. Размеренный темп жизни. Привычный. Пусть этот размеренный темп вытеснит из ее жизни главную компоненту – любимого мужа Олега. Хотя и понятно, что не вытеснит… Что эта самая компонента навсегда болью в сердце останется и будет давать о себе знать. Через время, через годы… Наверное, удастся даже привыкнуть к ней как-то. Тоже через время, через годы. Пусть. И с болью в сердце люди живут, не умирают.

Встала с постели, накинула легкий домашний халатик, вышла на кухню. Мама как раз достала из духовки пирог, хлопотала над ним, лицо у нее было довольное, раскрасневшееся. Увидев ее, проговорила ворчливо:

– Ну наконец-то проснулась… Умывайся, садись за стол. Мы с Павликом давно уж позавтракали, уж скоро обедать пора, а ты все дрыхнешь!

– Да, мам, я сейчас… А с чем сегодня пирог?

– С рыбой. Я давеча очень хороших окуньков купила у мужика на рынке. Крупных таких… Ой, совсем забыла! Мне же твоя Катя недавно звонила, спрашивала, как ты… Почему на ее звонки не отвечаешь? А я и не знаю, что говорить… Почему не отвечаешь-то? Она ж волнуется. Подруга все-таки.

– Не знаю, мам… Не хочу пока. Если еще будет звонить, скажи, что у меня все хорошо.

– Так сама и скажи… Теперь так и будешь от всех прятаться? Нехорошо это. Ты ж подруг обижаешь. Ладно, если Маринку обидишь, так и бог с ней, поделом. А вот Катю обижать не надо, Катя тебе настоящая подруга. Разве не так?

– Да так, мам, так… Ладно, я ей сама позвоню сегодня. И Маринке позвоню… Ты права, хватит прятаться. Надо привыкать потихоньку к своему новому статусу.

– Ой, да какой уж там статус, подумаешь! Если и есть он какой-то обидный для тебя, так все равно ж временный… Я вот уверена, что Олег скоро вернется. Просто уверена, и все тут! И сон мне давеча снился, что вы вместе домой вернулись… Веселые такие, смешливые. А еще мне яблоки красные снились – это к добру… Будто ты откусываешь от яблока и Олегу его передаешь, и он тоже откусывает. А потом и мне это надкусанное яблоко протягивает – мол, твоя очередь. Хороший такой сон, даже просыпаться после него не хотелось. Господи, хоть бы он скорее вернулся, Олежек наш…

– Мам, не начинай. Прошу тебя, пожалуйста. Давай о нем вообще больше говорить не будем.

– Да как хочешь, что ж… А ведь только ничего от этого не изменится. Как любила его, так и будешь любить. И мучиться будешь. В молчании… Когда проговариваешь свое переживание с кем-то, всегда легче становится. Что, разве я не права?

– Права, конечно. Но…

– Ладно, ладно, не смотри на меня так, не надо! Если не хочешь говорить, будем молчать как две дурочки, будто и не случилось ничего! Ладно, я поняла… Не хочешь со мной говорить, хоть с подругой поговори тогда, душу излей. Той же Кате…

– Ладно, я подумаю, мам.

– Подумай, подумай… А сейчас иди умойся и за стол садись…

Потом она все же перезвонила Кате, и та ужасно обрадовалась:

– Господи, Машка! Ну наконец-то! Я ж потеряла тебя, волнуюсь! И маме твоей звонила! И можешь ничего мне не говорить, я уже в курсе твоих новостей! Если хочешь, не будем совсем про них говорить… Я ж все понимаю…

– Да, Кать. Если честно, не хотелось бы.

– Ладно, договорились. Не буду настаивать. Захочешь, сама расскажешь. У тебя какие планы на сегодня, Маш?

– Да пока никаких… А что?

– Тогда давай встретимся где-нибудь! По магазинам прогуляемся, в кафе посидим! У меня сегодня выходной, дети у бабушки с дедушкой, а Денис крышу ремонтировать взялся. Так что я свободна как ветер. Давай через часик я за тобой заеду?

– А успеешь?

– Конечно! Мне только одеться и в машину прыгнуть! И я у ваших ног!

– Хорошо, давай…

– Вот и отлично! Я заходить не буду, звякну тебе от подъезда, чтобы выходила! Надеюсь, самой-то тебе часа хватит, чтобы в порядок себя привести?

– Конечно, хватит… Нищему собраться – только подпоясаться.

Они хихикнули в унисон и одновременно вышли из разговора, и Маша вздохнула облегченно – все-таки молодец Катька… Никаких охов и вздохов, никакого сочувственного любопытства не было в ее голосе. Просто позвала время провести вместе, только и всего.

А шопинг ей был очень даже кстати – недавно перчатки где-то посеяла, ботинки зимние надо новые: старые уже ни на что не похожи. Да и отвлечь себя тоже нужно как-то… Как Мюнхгаузен, за волосы себя из болота вытащить. Или хотя бы попытку сделать…