Рысюхин, ты что, пил?

В общем, оставшееся время провели в спокойном разговоре на семейные и хозяйственные темы и в планах на будущее. Вернувшийся пан Януш выглядел довольным и благодушным. Он рассказал, куда и к кому подойти в Приёмной комиссии, к какому столу нести документы, указал ни в коем случае не упоминать вслух его имя и вопрос денег, никому не подмигивать и вообще вести себя «как все», кто нужно — уже ждут бумаги с нашей фамилией. Да, ещё сказал обязательно объехать территорию и заходить через главные ворота, чтобы слухов не было. Так мы и поступили: объехали, оставили Воронка и повозку под присмотром охранников и сдали все нужные анкеты, подписав все нужные прошения и соглашения.

Переночевать решили прямо здесь, в общежитии для поступающих и сопровождающих лиц. Меня оставили в номере, охранять вещи где я, перенервничав, и уснул. А отец с Нутричиевским пошли отмечать «это дело» в местном трактире, но с нашей семейной выпивкой. Вернулся отец уже затемно, уставший, но довольный. Я лежал, не подавая вида, что проснулся — не хотел разговоров. Папа подошёл, посмотрел на меня и тихонько сказал:

— Эх, Юрка! Хороший ты у меня пацан вырос! Всё мы с тобой сделаем, что нужно, не сомневайся!

У меня почему-то защипало в носу…

Глава 5

Выехали мы из Буйнич довольно таки поздно: утро не у всех было добрым и подзатянулось. Ехали неспешно — и трясёт меньше, и Воронок недостаточно отдохнул, а до Рогачёва расстояние около ста вёрст, можно сделать в первый день короткий переход до Быхова, а уже во второй — нормальный. Оттуда чуть больше пятидесяти километров до Бобруйска, где мы с отцом задержимся на сутки, а конь отдохнёт, как положено. В этом городе, хоть он формально и такой же райцентр, как наши Смолевичи, попечением местного владетеля Боброва из обширного и обеспеченного семейства или даже, можно сказать — клана известных на всю Империю строителей Бобровых, был построен большой зверинец, имеющий как лицевую, так и изнаночную части. Причём некоторые изнаночные твари выставлялись на лицевой части мира, но ненадолго — как только начинали слабеть, служители тут же утаскивали их «вниз» для отдыха. При зверинце, куда многие титулованные особы не гнушались отправить какую-нибудь новую, доселе невиданную зверюгу, имелись гостиница (дороговатая, правда) для людей и конюшни для их верховых и упряжных животных, где можно было заказать услуги ветеринаров, гарантирующих полную проверку здоровья, лечение, если нужно, и полный отдых за одни сутки. Воронок наш подобное обхождение уж точно заслужил.

Хороший, простой и понятный план — казалось бы, что могло пойти не так? И, наверное, всё бы так и было, если бы не батино смурное состояние. Прямо возле ворот на выезде с гостиничной территории на тракт мялся какой-то однодворец[2]. Ну, а кто ж ещё, если одет как крестьянин, пусть и зажиточный, но со старой саблей на боку — чтобы не перепутали, стало быть, уважающего себя шляхтича с простолюдином. Увидев нас, он подскочил к коляске:

— Уважаемые господа, вы, я слышал, собираетесь в Бобруйск?

В воздухе появился слабый, но отчётливый запах неприятностей.

— Допустим, так, — осторожно ответил папа.

— Юзеф Подрепейницкий, шляхтич герба «Репейник» из Вишнёвки, что под Бобруйском. Панове, если вы окажете честь взять меня в попутчики, то я могу показать вам короткую дорогу до Бобруйска. По расстоянию — как отсюда до Рогачёва, даже чуть меньше. Дорога в основном через лес, по тенёчку, и не такая тряская, как мощёный тракт до Быхова.

Этот прохиндей мигом «срисовал» состояние отца и очень грамотно вернул пассажи про тенёк и тряску, это да. Тем временем тот продолжал:

— Я понимаю, мы с вами до сего дня не были знакомы, и вы вправе подозревать меня даже и в злом умысле. Но я клянусь Репейником, что не замышляю ничего вам во вред, только хочу добраться домой. Кроме того, за меня могут поручиться мои свояки из местной охраны.

Те самые свояки тем временем подтянулись поближе и начали уверять в полной благонадёжности возможного попутчика. Тот согласен был ехать на козлах и править экипажем, тем более, что только он знал дорогу — при условии, что его сабля будет лежать в коляске, дабы не позорить статус недостойной шляхтича работой. Будь отец в форме — он, скорее всего, смог бы отцепить этот репей, а так был не в состоянии спорить и согласился. Как я понял позже, у него был и иной резон. Стоило только проехать километров пять-шесть и выехать за границы деревни, где Быховский тракт ушёл влево, к Днепру, как отец оживился:

— Юра, достань-ка с холодка бутылочку нашего светлого! И человека угости.

Ну, да, понятно — самому пить с утра, пусть даже с лечебными целями вроде как не пристало, а вот угостить попутчика и с ним продегустировать фамильный продукт уже совсем другое дело. Хоть по сути и одно и то же.

Я приподнял задний край полога, чтобы добраться до большого холодильного ящика.

— Ух ты, и правда — холодненькое! Это как это?

Батя начал рассказывать про новинку. У нас в городе недавно такие шкафчики делать начали, Пырейникова младшая привезла идею, а дед заинтересовался и решил тряхнуть стариной. Правда, сделал на продажу совсем немного, не торопясь ваяет в своё удовольствие по одному ящику в неделю, причём двух одинаковых не найдёшь: всё что-то экспериментирует и меняет. В нашем, к примеру, поставил воздушный винт, от отдельного макра запитанный, который воздух гоняет. Арктических холодов в ящике не добьёшься, конечно, но даже в самую жару внутри всё остаётся прохладным. Так этот ящик у нас дома стоит, но на кой его там оставлять, если мы оба здесь вот, а бабуля его баловством считает — зачем, мол, нужно, если ледник есть, который энергию не потребляет? Батя специально для поездки придумал, как закрепить холодильный шкаф лёжа, вместо оригинального кофра — и, я вам скажу, на редкость полезная и удобная штука получилась! Денег, конечно, это удовольствие стоит, но не слишком много: одного накопителя из ископаемого макра хватает на двое-трое суток, в зависимости от температуры снаружи и количества продуктов внутри. Стоит такой в Смолевичах рубль у всё тех же Пырейниковых. Сын у старика, Пырейников-младший, по потенциалу до единички недотянул немного, свитки делать не может, даже этикетки нам или «живые» открытки, на которых картинка шевелится, но макры оружейные и накопители обрабатывать в состоянии. Где он заготовки берёт, точно неизвестно, сплетни пересказывать не хочу, но для моего револьвера один заряд стоит пятьдесят копеек для верхнего ствола и семьдесят для большого нижнего.

Револьвер у меня знатный, дед под заказ сделал заранее, чтоб внукам дарить, вот только внук у него всего один оказался, я. Сверху обычный ствол длиной двадцать пять сантиметров, к нему сзади приставлен крутящийся барабан, в который заранее можно забить пять зарядов с пулями. Специальная качалка поворачивает барабан на одну позицию и сдвигает его на сантиметр вперёд, надевая на ствол. За счёт этого, как отец объяснил, зарядная камора и ствол строго на одну линию ставятся, без перекоса, и сила от взрыва макра наружу не вырывается. Для этого в передней части каморы сделаны на конус. Калибр пулевого ствола тринадцать миллиметров — старый вариант в полдюйма при переходе на метрическую систему «округлили» в большую сторону. Ствол нарезной, с тремя нарезами, пули использую колпачковые — так-то их пока через весь ствол пропихнёшь, замаешься, а в камору чуть ли не просто пальцем пропихнуть можно до упора.

А под этим стволом ещё один, вместо шомпола, с отдельным спуском. Он получается короче верхнего, потому как и на продольные движения барабана место надо, и зарядная камора часть длины отбирает. Этот ствол гладкий, охотничьего двенадцатого калибра, если не больше, под усиленный заряд с картечью. Жуткая вещь получается! Если вблизи, пока картечь не разошлась, то в доске-сороковке дыру пробивает — мой кулак спокойно пролазит. А если на расстоянии метров семь-восемь и больше, пятно получается такое, что даже целиться толком не надо. В общем, или на многочисленную мелкую дичь или на особо вёрткую. Или на крупную тварь, как последний шанс, в упор если бить.

Я, как шляхтич, да ещё из боевого рода, носить такое оружие имею право. Но не дай Рысь применить не против тварей Прорыва или не для самозащиты! Вообще у нас в роду принято, чтобы один из сыновей главы семьи, если этих сыновей несколько (то есть — почти в каждом поколении) шёл в армию на постоянный контракт. Больших чинов никогда не получали, выше капитана никто не поднялся, но служили честно и право семьи на шляхетское достоинство подтверждали достойно. Я как единственный наследник от обязательной военной службы освобождён, но, опять же по традиции, хотя бы один трёхлетний контракт пройти собираюсь. И гонял меня батя как положено, и огневой бой, и холодное оружие — только не какая-нибудь, простите за выражение, шпага, против тварей мало полезная, а тяжёлый палаш и лёгкий топор. Вот только когда служить? Ни перед Академией, ни сразу после неё времени на это не будет, а дальше загадывать пока рано.

За моими размышлениями и разговором проводника с отцом я даже опомниться не успел и понять, как так получилось, что Юзеф уже сидит на переднем диване напротив папы, у них в руках уже вторая бутылка пива, а у меня — вожжи. Попутчик на мой немой вопрос в глазах только махнул рукой и пояснил, что все повороты он и так знает, а вожжи ему не мешают, даже если и зацепит по уху — не страшно, он, мол, привычный. Я только вздохнул и вынул для себя из холодильного шкафа баклажку купленного в розлив в Могилёве кваса. Причём при покупке особо уточнил, ржаной ли он? Продавец сделал удивлённое лицо и спросил:

— А какой ещё может быть?

— Ну, мне тут, неподалёку, в корчме вместо нормального кваса какое-то жуткое варево из бураков подсунуть пытались.

— А, ну так то квас был, а это квас — разные вещи, понимать надо!

Он издевается, что ли⁈

Дорога через лес была, может, и короткой, но прямой бы я её не назвал: сплошные ухабы, бугры, ямы и прочие корни, которые не давали разогнаться и вынуждали двигаться шагом с пешеходной скоростью, едва ли быстрее, чем ломовая подвода. Плюс к тому извивы дороги, старые «вечные» лужи, объезды вокруг них, а кое где и объезды вокруг объездов, разбитых до полной непроходимости. Качало коляску, как лодку на волнах, в результате и спутников моих укачало обоих — бате после пива пришло облегчение, а наш провожатый, наверное, тоже был изрядно «уставший». Я и сам впал в какую-то полудрёму. Ну, а что? Ничего особенного не происходит, всё тихо, плавно и спокойно. Отец и Юзеф храпят в противоход, звук получается ровный, гулкий, как от леспромхозовского дизельного трактора; Воронок бредёт, свесив голову, как крестьянская лошадка; молодая листва шумит на ветру; еловые лапы колышутся; коляска покачивается с носа на корму и с борта на борт; крысолюды крадутся между кустами… Что, мля⁈

Как я не дёрнулся и не заорал — до сих пор не понимаю. Изнаночные твари были разумные или полуразумные, по официальной точке зрения, поскольку в чём-то наподобие одежды и с оружием, поэтому тоже не визжали и не дёргались, похоже, собирались тих сблизиться с коляской на расстояние прыжка. Я плавным движением достал из-под сиденья свой револьвер, без рывков поднял его, направив ствол в правый дверной проём и сразу, без задержки, пока враги не опомнились, бахнул из нижнего ствола картечью. С расстояния примерно шести метров облако свинцовых пулек накрыло трёх крыс из пяти, причём одну, похоже, свалило замертво. И тут же, вскочив на ноги и схватив револьвер двумя руками, открыл стрельбу по двум оставшимся.

Воронок у нас конь обученный, от выстрелов в панику не впал, не стал ни убегать, ни наоборот, резко останавливаться: как шёл, так и продолжил идти, только встрепенулся, поднял голову и косил взглядом в мою сторону. Пан Юзеф едва ли не одновременно с моим первым выстрелом перевалился через борт, каким-то чудом подхватив свою саблю, уже без ножен, и побежал в сторону врагов, забирая влево, в сторону коня, чтобы не перекрывать мне линию огня. Разбуженный выстрелом отец тоже сразу выхватил свой револьвер. Взглянув направо, где наш проводник уже готовился зарубить последнего живого и невредимого крысюка (я пятью выстрелами умудрился три раза вообще промазать и один раз попасть не в того, случайно добив подранка вместо того, чтобы подстрелить копейщика) он вскочил на ноги и сделал то, до чего я не додумался: посмотрел поверх сложенного тента назад и на левую сторону дороги. Я, чтобы не мешать ему, сел на пол коляски в проходе между сиденьями и в растерянности не мог сообразить, что делать дальше: заряжать револьвер или доставать палаш и готовиться к схватке на холодном оружии.

За время моей растерянности Подрепейницкий успел срубить последнего стоявшего на ногах крысюка, добил подранка и потыкал саблей в тех трёх, что не шевелились. Колебания и сомнения прекратил отец. Он голосом остановил коня, потом скомандовал мне:

— Перезаряжайся, только не суетись, спокойно. А мы пока тут присмотрим.

— Да что тут смотреть, панове! Эти твари если со спины не напали — то или разбежались или их тут больше и не было. Я эту породу знаю!

— Осторожного и боги берегут, а беспечного твари на изнанке доедают.

— И то правда, пане, может, остальные добежать не успели. Вы, может, возьмёте на себя присмотр за округой, пока я насчёт добычи проверю?

Получив одобрение отца, Юзеф стал переворачивать и перетаскивать в кучу крысиные тушки, что-то насвистывая себе под нос. Я не присматривался особо — и неприятно, и своих дел хватает. Пока заряжал револьвер, вёл нехитрые подсчёты. Пять малых макров по пятьдесят копеек, да один за семьдесят — три рубля двадцать копеек сжёг. Пули и картечь делаю сам, расходы только на свинец. Пять пуль по пятнадцать граммов, сорок грамм картечи, всего сто пятнадцать, при цене свинца два пятьдесят за кило, это будет… Это где-то одна восьмая от килограмма, чуть меньше, округлённо копеек тридцать. Плюс войлок на пыжи, плюс масло и ветошь для чистки оружия — где-то на три шестьдесят настрелял. И по большей части — впустую! Стыдно то как, четыре промаха из пяти выстрелов с расстояния чуть больше пяти метров! Позорище!

Этими зряшными расчётами я отвлекал себя от звуков, раздававшихся с обочины — проводник явно искал макры в тушках. Не то, чтобы я никогда разделкой домашней живности не занимался, тех же кур и рубил, и потрошил давно уже, и с кабанчиком отцу помогал, но вот именно сейчас почему-то слушать было неприятно. К тому моменту, как я закончил трамбовать пыж поверх картечного заряда, звуки стихли, а Подрепейницкий подошёл к коляске и весёлым голосом сказал:

— Пан Викентий! Как трофеи делить будем, как обычно или?..

— А что ж вы, пан Юзеф, меня спрашиваете? Я в этом деле не участвовал, не успел, так что и доли моей в нём тоже нет. Вон, с бойцом договаривайся, — и на меня кивает, а сам ухмыляется с хитрым видом.

Попутчик повернулся ко мне.

— Ну что, пан Юрась, будем дуван дуванить? Первые трофеи, или уже доводилось подраться?

Глава 6

Интересно — с одной стороны, уважительное «пан», как к заведомо благородному лицу, а не нейтральное «спадар» или «паныч», а с другой — уменьшительная, детская форма имени. Вот как его понимать, этот намёк⁈ Но отвечать надо, пауза затягивается.

— Первый. Потому и опозорился так.

— С чего бы это… Кхм, это потом. Стандартный принцип знаешь?

— Это артельный или где «каждому со своего»?

— Ага, знаешь, уже легче. Ну, отряд мы не делали, доли не прописывали, так что артельный принцип сразу мимо. С пяти тварей только четыре макра добыл — пятый пустой, похоже, долго уже по лицу шастает, да и слабак был, скоро сам бы сдох. Я и под сердцем посмотрел, и в сердце, и печень проверил, и в голове, в мозгах и под языком, мало ли, мутант какой — точно пустой.

Юзеф показал на ладони четыре тусклых синих, скорее даже сизых, кристалла примерно одного размера — чуть больше его ногтя на большом пальце, разве что один чуть крупнее и насыщеннее цветом.

— Вот этот, — он взял другой рукой один из трёх одинаковых, — с моего. Подранков я добрал, но они были полностью никакие, так что на долю в макрах с них я не заработал, но вообще за это, как и за разделку, доля положена.

Я покосился на папу, тот едва заметно кивнул — мол, всё правильно.

— Эти два рублей по четыреста двадцать или тридцать, этот, побольше, но тоже полупустой, потянет где-то на четыреста пятьдесят. Суммарно тысяча двести пятьдесят — триста целковых на круг выйти может. Сейчас, правда, конец сезона, товара такого много, цены падают — весна, прорывы, макры при некоторой удаче любой дурак набить может, в итоге продают их и жук, и жаба, цен не знают, отдают задёшево и другим выручку сбивают. Если подождать до зимы и зарядить полностью на изнанке, то и до полутора тысяч можно выторговать.

Было видно, что считать и оценивать трофеи, выискивая варианты, как пристроить повыгоднее для попутчика занятие знакомое, привычное и даже, пожалуй, любимое.

— Из прочих трофеев. Тушки можно было бы продать, в Бобруйске так особенно, в зависимости от размера, возраста и сохранности до трёх сотен рублей, но это в идеальном состоянии, в среднем по полторы-две сотни идут, если сильно посечен, то могут рублей пятьдесят предложить, а то и вовсе за пятёрку на корм другому зверью. Но не довезём мы их! — Тут Юзеф огорчённо вздохнул и, разведя руками, повторил: — Не довезём. Они уже попахивать начинают, а пока доедем провоняют всю повозку и вещи так, что только на выброс, магическая очистка обойдётся как бы не дороже, чем новая. Да и платят за тухлятину совсем мало, могут и вовсе отказаться брать. Так что это мы не считаем. Или возьмём парочку, в вашем холодильнике могут и доехать?

— Не-не-не, и думать забудьте, пане, об этом варианте! У меня шкаф для продуктов и деликатного товара, его после такой перевозки выкидывать надо будет.

— Ну, так я и думал. Теперь по оружию. Сами крысюки его не делают, разве что могут себе дубину выточить зубами или копьё краденое под свой рост укоротить. Но тырят его где-то, возможно — в других мирах, массово. По качеству никогда не угадаешь, у кого кусок кости более-менее острый к кривой палке привязан, вместо копья, а у кого зачарованный меч из иномирского металла с каменьями драгоценными. Но это редко, очень редко бывает, чтобы так удачно Репейник зацепил. В нашем случае три копья — полный хлам, только на дрова, и то под вопросом. Ещё одно — кухонный нож, к палке примотанный. Они его где-то согнули, потом разогнули, согнули в другую сторону… Короче, тоже хлам, но кузнецу деревенскому на сырьё может сгодится. Пятое — это, простите, вилы, которым два крайних зубца отломили, два средних оставили. И древко наполовину обгрызли, в общем — в комплект к четвёртому, в металлолом.

Подрепейницкий перевёл дух.

— Теперь по ножам. Два — каменные ковыряла, только на выброс, ещё одно вроде как ничего, можно в школьный музей подарить, как образец первобытного, понимаете, быта. Четвёртый — из той же лавки, что и четвёртое копьё. Согнули всего один раз, зато зазубрин наделали — ещё немного, и ножовка получится. Пятый же на фоне прочего смотрится удивительно, поскольку это обычный нож — старый, сточенный, но явно боевой клинок, хоть и из хренового, прости боже, железа. Короче, за всё скопом может быть удастся в скупке металлолома копеек шестьдесят выручить. Но не всё так плохо, — Юзеф подмигнул. — Один из этих был вроде как пращником, я проверил его снаряды — порой эти дикари вполне забавными штуками кидаются. И не зря копался! Вот эти два кубика — пирит, «золото дураков», по сути — железная руда, один из видов, но в лоб засветить можно знатно. А вот это — похоже, самородок золотой, где-то шестисотой пробы или чуть выше, то есть золота в нём процентов шестьдесят, судя по весу и цвету, остальное серебро и медь почти пополам. Золота, если по весу брать, рублей на сто двадцать — сто пятьдесят. То есть, где-то от четверти до трети макра. Вот этот камешек я и хотел бы в счёт своей доли от общей добычи.

— Если золото изнаночное, то оно и в десять раз дороже стоить может, и больше, — это батя всё же не выдержал, вмешался.

— Или вообще ничего, если это тоже обманка.

— Или так, — папа повернулся ко мне: — что решишь?

— Если не знаем, есть ли там что-то особенное, то и говорить не о чем. Считаем как обычное золото 600-й пробы, которое ещё переплавить и очистить надо. Тогда четверть макра за то, чтобы вырезать четыре, не говоря уж о прочем — нормально будет.

В конце концов, он мог и вовсе не заглянуть в тот узелок или не опознать находку. Про «утаить» даже про себя не думаю, чтоб не оскорбить ненароком человека. Тем временем проводник влез в пролётку, и я пустил Воронка шагать дальше по дороге.

— Ну, тогда и всё на этом. С первой добычей тебя, охотник! Попробовал, так сказать, крови тварей.

На словах ветерок принёс запах от вскрытых туш, или мне так показалось, я вспомнил звуки, с которыми Юзеф потрошил их, одновременно помимо представил себе вкус крови на губах — и как-то всё это сложилось так… В общем, еле успел перегнуться наружу, как меня начало неудержимо рвать на обочину. Было стыдно, противно, но и сделать с этим не мог ничего. Наконец, отпустило. Я прополоскал рот водой из поданной кем-то фляги.

— Простите, пожалуйста. Опять опозорился, сперва со стрельбой, теперь вот ещё, как маленький…

Папа с серьёзным лицом протянул мне походный серебряный стаканчик на сто двадцать пять грамм, налитый почти до верху:

— Держи, выпей.

У меня сразу же активировалась моя способность.

— Пап, это же водка, «Пшеничная» наша!

— Поверь — я знаю. Тебе сейчас не только можно, но и нужно. Давай, залпом!

Я пригасил свой дар, которому так и не смог внушить мысль о том, что спирт является не ядом, а пусть даже и нейтральным веществом, не говоря уж о полезности. Благо научился бороться с рефлексами, мешающими «сожрать гадость» — сперва с судорогами, потом с тошнотой. Потому как иначе моя способность не давала не то, что лекарства принять — она даже против специй в еде протестовала! Надо сказать, пресная диета сильно помогла в укрощении организма. Пока я боролся с собой и закусывал выпитое куском колбасы, отец начал говорить совершенно серьёзным голосом:

— Никакого «позора» у тебя сегодня не было, и думать забудь! После первого боя очень многих полощет, можно сказать — большинство. Главное, что после, а не во время, вместо того, чтобы стрелять или рубить. Но даже и так — не позор, а небольшая слабость. Ты ещё хорошо и долго держался, я думал — раньше вывернет.

Он перевёл дух.

— Теперь о второй твоей фантазии. Которая насчёт стрельбы. Не знаю, что ты себе выдумал — положил четверых из пяти нападавших раньше, чем мы вообще что-то сделать успели. Если это «позор», то что тогда «молодец»?

— Пап, не надо, не успокаивай! С первыми тремя просто повезло картечью накрыть удачно. Повезло, понимаешь⁈ А потом⁈ Пять выстрелов — четыре промаха! Три раза просто в лес улетело, четвёртый раз вообще попал не в того, в кого целился! А если бы в своего⁈ И это всё на расстоянии, когда до цели револьвер добросить можно было! Позорище, как есть позорище!

— Сыне, не истери. На вот, ещё стопочку, поможет с нервами справиться.

— Панове, позвольте, я скажу? Вы, пан Юрась, неправильно считаете. Шестью выстрелами вырубить четверых нападающих — это, уж поверьте опытному человеку, просто отличный результат!

— Ай, не утешайте! Вы как тот поверенный Крысанович, простите уж за сравнение: «Если посмотгеть так, а если взглянуть-таки отсюда», тьфу! — я бездумно и почти без усилий задавив возмущение способности махнул подсунутую батей третью рюмку. — Как ни крути — четыре промаха на дистанции плевка, ужас! Главное, в тире с двадцати пяти метров всё в чёрное клал, не хуже «восьмёрки», край — «семёрки»! Даже хотел попроситься на пятьдесят метров стрелять, мол, на этой дистанции мне уже скучно! Самодовольный косорукий рукожоп!

То ли водка с непривычки подействовала, то ли ещё что, но язык развязался, и даже слишком. Я закусил луковкой неведомо как выпитую третью, а пока хрустел, слушал отца.

— Сын, тир и реальный бой — это как ячмень и пиво, вещи родственные, но разные. Одно из другого проистекает, но не более того. Первый бой, внезапно, с качающейся коляски, по движущимся объектам из короткоствольного оружия — тут удивительно, что вообще попал! И первый выстрел — не «повезло», а застал врага врасплох, и хорошо накрыл групповую цель. Не говоря уж о том, что вовремя заметил угрозу, которую мы проспали, причём в буквальном смысле. И не только заметил, но и грамотно пресёк. Так, трёх рюмок тебе хватит, уже развезло, но «трясучки» нет.

Я сидел, глупо улыбался и думал, что я не позор отца, а наоборот, молодец и всё сделал правильно. Так и задремал, не заметив, в какой момент и кто забрал у меня вожжи.

Пришёл в себя, когда уже подъезжали к месту будущей ночёвки. Название этого поселения — Глухая Сяліба[3] — могло бы служить исчерпывающим описанием, если бы не одна деталь: здоровенное огороженное поле с несколькими капитальными кострищами и кучей каких-то сараев вокруг него. Как сказал местный житель:

— Так кто от Могилёва едет — никто дальше нас ещё не уехал. Ни верхом, ни в упряжке. Все тут ночуют. И на Могилёв кто едет, никто среди дня с места не снимается, всё утра ждут.

Владельцы избы привычно ушли в овин, где у них было обустроено запасное спальное место, освободив дом для проезжих шляхтичей и не забыв взять оплату ночлега вперёд. Отец недовольно косился на Подрепейницкого — ещё бы, даже тридцати километров за день не одолели, с такой дорогой — но молчал, сам ведь согласился на «короткую дорогу». Думал, что после дневного сна долго не усну, но вырубился, едва голова коснулась подушки.

На следующий день интересного было два момента: перекрёсток, что мы проехали вскоре после выезда с ночёвки — поперечный тракт уходил на юг к Быхову и куда-то на север, в том направлении указателя не было. Получается, хутор не такой уж и глухой, непонятно даже, почему не вырос во что-то большее. И второе — длиннющая, не меньше полутора километров, насыпь через пойму реки Друть. Река тут заполняла широкую долину и представляла собой жуткую мешанину проток, рукавов, островов, каких-то зарослей — кошмарный лабиринт и птичий рай, судя по тому, что можно было увидеть и услышать с дороги. На западном берегу остановились на обед в рыбацком селе Чечевичи (с ударением на второе «че») — даже не представляю себе, откуда такое название. Обед был рыбным, но рыба была разнообразная и способов её приготовления тоже хватало разных. Как нам сказали, в сезон можно купить ещё и множество пернатой дичи, но сейчас совсем не сезон, а даже наоборот — птицу бить категорически нельзя. Дорога сегодня была ощутимо лучше вчерашней, к вечеру успели проехать больше сорока километров до ночёвки в очередном местечке со странным и загадочным названием — Скачок. Кто куда откуда и зачем скакал — местные мне сказать не смогли. Или не захотели. Папа, посмеиваясь, сказал, что в молодости при поездке в Столбцы проезжал через деревню с названием Аталезь, которое вообще непонятно что и на каком языке означать может. Третьим интересным моментом стало обсуждение вчерашней добычи. Папа сказал, что она полностью окупает расходы на поступление и первый год обучения, так что я как минимум первый курс себе оплатил с лихвой. Я задумался было о перспективном способе заработка, но отец и пан Юзеф хором, на конкретных примерах и на статистике, постарались довести до меня, что охотники живут красиво, но не все и, как правило, недолго. Ну, не знаю — расходов, если считать даже еду в дорогу, рублей десять-пятнадцать, а добыча не меньше тринадцати сотен. Сто рублей за рубль затрат — смешно ли?

На третий день пути мы выехали на пресечение нашей «короткой» дороги с трактом из Речицы в Бобруйск. В итоге потратили те же самые три дня, не сэкономив ровным счётом ничего. Да уж — точно по поговорке, «Калі пойдзешь нацянькі, дык праходзіш тры дзянькі»[4]. Ну, зато заработали… На этом перекрёстке в деревне Титовка мы расстались с нашим провожатым, который заявил, что у него тут дела и ушёл, рассыпаясь в благодарностях за транспорт и за хорошую компанию. А мы двинулись в город, до которого оставалось пару вёрст до моста через Березину и там примерно столько же до места назначения. Час дороги, не больше.

Глава 7

Этот час мы посвятили в том числе и обсуждению бывшего попутчика. Нет, не сплетничали (мы же между собой), но вопросов накопилось достаточно. Нет, не так. У отца накопилось много мелких и не очень наблюдений, и он решил провести очередной урок.

— Вот смотри. Охрана Академии его знает, на самом деле, не придуривались за бутылку, это сразу видно. Откуда? Если приезжал на работу устраиваться, то когда успел так познакомиться близко и почему не остался? Условия не подошли? Для того образа, что он показывал, любые сгодились бы.

— Может, он договорился с начала учебного года начать службу, или взял сколько-то дней на устройство дел?

— Нет, тогда и разговор был бы иной, его бы представляли не как знакомого, а как сослуживца, так доверия больше. Дальше смотри. Сабля у него из изнаночной стали, есть приметы, и не старая, как он говорит. Причём навык работы с нею очень хороший, лучше, чем пан Юзеф показать хотел. Сноровка в разделке тварей, знание повадок, цен на туши и прочую добычу — в ту же копилку. Опять же, в жизни и быте охотников хорошо разбирается, я из сегодняшнего разговора и сам немало полезного или нового узнал. Всё это пристало опытному охотнику, а он от такого статуса тоже отказывается.

— Может, с деньгами проблемы какие-то, и не хочет, чтоб его неудачником считали — а то охотник на тварей изнаночных, а сам чуть не в лаптях ходит?

— С деньгами, говоришь? Тут тоже интересное дело выходит. Цену и счёт им он знает. Но при этом копейки на ладони не считает, в тех же Чечевичах место для обеда выбирал по запаху, а не по ценнику, и рассчитывался вскладчину честно, не пытаясь как-то выгадать. Одежда его тоже, и обувь особенно — выглядит неказисто, но если присмотреться — не старьё, совсем даже, просто пошив такой, нарочито мешковатый. А так всё обмято и подогнано, как амуниция у опытного солдата. Но и не бандит точно, и не наёмник — и у тех, и у других повадки особые, которые прятать трудно, хоть краешком, да вылезут.

— Хмм… Деньги есть, но он их прячет. Ухватки опытного охотника и солдата, но их он тоже напоказ не выставляет.

— Знакомство с охраной Академии более близкое, чем показывал, не забудь. Да, ещё. Вишнёвка его, насколько я карту помню, на правом берегу Березины, ему удобнее было с нами до города доехать и уже оттуда по Гомельскому тракту вдоль реки спускаться. А он в Титовке сошёл, оттуда к Вишнёвке просёлками да буераками с учётом петель в полтора раза дальше получится, чем от Бобруйска по хорошей дороге.

— Ну, он любит напрямик ходить…

Папа хохотнул и продолжил:

— Или не хочет в Бобруйске показываться. Или даже не вообще, а в таком виде. Думаю, он сейчас помоется, переоденется и в город въедет уже в виде вполне обеспеченного шляхтича. Или не въедет, если я правильно понял его род занятий, а в обход двинет. Но по своей Вишнёвке он в таком затрапезе явно не ходит. Вот ты, Юрка, как думаешь — исходя из всех деталей, кем он может быть?

— Если ещё учесть фамилию, судя по которой он или его предки дали вассальную клятву каким-то Репейницким. Может, он доверенный служащий, который разные поручения выполняет, причём очень разные?

— Ха, «каким-то» Репейницким! Бароны Репейницкие, владельцы яблоневых садов, причём по слухам ещё и изнаночных. Держат от трети до двух пятых всего производства повидла, пастилы, мармелада и прочих сладостей в Великом княжестве и до половины продажи всего этого за его границы! «Какие-то», ну ты сказанул! Хотел бы я быть таким «каким-то Рысюхиным»!