Помоги проекту - поделись книгой:
Факел догорел по дороге, и Александр боялся, что и второй, оставшийся в каморке, успел погаснуть. Тогда ему пришлось бы искать нужный проем наощупь в кромешной тьме. Но, на его счастье, вскоре он заметил блики на стене.
Готовый ко всему, он приблизился к Марте и увидел, что, пока его не было, у нее отошли во́ды. Жидкость стекала с «саркофага» и собиралась в лужицы на полу. Жар прошел, и лицо жены было бледным и сухим. Александр перевел взгляд на ее живот и увидел, как тяжело ворочается в нем ребенок – его сын! - словно ища выход из западни.
- Марта, очнись… надо поработать, - произнес он, тронув ее за плечо.
Девушка открыла глаза. Один глядел куда-то вверх и вбок, другой – прямо на него с жадным, настойчивым обожанием.
Пытаясь вспомнить хоть что-то из просмотренных за жизнь фильмов, он перевернул жену на спину, снял с себя рубашку, и скрутив ее валиком, подсунул ей под поясницу.
- Надо поработать, - повторил он и, задрав подол сарафана, стянул с нее трусики и развел колени, - Он готов. Просто помоги ему.
Марта молчала. Тело ее ежеминутно скручивали судороги, но Александр видел, что она уже к этому не причастна. Организм сам пытался выполнить свою работу.
Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем из ее лона в потоке густой кровавой слизи высунулась крошечная изломанная ручка. Завыв от бессилия и понимая, что сам он не сможет придать ребенку правильное положение, он в отчаянье вгляделся в лицо жены. Та была уже мертва – застывшие глаза с легким удивлением смотрели мимо него.
Он озирался в поисках чего-нибудь острого, чем можно было бы вспороть живот и вынуть младенца, но комнатушка была пуста. Да и сомневался он, что смог бы сделать это, будь у него даже целый арсенал режущих инструментов.
Долго он сидел, глядя на ручку и против воли представляя ее черпающей хлопья с молоком из глубокой, яркой миски. Смутно представлялись его серые глаза и черные материнские волосы, или, наоборот, светлые волосы и черные глаза... Но все это, непременно, в безмятежности залитой утренним солнцем кухни.
Александр сдавленно всхлипнул, прикрыл рот одной рукой, а другую боязливо протянул меж замерших, широко разведенных бедер жены, желая хоть раз пожать сыну руку.
Некоторое время Альфонсо был абсолютно уверен, что он дома – в своей постели. Ему чудилось, что за окном поют птицы, а ветер доносит с улицы аромат свежего хлеба и жареной кукурузы. Он потянул носом и открыл глаза. Конечно, все это оказалось лишь дремотными фантазиями.
Впрочем, он не был разочарован. Скорее, удивлен, что все еще жив. Обнаженный, он покоился на мягком ложе из леопардовых шкур.Рядом на деревянном подносе стояли бутылка с водой и еда. Какое-то мясо и горка свежеиспеченных оладий, с подтаявшим на ее вершине кусочком сливочного масла.
Памятуя о своих травмах, Альфонсо осторожно сел и пошевелил ногами. Ноги слушались прекрасно – видимо, в пещере его просто оглушило, поэтому он и не смог сразу встать. А вот несколько ребер были явно не в порядке, отдаваясь тупой болью при каждом вдохе.
Он смутно помнил, как его, обезумевшего от страха, подняли на руки и понесли вглубь образовавшегося в стене черного зева. Некоторое время он упрашивал и даже умолял отпустить его, а потом перед его лицом появилась густо чадящая чаша и чей-то старый, беззубый рот, сдувающий дым ему в лицо.
Он огляделся в поисках выхода, но обнаружил вокруг только густо исписанные стены. Конечно, выход был, но его придется искать. На этот раз – самому. Впервые он пожалел, что рядом нет всезнайки-лунатика.
Голова немного кружилась. То ли от вонючего дыма, которым его окурили, то ли от потрясения и жажды. Он придирчиво осмотрел оставленную в простой пластиковой бутылке воду, стараясь разглядеть на дне подозрительный осадок, но ничего не обнаружил. Отпив сразу половину, он тут же почувствовал зверский голод и, наплевав на все опасения, принялся за плавающее в подливе мясо. Оно напоминало ягненка, но имело необычный резкий привкус, который показался ему смутно знакомым.
Спасаться!
Он ожидал, что эти мысли вызовут страх, тревогу, стремление действовать. Но внутри ничего не ворохнулось. Будто мозг жил своей жизнью, а тело своей. Прислушиваясь к себе и задумчиво закусывая маисовыми лепешками, он оглядывал свое узилище.
Одна из стен целиком представляла собой массивный барельеф, изображающий необычное с виду дерево, в которое был погружен человек. Ему вдруг вспомнился Хан Соло, которого злодеи замуровали в карбонит.
Из мощного ствола вытягивалась голова на длинной змееподобной шее; кора тут и там бугрилась выступающими суставами – согнутое колено внизу, угловатое плечо – наверху, кисти рук, подобно странным сучкам, торчали из с боковых ветвей. Лицо божества было вырезано с поразительным мастерством – суровое, хищное, с длинным крючковатым носом, нависающим над пухлыми губами, и глазами навыкате, которые, казалось, оценивающе рассматривают восседающего на шкурах толстяка с миской в руках.
Альфонсо почувствовал неясный стыд и привстал, чтобы вытянуть из-под задницы одну из шкур и накинуть на бедра. Но головокружение внезапно усилилось, комната поплыла вокруг него, и он, не удержавшись, завалился обратно на ложе, пьяно уставившись наверх.
На потолке распростерлась вырезанная в камне женщина. Длинные волосы развевались, словно под водой, полные груди смотрели на Альфонсо зрачками затвердевших сосков, огромный живот явно нес в себе младенца, но… младенец не целиком был внутри нее, голова и руки его свисали меж широко расставленных, как у лягушки, бедер. Он тоже, казалось, смотрел на Альфонсо – жадно и радостно, как и его Мать.
Одурманенное сознание наложило на барельеф поразительно живой образ Марты. И её чудовищно отталкивающее естество с наполовину вывалившимся из святая святых дитя, вместо ужаса или отвращения, внезапно взбудоражило либидо. Альфонсо почувствовал, как налился кровью его член – единственное, что сейчас было в нем сильным.
Но, вопреки его ожиданиям, на пороге появилась отнюдь не Марта. Облаченные лишь в перья, его окружили незнакомые женщины. Они нестройным хором зашептали что-то и, окуная руки в принесенные каменные пиалы, принялись размазывать по его телу обжигающе горячие масла. Запахло медом, лавандой и мятой. Образ Марты отдалился и растаял.
Александр бережно расправил на бедрах жены сарафан, закрыл ей глаза и, сняв оставшийся, почти догоревший, факел, вышел в галерею. Страха он не испытывал. Весь страх, на который он был способен, закончился со смертью жены и сына. Глубоко внутри ворочалась только скорбь, и он был рад, что благодаря своей ущербности, не способен в полной мере ощутить её.
На этот раз в верхнем направлении он даже не взглянул – он там все уже видел - и отправился вниз. Могучий теплый поток дул так же ровно, неся с собой ароматы дома и покоя – скошенная трава, луговые цветы, барбекю, дымок березовых поленьев в камине, студящийся на подоконнике яблочный пирог и острый хвойный аромат Рождества...
Он кое-как прикрыл одной рукой остатки факела, не позволяя ветру затушить его. Огня явно не хватило бы на весь путь, но он надеялся, что со временем появится другой источник света. На худой конец, у него все еще оставался в кармане мобильник, способный в этом подземелье разве что подсветить путь.
Порой стены сближались, и свет доставал до них. Александр, не замедляя шаг, с вялым любопытством оглядывал бесчисленные барельефы. Все они относились к доклассическому периоду и представляли собой изображения главных и второстепенных богов, глядящих в направлении спуска. Ото всех остальных изображений их отличало то, что божества были коленопреклоненными и почтительно склонившими головы.
Среди прочих, он узнал коротышку Чаака в сложном головном уборе и с круглым щитом в руке, Панахтуна – с традиционно воздетыми к небесам руками, Эк Чуачаса с тяжелым мешком за спиной – бога-покровителя торговли, Юм Каакса с целой охапкой кукурузных початков в искривленных руках…
Изображения постепенно отдалились, снова погрузившись во мрак, но Александр продолжил путь по центру галереи, не стремясь разглядеть их. Он и так уже понял, что стены представляют собой сцену всеобщего божественного преклонения. И даже не сомневался, чье изображение ждет его в конце пути – либо Ицамны, либо самого Хунаб Ку. Но это его мало интересовало. Он был уверен, что там же – внизу – он найдет и профессора. И сможет задать ему простой вопрос. Почему он бросил его беременную жену умирать на холодном камне? Искалеченную. В родовых муках.
Спустя примерно час неспешного шага, он обратил внимание, что стало светлее. Он снова видел изображения на стенах, несмотря на то, что галерея больше не сужалась. Свет не был похож на факельный, скорее напоминал мягкое сияние весеннего луга на закате. Он отбросил почти погасший факел и двинулся дальше.
Глава 6
Первый восторг быстро сменился тревогой и даже физической болью. Если бы он мог, то раскидал этих шлюх и дал дёру. Но он не мог. Все его члены, за исключением того, что колом стоял между ног, были вялыми, как разваренные макаронины. Прикосновения полных грудей к плечам и лицу, гладких, горячих ладоней к массивному, покрытому густым черным волосом, животу, больше не будили романтических ощущений. Он почти их не замечал, сосредоточившись только на том, что происходило ниже – между его бедер. Схожие ощущения он испытывал разве что в подростковом возрасте, во время эротических снов, оканчивающихся мучительной поллюцией, когда пенис без конца пульсировал и пульсировал, выплевывая незрелую, комковатую сперму, и никак не желал успокоиться.
Руки, орудующие над его членом, не останавливались ни на секунду. Поначалу он, гордый собой, вел счет, но почти сразу сбился и не знал, сколько раз уже кончил. Он бы и рад был остановиться, но, когда «жезл его страсти», казалось, приказал, наконец, долго жить, горячие цепкие ладошки сменились чьим-то тесным, жадным ртом, и все закрутилось по новой. Раз за разом.
Он умолял остановиться, но пленившие его женщины не знали пощады. В конечном итоге, очередная бурная эякуляция сменилась неконтролируемыми судорогами и непродолжительным, но глубоким обмороком.
…
Очнувшись, он ощутил долгожданный покой, но поборол желание немедленно подняться и осмотреться, боясь снова привлечь к себе внимание женщин. А потому, не меняя темпа дыхания, прислушался к окружающему миру.
Казалось, его постель из леопардовых шкур мерно покачивается на волнах. По бокам слышался шорох многих пар ног. Он приоткрыл один глаз и увидел плывущий мимо каменный свод. Значит, его несут куда-то…
Может, прибыла помощь? Медики, полиция, сияющие в ночи мигалки! Репортеры скоро будут бежать следом за его носилками, пытаясь взять первое – самое горячее – интервью. Он забеспокоился, обшаривая себя онемевшими, слабыми руками. Черти! Даже не прикрыли!
Переживая, что придется давать интервью в столь неприглядном виде, он завозился и вдруг увидел впереди что-то вроде сияющего золотистого водопада, спадающего подобно кухонным шторам из бусин.
Дурное предчувствие еще не успело закрасться ему в душу, как с ног до головы его окатило водой. Все тело словно пронзили тысячи иголок. Впрочем, боли не было, лишь слабое покалывание, как будто его густо намазали эвкалиптовой мазью.
В голове за миг промелькнули все самые счастливые моменты в его жизни – первая поездка с родителями и братом в Дисней Лэнд; горячо любимая бабушка, которая всегда утверждала, что
Альфонсо оцепенел и, хотя обрушившийся на него дождь был невесом и мимолетен, еще несколько минут не мог прийти в себя, остро переживая былое счастье и мучаясь неведомой прежде ностальгией.
А когда ощущения стали отпускать, он понял, что никакое интервью ему не грозит. Над головой действительно раскинулось долгожданное звездное
Альфонсо заворочался, пытаясь сесть. Несущие почувствовали его движение и мягко опустили носилки на траву. Его окружали те самые – вымазанные с ног до головы черной краской – похожие на сгустки мрака фигуры. Косматые, длинноволосые головы; неподвижные глаза, похожие на гальку. Тускло поблескивали на черной коже золотые браслеты, нагрудные и головные пластины и перья квезаля, тоже выкрашенные в черный.
Пачкая его, они бережно помогли ему подняться и повели вперед – к Дереву. Оглушенный, измученный и изумленный, он было покорно поддался им, но вдруг резко затормозил, заметив прямо напротив Дерева, едва виднеющийся в густых сочных травах, высокий с округлой верхушкой камень – без сомнения жертвенный!
Он захрипел и замахал руками, пытаясь вырваться, но мягкие, почти ласковые, руки сопровождающих, внезапно налились металлом и, крепко ухватив его, неумолимо потащили вперед.
- Идиоты! – заорал Альфонсо, и на губах его выступила пена, - Отпустите меня немедленно! Они знают, где я, и уже идут! Если немедленно не отпустите, сгниете в «Топо-Чико»!
Все более бесцеремонно его приволокли к камню и, повалив на него, растянули ноги и руки вниз и в стороны. Он чувствовал затягивающиеся на них крепкие ремни, но разум его уже был далеко. Все его внимание было сосредоточено на том, что издали он принял за Дерево.
Ствол его был настолько широк, что, наверное, и все народы мира, если бы попытались окружить этот могучий колосс, потерпели бы сокрушительное фиаско. Ствол был одновременно и деревом, и исполинским старцем, воздевшим вверх руки-ветви и держащим над головой… небо. Небо корчилось, глухо хрустело, местами лопалось, подобно стеклу, раня его огромные ладони. Все вместе это было похоже на мужчину, держащего над головой натяжной потолок, полный воды, после того, как его квартиру затопили соседи.
С другой стороны ствола выступала еще одна необъятная фигура – женщины. Она безвольно осела так, что почти целиком вывалилась наружу. Седые, поросшие древними мхами волосы, скрывая лицо, струились до самой земли, змеясь по ней, подобно побегам ежевики. Костлявые длиннопалые ладони конвульсивно подергивались, дряблые, отвисшие почти до пояса груди колыхались, а прямо там, где должны были бы быть ее погруженные в ствол ноги, что-то копошилось и попискивало, без труда заглушая грохот крошащихся небес
- Алана мару! – закричал кто-то, - Иш-чели алаби!
Крик подхватил и приумножил целый хор восторженных голосов.
Альфонсо, выгнутый в крайне неудобной позе, словно пытаясь встать на мостик, больше не мог держать голову на весу и, откинувшись назад, истошно завопил и забился, пытаясь освободиться.
- Кабрера, что вы орете? – послышался рядом голос, - Имейте хоть каплю уважения.
От абсурдности этого упрека Альфонсо умолк и, выпучив от натуги глаза, закатил их так, чтобы видеть говорящего.
- Возрадуйся! – продолжил профессор со сдержанным ликованием, - Ишь-Чель родила!
Альфонсо с трудом взял себя в руки и, глядя налитыми кровью глазами на профессора, слезливо зашептал:
- Фернандес, развяжи меня. Умоляю! – он всхлипнул, - Я никому ничего не скажу. Просто уберусь отсюда и…
Профессор некоторое время глядел под Древо, где жрицы с торжественными песнопениями омывали Дитя из золотых кувшинов, потом подошел ближе к Альфонсо и напомнил с некоторым смущением:
- Кабрера, послушайте, вы сами увязались…
- Что?! – взвизгнул тот, но заметив многозначительно прижатый к тонким губам палец, послушно снова перешел на шепот, - Хочешь сказать, что я сам виноват?!
- Отчасти, - профессор виновато отвел глаза, - На твоем месте должен был быть другой. Ты его видел у входа в катакомбы. Он с рождения специально готовился - не касался за всю жизнь ни единой женщины, хотя для очищения достаточно воздержаться один год. Но Марта решила, что вас нам послал сам Ицамна, чтобы не пришлось жертвовать верным человеком. Такие люди пригодятся и наверху… если Древо выстоит эту ночь.
Профессор вдруг с интересом оглядел студенисто трясущееся тулово.
- Вы и правда год ни с кем не …?
- Ерунда. Полная! Ваша Марта разбирается в мужчинах не больше, чем свинья в апельсинах! – не смотря на всю безнадегу своего положения, Альфонсо почувствовал обиду и возмущение.
- Не стоит стыдиться своей чистоты, - мягко ответил профессор, - Если вас это успокоит, то знайте – вы сделали и… еще сделаете большое дело ради всего Мира.
- Так меня это… НЕ УСПОКОИТ! – Альфонсо снова закричал и забился, пытаясь расшатать узы. Впрочем, эта попытка была более слабой, чем предыдущая – в спине и груди уже ощущалось онемение, а руки и ноги задеревенели.
- Я просто пытаюсь объяснить…, - Фернанандес глянул под Древо, - Как вы помните, издревле каждые пятьдесят два года Майя проводят ритуал разведения огня. Предпоследний был на зимнее солнцестояние 1960 года – в самый разгар Холодной войны. Я был в Паленке в тот День, и был свидетелем. Угли дымили, то и дело грозя потухнуть, несмотря на все мастерство жреца, но потом внезапно разгорелись сильно и ровно. Все человечество еще два года тряслось в ожидании ядерного апокалипсиса. А мы – нет. Мы знали: что бы там ни было впереди, человечество проживет еще полвека. И значит, есть время, чтобы подготовиться…
А позавчера угли не загорелись. Совсем. Шастру очень силен и опытен, но все же не смог, хоть мы и надеялись, что Календарь неточен, и будет еще отсрочка. Нам пришлось перенести тело из джунглей под Храм надписей и позаботиться о том, чтобы его вовремя обнаружили. Таким образом мы исключили появление посторонних в ответственный момент. Мало ли кого могло принести из той же гробницы Пакаля на шум.
- Взрыв все равно услышали! И идут! – прохрипел Альфонсо.
- Нет. Взрыв был слишком глубоко под Землей. Его обнаружат только утром. Если утро наступит.
Профессор собрался было отойти, но Альфонсо окликнул его, облизнул трясущиеся, непослушные губы:
- Меня ждет то же самое, что того жареного… парня?
- О, нет! – профессор ласково придержал болтающуюся голову Альфонсо, давая отдых его плечам, - Ваша роль несоизмеримо более важная! Вы отлично поработали для Ишь-Чель, она благодарит вас. Уверен, что и Ицамна будет благодарен. В свое время.
Профессор внезапно наклонился и поцеловал Альфонсо в горячий, покрытый бисеринками пота лоб. Потом бережно отпустил его голову и отошел за пределы видимости. Альфонсо захныкал и принялся истово молиться.
Галерея все круче забирала вниз, стены постепенно сдвигались и вскоре от проспекта осталась лишь узкая тропинка, стиснутая серыми скалами - барельефы закончились много шагов назад. Александр шел на трепещущий впереди теплый зеленовато-желтый свет, и вскоре оказался у странного лаза, который словно бусами был завешен лениво падающими струями. Своеобразный водопад, источающий мягкое солнечное сияние, переливался всеми цветами радуги. Разбиваясь о камни, капли доставали до Александра, падали на его лицо и руки.
Кожу в этих местах слегка покалывало, но ощущения не были неприятными. Скорее дарили ощущение энергии и свежести. Молодости. Он вытянул руки и подставил их под струи, а потом ополоснул лицо, внезапно наполнившись неведомыми ранее ощущениями – буйной радостью, щемящей грустью, горем, любовью и нежностью. Казалось, весь спектр эмоций разом обрушился на него на то краткое время, пока свежая, благоухающая скошенными травами и хлебом, влага стекала по его бледным щекам. Разбитая голова внезапно перестала болеть, а зрение обрело небывалую прежде четкость. Потом он сделал глубокий вдох и шагнул под водопад. Все тело пронзили тысячи благодатных игл, каждая из которых несла свое воспоминание.
Он уже понял, куда пришел, и внутренне подготовился воспринимать все чудеса, как должное. С внутренним холодком, он двинулся среди шумящих трав к Древу. Где-то на полпути его встретили ликующими возгласами и на почтительном расстоянии сопроводили на встречу с древнейшими Богами.
Задрав голову, он всматривался в исполинское, искаженное страшным напряжением, лицо Старого Ицамны. Выражение «
Вместо ожидаемых ужаса и благоговения, Александр испытал лишь глубочайшее сочувствие к древнему титану. Но долго держать этот испытующий, внимательный взгляд он не смог и переключил внимание на Ишь-Чель. Богиня любви, плодородия и материнства была так же дряхла, как ее супруг. Сухими, жилистыми руками она прижимала к отвисшей, покрытой старческой пигментацией груди, оглушительно причмокивающего, обернутого в пелену из седых и замшелых материнских волос, огромного младенца.
Среди дряхлости и избывания он без труда различил знакомые черты. Вероятно, лет через семьдесят Марта могла бы выглядеть так же… если бы осталась жива. В носу запершило, дыхание прервалось, и из его груди вырвался какой-то неопределенный звук – не то всхлип, не то смешок.
Ишь-Чель услышала, оторвалась от ребенка и, взглянув на него с высоты своего титанического роста темными сумрачными глазами… ласково улыбнулась беззубым ртом. Александр виновато улыбнулся в ответ.
Внезапно раздался оглушающий скрежещущий грохот, похожий на раскат грома в самом эпицентре летней грозы, заглушивший все остальные звуки Вселенной. Александр не сразу понял, что Ицамна заговорил. Что именно тот сказал, он не знал, но по радостному облегчению на лицах жрецов понял, что это было что-то ожидаемое и желанное. Через мгновенье Исполин снова возвел очи к небесам, а на плечо Александра опустилась рука.
Он обернулся, увидел профессора и, не задумываясь, тут же ударил его по лицу. Удар вышел неуклюжим, слабым, но Фернандес, скорее от неожиданности, отшатнулся и упал на спину. Прижимая руку к разбитым губам, он заговорил - быстро, настойчиво:
- Времени совсем мало. Великий Ицамна на пределе. Если хочешь, можешь убить меня. Я с радостью приму смерть во имя тебя. Но потом. Сейчас нужно действовать.
- Она…, - начал было Александр, но тут же в изумлении умолк. От группы косматых черных фигур отделилась одна и, приблизившись, взяла Александра за руку. Марта. Не веря своим глазам, он провел по ее лицу дрожащими пальцами, стирая черную краску.
- Как?.. Ты?.. Где?.. – Александр хотел задать тысячу вопросов, но от потрясения не мог связать и двух слов. Глаза его жадно обшаривали стройную фигурку жены, словно не было ни беременности, ни страшных родов, ни… смерти.
- Я все объясню, - говорил профессор, - Но чуть позже. Ицамна дает добро, и надо как можно скорее избавить его от ноши. Пока еще есть время.
- На что дает добро? – спросил Александр, не в силах оторвать глаз от Марты, глядящей на него с таким знакомым молчаливым обожанием.
Поделиться книгой: