Визмор

— Откинь все свои печали. Я хочу делить с тобой и теплоту, и холод. Быть с тобой рядом в самый ненавистный и самый радостный час. Позволь нашим телам согревать друг друга ночами. Позволь нашим душам окрылить друг друга и поднять в небеса!

Он сел на колено и раскрыл перед лицом Сидонии золотой ларец. В вечерней полутьме красные лучи заката, сами чуть более светлые, чем сам камень в оправе, освещали золотое кольцо. Сидония нахмурилась, но глазами была удивлена. Она закрыла лицо руками и начала плакать, приговаривая:

— Я не хотела!.. Я не хотела!

Вдруг, раздвинув руками кустарники, к ним пробрался отец Сидонии. Мелкий старик с крупной залысиной на голове носил чёрный кафтан, на котором тут и там расположились золотистые эмблемы старинного рода. Его покрасневшее от злости лицо так и пылало — он увидел в руках неудачливого Горимира ларец с кольцом.

— Ах ты-ж… — по-змеиному прошипел отец Сидонии и достал фамильный кинжал из ножен, висящих на поясе. Он полоснул Горимира по руке. Золотой ларец упал на выложенную камнем дорожку. Кольцо отлетело в кусты, как и маленький уголок, отколовшийся от ларца.

Лицо Горимира покрылось испариной. Он схватился за свою руку, сжал её, чтобы крови было меньше, и начал пятиться назад, осторожно глядя на старика.

— Я тебя на клочки порву! — прорычал отец Сидонии и набросился на Горимира. Молодой офицер тут же отпрыгнул в сторону и, обладая должной сноровкой и реакцией, провёл удар локтём по ребру старика.

Старик закашлялся и схватился за свой бок. Удар был настолько силён, что его ноги подкосились, и он упал на колени.

Горимир, всё ещё вне себя от пережитого нападения, решил действовать наверняка. Он встал позади старика, схватился одной ладонью за его блестящую лысину, другой — за его озябший подбородок и перечеркнул линию жизни отца Сидонии одним резким движением. Сидония, неотрывно глядя на это, заливалась слезами. Он страха и противоречивых чувств она не могла вымолвить ни слова.

Старик упал на каменный пол, не издав ни единого звука. Сидония побежала прочь. Горимир пытался её догнать, крича ей в след: «погоди!», но она лишь молчаливо отдалялась и вскоре скрылась за одним из поворотов сада-лабиринта.

На следующий день Горимира схватили его же сослуживцы и представили суду. Без лишних разбирательств, полагаясь на слова дочери старика, его повесили.

Визмор медленно открыл глаза. Его тело на полу, а сознание всё ещё витает по комнате, пытаясь вернуться в тело после очередного «прыжка». Старик поднялся на ноги и ухватился за голову:

— Ах, боль! Она ведь обо всём знала… Знала, что так всё и будет!

Не первый раз Визмор задумался над тем, почему ему доступны эти видения и что они должны ему показать. Что было ясно ему точно — его тело уже не в мире в живых, но и пока ещё не в мире мёртвых. Он стоит на границе миров, робко заглядывая в бездну.

Тут же на столе всё ещё стояла тарелка с недоеденным и остывшим варевом.

— Пожалуй, это сгодится на новую приманку. — произнёс Визмор, укладывая остатки еды в отдельный мешок.

Его голова разболелась, зрение помутилось, а виски загудели. Теперь он чувствовал, что до сих пор находится в некоем сне, а быть может, он никогда и не просыпался?.. Этот вопрос и прочие так и останутся без ответа и это более всего коробит душу Визмора.

Он достал из своего заштопанного мешка античную вазу, купленную на площади, и поставил её на стол.

— Вот здесь, Гектор, хранится мудрость веков. Погляди, как искусны и точны фигуры этих людей… — произнёс Визмор, рассматривая рисунок, и заметил неладное. Перед его глазами развернулось сражение, масштаб которого можно было описать лишь в самых диких сказках. Он почувствовал себя там, среди осаждённых горожан давно сгинувшей цивилизации.

Визмор снова закрыл глаза и очутился в античном амфитеатре. На сцене идёт сражение крепкого парня в тоге с другим крепким парнем, одетым в шкуру льва. Всё это сопровождается бурными аплодисментами и выкриками:

— Дави его!

Визмор встал с кресла и вышел наружу. Он взглянул на небо и понял, что взгляд чужих глаз, подобный его взгляду, отражает суть человека неторопливого и вдумчивого. Этот мыслитель, в чьём теле витает сознание Визмора, вальяжной походкой расхаживает по городу, построенному из камня. Солдаты в лёгких туниках, охранявшие местный зоопарк и дворец культуры, как один отдали ему воинское приветствие и отрывисто кричали:

— Слава императору Цецилию!

Теперь Визмору стало известно имя этого тела. Цецилий прошёл в свой дворец, украшенный цветами и завивающими колонны лозами. Посреди зала, где правил дух разума и постоянства, стоял трон из каменных плит.

На спинке его было выгравировано:

«Каждый, кто сюда сядет, будет помнить о тяжестях и лишениях правителя».

Цецилий направился в библиотеку. До поздней ночи он изучал фолианты, раздумывал над бренностью бытия и тяжелой участью народа. К утру Цецилий вышел из дворца прогуляться. Всё вокруг было чисто, аккуратно, люди жили в каменных богатых жилищах и всюду ратовали при одном виде своего правителя. Был он местным героем и философом-правителем, который каждый свой шаг обдумывал наперёд и прежде всего боялся попрекнуть чей-либо интерес. Так он оставлял людей довольными. Благоразумные горожане и подумать не могли, чтобы воспользоваться добротой своего правителя. Горожане эти были непомерно мудры и поддерживали того, кто всласть их кормит.

Но уже той же ночью произошло нападение. Дозорный заголосил в трубу, и тут же все жители города всполохнулись. У города не было регулярной армии, Цецилий старался улаживать всё с помощью дипломатии. И долгие десятилетия ему это удавалось. До тех пор, пока не пришли те, с кем договориться нельзя.

На город обрушился шквал из горящих стрел. Горячая сталь наконечников врезалась в плоть граждан империи. Сады, площади, жилые кварталы были залиты кровью и телами неудачливых, что были в это время на улице. Цецилий побежал в дворец и встретил своего советника Маркуса. Советник этот был более привязан к миру. Видел он всё более реалистично и менее мечтательно, чем идеалистичный Цецилий.

— Маркус! Славно, что ты здесь! Ты знаешь что-нибудь о нападении? О тех, кто на нас напал?.. — встревоженно спросил Цецилий.

— Конечно знаю, господин. Это Цекул, великий воин, объединивший варварские племена. Боюсь, что ваше поражение неизбежно. Пускай вам и удалось на короткий срок создать Рай, но удержать его в своих руках вы не смогли. Пусть же он перейдет в руки победителю.

— Что?.. Что это значит?

Маркус вынул клинок из-под тоги и резким движением погрузил его лезвие в живот императора. Тёмной полосой окрасилась одежда Цецилия. Алая кровь стекала с белого полотна на каменный зал.

— Ты сгубишь народ под их правлением. Нужно ставить империю выше своих интересов. — с трудом произнёс Цецилий и повалился в лужу собственной крови.

— Ты слишком много размышлял и мало действовал! С моей хитростью и силой Цекула мы отхватим себе все богатства этого мира! — ответил Маркус, вытирая клинок о тогу Цецилия.

Во дворец ворвались варвары. Впереди среди своей охраны, шёл мужчина в меховой шапке с рогами.

— Я всё сделал, как ты и просил, Цекул. — покладисто произнёс Маркус.

— Молодец, человек. Получи свою награду. — ответил Цекул и размашистым ударом меча отрубил голову Маркуса.

Цецилий издал последний вздох и закрыл глаза.

Визмор очнулся. Перед глазами ещё мелькали разноцветными пятнами остатки увиденного. Проморгавшись, он поднялся и ухватился за голову:

«Сколько странных смертей! Сколько предательств! Неужели нет секрета, позволившего хоть кому-то выиграть у этой жизни?! Император делал всё правильно, и даже больше этого, но всё равно, когда пришло время, его империю будто смыло волной. И всё-таки не может философ править там, где царят интриги и предательства. Там, где одни счастливы, другие несчастны, и вторые обязательно придут к первым, чтобы всё разрушить».

Вскоре взгляд его упал на Гектора. Он прислушался к тишине и ответил:

— Да, друг мой, это невероятно. В последние секунды в глазах его больше ничего не имело значения. Цецилий смотрел на мир, на своё будущее, как на тлеющую в огне фотографию. Это меня и пугает, и успокаивает. Вот какие мысли приходят человеку, как только он осознаёт свою смерть. Это ждёт и меня.

Визмор вышел на улицу и вдохнул глоток влажного прохладного воздуха. Дождь заливал лес. В проталинах появились лужи, в которых ковырялись первые жучки. Старик подумал, что этот мир, не дающий никаких надежд, прекрасен. Он зашёл обратно в землянку, достал купленный дневник, и сел с ним за стол. Визмор открыл его и прочёл первые строки: «Это единственное, что заставляет меня жить. Я надеюсь, что санитары не найдут его. Изверги точно сожгут все мои записи. Также, как сжигают наши души».

Старик погрузился в чтение. Фантазия в его голове смешалась с реальностью. Он читал и раздумывал о том, что стряслось с этим человеком, какие тяжелые испытания прошёл он и какую эпоху застал. Впервые Визмор погрузился не в суть предмета, а в суть своего собственного воображения. Строки дневника оживали в его голове и вскоре он очутился в палате старой больницы.

Взгляд упал на испещрённые порезами руки. Ногти обгрызены, кожа сухая и потрескавшаяся. Тело лежит на койке, его прикрывает белая простынь. В палате больше никого нет. В голове копошатся навязчивые мысли. Их настолько много, что Визмор едва может ужиться внутри. Он и сам с трудом мог поразмыслить там, где иные мысли сковывают его безмерным шквалом. Со временем, прислушавшись к шёпоту мыслей, он понимает, что находится в теле женщины. Женщины, уставшей от борьбы.

Вдруг она достаёт из-под матраса дневник и садится в угол комнаты. В маленькой дыре, где известь потрескалась и осыпалась, она достаёт карандаш и начинает записывать:

«Эти демоны, эти губители… уничтожили наш последний шанс. Несколько лет назад пришла большая чума. Один учёный, живущий в моём городке, смог изобрести лекарство. Он даже опробовал его на нескольких моих знакомых, они действительно выздоровели! Это спасение! Это возможность спасти миллионы, оно должно было всех нас спасти! Но люди… Глупым людям кто-то внушил… Я не могу поверить, что они сами решились на такое. Они собрались и обезглавили бедного учёного. Бедного! Бедного учёного! Все ампулы, которые он разослал по направлению к городам, были уничтожены! Их признали семенем дьявола! Ошибкой прогресса! Быть может, эти нелюди и рады уничтожить миллионы, а другие и верят их речам!

Я пишу это, ища понимания!.. Все вокруг меня обезумели! Целые сёла и города вымерли! Остались нетронутыми дома и постройки, но люди… Целые кучи людей сожгли. Несогласных с тем, что лекарство уничтожили, поселили либо в отдельные лагеря с больными, либо в больницы! Я не знаю, что делать! Это они, дьяволопоклонники, внушили всем вокруг, что так и надо. Чума пройдёт сама, нужно только посидеть, потерпеть! Но люди гибнут!..»

Женщина сидит на корточках и трясётся от холода, держа в руках дневник. В её мыслях всплывают ужасные картины смертей родственников, соседей, друзей. Кого-то из них забрала чума, кого-то убили люди, жаждущие избавиться от лекарства.

Она продолжает писать:

«Мой сынок… Мой бедный сынок. Что с ним сейчас? Он остался совсем один в чумном городе. Господи! За что это бедному ребёнку?!»

Из обложки дневника женщина достаёт чёрно-белую фотографию мальчика лет восьми. Она мычит от боли, и переломанным указательным пальцем проводит по лицу мальчика. С её глаз бегут слёзы.

За дверью её палаты дребезжит связка ключей. Она быстро убирает фотографию обратно в обложку и засовывает дневник в дыру.

— Пора на терапию, дорогая Лидия. Сегодня у нас шоковая терапия. Для особенно буйных. — сказал санитар, зайдя внутрь комнаты.

— Отстань, мразь! Есть в тебе хоть что-то человеческое?! — завопила женщина.

— А в тебе есть?! Ты оправдываешь средство, которое уничтожит человеческий род! Мы все должны оставаться верными Богу, принимать его дары и наказания! И ты примешь!

Лидию повели в отдельную комнату. Визмору оставалось лишь наблюдать и чувствовать ту боль, через которую проходит женщина. Её били током до тех пор, пока она не сошла с ума и не признала свои ошибки.

Визмор очнулся от сна. В его руках всё ещё лежит дневник, а в сознании витает фотография мальчика.

«Как велики порой ужасы, что совершает толпа… Как редко этой стихией управляют нужные люди. Эта фотография… В этом мальчике что-то есть. Что с ним стало?»

От мыслей этих у Визмора разболелась голова.

— Верно, Гектор. — сказал он. — Чувствую я, что скоро пробьёт роковой час.

Визмор присел напротив черепа и начал гладить лысую голову.

— Скоро и я стану тобой. Кто обо мне позаботится на последнем пути? Я надеюсь, найдутся неравнодушные. Ну а ты, Гектор, станешь золой, как и вся эта хижина. Все эти фолианты, настои, травы — всё достанется природе, канет в лету. О нас останутся лишь обрывки воспоминаний. И увидит их лишь тот, кто способен на безрассудный риск.

Но голову Визмора снова заняла фотография мальчика. Его мысли рисовали возможную жизнь, догадки о судьбе этого человека. Он достал со своей полки настой и отлил немного в чашку. Как следует размешав его с лесными грибами, он выпил его и закрыл глаза.

Мысли его, проводные пути в иную реальность, помогли сознанию Визмора отправиться в странное место. Позднее средневековье. Вокруг — пустующий город. Кое-где на улицах разбросана еда и утварь, одежда. Бродит дохлая псина, отхаркиваясь кровью. В городе стоит трупный запах. Возле красных луж на улицах витают стайки мух. Окна и двери домов заколочены досками. На стене висит листовка: «Осторожно, чума! Не выходите из дома и ни в коем случае не общайтесь с людьми! Никакого лекарства не существует, не пытайтесь его искать!

Визмор прочёл надпись и вдруг понял, что находится в теле маленького мальчика. Мысли старика потеснили мысли, доносившиеся из неокрепшего разума: «Где моя мама? Почему никого нет?».

Внимание мальчика привлекла высокая церковь. Это здание выделялось среди остальных. Было в нём нечто притягательное, нечто, что наделяло обычный камень, из которого построена церковь, магической силой.

Он прошёл внутрь через большие ворота. Перед собой мальчик увидел роскошный зал, где на каждой стене изображены лики святых. Среди зала стоят лавки для прихожан, а напротив них — статуя Бога. На лавке справа он увидел единственного живого в этом месте — священника в чёрной рясе. Лицо его направлено на статую, взгляд печален и скорбен.

Мальчик проходит через центр зала и садится рядом со священником.

Он спрашивает:

— Дяденька, а кто вы такой? Где все люди? Где моя мама?

Священник, не отводя взгляда со статуи, спокойно произносит:

— Я священник, дитя. Людей здесь давно уже нет. Иногда мне кажется, что они сами себя сгубили… — он сделал паузу, раздумывая, а затем спросил сам себя: — Зачем? Возможно, была чья-то выгода. Возможно, так было нужно.

Священник повернулся к мальчику. Ребёнок испугался его лица. На этом исхудалом, обвисшем лице тут и там зияли язвы. Было видно, что человек, возможно, умирает, а возможно, уже и мёртв изнутри.

— А куда же отправились люди, дядя священник? И где всё-таки моя мама?

— Люди просто растворились. Они пеплом отправились на небеса. Вера их не спасла, хотя я знал много искренне верующих. Я и сам был верен до конца… Но теперь, когда хворь одолела меня… Когда мои ноги стали столь худы и изъедены болезнью, что я не могу подняться на них, когда светлый лик мой, вечно сияющий от молитв, стал отвратен и непонятен даже крошечному мальчику… Вера моя усомнилась. Был ли Бог? Или он умер, как и все мы? — хрипящим голосом произнёс священник и закашлялся. Отхаркнув кровь в платок, он продолжил: — Единственно, во что я верю — люди сами себя сгубили. Человек человеку зверь.

Мальчик внимательно выслушал его слова и спросил:

— А я и не знал ни о каком Боге. А где моя мама?

Священник с сожалением посмотрел на мальчика и ответил:

— Кто знает?.. Я прерву твои страдания, дитя.

Визмор видел картину глазами мальчика. Он чувствовал, словно наяву, давящую хватку рук, кожа с которых совершенно облезла. Слышал задыхающиеся всхлипы ребёнка и последние его мысли: «Мамочка, спаси!» Сердце Визмора обливалось кровью. Сострадание не являлось к нему настолько давно, что он перестал считать себя человеком. Теперь же, когда он вспомнил обо всём человеческом, что в нём есть, сердце его остановилось.