Меня зовут Феликс

— Хороший вопрос…

— Не знаю. Ей просто было очень тяжело.

— Развод?

— Нет, наоборот. Они с мужем уехали несколько месяцев назад. У них давно был разлад в семье, но развестись не могли, так как он дипломат. Не положено. А она оставила здесь свою любовь. Видимо, просто не выдержала разлуки. Не смогла…

И Молли расплакалась. Не знаю, жалела ли она в тот момент подругу или примеряла ее ситуацию на себя, но слезы просто заливали ее лицо.

— Я не могу в таком состоянии идти домой.

— Пошли тогда ко мне.

Она уселась у меня на кухне, подложив под себя ногу, обняв обеими руками кружку с чаем. Кофе она не пила.

Я первым прервал молчание.

— Я вижу тебя каждый раз, когда ты возвращаешься домой ночью.

Она грустно улыбнулась.

— Раз видел, не буду скрывать. Мы с Максом познакомились давно. Уже почти четыре года вместе. Мы любим друг друга. Но и Мишу я люблю и не собираюсь от него уходить. Но с Максом другое. Это такой трепет, такие мурашки. И каждый раз мне так грустно с ним прощаться.

— Главное, чтобы встречаться не было грустно, — по обыкновению подколол я.

— Грустно мне дома бывает, — на полном серьезе продолжала Молли. — А Макс мне стихи пишет, песни поёт. Даже роман начал писать про меня. Уже предисловие написал.

Я не выдержал и засмеялся. Нет, ну как объяснить влюбленной женщине, что романы не начинают писать с предисловия. Хотя какое это имеет для нее значение или какое отношение этот роман имеет к ее любви? Никакого. И прав был, наверное, мой друг Топор, когда говорил, что любовь — это вид болезни.

Одна умерла, вторая стала героиней романа, третья …

— А как там Рыжик?

— А-а, ну у нее всё сложно, но красиво. — Молли улыбнулась. — Она рассталась со своим мужем… — Я почему-то не удивился этому. — …И съехалась с пар-

нем из их же компании. Он такой хороший, Рыжик в восторге. Парень готовит, моет посуду и за детьми присматривает.

Что-то подсказывало мне, что это очень быстро закончится. И вы знаете, я оказался прав, потому что, когда в следующий раз мы так по душам разговаривали с Молли, Рыжик уже вернулась к мужу, а этот прекрасный мужчина, который готовил и стирал, ушел, предъявив напоследок ей претензии в том, что она не понимает, кто в доме главный.

Про Лёлик я уже не спрашивал. Интуиция мне подсказывала, что последняя из трех Оль не может удивить.

Но тут я ошибся. Не буду вдаваться в подробности, но эта милая девушка с двумя детьми стала частой гостьей у меня в квартире. Приходила она конечно же без детей, но проблема была в том, что она пыталась быть удобной, и этим, видимо, хотела окончательно и надолго расположить меня к себе. Знаете, что самое плохое в женщинах, которые пытаются быть удобными? Они не честны ни с тобой, ни самими собой. Лёлик с самой первой ночи согласилась, что нас ничего кроме физики связывать не может. И буквально через час нарушила свое обещание: стала принюхиваться в буквальном смысле этого слова. Подходит, обнимает и вдыхает запах моей кожи. Особенно она любила делать это на шее, чуть ниже затылка. Я знаю такой ход. Она пытается как бы невзначай дать понять: «я запомню твой запах». Пожалуйста, мне не жалко, главное, чтобы это не переросло в зависимость. Удобная девушка Оля всегда после себя заправляла постель, мыла посуду, приходила ко мне с подарками. «Это так, мелочи», — говорила она. Это действительно были мелочи, хоть и стоили немало денег. Часы, ремень, какая-то антикварная безделушка. Я понимал, что чем больше она наполняет мою квартиру этими мелочами, тем сложнее ей потом будет отказаться от меня. Говорят же, что мужчина дорожит теми отношениями, в которые вкладывается. Скажу сразу, в эти отношения с Лёлик, хотя я предпочитаю называть это просто ни к чему не обязывающей связью, я не вкладывался. За то время, что мы с ней виделись, я не подарил ей НИЧЕГО. А она продолжала вкладываться по мелочам, и этому не было конца. В какой-то момент у нее иссякла фантазия, и Лёлик на автомате стала носить мне всякую ненужность. Даже носки и трусы.

Я в этой ситуации придерживался линии поведения, которая, как мне казалось, была самой верной: говорил «спасибо» и складывал это всё подальше от ее и от своих глаз.

Желание Ольги чем-то отличиться в моих глазах, показаться другой в сравнении с другими (откуда она знает, какие у меня другие?), постоянно быть на связи, всегда прибегать первой на всякий случай — всё это было элементами тактики, которую я давно знаю. Ее целью было добиться того, чтобы я привык, а потом, в самый неожиданный момент, отдалиться и посмотреть, как я справлюсь с ее отсутствием. Мне бы тоже очень хотелось узнать, как же я справлюсь с ее отсутствием и насколько я привык — но она никуда не исчезала. Она вложилась в отношения со мной настолько, что сама погрязла в них и никак не могла выбраться. Избавиться от этой удобной до приторности женщины не получалось никак. Лёлик действительно сложно было вывести из себя и поставить условия, при которых бы она ушла. Я не звонил — она звонила, я не писал — она писала, я откладывал встречи, сославшись на занятость — она ждала. Тогда я решил солгать. Ложь я ненавижу с детства, но иногда без нее никак.

— Лёлик, ты шикарная женщина, любой мужчина был бы счастлив быть с тобой. Но мне нужно нечто большее, чем ты можешь мне дать. Я уже не молод, и мне нужна стабильность. Мне нужен человек, который будет рядом всегда, а не приходит и уходит. Я понимаю, что ты можешь сделать так, что я не почувствую твоего отсутствия, но это всё равно не то. Я не готов делить тебя с твоим мужем.

Последняя фраза подействовала как тяжелая артиллерия. Оле впервые нечего было мне предложить. Все ее инвестиции в меня в одно мгновенье превратились в ноль. Ей было обидно, больно и очень грустно. Но она меня не любила. Это я констатирую в качестве оправдания себе. Если бы она любила, вела бы себя иначе. Не знаю как, я пока не придумал. Но точно иначе. Я бы почувствовал, если бы она меня любила. Как та ДРУГАЯ, которая от меня НИЧЕГО не хотела и слова которой чесались у меня на лбу. Опять я ее вспомнил… Может, она все-таки вернётся? Сам я для этого ничего делать не буду. Если не вернется — значит не любит, а если не любит, разве есть смысл чтобы возвращалась?

А Лёлик ушла без скандалов, что было удивительно. Я даже испугался, что она готовит какой-то план мести. Что-то в ее удобности должно было быть неправильным, и я решил, что это должна быть отложенная месть.

Глава 10

≪Взрослые живут так, будто бы смерти

не существует. А ребенок знает, что

его время уже пришло≫.

У меня есть две книги, которые я прочитал в оригинале с помощью словаря. Но всё еще надеюсь, что когда-нибудь их переведут профессионалы. Одна из них — «Транссибирский экспресс» Хайнца Гюнтера Конзалика. Изданную в Австрии в 1976 году книгу я нашел на чердаке пожилой пары польских репатриантов в одном из крохотных городков в Нижней Саксонии. Имен их я не помню, но зато помню их дочь Доминику. Она помогала по хозяйству двум очень симпатичным немцам, у которых были сын и собака. Собаку звали Кава. Она была светло-коричневого цвета, цвета кофе с молоком, поэтому они решили назвать ее Кофе. По-сербски — Кава. Доминика жила в трейлере, который стоял на придомовой территории хозяев. А родители ее жили в двухэтажном доме с чердаком и подвалом. В подвале у них хранился смалец в горшочках, а на чердаке — старые пластинки, граммофон, расстроенное пианино и три закрытых на ключ сундука.

Днем Доминика работала, а по вечерам помогала мне шлифовать мой немецкий.

— Язык хорошо усваивается, когда есть интим, — говорила она на чистом немецком.

И она была права, потому что я заговорил уже через месяц, а словарный запас мой вскоре стал намного богаче, чем у главных героев самых популярных немецких фильмов. Спустя еще один месяц мы уже разобрали на цитаты «Достучаться до небес».

Через два дня я улетал, и очень хотелось взять с собой что-то на память. Под косым окном родительского чердака Доминики стопкой стояли книжки на выброс, а мимо книг я не могу пройти равнодушно. Конзалик был тоньше всех. Я его и взял. Думал, что почитаю в самолете, но не вышло. Вспомнил много позднее, через несколько лет, достал, раскрыл и понял, что мой немецкий значительно ухудшился: отсутствие общения с Доминикой сказывалось. Тогда я обратился к помощи словаря, поскольку шлифовать язык было уже не с кем. Конзалик в конечном итоге не произвел на меня особого впечатления, но зато появилось чувство выполненного долга.

Другое дело Джуна Барнс. Английский мой намного хуже немецкого, видимо чего-то мне недоставало для его более глубокого изучения. Девушка, которая посоветовала эту книгу, была вдохновлена творчеством Джуны. Она даже переняла у нее некоторые феминистические взгляды, которые меня особо не обременяли. Девушка на тот момент казалась мне такой необычной, что я решил во что бы то ни стало прочитать этот роман. Изданный в 1936 году «Найтвуд» я сначала перевел как «темный лес», но по мере погружения в темноту повествования понял, что это слишком прямой перевод. Это трагическая, сложная и тяжелая история жизни трех женщин, барона и доктора О’Коннера. Но не фабула притягивает, а язык. Именно поэтому Барнс пошла у меня сложнее Конзалика. Я до сих пор мечтаю, чтобы эту книгу перевели. Может хоть эта моя мечта сбудется?

Был еще один человек, который читал «Найтвуд»: моя подруга Лиза. Когда я смотрю на нее, мне кажется, что она прекрасно бы вписалась в истории американской писательницы: Лиза умна, начитана, вполне привлекательна, местами феминистка. Да и ее взгляды были так же свежи и ярки, как и ее образ. Но есть в женщинах под пятьдесят что-то такое, что порой отбивает охоту с ними общаться. С годами они становятся очень похожими на твою мать: такие же ревнивые, требующие внимания и не терпящие недостойного, по их мнению, поведения. Однако больше всего такие женщины не любят молодость. Если конкретнее — они не терпят присутствия молодой женщины в компании, особенно если она девушка их друга.

Лиза, которую мы все очень любили за ее непринужденность, за открытость, в один миг превращалась в мегеру, стоило лишь кому-то из ее друзей появиться в обществе девушки младше нее лет на пятнадцать-двадцать.

Жуков как-то собрал нас у себя по какому-то не очень значимому поводу, а заодно официально представил свою подругу. Аню мы знали, она появлялась в нашей компании, но с Жуковым начала встречаться совсем недавно. Когда мы уже порядком выпили, пришла Лиза, и в воздухе сразу запахло ревностью. Сидит за столом, участвует в разговоре, а при этом смотрит на Аню и каждую ее фразу одаривает саркастическим комментарием или открыто похихикивает.

— Знаешь, есть такой тип женщин, с которыми не о чем спать. Ты же понимаешь, о чем я? — затянулась она сигаретой, даже не посмотрев на меня.

Конечно, я понимал, о чем она говорит. Более того, я сам оказывался не раз в такой ситуации, когда «не о чем спать». Сидишь, смотришь на красивую молодую женщину, в которой всё прекрасно и которая вся твоя, а поговорить не о чем. Поначалу думаешь, что вы просто не знаете друг друга, а знать не очень-то и хочется, потому что завтра ты не планируешь вспоминать ее. Она из другого мира, а там всё по-другому, там и книги другие, и музыка не твоя. Вроде и хочется поговорить, а не о чем. Ты в этот момент зеваешь, как бы давая понять, что ей пора уходить, а она сидит, смотрит на тебя и просто улыбается. Может, и она думает, что вам «не о чем спать»? Но никто из вас не делает попыток поговорить. Просто лежишь или сидишь, зеваешь, а она смотрит. Хорошо, если ты куришь. Сигарета всегда спасает от затянувшегося молчания. Затягиваешься, предлагаешь ей, она не отказывается. Тогда ты спрашиваешь просто так, ради поддержания разговора: «А давно ты куришь?». И тут она начинает рассказывать истории, как в школе на перемене покуривала в туалете с мальчишками и как ее застукал учитель. В этот момент ты понимаешь, что зря всё это затеял. Зевота учащается, а она всё продолжает рассказывать. Не выдержав, ты прямо говоришь, что завтра тебе рано вставать, и провожаешь ее…

— Ну скажи сам, что Жуков нашел в ней?

— Молодость. Молодые пахнут по-особенному. Ты поймешь меня, если однажды окажешься в постели с парнем сильно моложе тебя…

Наверное, эти слова могли ее обидеть. Но Лиза оказалась умнее.

— Да ну вас. Она ему мозги проест.

— Пусть. Зато у него сейчас есть причина просыпаться по утрам, — продолжал я защищать друга.

Мы оба посмотрели на счастливого Жукова, на пьяную Аню, которая несла чушь, на Лешу, Гогу, Таню и других, которых откровенно забавляла эта картина.

— Хорошая причина, ничего не скажешь.

Лиза выбросила окурок далеко в ночь и вернулась в комнату. Решила напиться.

Я вспомнил свою мать. Ей было примерно столько же, сколько сейчас Лизе. Отца уже не было, не было и другого мужчины. По крайней мере я об этом не знал. В какой-то момент она очень активно пыталась подружиться с моими друзьями. Именно с друзьями, а не с их родителями. Мне казалось, что мать боялась потерять свою молодость и всячески старалась отсрочить процесс старения, окружая себя молодыми людьми. Мои друзья любили ее, потому что не жили с ней. В компании с ними она умела себя вести, не то что со мной наедине. Но со временем ее дружба стала назойливой, и друзья просто перестали ходить ко мне, потому что уставали от ее постоянного присутствия. Я тоже стал уходить из дома всё чаще. Но мама каким-то чудным образом оказывалась там, где обычно проводили время мы. Благо, это длилось недолго, хоть и закончилось скандалом, моим переездом и сведением к минимуму общения с ней.

Лиза и моя мать отличались одним: одна из них любила молодость, другая — боялась ее. Мне даже иногда казалось, что Лиза разошлась со своим мужем и не заводила новых отношений из-за того, что не хотела, чтобы кто-то видел ее стареющей. Косметический ремонт с целью сокрытия признаков старения лица и других частей тела она категорически отвергала, считая это обманом в первую очередь себя. Обманывать она не умела.

Лиза работала в хосписе, который они называли Дворцом и принимали там принцев и принцесс — детей, которые родились с несовместимыми с жизнью пороками развития. Иногда к ним приходили и будущие родители, которые знали, что ребенок умрет при рождении и которым врачи предлагали решить вопрос досрочно. Но они сознательно шли на роды, чтобы увидеть новорожденного, обнять и попрощаться с ним. В среднем продолжительность жизни принцев и принцесс во дворце составляла от недели до месяца.

— Взрослые живут так, будто бы смерти не существует. А ребенок знает, что его время уже пришло. Он способен понять свои последние желания и мечты. Хочет их исполнить и уйти спокойно. Часто, к сожалению, этому мешают родители. Бессилие берет вверх над ними, они начинают бороться, бегают по врачам, заменяют прекрасный дом с любящими людьми на пикающие бездушные мониторы. Но это не от отсутствия любви. Это отсутствие готовности попрощаться. Я каждый день вижу, как важно усмирять не только физическую боль маленького пациента, но и эмоциональную боль родителей. Важно уметь готовить их к неизбежному, к примирению с судьбой. Хорошая и спокойная смерть поможет пережить траур и вернуться к жизни, которая уже никогда не будет прежней.

Лиза не боялась смерти, она видела ее каждый день. Она боялась жизни, которая делала одних старыми и дразнила их появлением молодых рядом.

Глава 11

≪Просто знай, что ты у меня в мыслях

и я на это не жалуюсь≫.

Две недели я практически не выходил из дому. Даже не знал, какая погода на улице. Ушел в работу, хронически не высыпаясь. И лишь иногда, когда глаза отказывались различать оттенки красного — цвет паприки от красного гренадина, я давал себе возможность отдохнуть. Я так сильно уставал, что даже не слышал лошадей. Либо они постелили ковры, либо перешли с лезгинки на менуэты. И даже любить друг друга они стали тише. Видимо, случный сезон подошел к концу.

Домофон на дверь так и не установили, соседский велосипед не нашли, а ремонт в подъезде так и остался на стадии проводки. Этот факт поднял мне настроение, и я еще глубже погрузился в работу. Телефон выключил на всякий случай, лишь время от времени включал, чтобы посмотреть не случилось ли чего, и еще позвонить матери.

Картинка за окном не менялась, а только насыщалась цветами. Ветки дерева, которые раньше царапали окно, уже как-то мягко скользили по стеклу при дуновении ветра. Тогда я и заметил мелкие листочки на них. Видимо, дело шло к лету. Я вдруг подумал, каким же будет вид из моего окна лет через пятьдесят? Таким же или стремительное изменение мира убьет и эту картинку? Менялось всё: и мировая география, которая по всей вероятности вскоре подарит нам новые карты и границы, и информационные технологии, которые грозят заменить роботами всё что возможно. Я не мог представить, где мы окажемся через двадцать лет, как будет называться эта страна, где будут проходить ее границы и что будет вокруг. Я на мгновенье представил, что технологии разовьются до такой степени, что человек при желании сможет изменить вид из своего окна и оказаться там, где пожелает. Нажал на кнопочку — и перед тобой уже Альпы или Атлантический океан… На ночь, конечно, я бы убирал океан — не могу выносить крик чаек. Это у меня с детства: мне кажется, что они кричат о помощи, убегая от вездесущих охотников. Хотя не уверен, что на чаек тоже охотятся. А еще я с детства терпеть не могу тушеный лук.

— Может тебе картошечки с лучком?

Ничего ужаснее этой фразы я себе не мог представить в детстве. Сейчас меня уже, слава богу, некому этим соблазнять, но до сих пор не могу понять неудержимую тягу людей во все блюда добавить лучок.

Обычно в еде я не привередлив, могу не есть, если мне что-то не нравится. Это у меня от отца. Помню, он приходил с работы, мать накрывала на стол, а отец ел только сыр с хлебом, потому что всё остальное, что было приготовлено на ужин, он не любил, и мать это прекрасно знала. Тогда в знак протеста он объявлял тотальную голодовку. На пятый-шестой день ходил заторможенный, к десятому дню все его реакции становились еще более медленными и странными и он практически весь день спал. Выходил из голодания аккуратно, поначалу пил воду с сахаром, а потом фруктовые соки.

В последнее время я что-то часто вспоминаю отца. Даже чаще, чем звоню матери. Не могу понять с чем это связано. И женщину — ту, другую — я начал вспоминать вне зависимости от ночных пробуждений. Я даже мысленно вступал с ней в диалог. Вспоминал какие-то отрывки наших непродолжительных встреч.

Я снова отошел от компьютера, чтобы дать глазам отдохнуть, и включил телефон. Было два сообщения: из банка и от НЕЕ.

— Приходи двадцатого на выставку в «Меркурий». Буду рада повидаться.

Двадцатого чего? Какой сейчас месяц? Май. Двадцатого мая. Послезавтра. Какая выставка, она рисует? Может, она вообще не мне писала? А может это вообще не ОНА?

Ответить на сообщение или нет? Что ответить? Пока я думал, прошло достаточно времени и отвечать было уже ни к чему. Я часто так делаю, но мысленно стал готовиться к выставке.

Двадцатого мая с утра доделал работу, сдал заказ, даже спустился в магазин за сигаретами, пиво брать не стал, оно у меня еще было. Но время не двигалось. Я почему-то решил, что выставка обязательно должна открываться вечером, а так как уточнять время я не стал, то ориентировался на 19.00.

Стрелки часов предательски медленно двигались к вечеру. Я не мог ничем занять себя и решил поспать. Но и это не было спасением, так как перед глазами кружились миллионы вопросов. Как она сейчас выглядит? Постарела ли? Узнаю ли ее? На последний вопрос среагировал мой внутренний зверь, пытаясь вырваться на свободу. Разговоры с ним у меня всегда короткие, без лишней романтики. Иногда даже задумываюсь, а мог ли бы я жить вовсе без женщины? Если бы не моя страсть к поцелуям, то смог.

Дома стало очень душно, захотелось выйти пораньше. Потом передумал, так как не хотел оказаться на месте первым. Я представил, как иду к «Меркурию», курю одну за другой, потом оказываюсь внутри и мне становится некомфортно, потому что я не так одет.

Потом замечаю ее. Мои инстинкты реагируют раньше, чем мозг, я пытаюсь справиться с физиологией, но тут подходит она. Я прокручиваю в уме слова приветствия: что правильнее будет сказать? Добрый вечер или привет?

— Привет, — опережает она меня. Вручает мне бокал шампанского и стукается своим о мой.

Дзынь. Звучит самый длинный и звонкий дзынь в моей жизни.

— Я так рада, что ты пришел, — наверное, так должна она сказать.

А я просто киваю в ответ, даже не смотрю на экспонаты, я даже не вижу, что там выставлено: картины или скульптуры. Я просто смотрю на женщину, которую вот уже столько лет вспоминаю время от времени и не могу понять почему. Она не сногсшибательна, не обладает идеальной фигурой, лицо покрыли мелкие морщины, но мне нравится в ней всё. Она вся какая-то другая.

— Я утром улетаю. Не знаю, когда еще увидимся. Спасибо, что пришел, — и она обнимает меня, задев правым бедром то место, в котором в этот момент сосредоточилась вся моя мужская сущность.

Я, наверное, не удержусь и спрошу:

— У тебя есть время?

— У нас есть пять часов.

— Пять часов лучше, чем ничего.

Впервые я не пойду на поводу у своего безудержного желания овладеть женщиной, которую так хочу. У нас пять часов, и мы потратим их на май.

— Иногда наши решения не делают нас счастливыми. Мне долгое время казалось, что все звезды сразу развернулись и ушли. Но там, где заканчивается любовь, начинается борьба. Я начала бороться, и жизнь стала подстраиваться под меня. Именно так представлял я нашу встречу, и такими должны были быть ее слова, потому что я был уверен, что она меня любит. Потом я скорее всего захочу убежать, потому что эти откровения напрямую были связаны со мной. Но мне жаль будет упустить эти пять часов.

— И я решила, что тебе конец.

— Почему конец? — спрошу я, а она ответит: — Чтобы в аду мне не было скучно. Ведь я думала, что мы оба отправимся туда.

Она засмеется, и ее смех смешается с запахом запоздалой сирени, которым пропитано всё вокруг.

— Мне было страшно: казалось, что всё плохо, что ничего не изменится. Но одно я знала точно, что всё равно останусь человеком, который любит и ждет тебя. Может, ты этого пока не знаешь, но поймешь со временем. Спустя некоторое время я стала осознавать, что моё отношение к тебе и мои мечты не зависят от твоего отношения ко мне. Ты не имеешь права вмешиваться в мои мечты. Мои мечты связаны не с тобой, а с чувствами, которые я испытываю. Ну вот, это всё, что я хотела тебе сказать. Можно считать, что сегодня исторический день. А вообще история полна искажений. Иногда то, что мы видим, отличается от реальности. — Она это, кстати уже говорила как-то. — Поэтому часто слова очень важны. Просто знай, что ты у меня в мыслях и я на это не жалуюсь.

— Страх всегда подавляет любовь… — Я всегда нахожу, что ответить на такие откровения.

Потом мы помолчим немного, и первым, скорее всего, не выдержу я.

— Говорят, что влюбиться никогда не поздно. Но ты улетаешь, и мне поздно.

Она не ответит.

Я представил этот наш диалог и в тот же момент осознал, что очень хочу… нет, я ДОЛЖЕН быть с ней, даже если следующий шаг — неизвестность. Наверное, я впервые был готов на неизвестность и впервые так отчетливо видел свое будущее даже в этой неизвестности. Обычно ведь как: мы держимся за прошлое, потому что знаем, что и как там было. Хотя, когда оно было настоящим, мы этого не хотели. Будущего мы обычно боимся и стараемся либо не думать, либо отмахиваемся от него двумя известными всем словами — дай бог. Это немного похоже на укоренившийся в нас культ мертвых, когда раздаешь поклоны на могилах, но к живым рядом часто безразличен. Прошлое всегда хорошее, даже если оно плохое — только потому, что его уже нельзя сделать будущим. А вот будущее обычно становится прошлым. Получилось немного философски… наверное потому, что логика тут бессильна.

И я уснул.