"Ученик лоцмана"

Первое из «предложений» я отверг — это оказался пансион, расположенный на втором этаже дома, весь первый этаж которого занимала таверна. Слишком шумно, слишком много людей — и, по сути, мало отличается от обычной гостиницы, тогда уж можно было не мудрить и оставаться у Тётушки Гвинкль в её «Белом дельфине».

Второй дом понравился мне больше, но всё убил вид из окон — они выходили на уютный, в итальянском стиле, дворик-патио. Но я-то, пока мы карабкались по крутым переулкам-лестницам к Верхнему Городу, уже успел нафантазировать себе об окнах, из которых открывается вид на гавань, из которых по вечерам будет виден солнечный диск, скрывающийся за далёкой цепочкой островов на западе… короче, я отверг и этот вариант. Зато в третьем по счёту нашлось всё то, чего хотела моя измученная переменами душа — и великолепный морской вид из окон, и купы акаций прямо под окнами, на расположенной ниже террасе, благодаря которым шум улицы почти не долетал до комнат. Да и само жильё оказалось почти точной копией того, что занимали Шерлок Холмс и доктор Ватсон в известном советском телесериале. Здесь было всё — и просторная гостиная на первом этаже, с огромным камином, на полке которого стояла запылённая модель парусника; спальня и кабинет на втором этаже, в которые вели двери с балкона-галереи, украшенном полками с многочисленными книжными корешками. И, конечно, сама хозяйка (она, как пояснил мне шёпотом Валуэр, была вдовой капитана), чрезвычайно похожая на миссис Хадсон в исполнении неподражаемой Рины Зелёной — на самом деле, её звали матушка Спуль. Это, видимо, и оказалось последней каплей — мы подписали все необходимые бумаги, я вручил «миссис Хадсон» горсть золотых монет, получил взамен расписку и распрощался с Валуэром, договорившись, что он зайдёт за мной завтра к полудню. После чего матушка Спуль, оказавшаяся особой чрезвычайно дотошной, показала мне моё будущее обиталище, не забыв упомянуть, что только сегодня сменила постельное бельё, сообщила, что обед будет подан внизу, в столовой, к семи вечера — и я, наконец, остался один. Заглянул в камин — здесь они имелись чуть ли не в каждой комнате, — стянул с ног кроссовки, повесил в платяной шкаф куртку, бросил туда же рюкзак, стащил джинсы вместе с увешанным всякими нужными вещами ремнём. Оставшись в одних трусах и рубашке-ковбойке, я растянулся на кровати поверх покрывала, закинул руки за голову и принялся не торопясь перебирать в памяти недавние события.

II

Большой Голец — остров в восточной части Онежском озера. Это крошечный, километр на четыреста метров, клочок каменистой суши; нормального, мягкого грунта здесь нет, лишь на поверхности скал, цепляясь за расщелины, растёт хвойный лес и кустарник. Большой Голец — центральный из мини-архипелага из трёх островков; два других называются Малые Гольцы. Между островами скалистая банка, «луда» — безымянная каменистая отмель. В шторм ее обрисовывают волны, в штиль же она прячется под гладью воды.

Гольцы входит в группу Шальских островов — россыпь таких же крошечных клочков суши в семи с половиной километрах к юго-западу от устья реки Водлы, примерно час хода. Мы же подошли туда с другой стороны, с севера, там, где в озеро впадает тонкая водная нитка Волго-Балтийского канала. Миновав Озёрное устье, «Клевер» оттащил караван к узкой полоске суши, разделяющей Онегу и Лужандозеро; там мы подошли к берегу, расстыковались, оснастили ялы и прочие посудины — и наутро, только солнце встало, с попутным юго-восточным бризом двинулись к финальной цели нашего вояжа. Базовый лагерь фестиваля был как раз и развёрнут на Большом Гольце — за это время к островку из Петрозаводска бегал теплоходик, доставлявший туристов и тех участников, кто прибыл без собственных плавсредств, сухим путём. Таковых к моему удивлению оказалось не так уж мало — всего на крошечном клочке суши разместилось не меньше трёх тысяч человек, причём не меньше трети обитали в так называемом «историческом лагере» — в парусиновых и полотняных шатрах и палатках, изготовленных в полном соответствии со своими средневековыми прототипами. Немного в стороне размещался шумный, пёстрый лагерь водных туристов — десятки, если не сотни вытащенных на берег парусных катамаранов и байдарок, целые россыпи разноцветных палаток. Прочие же размещались в большом палаточном лагере, питаясь из заранее завезённых на остров полевых кухонь — дрова рубить здесь категорически запрещалось, их можно было получить в весьма скромных количествах для вечерних посиделок у костров с пришвартованной к островку баржи — за деньги, разумеется. Однако это, как и прочие неизбежные бытовые сложности посетителей не смущали — всё с лихвой компенсировали красоты природы, от которых захватывало дух, здешняя неповторимая атмосфера, и не в последнюю очередь — достопримечательности самого острова. Здесь, а так же на расположенном неподалёку мысу Бесов Нос находятся самые восточные из онежских петроглифов, датируемых чуть ли не ледниковым периодом. Сами по себе петроглифы, в общем-то дело обычное; встречаются они практически везде, где находили стоянки древних людей. Как таковой, мистики, вроде той, которой окутано Сейдозеро на Кольском полуострове тут и в помине нет; впрочем, некоторые из грубо вытесанных на сером камне изображений таковы, что разглядывая их, невольно приходишь к мыслям о контактах наших предков, с чем-то не вполне объяснимым, вроде демонов или даже инопланетных пришельцев.

Надо сказать, что древними петроглифами здешние достопримечательности не ограничиваются. На Большом Гольце около двадцати лет действовал лагпункт КарелЛага. В нём обитали до трёхсот человек — охрана, администрация лагпункта и, конечно, сами заключённые, добывавшие здесь гранит. Следы этого сохранились на островке до сих пор: прибрежная дамба, кучи некрупных обломков, а так ' же «мегалитические» сложения в виде цирков и кубов из каменных блоков возле карьера — сотни кубометров первично обработанного серого гранита, готового к отправке «на материк». В северной части островка сохранились фундаменты домов, причём на одном из них — жутковатый мемориал в виде сваренного из железных труб православного креста, обвитого колючей проволокой, творение, как я понял, уже перестроечных голов, установленное здесь местными краеведами. На многих их этих блоков и береговых гранитных плит можно различить надписи, сделанные заключёнными — фамилии, срока, признания в любви потерянным близким…

Но я отвлёкся. В базовом лагере фестиваля мы провели три дня, самозабвенно участвуя во всех мероприятиях. На четвёртый день была намечена большая парусная экспедиция — целая флотилия шлюпок и «исторических» судов, сопровождаемая парусными катамаранами, «Клевером» и моим «Штральзундом» отчалили от Большого Гольца и двинулась через озеро на восток.

Я встал в постели, потянулся с хрустом суставов, и подошёл к окну. По случаю тёплой погоды оно было широко распахнуто, и потрясающий аромат акаций волнами вливался в комнату — у меня даже дух захватило от его густоты и насыщенности. Солнце стояло низко над горной грядой, охватывающей Зубаган с юго-запада; там, где эта гряда спускалась к морю и вдавалась в него узким скалистыми мысом, белела на фоне лазоревого неба величественная башня Маяка. Стрелки часов показывали половину шестого пополудни — помнится, Валуэр упоминал, что большая часть лавочек и магазинов закрывается в семь вечера, так что если я хочу сделать покупки ещё сегодня — следует поторопиться, да и золото и прочие ценности надо забрать со «Штральзунда» уже сегодня. Я быстро оделся, пристроил сзади за ремень ножны с «ка-баром» и вышел из спальни.

Вывеска гласила: «Варфоломей Гизер и сыновья. Товары для охоты и путешествий». Магазин этот мне порекомендовал мастер Валу, и при виде его мне сразу вспомнился эпизод из книги какого-то из современных российских фантастов, описывавшего мечту своего героя: однажды оказаться перед прилавками такого вот магазина где-нибудь в Санкт-Петербурге, Лондоне или Берлине конца девятнадцатого века, желательно, не испытывая при этом недостатка в наличных деньгах. Что ж, сейчас это как раз про меня, если учесть моё намерение посетить на днях кого-нибудь из коллег старичка менялы, так что можно смело цитировать Остапа «Бендера: 'Сбылась мечта идиота!»

Любопытно — имеются ли в виду путешествия по этому миру, или местные обитатели имеют возможность совершать туристические круизы на судах, проходящих через сеть Фарватеров? Вообще-то, вопрос интересный — насколько сами зурбаганцы отгорожены от бесчисленных миров, с которыми их город связан в силу сложившегося порядка вещей? А может, здесь тоже есть свои земли, на которые не ступала ещё нога человека, как наверняка имеется и охота — не на пустом же месте Грин написал своего «Зурбаганского стрелка». Помнится, там одним из главных персонажей является как раз охотник, нанимающийся в проводники к скучающим состоятельным бездельникам.

В любом случае, ассортимент производил впечатление. Примерно треть его была отведена под одежду и обувь, ещё столько-то занимало то, что у нас назвали бы 'сопутствующими товарами — всё, что может понадобиться путешественнику от альпенштоков с железными заострёнными наконечниками, котелков, палаток и наручных компасов до походных несессеров с бритвенными наборами, складных ножиков с вилками и ложками и до увесистых сундучков-погребцов и крупногабаритных чемоданах на колёсиках, оказывающихся при ближайшем рассмотрении своего рода переносными дорожными комодами.

Остальная часть магазина была отведена — ну, конечно же, под оружие! Я с трудом заставил себя не кинуться сразу к полкам, уставленным огнестрельным или остро отточенным металлом, а сначала приобрести всё необходимое в других отделах. В число покупок попали: несколько хлопчатобумажных и шёлковых сорочек, твидовый «охотничий» костюм цвета хаки и пару высоких дорожных ботинок на шнуровке. В комплект к ним я поддавшись на уговоры продавца — между прочим, исключительно на языке жестов! — приобрёл ещё и краги из толстенной кожи на медных застёжках, такие жёсткие, что не уступали пластиковым армейским наколенникам и вполне способны были защитить ноги не только от укусов собак, ядовитых змей или колючих кустов, но, пожалуй, и от сабельного удара. Гардероб свой я дополнил клетчатой же каскеткой, точь-в-точь как та, которую носил Ливанов в сериале о Шерлоке Холмсе. На полках имелись и ещё более романтичные пробковые шлемы с москитными сетками, но тут я удержался — подобный аксессуар будет выглядеть на городских улицах неуместно, если, конечно, речь не идёт об улицах французской Кохинхины или Бейрута. За каскеткой последовала вместительная сумка — скорее, даже ранец, из толстой телячьей кожи с крышкой, покрытой куском чёрно-белой коровьей шкуры, как вермахтовские солдатские ранцы времён войны. Снабжённый многочисленными толстыми ремнями и латунными пряжками, ранец сам по себе весил немало, зато не бросался в глаза, как мой потрёпанный брезентовый «абалаковский» рюкзак, которым я обходился до сих пор. Завершились покупки классическим дорожным несессером джентльмена с парой платяных щёток, латунной мыльницей, ножницами, массой блестящих металлических баночек и стеклянных флаконов для всякого необходимого парфюма, а так же набором для бритья, включающем кисточку, раскладной стаканчик для взбивания пены, ремнём для правки бритвы и, конечно же, саму бритву — опасную, с костяной, инкрустированной серебром ручкой. Кроме того, я разжился часами на массивном кожаном браслете — причём сами часы были не пристёгнуты привычно за дужки, а как бы упрятаны в кармашек с кожаным клапаном, защищающим циферблат. Нет, мои родимые «Командирские» тикали вполне исправно — но мне уже изрядно надоело высчитывать текущее время с учётом небольшой, но всё же заметной разнице в длительности суток здесь и на нашей Земле.

Но — вернёмся к оружию. Я не меньше получаса бродил вдоль стеллажей и полок, измучил приказчика просьбами показать «ещё и вот тот образец», кое-как сумел даже объясниться с ним всё на том же интернациональном языке жестов касательно характеристик того или иного смертоносного изделия. Чего тут только не было: и охотничьи двустволки, и помповые ружья, и разнокалиберные штуцера, явно предназначенные для крупного зверя (ага, значит, и здесь есть своя Африка и поклонники сафари). Целую стену занимала коллекция нарезного оружия — от карабинов, подозрительно напоминающих известный любому поклоннику вестернов «Винчестер» до однозарядных винтовок разных систем, и даже магазинок, напомнивших мне при ближайшем рассмотрении винтовки системы Лебель. Сказать, что у меня чесались руки и текли в три ручья слюни — значило бы сильно преуменьшить реальное положение дел; дух захватывало от этого торжества воронёной и полированной стали, тёмного орехового дерева и палисандра лож, всепроникающего запаха обработанного металла, кожи и ружейной смазки.

Тем не менее, я совершил над собой героическое усилие и отказался от покупки длинного ствола — сперва следует выучить язык настолько, чтобы иметь возможность поддерживать с продавцом квалифицированный разговор, да и посоветоваться со знающими людьми не помешает. Винтовка — дело серьёзное, к тому же у меня имеется привезённый с Земли карабин, и патронов к нему пока в достатке. Может, разве, взять двустволку — выбраться как-нибудь за город, желательно верхом и в сопровождении опытного проводника, разбирающегося в охоте на мелкую пернатую дичь…

Но это всё может и подождать. А пока я переключился на прилавки, где в стеклянных ящиках красовались разнообразные образцы короткоствола — от огромных револьверов, среди которых я углядел и шпилечные модели, до крошечных жилетных одно- и двух- и даже трёхствольных пистолетиков. Один из таких «дамских сверчков» и стал моей первой покупкой — выложенный костью и серебром, этот пистолетик удивительно напоминал знаменитый «Дерринжер», причём поздних моделей, двуствольный, с переломчатым затвором и кольцом вместо спускового крючка, рассчитанный на мощный револьверный патрон калибром не меньше десяти миллиметров. Револьверы под такой патрон тоже имелись в изобилии, и среди них я обнаружил старого знакомца — похожего на шерлокхолмсовский «Веблей» ствол, близнецом которого Валуэр угрожал мне во время первой нашей встречи. Стоил он, надо сказать, недёшево, и судя по оживлённой жестикуляции приказчика относился к новейшим, самым совершенным образцам оружия. Этот револьвер я и выбрал — только укороченную модель, с не такой габаритной рукояткой, пригодную для того, чтобы носить под лёгкой курткой, а не прятать, как мастер Валу, под просторным кожаным плащом.

Выбранный мною револьвер носил гордое наименование’Герцог', и это царапнуло меня неожиданным воспоминанием — а случайно ли огнестрельный «тёзка» пистолета Старнника-Сикорски, из которого тот в известной повести братьев Сьтругацких застрелил потенциального агента инопланетян Льва Абалкина, сыграл такую роль уже в моей истории? Впрочем, вздор, конечно — просто фабрикант оружия, идя на поводу вкусов потребителя, приклеил к своей продукции ярлык с названием поэффектнее, а что до совпадений — что ж, случается и не такое…

Кстати, нюанс: ничего похожего на автоматическое, полуавтоматическое и самозарядное оружие я здесь не нашёл. Помповые дробовики — пожалуйста; магазинные винтовки — сколько угодно; револьверы с самовзводным механизмом — всё, что пожелаете за ваши деньги, а вот автоматики нет и в помине. И это снова навело меня на мысли о том, что здешний технический уровень, похоже, ограничивается кем-то сознательно — в конце концов, для изготовления простейшего образца со свободным затвором уровня местных оружейников вполне достаточно, а уж образчики подобных стволов сюда наверняка попадали — с той же Земли, к примеру. Нет, всё это надо хорошенько обдумать — не сейчас, впрочем…

Вдобавок к огнестрелу, я обзавёлся в отделе холодняка большим матросским ножом — более всего он напоминал не слишком большую испанскую наваху, только с железной свайкой вместо второго, дополнительного лезвия. Я видел похожие ножи на поясе у многих моряков в порту Зурбагана — они носили их в чехлах из тиснёной кожи, пристёгнутых к поясам, и теперь, хорошенько его разглядев, решил, что для повседневного ношения этот складень пожалуй, будет поудобнее моего «ка-бара», да и сталь, насколько я мог понять, не в пример лучше — тот, в конце концов, не более, чем не слишком дорогая китайская подделка, приобретённая в подземном переходе на площади Трёх Вокзалов за зверовидный внешний вид. Да и положение обязывает — моряк я, в конце концов, или где?

В итоге, я покинул заведение «Варфоломея Гизера и сыновей» изрядно облегчив свой кошелёк. Но это не особенно меня волновало — далее в программе на сегодня значился визит на «Штральзунд» и поход в банк — я заметил его на углу всё той же улицы Полнолуния и искренне надеялся, что не ошибся, истолковывая то, что было изображено на вывеске. Или всё же зайти к тому, первому меняле и обменять хотя бы небольшую сумму — и чёрт с ним, пусть рассказываем мастеру Валу о моих доходах? Но нет, главная задача сейчас — попытаться отыскать и арендовать надёжный банковский сейф, и здесь знакомец Валуэра мне точно не помощник.

Покупки я попросил доставить мне на дом — милейшая матушка Спуль предусмотрительно снабдила меня десятком картонных карточек со своим адресом. При себе же оставил только ранец и револьвер, предварительно набив барабан короткими, похожими на латунные бочонки патронами — предстояло проделать немалый путь по городу, имея за спиной целое состояние, так что эта мера предосторожности не казалась мне чрезмерной. Тем более, что судя по лёгкости, с которой мне продали оружие, а так же по всему тому, что я успел увидеть на улицах города — появление на публике с оружием никого здесь не удивляет и даже не настораживает. Ну, носит человек револьвер за поясом или винтовку на плече — и пусть носит, имеет право. Лишь бы пальбу на улицах не устраивал — но это уже совсем другой коленкор.

Посещение порта прошло без сюрпризов. На «Штральзунд» никто не покушался; я осмотрел задраенные люки, проверил такелаж и кое-какое палубное оборудование, а под конец, уже когда выбрался на пирс с изрядно потяжелевшим (около пуда золота и прочих ценностей, это вам не жук чихнул!) ранцем и завёрнутым в кусок брезента карабином, подозвал сторожа и простимулировал его бдительность несколькими оставшимися у меня серебряными монетами. Он долго благодарил и даже спросил, где я остановился — с тем, чтобы раз в сутки присылать туда своего внука, который помогает деду нести нелёгкую службу по охране вверенных его заботам плавсредств, с известиями о состоянии дорки. Я согласился и выдал старику ещё две монеты авансом — а что, пусть стараются, лишним точно не будет…

В банк — это оказался именно банк, не подвела интуиция! — я попал уже перед самым закрытием, когда стрелки моих новых наручных часов показывали четверть седьмого вечера. Увидав горсть непривычных, но явно золотых монет клерк-кассир озадаченно крякнул, повертел монеты в руках и побежал за управляющим. А дальше — повторилась процедура, которую я уже имел удовольствие наблюдать у старика-менялы: тщательный осмотр при помощи большой, оправленной в серебро лупы, проба на зуб и обязательный тест с помощью кислоты. Результаты банковских служащих вполне устроили, а когда я сумел объяснить, что намерен снять ещё и сейф, управляющий самолично проводил меня в подвал где за несколькими решётками и толстенной бронированной дверью и размещалось искомое. Больше всего времени понадобилось на то, чтобы перегрузить в стальной ящик содержимое ранца — кроме пиратских сокровищ я поместил туда и резервную «астролябию», ту, которую нашёл на разбитом корабле. После чего — получил бронзовый, со сложной бородкой номерной ключ с цепочкой для ношения на шее, конверт, содержащий секретное слово-пароль, дающее доступ к сейфу — и покинул банк. Облегчение, надо сказать, немалое — не надо больше думать о сохранности «клада», стальные решётки, замки и бдительная охрана сделают своё дело. Я собрался, было, пройтись по улицам Зурбагана — как и писал Грин, они имели по преимуществу кольцеобразное расположение и, чем ближе, к горным отрогам, тем чаще чередовались с неожиданными крутыми сходящими и нисходящими каменными лестницами, ведущими под темные арки или на брошенные через улицу мосты. По таким улочкам хотелось гулять беззаботно, наслаждаясь своеобразной интимностью города — но я вдруг почувствовал такую сильную усталость, причём не столько даже физическую, сколько душевную — что не мог больше думать ни о чём, кроме как вернуться поскорее под гостеприимный кров матушки Спуль. Что я и проделал, наняв извозчика и предъявив ему карточку с адресом. Поездка не заняла много времени, хотя попетлять по узким улочкам в объезд заменяющих иные переулки каменных лестниц пришлось изрядно. Но всё когда-нибудь заканчивается — и вот я уже стою на крыльце и оповещаю о своём прибытии стуком массивного медного дверного молотка в форме кабаньей головы.

Какое же это блаженство — попасть в заботливые руки хозяйки старого доброго, в настоящем британском стиле, пансиона! Меня проводили наверх, в мои апартаменты; словно по волшебству возник кувшин с горячей водой и чистейшее хрустящее полотенце, а принесшая их матушка Спуль осведомилась, что подать к столу — подогретое пиво с пряностями или глинтвейн? Ужин будет подан через четверть часа, в столовой внизу, если, разумеется, уважаемый гость не захочет ужинать в своих комнатах. Надо ли напоминать, что переговоры с ней (как, впрочем, и со всеми остальными в этом городе кроме мастера Валу) велись исключительно на языке жестов с вкраплением редких выученных мною местных слов? Это создавало некоторые неудобства — не чрезмерные, разумеется, однако достаточные для тго, чтобы напомнить о том, что именно изучение языка на ближайшее время — главная моя задача.

Но — к делу. У меня оставалось четверть часа на то, чтобы привести себя в порядок и переодеться — а пока я буду ужинать, она разведёт в гостиной наверху камин и перестелит постель. При этом она недовольно поджала губы в знак того, что мои дурные манеры — в самом деле, разве прилично воспитанному человеку придёт в голову валяться днём на покрывале, да ещё и в одежде? — не остались незамеченными.

Впрочем, я не обратил на невысказанный упрёк особого внимания — воображение было занято тем, что вот сейчас, утолив голод, поднимусь снова наверх, усядусь перед огнём в глубокое кресло, укрою ноги клетчатым пледом, и, как и несколько часов назад, перед вылазкой в город, предамся воспоминаниям.

III

Целью экспедиции был мыс Бесов Нос, расположенный на восточном берегу Онежского озера, близ устья Чёрной речки. Известен этот мыс был, во-первых, загадочными петроглифами, и в их числе, «Беса» на плоской прибрежной плите, которое, собственно, и дало имя мысу, а во-вторых–заброшенным маяком, возведённым на самой его оконечности. Маяк этот не действовал с середины шестидесятых годов, и вот теперь, когда на Бесовом Носу и в его ближайших окрестностях собрались создавать природный и историко-этнографический парк-заповедник и парусную туристическую базу, а сам маяк отремонтировать и зажечь вновь — и как навигационный ориентир, и как памятник онежской старины. Не то, чтобы в свете этого маяка была такая уж необходимость — но раз уж старой деревянной башне предстоит стать своего рода центром будущего «туристического кластера» (вот, ещё одно новомодное понятие, отсутствующее в покинутом мной 1995-м) — пусть себе светит… Так порешали важные дяди в больших кабинетах РВИО и российского географического общества — и выделили на реставрацию старого маяка немалые деньги. Благо, время пощадило маячную башню, бревенчатый каркас и дощатая обшивка которой были сделаны из северной лиственницы, практически не подверженной гниению. Другое везение: маяк уберёгся от пожара, не превратился в груду головешек — что было почти неизбежным с учётом количества «диких» туристов, посещавших его за эти шесть с лишним десятков лет.

Целью нашей «экспедиции» и было застолбить будущую площадку — очередному фестивалю «Онега-2024» предстояло состояться уже здесь, а кроме того, на Бесовом Носу планировалось создать постоянно действующий туристический объект, в обустройстве и обслуживании которого предлагалось принять участие в том числе, и историческим реконструкторам. Местной администрации уже виделся возведённый неподалёку пирс, где швартуются туристические теплоходики из Петрозаводска, а так же двухполосное асфальтовое шоссе, ведущее сюда от трассы Вологда-Медвежьегорск, по которому смогут прибывать в новый заповедникавтобусы с туристами — ну и, разумеется, неизбежный расцвет разного рода туристического общепита, малых гостиниц и прочих предприятий, неизбежно сопутствующий подобному начинанию, и дающий солидную прибавку к местному бюджету.

Меня, разумеется, эти финансово-организационные перспективы ничуть не привлекали, как и восторги спутников-реконструкторов по поводу новой площадки, где они будут хозяевами и смогут, наконец, развернуться от души. Но вот маяк… едва я о нём услышал, как что-то сразу с готовностью ворохнулось в памяти. Недаром ведь Валуэр, описывая мне перспективы возвращения в Зурбаган, особо отмечал, что некоторые из Лоцманов обустраивают в своих любимых мирах особые маяки — и пользуются их огнями, чтобы проложить свой, собственный Фарватер! А раз так — то почему бы и нет? К тому моменту я уже твёрдо решил, что не останусь здесь, в двадцать первом веке — но вот оставить себе индивидуальный путь для отступления, пользуясь которым можно будет иногда навещать эти ставшие чужими, но всё-таки родные места.

Мне было известно, что на «Клевере» к Бесову Носу плывёт мощный маячный фонарь — согласно программе экспедиции, его предстоит поднять на верхушку башни и зажечь, пока что временно, от аккумуляторов. Этот «путеводный огонь» будет светить до самого закрытия фестиваля, и если я сумею навести по нему астролябию и вызвать на помощь мастера Валу — тогда маяк этот, пусть и неотремонтированный, и не вполне пока действующий, попадёт в постоянный реестр Фарватеров…

Но тут имелось ещё одно соображение. Каждому маяку требуется смотритель, который будет следить за маячным фонарём, поддерживать в исправности непростое навигационное хозяйство, отвечать на радио-вызовы с проходящих судов. В обычной ситуации сотрудник на столь ответственный пост был бы назначен из соответствующей службы, занимающейся навигационным обустройством Онежского озера, но раз уж ретро-маяку предстояло стать главной достопримечательностью будущего природно-исторического парка — то и должность смотрителя требовала особого подхода. Среди реконструкторов уже шли разговоры о том, что на этот пост могут взять одного из них — разумеется, после соответствующего обучения. Все гадали, кто окажется настолько верен идее, что бросит устоявшуюся жизнь в Москве, Питере или другом благополучном городе, чтобы сменить её на отшельническое существование здесь, на Бесовом Носу, где сущий рай в летние месяцы — вот только зима длится не меньше полугода, и это не считая неизбежного периода осенних штормов, делающих отдалённый маяк на каменистом, поросшем жиденьким сосняком мысу очень, очень неуютным местом.

Но кого бы не назначили на эту должность — если я хочу реализовать свою внезапно возникшую идею, то мне придётся налаживать с этим человеком особые отношения. И, в частности — посвящать в истинное предназначение старого маяка, за которым он будет приглядывать. А значит — надо будет найти способ продвинуть на эту должность своего кандидата… которого у меня пока нет. А вот некоторые идеи на этот счёт имеются — и прежде, чем взяться их обдумывать, я взял с книжной полки, уже заставленной привезёнными с Земли книгами, томик «Третьего меморандума» в бумажной обложке и открыл его на первой странице.

Так… перво-наперво — выходные данные. Крошечный тираж меня не удивил, я уже представлял примерно, что творится в будущем с книгоиздательским бизнесом. Но вот дата выхода… получается, Пётр удосужился опубликовать свою нетленку по прошествии тридцати семи лет после её написания, причём в изначальном, незавершённом виде? Загадка… и объяснений этому я не нахожу. За такое-то время можно было бы хотя бы закруглить роман, пусть и в стиле «продолжение следует»? Или издание — это случайность, и Пётр просто стряхнул пыль со старой папки с пожелтевшими машинописными страничками? В нескольких строках «об авторе», следовавших сразу за аннотацией было сказано, что он состоял редактором нескольких компьютерных изданий — в частности, неизвестной мне «Подводной лодки», а так же опубликовал несколько фантастических рассказов. Но интернет-поиск, проведённый на пути из Москвы на Онегу с помощью одного из временных членов команды, приписанных к «Штральзунду», дал обескураживающие результаты. Оказалось, что последним произведением П. Казакова, увидевшим свет до «Третьего Меморандума, стала повесть 'История Галактики», вошедшая в сборник фантастических произведений (тоже, кстати, карманного формата, на скверной бумаге и с бумажной же обложкой), изданный в 1992-м году. Я хорошо помнил этот сборник — блёклая бумажная обложка и довольно своеобразный подбор содержимого, где с такими монстрами жанра, как Азимов и Фриц Лейбер, соседствовали никому не известные русскоязычные авторы. Что же это получается — крупным писателем-фантастом Пётр так и не стал (на что все мы, в 1994-м всерьёз рассчитывали)? Мало того — с тех пор он так и не опубликовал ни строчки фантастических текстов? Может, он и писать бросил, сосредоточившись исключительно на редакторской работе? Но последнее упоминание о таковой датировалось опять же, 2017-м годом…

Умер? Вполне может статься и так, особенно с учётом некоторых его вредных привычек. Но нет, аккаунт в ЖЖ действующий, хотя и нечасто обновляемый — к тому же, его скудное содержимое мало что могло поведать о личности и текущих интересах автора.

Вывод –он всё же жив, но, похоже, занялся чем-то другим, оставив редакторскую работу. Довольно зловещий признак — в его-то возрасте… может, вышел на инвалидность и довольствуется пенсией? Вариантов здесь была масса, а способ прояснить что-то только один. Им я и воспользовался — одолжил у одного из спутников кнопочный телефон и набрал городской номер, памятный по оставленному мной прошлому. И — ощутил, как по коже пробежали мурашки, когда в трубке прозвучал знакомый, разве что, несколько более хриплый голос.

Я совершенно не был готов к этому — сделал этот звонок скорее, для очистки совести, нисколько не сомневаясь, что номер за столько-то лет наверняка сменился, или сам его владелец, как и многие москвичи, перестал пользоваться городским телефонам, отдавая предпочтение вездесущей сотовой связи. И растерялся настолько, что пробормотал в трубку невнятное «простите, я, кажется, ошибся», и отключился. В самом деле — что я мог ему сказать, вот так, сразу? «Привет,, я вернулся?» Нет, разумеется, во времена оны (а для меня — так чуть ли не вчера) мы развлекались, сочиняя самые невероятные сюжеты для словесных игр и с упоением «водя» по ним других членов нашей компании. Случались среди тех сюжетов и связанные с путешествиями во времени — но одно дело игры, и совсем другое — услышать в телефонной мембране голос человека, которого ты уже тридцать лет считаешь покойником…

Короче, я проявил тогда малодушие, найдя себе оправдание в том, что к этому разговору следует подготовиться. И — так и дооткладывался «на потом» — пока не оказался здесь, на втором этаже в доме матушки Спуль, валяющимся (в верхней одежде, что характерно!) на покрывале в раздумьях о собственном будущем — увы, по-прежнему скрытым плотным туманом неопределённости.

Я отложил томик, разделся и забрался под одеяло, привычным жестом закинув руки за голову. Н-да, сюжетец-то, как ни крути, избитый: главный герой попадает в будущее и пытается установить контакты с теми, кого знал когда-то. Но мне-то сейчас зачем этот литературный штамп — разве что, из сугубо ностальгических соображений? Сомнительное, между прочим, занятие: вместо того, чтобы собраться с духом и начать как-то обживаться в новом времени — цепляться за старые воспоминания, старые знакомства… может, потому я в итоге выбрал бегство в волшебный Зурбаган, попросту испугавшись навалившихся со всех сторон проблем? Или здесь что-то другое, какая-то подсказка… и весьма вероятно, что содержится она именно в недописанном романе старого — и, в отличие от меня самого, изрядно постаревшего — друга.

За этими неторопливыми размышлениями ( в самом деле, куда спешить-то? Вот совершенно некуда….) я не заметил, как заснул. И проснулся от того, что в лицо мне били через распахнутые вовсю настежь ставни лучи утреннего солнца.

Утро. Горячая вода в кувшине для умывания и бритья (похоже, о нормальном душе забыть придётся надолго!) завтрак, состоящий из яичницы с беконом, кофе и смородинового джема (матушка Спуль подала его в столовой, внизу, на этот раз не поинтересовавшись моими желаниями) и свежая зурбаганская газета, ожидавшая меня на столе на маленьком мельхиоровом подносе — приятная, но совершенно бесполезная в моём случае предусмотрительность. Тем не менее, покончив с трапезой я, как положено, развернул местный образчик прессы, полюбовался на литографии, живо напомнившие мне о попавшей как-то мне в руки подшивке дореволюционной «Нивы» ещё 1878-го, кажется, года, и со вздохом отложил газету в сторону. Язык, язык учить, и как можно скорее — иначе я так и буду тыкаться, как слепой котёнок, пытаясь объясниться при помощи жестов да десятка усвоенных слов — «Нет», «да», спасибо', «Отведите меня к вашему вождю»- и чувствовать себя полнейшими идиотом…

В девять утра, почти одновременно с мелодичным звоном каминных часов, в дверь постучали, и на пороге возник Валуэр. Сегодня на нём не было ни следа прежнего костюма старого моряка — его место заняло что-то типа вицмундира, состоящего из кителя с серебряными нашивками, форменных же бриджей, заправленных в высокие сапоги, в руках — толстая, чёрного дерева трость с костяным набалдашником в виде шара. Завершала образ знакомая капитанская фуражка — похоже, подумал я, он с ней и вовсе не расстаётся.

Увидав гостя, матушка Спуль поставила на стол ещё один кофейный прибор; мастер Валу благодарно кивнул и сделал глоток из крошечной чашечки. На меня он вроде как не обращал внимания, ограничившись приветственным кивком; я же в свою очередь, решил не торопить события — сам скажет, не кофе же попить он сюда пришёл?

Так оно и вышло. Лоцман покончил со своим кофе (матушка Спуль немедленно явилась с кофейником и подлила в чашечку ароматной жидкости), после чего изволил, наконец, обратить внимание и на меня.

— Надеюсь, вы хорошо спали, Серж? — спросил он. — Я подожду вас; собирайтесь, на улице ждёт экипаж. И побыстрее, пожалуйста, у нас сегодня уйма дел.

Утренний Зурбаган разительно отличался от вечернего и даже дневного. Теперь я, пожалуй, склонен в чём-то согласиться с Грином — через романтический флёр явственно проступала сейчас деловая, торгашеская суета. Лавки и магазины работают, увеселительные заведения и трактиры наоборот, пусты и безжизненны, за исключением нескольких кофеен, посетители которых, скучающие дамы в элегантных шляпках и молодые люди, обликом напоминающие клерков, предпочитают вкушать утренний кофе на выставленных на мостовую столиках под полотняными полосатыми навесами — Париж, да и только! По мостовой то и дело тарахтели телеги и фургоны с ящиками, корзинами и бочонками, бегали туда-сюда мальчишки, доставляющие посетителям покупки на дом, звонко выкрикивали свои призывы их сверстники, торгующие газетами и папиросами. То тут, то там мелькали ярко-красные с блестящими римскими цифрами на тульях каскетки рассыльных — эта публика, как я успел заметить, кучковалась на перекрёстках в ожидании клиентов. Переулки, которыми мы выбирались в центральную, деловую часть города, были чрезвычайно узкими, кое-где наша двуколка (мастер Валу правил сам, обходясь без кучера) цеплялась за стены домов, а встречные прохожие с недовольным ворчанием уступали нам дорогу, вжимаясь в ближайшие подворотни.

Я ожидал, что экипаж направится в сторону порта, но Валуэр вывернул на улицу Полнолуния, проехал её всю и в самом конце повернул в один из узких переулков, ведущих наверх — туда, где на фоне неба рисовалась громоздкая кубическая цитадель Лоцманской Гильдии.

Всю центральную часть здания Гильдии занимал Зал Реестров. Огромное помещение простиралось на всю длину, начинаясь сразу за залом-прихожей, причём — стрельчатые, поддерживающие свод арки смыкались на высоте не менее двадцати метров, — было заполнено рядами дубовых, тёмных от времени стеллажей, каждый из которых в высоту не уступал трёхэтажному дому. Вдоль стеллажей скользили на особых латунных рельсах-направляющих деревянные высоченные трёхпролётные стремянки — чтобы передвинуть их с одного раздела на другой, требовались усилия не менее, чем трёх служителей Зала. В центральной части зала стеллажи были не столь высоки — метров пять от силы — и занимали их бесчисленных глобусы. Когда новый маяк, вернее, ведущий к нему Фарватер, вносится в Реестр, пояснил шёпотом Валуэр, для него создаётся отдельная папка, куда отныне будут храниться отчёты обо всех осуществляемых членами Гильдии перемещениях туда и обратно; глобус же этого мира — если, конечно, такового ещё нет — попадает сюда, на стеллажи. Кроме того, краткая запись заносится в особые Книги — сотни, может тысячи их, тяжеленные, переплетённые в потрескавшуюся от времени кожу, с бронзовыми, позеленевшими от патины уголками, лежали на длинном столе, тянущемся из одного края зала к другому. Большая часть этих «гроссбухов» была давным-давно заполнена от корки до корки, и посещающие Зал Реестров Лоцмана оставляли свои записи только в «крайних» — таковых было около трёх десятков, свой для каждого из разделов Реестра. Мастер Валу (опять-таки шёпотом) сообщил, что в один раздел входит около двух с половиной тысяч миров — а, следовательно, всего их сеть охватывает не менее шести тысяч только действующих Фарватеров, начинающихся здесь, в Маячной гавани Зурбагана.

Следуя непреложным для всех членов Гильдии правилам, Валуэр внёс в соответствующую книгу и сведения о нашем недавнем перемещении. Воспользовавшись случаем, я осторожно поинтересовался, внесены ли в Реестр тем маяки, которыми мы с ним пользовались во время наших перемещений — маячный буй в Кандалакшском заливе, другой, на водохранилище вблизи Долгопрудного, странное сооружение из солнечных зеркал в мире Трёх лун, и, конечно, маяк на Бесовом Носу. Оказалось, что новые записи созданы пока только для двух первых; два других впервые задействовал ты, Серж, сказал Валуэр — а значит, и вносить в реестр их предстоит тебе. Вот этим, кстати, и займёмся — и сие действие станет своего рода твоим первым официальным действием в члены Гильдии Лоцманов.

Что ж, надо, так надо — и следующие полчаса мы потратили на то, чтобы сначала передвинуть стремянку к нужному стеллажу, потом извлечь с полки на высоте примерно четырёх метров один из множества томов, относящихся к Фарватерам, ведущим к Земле. А вот с миром Трёх Лун вышла неожиданная заминка — сколько Валуэр не шарил по высоченным стеллажам, сколько не рылся в запылённых каталожных ящиках — он не смог найти ни единой записи, имеющей отношение к этому миру. В итоге он сдался, заявив, что вообще-то, всё это очень странно и даже подозрительно — раз этого мира нет в Реестре — то откуда та сумасшедшая девчонка, Дзирта, раздобыла его координаты, чтобы выставить по ним астролябию? В любом случае, разбирательство придётся оставить на потом — внесение в Реестр не нового маяка, а целого мира требует совсем другой процедуры, сопряжённой с куда большими формальностями.

Пользуясь случаем, я осведомился, что именно даёт мне статус первооткрывателя нового Фарватера? Да, в общем-то, почти ничего, ответил мастер Валу. Разве что, согласно правилам Гильдии, ты можешь объявить этот маршрут закрытым — и тогда любой из Лоцманов, намеренный им воспользоваться, должен будет получить твоё разрешение. Но так редко кто поступает — зачем?

А вот это было уже интересно, подумал я — не помешает иметь свой, персональный Фарватер на Землю — и тот, что ведёт к маяку на Бесовом Носу подходит для этого лучше всего. Но это я обдумаю вечером, под гостеприимным кровом матушки Спуль; пока же мастер Валу сам внёс в Реестр необходимые записи(плохо, плохо быть безграмотным, надо скорее учить язык!) воспользовавшись для этого одной из расставленных по всему Залу конторкой. Чернила и перо были тут свои, особые — другими делать записи здесь, оказывается, запрещено. Моё же участие свелось к тому, что я поставил подпись и приложил под ней свой вымазанный чернилами палец — отпечаток, подтверждающий личность, такой придётся, как он объяснил, оставлять всякий раз, пока я не стану полноправным членом Гильдии. Валуэр прибавил к записям куски тёмно-жёлтой бумаги, на которых были нанесены карты, отмечающие новые Маяки — после чего, мы, вернув том на место, направились к лестнице, ведущей наверх, на охватывающие зал по периметру галерей. Там, на четвёртом уровне, сообщил мой спутник, находится контора, где меня предстоит внести в список претендентов на вступление в Гильдию — под его, Валуэра, поручительство, разумеется. Мне пришлось немного подождать — на второй снизу галерее Валуэр оставил меня, объяснив своё отсутствие какими-то срочными делами. Впрочем, скучать мне не пришлось — зрелище Зала Реестров сверху производило неизгладимое впечатление, и я даже не заметил, сколько времени он отсутствовал.

Гильдейский чиновник в форменном тёмно-синем мундире с серебряными нашивками внёс моё имя в другой гроссбух, задал с десяток вопросов и снова заставил меня расписаться. После чего, несколько суетливо пожал мне руку и проводил до двери, напоследок напомнив, что мне, как официальному теперь уже ученику Лоцмана следует обзавестись гильдейской формой — и носить её всякий раз, когда я буду выполнять обязанности, связанные с моим новым статусом. Надо ли напоминать, что все разговоры велись при любезном посредничестве мастера Валу, иначе я бы попросту не понял ни слова. Плохо, плохо быть безграмотным, надо скорее учить язык…

На этом мы и расстались; Валуэр, у которого были какие-то свои срочные дела, высадил меня на одной из центральных улиц, осведомившись, сумею ли я самостоятельно найти дорогу домой. Получив подтверждение, он показал мне дом, на котором висела вывеска, изображающая портновские ножницы — «этот портной давно обшивает Лоцманов, я сам не раз пользовался его услугами — и мы расстались, договорившись встретиться за ужином, в 'Белом Дельфине».

IV

Хорошая всё-таки штука — послеобеденный сон. Управившись у портного довольно быстро (с меня сняли мерки и с помощью всё того же универсального языка жестов предложили прийти послезавтра на примерку), я собрался было пообедать в одной из кафешек на улице Полнолуния, когда почувствовал, что остро нуждаюсь в том, чтобы переварить полученную в Гильдии информацию — причём желательно, в спокойной обстановке. Что ж, сказано-сделано; минут через тридцать я уже стучался в дверь матушки Спуль, а ещё спустя четверть восседал в столовой, а хозяйка подавала вкуснейшее баранье рагу с овощами, луковый суп и крошечные хрустящие булочки с чесноком, ещё горячие, с противня — восторг, да и только!

Попытка предаться после такого пиршества размышлениям позорно провалилась — я не заметил, как заснул, а проснувшись, обнаружил, что до назначенной встречи в «Белом дельфине» остаётся ещё не меньше трёх часов. Торопиться, стало быть, некуда; я попросил принести мне кофе, а сам развалился в кресле перед холодным (лето же, середина дня!) камином и принялся перебирать в памяти события этого утра.

Перво-наперво — причисление к кандидатам на вступление в Гильдию Лоцманов. Это, как ни крути, полезно; статус, положение в обществе — вместе с «вицмундиром», (который ещё только предстоит примерить) ониопределяют отношение окружающих к моей скромной персоне. Впрочем, Зурбаган — город небольшой, по российским, во всяком случае, меркам; если не считать приезжих и «транзитников», останавливающихся здесь между прохождениями Фарватеров, от силы тридцать тысяч жителей, не дотягивает даже до хорошего райцентра. Новый статус причисляет меня теперь к числу постоянных обитателей города, пусть и «стаж» мой в сумме едва-едва дотягивает до двух суток. И не удивлюсь, если скоро меня начнут узнавать на улицах — как узнают других старожилов. Между прочим, определённые признаки этого уже имеются — выйдя из «ателье» я направился в сторону «Смородинового переулка, где располагается мой новый дом — и на углу улицы Полнолуния ощутил спиной чей-то пристальный взгляд. Я, в полном соответствии с читанными и пересмотренными детективными и шпионскими историями оборачиваться не стал: остановился и присел на корточки, чтобы затянуть якобы развязавшийся шнурок. Осторожный взгляд назад с головой выдал мне 'наблюдателя». Им оказался один из курсантов Морского Лицея — горстка этих парней в униформе, с золотыми якорьками на рукавах и пристёгнутыми к поясам кортиками, больше похожими на полноценные абордажные тесаки. Мне даже показалось, что я его узнал — ну да, определённо один из тех, кого мы с Валуэром рассматривали в тот, самый первый мой вечер в «Белом дельфине».

Всё это разом всколыхнуло во мне подозрения — Дзирта ведь тоже состояла в Морском Лицее, и вполне могло оказаться так, что та компания не просто потягивала тогда пиво в заведении тётушки Гвинкль, а прикрывала «коллегу», заранее запланировавшую визит ко мне — на случай каких-нибудь непредвиденных обстоятельств, скажем, возвращения мастера Валу. Да и взгляд «старого знакомца» очень мне не понравился — пристальный, сверлящий, с прищуром. Недобрый взгляд, нехороший…

«Лицеист» (или правильнее будет называть их «гардемарины»?) видимо, почувствовал внимание к своей персоне и торопливо отвернулся. Минуту спустя их компания скрылась в дверях кафешки, оставив меня наедине с внезапно возникшими страхами. Или это у меня паранойя разыгралась? Так ведь, вроде, раньше особо не замечал за собой подобного…

В общем, тогда я предпочёл выбросить происшествие из головы — мало ли, что не примерещиться воображению, и без того подхлёстнутому творящимися вокруг меня необычайными событиями? И вот теперь странный эпизод снова всплыл в памяти — шутки шутками, а вдруг, как говаривал Винни-Пух, «Это ж-ж-ж» неспроста'… Надо будет обязательно рассказать о своих подозрениях Валуэру, решил я. Он тут всё и всех знает, глядишь, и присоветует что-нибудь?

А пока — у меня ещё есть пара часов, и можно, пожалуй, прогуляться, пройтись по магазинам. Конечно, языковой барьер никуда не делся, но словарный запас, пусть и медленно, но растёт — а где его пополнять, как не в местных заведениях торговли и общепита?

Я заметил слежку, когда выходил из третьей по счёту лавчонки. Там торговали всякой мелкой кожаной галантереей– от поясов, ремней и краг на любой вкус, до кобур и кошельков. Как раз последние меня сюда и привлекли — в Зурбагане (как, похоже, и в этом мире вообще) не признавали купюр и ассигнаций, а таскать горсть увесистых монет в карманах — удовольствие ниже среднего, да и вид чужака, роящегося по карманам в поисках наличности, неизменно вызывал у окружающих иронические усмешки. Так что кошель я выбрал — большой, с петлями для ношения на поясе, плотной крышкой и застёжками-кнопками, отстёгивающимися с максимально звонким щелчком. Я перебрал не меньше дюжины изделий, пока не нашёл подходящего — такого, чтобы громко оповестила меня о попытке залезть в кошель без моего ведома. К тому же сам он был сделан из толстой, тщательно выделанной кожи, по прочности не уступающей пластику или кости — «пиской», оточенной по краю монеткой, какими во времена оны орудовали карманники на Земле такую не разрежешь, нечего и пытаться….

Кстати, вот любопытный вопрос — почему в зурбагане 9как, похоже, и во всём этом мире) в иных отношениях находящихся примерно на уровне конца земного девятнадцатого века, совершенно отсутствуют бумажные деньги? Хотя, Грин, помнится, в некоторых своих рассказах упоминал пачки ассигнаций и отдельные купюры… Я смог найти одно-единственное разумное объяснение: нелюбовь к бумажным деньгам является прямым следствием «транзитности» этого мира — здесь ходит звонкая монета отовсюду, оцениваемая, в итоге, за чистоту металла и на вес. Достаточно разумно — хотя, вероятно, и не лишено некоторых неудобств, вроде необходимости в таких вот увесистых кошелях с наличностью, являющихся настоящим приглашением для карманников…

Пересыпав наличность в новое приобретение и, пристроив его на поясной ремень, я вышел из лавчонки — и не успел миновать трёх домов (а они на центральных улицах Зурбагана узкие, как в земных средневековых городах, порой всего по три-четыре окна по фасаду) как почувствовал спиной давешний сверлящий взгляд. Огромным усилием я заставил себя не оборачиваться и не предпринимать трюков вроде развязанного шнурка. Вместо этого, я нашарил в кармане бриджей приобретённый вчера нож и зажал его, не раскрывая, в кулаке — стальная оковка на рукоятке, если что, вполне могла сойти за кастет. Прошагал ещё полквартала и, подметив подходящий закуток между домами, свернул его и прижался к стене, занеся руку для удара.

И не ошибся ведь! Не прошло и тридцати секунд, как узкий проход, ведущий в проулок, загородила чья-то тень. Преследователь, похоже, не был обучен искусству уличной слежки и даже не был знаком с предметом как я, по художественной литературе — он не постоял, вглядываясь в проход, не сбавил шаг, а сразу кинулся в неизвестность — видимо, боялся упустить «клиента». За что немедленно и пострадал — первый удар навершием ножа пришёлся в солнечное сплетение, а когда бедняга шумно выдохнув, согнулся пополам — я добавил сверху, по затылку, вполсилы — не хватало ещё мне тут убийства! «Топтун» без звука повалился плотно утоптанную землю; я подхватил его под микитки и отволок в узкий проход между стеной дома и дровяным сарайчиком, который приметил заранее. Парень оказался плечист, да и весил немало, а когда я перевернул его на спину, то с удивлением узнал давешнего «морского лицеиста» — правда, успевшего сменить где-то форму на цивильный, весьма к тому же потрёпанный костюм. Это что же, выходит следить за мной взялись, хоть и без должного навыка, но всерьёз — раз уж пошли на такие ухищрения, как переодевание? Так ведь может оказаться, что «топтун» работал не в одиночку и тогда здесь прямо сейчас может появиться его напарник — и увидит, с позволения сказать, картину маслом…

Эта идея мне не слишком понравилась — а потому я нашарил в другом кармане «Дерринжер» (револьвер остался дома), потом снял с пленника ремень и стянул ему руки. Медленно досчитал до десяти — в проулке никто не появлялся, лишь мелькали на освещённой проникающим с улицы солнечными светом стене тени прохожих, не догадывающихся, что в двух шагах от них, творится тёмное злодейство.

Пронесло? Похоже… Я подхватил пленника (он слабо шевельнулся, похоже, приходит в себя) и затащил ещё глубже в проход — теперь, о крайней мере нас не мог увидеть человек, случайно, без определённой цели заглянувший в проулок. А вот что делать дальше — это вопрос интересный. По классике следовало бы привести пленника в чувство и, приставив к горлу лезвие ножа, зловеще спросить: «На кого ты работаешь? Отвечай, коли жизнь дорога!» Решение, что и говорить, хорошее, проверенное временем — только вот мне категорически недоступное в силу всё того же языкового барьера. Так что –оставалось лишь стоять над слабо копошащимся телом с пистолетиком в одной руке и так и не раскрытым ножом в другой, и чувствовать себя полнейшим идиотом.

— Помнишь, Серж, утром, в Зале Реестров — я тогда ненадолго оставил тебя поскучать? — спросил Валуэр. Мы сидели за угловым столиком в «Белом дельфине» и потягивали подогретое пиво с пряностями — любимый, как я успел заметить, напиток моего нового наставника.

— Было дело. — согласился я. — Правда, не то, чтобы я особенно скучал — одни картины с кораблями из разных миров, развешанные вдоль галереи, можно рассматривать часами, а вас не было всего-то минут двадцать…

— Ну да, ну да… — Лоцман отхлебнул из своей кружки — массивной, отлитой из тяжеловесного олова с изображениями спрутов, мурен и прочих морских гадов на выпуклых боках. — Я тогда не счёл нужным тебе говорить, но я заглянул в кабинет к своему старинному знакомому, он возглавляет в Гильдии картографический отдел. Тоже был Лоцманом — но теперь ушёл на покой, оставил скитания по Фарватерам и вплотную занялся научной работой… А попросил я его поискать в книгах с краткими записями что-нибудь, любое упоминание о визите в Мир Трёх Лун — неважно, чьём и когда. И вот, час назад я с ним встретился и получил нужные сведения!

— Но если неизвестно, когда состоялся этот визит — как же ваш знакомый сумел найти нужную запись? — удивился я. — Это ж надо было перелопатить десятки, если не сотни гроссбухов целого сектора — работа на долгие месяцы, если взяться за неё в одиночку?

— Вот поэтому я и не стал сам искать записи. — хмыкнул Валуэр. — У служителей зала Реестров свои методы. Они не любят о них распространяться, и редко открывают их смысл кому-то, не состоящему на службе в Гильдии, однако факт есть факт: методы эти работают. Вот и сейчас сработали — нужная нам запись, оказывается, была сделана около пятидесяти лет назад; побывавший в Мире Трёх Лун Лоцман вскоре погиб при кораблекрушении, однако можно не сомневаться, что раз уж он сделал запись в гроссбухе — то и в Реестр маяк этого мира был внесён как полагается…

— Но мы же его не нашли?

— То-то и оно, что нет. Получается, кто-то сознательно изъял книгу из Реестра, а вот запись в гроссбухе уничтожить не смог — просто не сумел найти — и понадеялся, что остальные тоже ничего не найдут.

Вечер вдруг перестал казаться уютным и спокойным, каким он был всего несколько минут назад. На лицах сидящих за соседними столами моряков и зурбаганских жителей угадывалась теперь настороженность; я словно кожей ощущал направленные на меня отовсюду внимательные и далеко не доброжелательные взгляды.

От внимания Валуэра, видимо, не укрылась моя реакция.

— Да успокойся ты, Серж… — он плеснул мне в кружку подогретого пива с пряностями из большого керамического кувшина с выпуклым изображением улыбающегося белого дельфина. — Здесь-то тебе ничто не угрожает, да и подслушать нас никто не сможет. Может, и нашлись бы желающие, да вот беда — никто в Зурбагане больше твоего языка не знает, я выяснял. Так что…

Он плеснул ароматного напитка себе, добавил в кружку щепотку соли и потянулся за чесночными гренками — блюдо с ними тётушка Гвинкль выставила на стол вместе с пивом. Отхлебнул и сочно, вкусно захрустел поджаренной корочкой. Я терпеливо ждал.

— Тут вот какое дело… — наконец заговорил он. — Мой знакомый, который гильдейский картограф, тоже заинтересовался этой историей. Оно и неудивительно — беспорядок в его ведомстве, нехорошо! Давать делу официальный ход он пока не спешит — вот и попросил нас с тобой разобраться в этой истории. Тем более, тебя она касается напрямую, верно?