Помоги проекту - поделись книгой:
Я думаю, что, увы, это было начало заката советской эпохи на почве формализма, глупости и бездарности людей, которые занимались тогда идеологической работой, хотя почвы для воспитания реального патриотизма было более чем достаточно.
Библиотека молочного завода
Очень светлую память и очень большой след в моем формировании как уже взрослого человека оставила, как это ни странно, библиотека молочного завода, к которому вообще я и мои родители никогда отношение не имели, кроме того, что это небольшое предприятие располагалось напротив нашего дома.
И как-то получилось так (наверное, это свидетельство социальной политики неравнодушия руководства завода к литературе, к просвещению, к книгам), что прямо у входа в завод стоял старый деревянный домик, оставшийся от старинной, может, еще дореволюционной застройки, который целиком и полностью был отдан под библиотеку.
Библиотека была небольшая, даже по тамошним меркам, с достаточно провинциальными порядками. Библиотекарша Зоя Дмитриевна прекрасно знала меня, прекрасно знала моих родителей и без формальностей, без каталогов мне было позволено приходить и сколько угодно долго ходить между стеллажами, смотреть книжки, часть смотреть, читать прямо там, часть — брать домой.
А подборка книг была достаточно хорошая, добротная — там была вся российская, советская классика, был, естественно, Жюль Верн, был Беляев, была классическая фантастика 1960-х годов, было очень много литературы по географии, по путешествиям. И я очень благодарен, что такое учреждение встретилось в жизни, и я этой библиотекой пользовался много лет — наверное, класса со второго и до 4–5-х курсов института.
Надо сказать, что во времена советские библиотека выписывала очень много периодической литературы. Я впервые там познакомился с толстыми журналами, регулярно смотрел журналы уровня «Химия и жизнь», «Знание — сила». Понятно, что и дома тоже выписывалось много журналов и литературы, но это было очень здорово.
И еще впечатление, связанное с библиотекой. Не так давно диспансером (есть такой обычай у нас — утренняя пятиминутка, где за 18 лет мы ни разу не повторились) у нас было посещение областной публичной библиотеки, с посещением архивов, зала старой литературы, старых книг. И я услышал очень интересное слово, которое, я думаю, обогатит лексикон, надеюсь, что и вам оставит след, по отношению к книгам — «бытование», «бытование книги». Эти следы, то, что всегда большинство людей раздражает, — капли воска от свеч, следы грязных рук, следы от какой-то еды — это называется бытованием книги. Это очень интересно.
По сути, наши биографии, наши судьбы, характеры, души тоже носят следы бытования, воздействия внешнего мира. Надо аккуратней, конечно, обращаться и с книгами, и друг с другом, чтобы следов бытования было поменьше.
.
1972 год
Был закончен 8-й класс в 31-й школе. И произошла достаточно жесткая рассортировка всех наших классов по тем, кто будет обучаться в спецклассах и кому придется уйти в обычный класс. Тогда с Алексеем Фокиным, тогдашним другом, о котором я упоминал, нас судьба развела. Может быть, это был некий момент для зарождения внутренних противоречий. Я остался в физико-математическом классе. Алексей вынужден был уйти в обычный класс — класс обычной подготовки.
Горские песни
Воспоминание из детства: много лет назад, я еще был школьником младших классов — наверно, класс третий-четвертый, с бабушкой, Варварой Семеновной Волеговой, которую я уже упоминал, которая вложила очень много в мое воспитание, практически базовые представления о человеческих ценностях, об истории нашей страны я получил именно от нее — в разговорах на отдыхе, на кухне по утрам, как-то так, в очень бытовой форме.
Были мы с ней на отдыхе летом в районе Анапы, была такая советская база отдыха, с домиками фанерными, с удобствами достаточно далеко, но не в этом дело. Были там очень интересные люди — и местные жители, и, так сказать, из каких-то совхозов на Кавказе. Они пели очень интересные горские песни. Из них часть была осетинов, дагестанцев, это нормально было для Советского Союза.
В частности, была песня такая: «Плачьте, красавицы, в горном ауле, правьте поминки по нас: вслед за последнею меткою пулей я покидаю Кавказ». И тогда для меня, в общем, достаточно начитанного мальчика из интеллигентной семьи, впервые произошло соприкосновение с историей, проблемой депортации, переселения кавказских народов и вообще с теми войнами, которые велись на Кавказе.
В одну канву с этим легла Архипо-Осиповка — это первое место на Черном море, где я был тоже с бабушкой. Сейчас как-то об этом не говорят, все забыто, задвинуто; понятно, что теперь есть олимпийские Сочи и всякие другие великие места. Но тогда, это был 1965 год, центральное место в приморском поселке занимал большой металлический крест, развалины крепости и память о русском солдате — Архипе Осипове, который во время штурма горцами русского укрепленного пункта, маленького форта (форт был захвачен), спустился, сбежал в пороховой погреб и взорвал себя вместе с противником.
И, в общем, я больше нигде об этом подвиге упоминания не слышал, а поступок-то очень мощный и сильный. И с тех пор в эти места горцы не заходили, и война была прекращена на этом участке, ценой гибели этого отважного, наверно молодого, парня. Во всяком случае, это был, конечно, не старик.
Вот таким образом.
1975 год
Год знаковый, насыщенный, почти такой же, как 1965 год. Это окончание школы, поступление в институт, переход уже в совсем взрослую жизнь. К тому же, все это проходило на фоне очень больших, эпохальных работ в Челябинске — это большущая, глобальная реконструкция проспекта Ленина, когда от Политехнического института и до заводоуправления ЧТЗ дорога поэтапно расширялась, были заложены и построены подземные переходы, была срыта горка рядом с «Гипромезом» (кстати, был заложен сам «Гипромез»).
К сожалению, было снесено старинное здание музыкального училища, где я с 1-го по 7-й класс пытался проходить музыкальную грамоту. Говорят, что у меня была хорошо поставлена рука, что был слух, но очень мне это дело не нравилось, и после 6-го класса музыкальной школы я поставил ультиматум, что я все-таки учусь в физико-математической школе, и ерундой заниматься мне не к лицу, так же как не к лицу тратить на эти глупости свое время. Но я думал, что я был прав, и это отношение у меня осталось и в будущем. И я, наверно, проявил характер, первый раз — с называнием брата, во второй раз — здесь. Это было важно для самоосознания, для самовосприятия себя как личности.
Возвращаясь к реконструкции проспекта Ленина, город как бы был разделен на две половины — по одну сторону, по другую, и переправиться было очень сложно. Надо сказать, удивительно очень, что работы по расширению, по снятию этих неровностей, больших холмов, которые были, проводили не трактора ЧТЗ, что было бы вполне ожидаемо, понятно, а «Катерпиллеры», которые настолько же резко отличались от наших машин, так же как, допустим, «Мерседес» той эпохи от 407-го «Москвича».
Но сейчас, наверно, это маловозможно — тогда и машин было меньше, и организация работ была великолепная; не было Кировки, которая перерезала все основные параллельные дороги с проспектом Ленина. Как-то неудобств никто не испытывал, очень быстро перебрасывались троллейбусные линии вместе с контактной сетью, и быстро и слаженно шли работы. И не было ворчания в народе, все понимали, что это назрело, это надо делать. И за одно лето город стал совершенно другим.
Все это проходило на фоне подготовки к выпуску. Тогда не было никакого ЕГЭ, было 12 полноценных экзаменов, часть устных, часть письменных. Основное, конечно, это сочинение. И я помню эти вечные легенды, истерики, народные обычаи, что нужно было звонить, искать каких-то знакомых во Владивостоке, в Хабаровске, узнавать темы института. Но для меня было абсолютно очевидно, поскольку 1975 год — это год 30-летия Победы и к этому шла очень мощная подготовка, выходили фильмы, вышла киноэпопея «Освобождение», фактически каноническая трактовка Второй мировой войны, я ни тогда, ни в последующем не участвовал в этих истероидных действиях. Для меня было совершенно очевидно, что будет какая-то тема, одна из тем будет обязательно посвящена Великой Отечественной войне. Но, к удивлению, хотя тоже перекликалось, была тема, посвященная Петру I. Любимое произведение, любимый писатель — Алексей Толстой. Я с достаточной легкостью добротно преодолел, и, что удивительно, примерно то же самое выпало на вступительном сочинении в институт.
Интересные были и устные экзамены, но напряжение очень высокое, и ставка, конечно, каждого экзамена была очень высокой. И практически сразу после выпускных — месяц на подготовку ко вступительным, там 4 экзамена, там ставка еще более высокая, и конкурс в Мединститут был всегда самым высоким в области, поэтому лето не оставило каких-то таких ощущений о лете, об отдыхе.
Единственное, был выезд с родителями на озеро Увильды. Как раз были засушливые годы, и в тот год Увильды сбросили в Аргази и сбросили в Шершнёвское водохранилище. Осталось это жуткое ощущение — на 100–150 метров обнаженного, голого берега, где под камнями можно было находить умерших, высохших раков, водоросли. Но было не до этого, нужно было сдавать вступительные экзамены.
От экзаменов впечатление было очень хорошее. Я, кстати, не уловил никакого намека на предвзятость, коррупцию, еще что-то. Все было добротно и по-честному. Первый экзамен была физика, что для меня было очень хорошо. Сдавал я ее Валентину Ивановичу Блинову, заведующему кафедрой, с которым теплые отношения нас связывали до его ухода из жизни. Я помню, сдал задачу, устные вещи, он говорит: «Ну, гусь лапчатый, ты первый идешь, как-то не принято сразу ставить «пятерку», давай-ка еще задачу». Я еще решил и еще, он говорит: «Ну, придется, ставить «пять». Это был классный задел.
Потом было сочинение. Потом была биология, где я тоже достаточно уверенно получил 5 баллов. Последний был экзамен по химии, я сдавал, и преподаватель мне сказал: «Слушай, ты идешь на «пятерку», но ты и так железно проходишь, давай «пятерку» кому-нибудь другому поставим». Собственно говоря, спорить было нечего.
Поступление. Потом колхоз. Я до сих пор считаю, что это одно из самых гениальных изобретений советской эпохи по восстановлению студентов, бывших школьников, после этой плеяды, галереи экзаменов, лучшего метода прочистки мозгов я не знаю. Когда вывозят в большом количестве большей частью городских ребят из семей в малоприспособленные условия летнего пионерского лагеря, с плохим бытом, с плохой едой, с непривычной физической работой сбора картошки.
Но те, кто с нами был в колхозе, собственно говоря, остались друзьями, коллегами на всю жизнь. Те, кто в колхозе не был, входили в студенческий коллектив с б
Это всё — один год.
В этот же год произошли еще два события, которые, несмотря на загруженность, вызывали интерес, восторг, уважение. Во-первых, это полет «Союз-Аполлон», опять же — личность Алексея Архиповича Леонова, который был командиром советского экипажа. Видимо, это он получил в качестве компенсации за провал Лунной программы, где он должен был играть первую скрипку, а Гагарин, который должен был быть командиром экипажа, оставаться на орбитальном модуле, и Леонов на советском посадочном модуле должен был в одиночку прилуниться, выполнить программу, там собрать образцы грунта и так далее, и вернуться, пристыковаться к орбитальному модулю.
И это было очень важно и с политической точки зрения, и с мировоззренческой — мы впервые увидели, что американцы — это не какие-то заморские чудовища, а ребята, которые с удовольствием работают с нашими. То есть от того полета остались очень приятные впечатления, и была надежда, что дальше будут идти по восходящей отношения и путь к сотрудничеству открыт. Но все оказалось сложней.
В 1975 году в июне состоялось подписание Брежневым Хельсинского соглашения, которое закрепило юридически итоги Второй мировой войны. Сейчас об этом, к сожалению, не очень часто вспоминают, но я думаю, что это — одно из важнейших событий второй половины XX века, и для Брежнева, как для человека, реально прошедшего войну и фронт, было очень важно юридически закрепить нерушимость границ в Европе. Очень жаль и очень страшно, что сейчас это подвергается сомнениям, границы раскачиваются, но, наверно, всякое политическое решение имеет свой предел действия и свой предел прочности.
Таким был 1975 год, очень интересный, очень важный и яркий.
1976 год
Запомнился очень ярким событием — первое зарубежное путешествие, поездка в Болгарию по линии «Спутника». Вообще вся процедура была очень волнующей — начиная от прохождения комиссии в райкоме комсомола партии, оформления первого заграничного паспорта, который был абсолютно не похож на современный, выдавался только на дни поездки и потом изымался почему-то. Это печать в паспорте о прохождении погранконтроля. Кстати, вся поездка проходила поездом: мы ехали до Москвы, в Москве мы садились на поезд, который шел до Софии, но мы выходили в Велико-Тырнове; была остановка на несколько часов, по-моему, четыре или шесть, в совершенно незнакомом, загадочном Бухаресте, и вообще все было очень всерьез.
Прикосновение к болгарской культуре, легендарный памятник Алёше, общение на улице с болгарами, другая природа, другой климат, посещение театров, интенсивная культурная программа. Не обошлось без существенных курьезов, в частности, когда мы уже освоились, по-моему, дело было в Софии, откуда мы уезжали. Мы познакомились, просто познакомились на улице с болгарами, не было никаких подстав, компанией пошли домой, в частный дом, купили продуктов, девчонки лепили пельмени, болгары тоже что-то делали. Выпивка была за ними. Впервые удалось попробовать местного вина и ракии — такая самогонка достаточно крепкая и очень качественная, и мы большинство убедились, что вещь такая вкусная и коварная — голова чистая, говорится хорошо, а встать очень трудно.
И закончилось все тем, что нам в дорогу дали несколько бутылок ракии. Руководителем группы был Боря Девятьяров, секретарь комитета комсомола Мединститута, с которым потом нас связывала достаточно многолетняя дружба. И вот представляете себе — поезд отправляется, все хорошо, вечер, ужинаем, чем Бог послал. Естественно, извлекается и ракия, подаренная болгарами. Утром мы приезжаем в Бухарест, стоянка что-то тоже часа четыре-шесть. Вышли, немножко погуляли, благо, что вокзал в самом центре города. Визы не было, но так, не очень строго было, можно было там ходить, смотреть. Не было леев румынских, но тогда нигде ни у кого денег не было, это было не обидно.
И вот представляете себе: поезд отправляется — двух барышень из Института физкультуры нет. Сначала думали, что вскочили в последний вагон. Борис нервничает, начинаем в купе шариться — оказывается, что паспорта заграничные свои они оставили под матрасом в купе, то есть вдвойне ситуация скандальная: две комсомолки, кандидаты в члены КПСС челябинские, остались в чужой стране без паспортов, безо всего.
Потом каким-то путем, видимо, по связи какой-то (мобильной связи не было), Борису передают, что такие девочки ваши задержаны на вокзале в Бухаресте в нетрезвом состоянии. С одной стороны, отлегло от сердца, что живы и здоровы, с другой стороны, это скандал.
Следующим утром мы прибыли в Москву, барышни появились. А поезд на Челябинск уходил, как и сейчас, как и в течение всей моей жизни, в 8 вечера, поезд «Южный Урал», в 20:00. Появляются достаточно грустные. Оказывается, действительно девчонки выпили, сели на скамеечку и задремали, а поезд тем временем ушел. Подошли полицейские, видимо, после ухода поезда, своеобразная проверка, выяснили, отвезли в полицейский участок.
Потом приехал дядечка из советского посольства. Видимо, ситуация достаточно стандартная — без ругани, без проблем, отвез в посольство, в гостевую комнату. Видимо, не они первые, не они последние. Сказал: «Девчонки, давайте, тут чай, какие-то печенья, галеты». Утром посадили на следующий поезд.
Но для девчонок кончилось все достаточно грустно — пришли серьезные бумаги, их исключили из кандидатов в члены КПСС. Но это было тогда достаточно не здорово, а до перестройки было еще ой как далеко — еще 10 лет.
1977 год
С моей позиции внешних событий никаких особых не происходило. Но для меня год был очень важный. Это год работы в стройотряде. Довелось впервые побывать в такой структуре. И работали мы (это был подарок судьбы) недалеко от Сочи, под Хостой, строили фундаменты для теплиц, копали могилы на хостинском кладбище и начинались работы над теми туннелями, которые сейчас составляют основу транспорта олимпийской развязки.
Не было каких-то ярких событий. Была очень интенсивная учеба. Было занятие в кружке на кафедре анатомии. Была подготовка первых научных докладов. Попытки сориентироваться в будущей профессии. Тогда мне казалось, что, наверное, врач лор-хирург — это то, что мое, то, что мне интересно. Жизнь потом показала, что это немножко не так. В 1977 году я получил предложение от Бориса Деветьярова поработать в факультетском бюро комсомола. Я был до этого комсоргом группы. И вступить кандидатом в члены КПСС. Ничуть не жалею об этом. Принимались и в институте, и потом, когда я работал в диспансере, люди достойные. Я не сталкивался с явным политиканством. Были, конечно, люди лучше, люди хуже. Но это был клуб достойных людей, скорее, таких розовых социал-демократических политических взглядов. И КПСС, мне кажется, в 70-е годы была уже нормально социал-демократической партией. И незачем потом было спустя 10 лет ее громить, все было готово к поступательному эволюционному движению. Никто не собрался делать мировую революцию. И все с интересом воспринимали международный опыт, альтернативные точки зрения. Но та школа, тот фильтр, который мы все проходили, конечно, был серьезен и полезен. Я считаю, что для меня это был абсолютно не лишний жизненный опыт, который очень пригодился потом в последующем.
1979 год
Этот год можно считать началом моей научной карьеры. Мои тезисы, мой доклад были приняты на II Всесоюзную конференцию молодых специалистов-медиков. И я был приглашен в Одессу. Представляете себе, 1979 год, Одесса, конец апреля, уже начало весны, после прошедшего субботника чистота, благость, куча новых знакомств, удовольствие, гордость оттого, что я стал участником этого мероприятия. Здорово! Очень интересно, что конференция проходила на базе биофака Одесского университета. А при биофаке был небольшой биологический музей, который, как я понимаю одесский юмор, был создан ради одного главного экспоната. Была куча засушенных рыб, раковин, а в центре в гигантской стеклянной бочке, даже не банке, стоял заспиртованный член кашалота. Все, конечно, ходили смотреть, мерялись с ним ростом, фотографировали.
Еще яркое впечатление «Аркадия» — знаменитый пляж, парк. Только разворачиваются лавочки. В Одессе тогда это было возможно. Для нас, уральцев, в диковину. И некий дядечка, глубокий пенсионер, расставляет полочки, на них расставляет глиняные копилочки — достаточно смешные такие зверюшки: там львы, медведи, свинушки, еще кто-то. Подходит группа женщин, явно приехавшая по путевке, наверное, с одного предприятия, откуда-то с южной полосы России или с Украины, начинает выпытывать: «Дядечка, да покажьте вы мне этого левика или вот это ведмедика». Все установлено еще не очень здорово, солидно. Дядечка начинает ворочаться, двигаться. В итоге одна полка у него падает, несколько копилочек раскалывается. Он встает, размахивает руками и кричит: «Тетечка, да суньте вы себе в опизду шетого левика, шетого ведмедика и перестаньте мне морочить голову!»
Второе яркое событие этого года — это была поездка по линии «Спутника» в Югославию. Это фактически уже серьезная заграница и оформление соответствующее. Очень интересная поездка с познавательной точки зрения по маленьким городам еще большой Югославии. В основном эта были Сербия, конечно, и Черногория. Нови-Сад, Белград, все вот эти знаменитые, известные отели, улицы Белграда, которые показывали потом в репортажах про американские бомбежки. «Калемегдан» — замок, река, музей вооружений. Впечатляюще! Закончилось еще более ярко. На Адриатическом побережье в Будве в районе Бечичи, молодежном центре, рядом Сан Стефан, никто не предполагал, что потом, спустя 30 лет, неоднократно сюда придется вернуться в совершенно другом качестве, снова пройтись по тем же местам. Должен сказать, что эти места, Черногория всегда вызывали интерес, не были чужими. Поскольку я уже упоминал, мой друг детства Илья Ковачевич или Ковачевич, как там говорят, у него отец был черногорец, офицер Советской армии, полковник, человек со страшно интересной судьбой. И мы от него, будучи в гостях на каких-то праздниках, слышали очень много с огромной любовью упоминаний о Черногории, о родине, о людях, которые там живут, об его молодости с позиции убежденного очень грамотного марксиста, не коммуняки с митингов, а именно убежденного коммуниста-интернационалиста. И коктейль представлений, знаний дал очень интересный эффект. К тому же нужно помнить, что 1979 год, мы были в августе, а весной, по-моему, в марте прошло очень сильное ужасающее землетрясение, и я впервые видел последствия этой стихии: разрушенные магазин, дом, корпус гостиницы, восстановление вот этих жестоких рам буйства природы. И 1979 год. Был еще жив Тито, то есть была та самая Югославия, которая объединила южнославянские народы, позволила достичь небывалых социально-экономических высот, построить Транс-Адриатическое шоссе, что не удавалось никому из властителей, руководителей Европы Османской империи. Это была великая славянская держава, во главе которой стоял великий славянский вождь, который впервые в истории объединил южнославянские народы. Дай Бог, что эта ситуация пройдет свою нижнюю точку сейчас и некий Ренессанс будет достигнут.
1980 год
Что хочется отметить? Это год наших военных лагерей. По яркости впечатлений это, безусловно, близко к колхозу, когда из привычного быта мы вырвались в лагеря, оделись в военную форму, получили автоматы. Это было страшно интересно, романтично и познавательно. Удивительно было увидеть, как меняется психология людей. Ряд ребят, которые с нами 6 лет проучились, просидели за одной партой, но до этого прошли армию, что, кроме уважения, ничего не вызывало, и вышли оттуда с ефрейторскими, сержантскими лычками, вдруг в течение этого месяца всерьез начали чувствовать себя командирами и пользоваться этими псевдопреимуществами, с полным непониманием, что пройдет месяц и вернемся за студенческую скамью, будем продолжать учиться бок о бок. И это было совершенно лишнее, некрасиво и как-то вообще плохо. Если мы учились месяц, то рядом с нами располагались лагеря Курганского механического института и там ребята учились 3 месяца. Их учили по полной программе на командиров мотострелковых взводов. Каждое утро нам приходилось укрывать их у себя под нарами (мы были белой костью) от утренних пробежек. Было смешно смотреть на современных ребят в белых кальсонах, в белых рубахах, наверное, оставшихся еще со времен Первой мировой войны. Лагеря вообще-то легендарные, организованы были перед Русско-японской войной. С тех пор в разных исторических ракурсах проходила подготовка новобранцев.
1980 год — это, конечно, введение советских войск в Афганистан. Именно в лагерях мы получили об этом впервые относительно внятную информацию. Конечно, в новогоднюю ночь 1979–1980 годов никто не говорил, никто не сообщал. В первых числах января прошло какое-то формальное сообщение, что введен ограниченный контингент. Но никто не придал этому большому значение, никто не предполагал, во что выльется этот ошибочный шаг руководства страны, что это та ловушка, которая во многом вобьет гвоздь в гроб Советского Союза. Но там мы впервые встретились с офицерами, которые успели побывать в Афганистане. Они примерно рассказали, что это такое. Эти рассказы абсолютно не совпадали с тем, что мы слышали по телевизору. Все это проходило на фоне подготовки к Олимпийским играм. Очередное спортивное шоу, наверное, не очень нужное стране, которое не принесло тех политических дивидендов, на которые рассчитывали. Это бойкот со стороны западных стран. Но, с другой стороны, это ворох медалей, которые наши псевдоспортивные звезды насобирали в громадном количестве, потому что не было главных их соперников. Показуха, которая потом стала достаточно традиционной. И уже значительно позже в другой среде от специалиста по спортивной медицине во время посиделок в Академии медицинских наук на Солянке я получил информацию, услышал, что, по сути, на московской Олимпиаде и Олимпиаде Лос-Анджелеса был преодолен физиологический барьер возможностей человеческого организма. Ну а все остальное дальше уже сверхрекорда — это достижения фармакологов и не столько спортсменов.
Во время Олимпиады умер Высоцкий. Честно говоря, те спекуляции, которые сейчас по поводу этого человека происходят, нас не коснулись. То ли я был в другой среде. Информация прошла, что, да, умер актер, да, известный. Но в моей среде, в среде Медицинского института, других вузов, это ни в коей мере не был властитель дум или кумир. Бард оригинальный, смелый, небесталанный, которого хорошо было послушать под пиво, но не более того, не властитель мыслей и не кумир. И, честно говоря, то, что потом было раздуто вокруг этого имени, наверное, это просто реклама, на этом начали зарабатывать деньги, имена. Не было такого в нашей среде на самом деле.
1981 год
Год, когда я женился, стал семейным человеком. Но повторяю, о совсем близком в этой книге не будет ни слова. И поступил в клиническую ординатуру на кафедру онкологии. В предыдущей книге я уже несколько касался этой темы, когда мне было отказано в поступлении в заочную аспирантуру. Это место, где занял совсем другой человек, который не сумел адекватно воспользоваться этим шансом. Но в ординатуру я поступил. Большое спасибо здесь, безусловно, моим друзьям, коллегам, соратникам по Комитету комсомола. Это тогда работало. Наверное, поступление в ординатуру было одним из ключевых моментов моей биографии, равно как и жениться, с чем мне очень-очень по жизни повезло.
Лотерея ДОСААФ
Очень интересный момент связан с этой народной забавой, которая считалась чуточку более престижной, чем обычная лотерея, и вероятность выигрыша там была выше, хотя, в общем, тоже достаточно эфемерная. Сам по себе я плохо отношусь к различного рода азартным играм — нельзя строить жизненные планы в расчете на халяву.
Так вот, 1980 год, 23 февраля. Девчонки из группы дарят нам лотерейные билеты, то есть они поделили по жребию, как это было принято. Естественно, на самом деле никто не выиграл. И меня черт возьми и дерни сказать: «Вы знаете, а мне выпало — мотоцикл «Урал». Почему мотоцикл «Урал»? Машину выиграть — слишком фантастично, рублей 100–200 — это не интересно, а мотоцикл — это как бы хорошо, достойно и достаточно так возбуждающе.
Видимо, настолько я все это разыграл достоверно, что девушка, которой было поручено покупать мне лотерейный билет, на меня наехала: «Слушай, я же покупала — ты должен поделиться». По-моему, до сих пор она не верит, что никакого мотоцикла не было и делиться-то, в общем, нечем.
Поэтому, уважаемые читатели, не надо верить лотереям, не надо надеяться на халяву и со скепсисом нужно относиться, когда кто-то рассказывает, что он что-то существенное выиграл. Это портит жизнь, проедает душу.
1982 год
Главное событие, безусловно, рождение Даши, любимой дочери, в последующем коллеги, соратницы, доктора наук. Но это опять же слишком близко, слишком интимно, чтобы писать об этом в книге. Фактологическое же содержание года — это было начало учебы в ординатуре, это знакомство во втором радиологическом отделении с Валерием Ивановичем Кирюшкиным, бывшим заместителем директора по науке 4-го филиала Института биофизики, человека с непростой биографией, с очень непростым неоднозначным характером, но великолепным ученым, энциклопедистом, от которого в плане методологии, работы с литературой, с источниками я взял, безусловно, очень много. На фоне второго радиологического отделения, где я работал, с достаточно серым составом, это было, безусловно, яркое пятно, далеко не всегда позитивное, но очень яркое.
Событие, которое, безусловно, запомнилось, это сбитый корейский Boeing. Это те рассуждения, которые проходили вокруг этого события, комментарии. Но интересно даже вот что. Времена были очень скучные в плане литературы, в плане публикаций. Но в каждой ординаторской люди, приходя после выходных или просто утром, обменивались прочитанными в газетах новостями, прочитанными толстыми журналами, которые в те годы хоть и были отдушиной для литературы, но не блистали большим разнообразием. Сейчас, к сожалению, этого не наблюдается. Интеллигенция стала менее читающей, менее восприимчива к культурным достижениям и новостям.
Мне же в эти годы повезло с библиотекой. Рядом с нашим домом Цвиллинга, 79А была расположена татаро-башкирская библиотека, где было много совершенно и российской литературы. Но почему-то очень широко были представлены мемуары военноначальников и летчиков. И за неимением другого чтива я превзошел и перечитал очень много литературы, составив свое собственное представление об эволюции нашей авиационной мысли, о биографиях ведущих конструкторов и Второй мировой войны, прочитав взгляд на нее со стороны разных советских военноначальников.
Еще в плане литературы один знаковый момент. На свадьбу нам подарили полное собрание сочинений Антона Павловича Чехова. Я за неимением лучшего проштудировал все эти тома, все эти красивые серые книжки, проникся к Антону Павловичу большим уважением, но больше в своей жизни к нему не обращался. Наверное, получился все-таки некий, увы, перебор.
1983 год
Окончание ординатуры, воспитание дочери, начало работы над диссертацией, болезненный переход в диспансер. Собственно, он был не болезненный, а закономерный. Я думаю, что был сделан правильный выбор в пользу радиологии Второго радиологического отделения, когда я понял, что хирургия, голова, шея — это, мягко говоря, не мое. А радиология — это то, что меня действительно интересует и где мне бы хотелось работать и развиваться. Удивительно то, что отношение к занятию диссертацией, не буду говорить громко наукой, в диспансере было очень сдержанно и ревностно. Считалось приличным защищать диссертацию ближе к 50-ти годам, когда, мне кажется, она не очень нужна. Как один умный человек Лев Яковлевич Эберт мне сказал: «Нужна диссертация, но не жизнь для диссертации». Руководство диспансера думало по этому по вопросу совершенно иначе. И первое, что было сделано, когда я стал ординатором онкодиспансера, это был запрет на занятия наукой, достаточно грубый и безапелляционный. Несмотря на то, что я был секретарь Комитета комсомола, член партии и имел определенные право голоса, было очень обидно, досадно. Но этот удар убедил меня в необходимости все-таки продолжать работу над диссертацией.
Одно из ярких событий этого года — это поездка по линии «Спутника» в Индию и на Шри-Ланку. В те годы это равносильно было полету в Космос. Фантастическая поездка. Первый контакт с Индией, первый контакт с тропиками, начались мечты о путешествиях, о том, что я читал у Жюля Верна и других приключенческих фантастических книгах. Неподражаемая, ярчайшая Калькутта, Дели, Агра, железная нержавеющая Колонна, умопомрачительный Мадрас с запахами, которые сводят с ума, небо на берегу океана. Первую ночь в Мадрасе я провел, не будучи сильно большим романтиком, просто лежа на шезлонге, рядом с океаном, слушая океан, смотря на небо, на Млечный путь, когда я в первый раз увидел в своей жизни, на громадную Луну, в виде лодки, падающие звезды. Потом был еще более фантастический Цейлон с посещением храма Зуба Будды и путешествие к Дому Артура Кларка. Неудивительно, что этот великий фантаст, приехав на Цейлон, так там и остался. И сильнейший ряд из сильнейших его вещей, в частности «Фонтаны Рая» были написаны именно на Цейлоне. Именно оттуда был построен его героями гравитационный лифт к станции на стационарной орбите. Я набрался смелости при не очень хорошем английском, нашел его дом (это было согласно поклонения) виллу. Очень доволен, что я это сделал.
Фантастический перелет домой с посадкой в Абу-Даби. Еще более космические впечатления. Туалет с сенсорами-датчиками. И таможня в «Шереметьево», где у нас пытались забрать ананасы, подаренные нам хозяином отеля в Цейлоне якобы за какой-то недоданный сервис. Вы представляете себе, что такое по 1,5 зрелых ананаса величиной с 3-литровую банку в 1982 году в марте! И попытки таможенников забрать их якобы из санитарных соображений. Но поскольку прилетели мы рано утром, а на поезд надо было вечером, запас времени был колоссальный, и мы эти ананасы, грубо говоря, сожрали, слопали, заглотили прямо здесь, в проходе через таможню, к большому их бешенству в совершенно антисанитарных условиях. Нужно сказать, что ни у кого из членов нашей группы никаких расстройств не было. К тому же эта поездка была знаменательна тем, что во время поездки в Дели я встретил свое 25-летие. Первый раз непривычно было отмечать день рождения, тем более такую дату за рубежом. Мне подарили большое медное чеканное блюдо ручной работы. Может быть, и не сильно высокой художественной ценности, но оно до сих пор у меня хранится как память о первой очень яркой, очень значимой для меня поездки и чудесной Индии, куда я потом неоднократно возвращался.
Поделиться книгой: