Нелегкая поступь прогресса

Офицерам установили одну десятиместную палатку, для генерала выделили четырёхместный шатёр на одного.

— Куда дели раненых? Спрашиваю у Рощина, слезая с коня у генеральской палатки.

— Просто не стали их брать, ваше сиятельство. — отвечает корнет — За тяжёлыми присмотрят легкораненые, а для нас и те, и другие простая обуза и перерасход лекарств.

— Разумно. Передайте капитану моё удовлетворение.

Откинулся полог, из палатки выскочил австрийский солдат, вытянулся передо мной и залопотал на прескверном русском языке:

— Ваша сиятельстффа. Ихь есть деньщик хаспадин генерал…

— Передай господину генералу, что я желаю с ним побеседовать. — обрывая денщика говорю я по-немецки.

Из палатки раздаётся:

— Прошу войти, ваше сиятельство!

Ну, раз приглашают, следует войти.

В палатке уже стоит застеленная складная кровать, стол, пара стульев. Генерал стоит у стола, смотрит гордо, в тщетной попытке сохранить величие. Я смотрю на генерала, слегка приподнимая бровь: да, я младше чином, но, чёрт возьми, это он пленный, а не я. Что-то в глазах моего визави дрогнуло, и он чуточку склоняет голову:

— Фельдмаршал-лейтенант[4] Ойген Франц фон Габсбург.

— Полковник Булгаков Юрий Сергеевич. — отдаю скупой ответный поклон — На правах хозяина поинтересуюсь: довольны ли вы созданными для вас условиями, или что-то следует добавить?

— Благодарю, господин полковник, я вполне удовлетворён. Если мне будет разрешено общение с моими офицерами, то станет ещё лучше.

— Теперь удовлетворите моё личное любопытство, господин генерал: насколько вы близкий родственник царствующей особе вашей империи? Согласитесь, этот вопрос далеко не праздный.

— Соглашусь. Не знаю, удовлетворю я вас своим ответом или огорчу, но нет, я не родственник царствующей династии, поскольку принадлежу к весьма отдалённой ветви рода Габсбургов.

— Если пожелаете написать своим родственникам о произошедшем, можете написать письмо, но прошу вас не указывать подробностей нашей позиции, численности и вооружения. Такие же письма я разрешу написать и вашим офицерам. Вам я ещё позволю написать краткое сообщение командованию, но также попрошу без подробностей.

— Это справедливые требования, господин полковник, обещаю выполнить их.

А я, поворачиваясь к двери, задаю последний вопрос:

— Господин генерал, приношу извинения заранее, но ваше письмо будет прочитано и все нескромные сведения вымараны. Когда к вам прислать офицера за письмом?

— Для писем мне будет довольно часа. Но позвольте, господин полковник, вы не собираетесь меня допрашивать?

— Зачем, господин генерал? Численность и состояние войск, противостоящих мне, хорошо известна. Сорок пять тысяч, в том числе пятнадцать тысяч кавалерии. Артиллерия представлена шестидесятью орудиями полевой артиллерии четырёх, шести и двенадцатифунтового калибра. Интендантское хозяйство также вполне известно, и заодно огорчу вас, господин генерал: в Дунай уже вошел отряд канонерских лодок, так что водные перевозки и мосты через Дунай и крупные притоки через него вскоре окажутся под нашим ударом. В сущности, армия, выдвигающаяся в нашем направлении, обречена.

— Позвольте! — напыжился генерал — По моим сведениям, в вашем отряде более пяти тысяч, ну пусть шесть тысяч солдат и офицеров, а у нас сорок пять тысяч! Это превосходство в семь с половиной раз!

— Ах, оставьте, господин генерал! Вы проводили рекогносцировку в полном соответствии с существующими уставами, на полуторном удалении от максимальной дальности артиллерийского огня. И что? Вы живы только потому, что по вашей группе огня не велось, но ваших коней, оставленных в лощине, накрыли первым же залпом, тем отрезав путь к бегству. Что до личного оружия солдат, то хотите, я продемонстрирую маленький фокус?

— Не знаю о чём вы, господин полковник, но согласен.

— В таком случае, следуйте за мной.

Мы вышли из палатки, и я повёл генерала на импровизированный полигон, где мои сержанты-инструктора тренировали турок в прицельной стрельбе. Только мы появились, прозвучала команда «смирно», и ко мне подошел старший сержант и доложил:

— Ваше сиятельство! Взвод турецких союзников проводит занятия по целевой стрельбе под руководством инструкторов по стрелковой подготовке. Руководитель занятия старший сержант Мохов.

— Скажи-ка, сержант, насколько подготовлены турки?

— У нас уже десятое занятие, поэтому стреляют прилично.

— На какую максимальную дальность научились стрелять?

— Шестьсот шагов.

— Хорошо! А что вы используете в качестве мишеней?

— Камни, положенные на другие камни, ваше сиятельство. Получается наглядно: попал, значит, камень сбил. Не попал — двадцать раз отжался.

— Молодец, Мохов! А теперь покажи австрийскому генералу, как ты обучил своих подопечных. И желательно, чтобы генерал запомнил твой урок. Сможешь?

— Отчего же не смочь? Мои орлы пули кладут, как вышивальщица иголкой колет. давайте команду, Ваше сиятельство!

Поворачиваюсь к генералу:

— Господин генерал, эти турецкие солдаты как раз переучиваются стрелять из казнозарядных ружей, и сейчас учатся стрелять на максимальную дальность: пятьсот-шестьсот шагов. целями служат камни, которые следует сбить выстрелом с другого камня.

Генерал недоверчиво посмотрел на длинный ряд крупных камней, лежащих метрах в трёхстах от нас, и скептически усмехнулся:

— До камней слишком далеко.

— Вы не поняли, генерал. — покровительственно усмехаюсь я — Стрелять следует не в эти крупные камни, а в более мелкие камни, которые солдаты положат сверху.

А вот сейчас генерала проняло. Со всё возрастающим интересом он наблюдает за тем, как солдаты прошли к своим мишеням, подобрали валяющиеся рядом с большими более мелкие камни и водрузили их, иногда подсовывая обломки, чтобы верхний камень не упал. Когда они двинулись обратно, генерал принялся считать шаги, а я, признаться, стал считать тоже: нет ли жульничества. Нет, шаги отмерялись полноценные, и строй остановился, когда сержант отсчитал: «Шестьсот! Стой! КруГОМ».

— Целиться прилежно, огонь по готовности! Начали!

Солдаты подняли ружья и принялись наводиться. Делали они это споро и привычно. не прошло и пяти секунд, как первый выпалил. Есть! Камень повалился. Бах! Бах! Бах! Зачастили выстрелы, а потом и вообще вышло подобие залпа, впрочем, в завершение выстрелы были тоже раздельные. Хм… А ведь совсем неплохо! Из полусотни камней не сбитыми оказались всего несколько штук.

— Господин полковник, Вы позволите мне освидетельствовать результаты? — церемонно обратился ко мне генерал.

— Пожалуйста!

И мы, вместе с генералом, отправились к мишеням. Да, четыре камня оказалось не сбитыми, но на одном из них генерал обнаружил свежую отметину, а в другом случае пуля попала между камнями, потому и не сбила, но клякса ещё не остывшего свинца говорила сама за себя.

— Невероятно! — решительно рубанул генерал — Полковник, вы выставили передо мной самых лучших егерей!

— Можно сделать по-другому. Господин генерал, вы ведь хороший стрелок?

— Разумеется!

— Сейчас пять или десять, по вашему выбору, солдат, зарядят свои ружья и дадут их вам, а вы определите: можно ли научить прицельной стрельбе из этих ружей. обратите внимание, вы каждый раз будете стрелять из другого.

— Согласен! — азартно отозвался генерал.

Десять камней заняли своё место мишеней, генерал встал на позицию и открыл огонь. Все десять камней он свалил тринадцатью выстрелами. Выстрелив последний раз, он отдал ружьё солдату и повернулся ко мне:

— Это дьявольски хорошее оружие, ваше сиятельство. С его помощью вы действительно остановите мой корпус, не доведя дело до рукопашной схватки, и не понеся собственных потерь.

— Да, господин генерал, примерно это я и планирую.

— Разрешите мне наблюдать течение этого сражения?

— Нет, господин генерал, это невозможно. мы враги сейчас, и, при всём взаимном личном уважении, останемся врагами в дальнейшем. Так уж распорядилась судьба: мы служим враждующим державам. У меня нет ни малейшего желания делиться новейшей тактикой с вами и кем-либо другим. Искренне прошу меня извинить.

— Это вы меня извините, ваше сиятельство, я вынудил вас на резкий ответ.

В общем, расстались мы на вполне дружелюбной ноте. Генерала и его свиту я отправил в штаб Румянцева, а сам занялся текущими делами.

Спустя сутки весь австрийский корпус стоял перед нами, грозно шевелился, перестраивался и готовился к завтрашнему бою.

— Ваше сиятельство, диспозиция предстоящего дела кристально ясна. — делится своими соображениями начальник штаба нашего отряда, полковник Терентьев Егор Варухович — Обратите внимание, урок разгрома авангардного отряда не учтён, штабы и основные построения войск неприятеля расположены в зоне действенного нашего артогня. Имею предложение не тянуть с началом боя, а завтра с рассветом ударить всей мощью.

— Считаю ваше решение совершенно верным, Егор Варухович, вам за него и ответ держать. Разработайте боевой приказ, расставляйте силы и средства подразделений, я утверждаю ваше решение. Особое внимание прошу уделить командованию неприятеля и его артиллерийским батареям. Остальная масса войск большой угрозу не представляет.

Тут же вспыхнула суета: Терентьев, усвоивший мой ритм работы, уселся писать боевой приказ, имея перед глазами собственные наброски и предварительные варианты. Офицеры штаба на основании его приказа готовили приказы и распоряжения для всех частей и подразделений ниже по подчинённости. Я, отдалившись от основной массы работающих офицеров, уселся в тени парусинового навеса, и стал составлять план действий на случай нашего поражения: война есть война, случайности неизбежны. Вероятность того, что нам придётся воспользоваться этим планом, близка к нулю, но он нужен. Потом, когда выпадет свободное время, я выложу этот план перед штабистами, пусть они поиграют с ним, действуя «за австрийцев». Штабист должен иметь незашоренное, изощрённое, где-то и коварное мышление, для этого его и содержат.

Война, и сражение в частности, с точки зрения генерала крайне увлекательный процесс, да вот беда, ужасно неторопливый. Читал я «лейтенантскую прозу», там всё понятно: вот на наши позиции ломятся оголтелые вражины, мы отбиваемся, а кто-то там, в высоких штабах не чешется, и не присылает нам патроны, снаряды, подкрепление. Ату их, штабистов!

А теперь смотрим на бой с позиции генерала. Перед лейтенантом участок фронта много если километр. Перед генералом может быть фронт и в полсотни километров, но чаще от пятнадцати до двадцати. у лейтенанта в подчинении тридцать бойцов, а у генерала может быть и полста тысяч, но чаще от десяти до пятнадцати тысяч человек, где только лейтенантов может быть под тысячу. И вот мы приготовились к бою, а противник у нас вовсе не дурак. Он тоже учился в академии, изучал приёмы и методы вооружённой борьбы, знает тактику армии противника — нашу тактику. Он ищет слабые места для удара, и никогда не складывает все яйца в одну корзину. Он хитрит и выгадывает, он разоблачает твои хитрости и устраивает коварные финты. Шахматы — игра лейтенантов, поскольку по сравнению с полем даже небольшого сражения, шахматная доска ничто. Генерал держит в голове несколько сотен шахматных досок и на каждой из них противником является гроссмейстер.

Скажем, получил генерал сведения, что противник навалился на левый фланг, вот он и думает: это главный удар, или отвлекающий? А где тогда главные силы? Какое из вспомогательных направлений станет острием удара?

Не забываем и о дорогах по болотам, лесам и оврагам. Ты даёшь команду: «Die erste Kolonne marschiert, die zweite Kolonne marschiert!»[5], чтобы помочь тому или иному подразделению, но пока они дойдут, будет потеряно время, да и не факт, что неприятель не устроит засаду, или участок, куда ты бросил резервы, не окажется ложным, и тебе придётся разворачивать части прямо на марше.

А в некоторых случаях оказывается выгодным не помогать своим подразделениям, попавшим под основной удар, а всеми силами ударить по неприятелю в другом месте и тем переломить ход сражения. А потом читать о себе неприятную и однобокую правду в произведениях типа «Батальоны просят огня».

На самом деле я ворчу, потому что душа требует действий, активности, а тут приходится изображать невозмутимость, уверенность и воплощённое величие — такова моя нынешняя работа. Хорошо, что появляются люди с хорошими известиями, нынче таковым стал лейтенант Востроносов.

— Рад вас приветствовать, Карл Акакиевич! — поднимаюсь я навстречу врачу — Не желаете ли чаю, кофе или спиртного?

— Если можно, кофе. Признаться, я пристрастился к этому напитку, уж не знаю, как буду обходиться без кофе после военной службы.

— Теперь, когда мы подружились с Турцией, трудностей с покупкой кофе не предвидится. Йемен, где производится лучший кофе, является турецкой провинцией, так что для нас этот товар будет вполне доступен. Однако, не прогневайтесь, но в первую очередь я бы хотел узнать подробности вашего осмотра и лечения графини Александры Орбан.

— В сущности всё просто. Женщина и её супруг абсолютно здоровы и никаких препятствий к зачатию и рождению детей у этой пары нет.

— Отчего же у них не было детей столь долгое время? Насколько я знаю, брак был заключен в семьдесят четвёртом году, прошло почти восемь лет.

— Причин несколько: во-первых, приверженность графини аристократическим привычкам. Женщина никогда не принимала солнечных ванн. Её диета была направлена на поддержание так называемой стройности, а на деле истощённости. К тому же доктор Шварц всемерно поддерживал графиню в её вредных заблуждениях, усвоенных в институте благородных девиц от таких же шарлатанов как он. Единственную полезную привычку она усвоила с детства в родном доме, да и то не от родителей и воспитателей, а от кормилицы и няни, это чистоплотность.

— Господи помилуй, аристократия убьёт себя безо всякой революции!

— Уже убивает. Понятие «аристократическое вырождение» возникло не на пустом месте и обозначает вполне осязаемое и грозное явление.

— Да, уважаемый доктор, проблему вы обрисовали более чем серьёзную. Но что вы предприняли по отношению к нашей милой графине?

— Начну с того, что негодяй по имени доктор Шварц болтается в петле. Граф Орбан лично вышиб табуретку из-под его ног. Граф обожает жену, и мои слова о вопиющем непрофессионализме высокооплачиваемого врача он воспринял крайне серьёзно. В самом деле: врач своими немытыми руками внёс инфекцию в половые органы женщины. По счастью, воспалительный процесс не достиг внутренних органов, но исключительно благодаря чистоплотности графини Александры. Мне пришлось применить новейшие средства для борьбы со стрептококковой инфекцией, и это при том, что я был не убеждён в предварительном диагнозе. А что делать? У меня нет бактериологической лаборатории. Но по счастью диагноз «на глазок» оказался верным. Я предупредил графа и графиню о риске, и они, подумав и посовещавшись, согласились со мной. До полного излечения графине ещё далеко, но вчера я убедился, что воспалительный процесс пошел на убыль. Сюда я прибыл доложить об относительном успехе лечения, ну и в преддверии сражения.

— Прекрасная у вас профессия, Карл Акакиевич! — искренне говорю я.

— Несколько рискованная, надо признать. — парирует он — В пиковом случае можно угодить в петлю.

— Но согласитесь, доктор Шварц зарабатывал свою петлю не жалея усилий.

— И, в конце концов, он добился своего. Кстати, Ваше сиятельство, вы слышали, что Министерство здравоохранения России собирается провести аттестацию всех лекарей состоящих на военной службе, а потом и лекарей, работающих в подведомственных министерству учреждениях?

— Правильная мысль. На мой взгляд, нужно обеспечить обучение всех лекарей и медицинского персонала в государственных учебных заведениях по едкой программе. Ну, а на первых порах следует проверить квалификацию имеющихся лекарей. Да и организовать курсы по обучению тем же асептике, антисептике, родовспоможению и прочим важным вещам.

— Нам, молодым, легче: мы изначально обучались по новым правилам.

— Ну ладно, Карл Акакиевич, скажите-ка, чего вы ожидаете от завтрашнего дня?

— В наше поражение я не верю, поскольку уже несколько раз видел столкновение нашего войска нового типа с многочисленным противником. Соответственно, не ожидаю и больших потерь, но ранения неизбежны, поэтому лазареты уже готовы. Отправляясь на встречу с вами, я принял доклад о готовности восьми лазаретов, из которых три ориентированы на наших и союзных офицеров и солдат. Остальные пять будут принимать раненых австрияков. Я намерен поднатаскать практикантов, прибывших под мою руку перед нашей отправкой в рейд. Правильная сортировка раненых, подготовка раненых к операции, первая хирургическая помощь… Практикантам повезло: весь комплекс мероприятий передового хирургического госпиталя от приёмки раненых до передачи на излечение, они увидят в одном месте.

— Тяжело будет мальчикам. — вздыхаю я.

— Да уж, как водится. Для меня первое время в передовом госпитале оказался тем ещё шоком. Тогда я впервые напился пьяным. — признался молодой врач — Вина не было, пил разведённый спирт, ох и отвратительное пойло, доложу я вам! И эти напьются или как-то по-другому настроят свою душу к жестокому гуманизму нашего ремесла.

— Я тоже никак не могу привыкнуть к жестокости своей профессии. — меня что-то потянуло на откровенность — Казалось бы, кадровый офицер, а вот никак не привыкаю. Обиднее всего, что враг иногда достойнее и даже ближе чем кое-кто из союзников, а его надо бить, порой и до смерти.

— Вы неправы, ваше сиятельство. Бьёте вы не личность, а неправую сторону, это надо осознавать. И раз уж несчастный принял неправую сторону, то пусть несёт наказание за дурное решение.

— И тут вы, Карл Акакиевич, несомненно, правы. Будем же готовиться к бою!

Глава 6

'В литературе и в обыденных разговорах способность чувствовать направленный на тебя взгляд принято считать чем-то мистическим, сродни какому-то колдовству. Между тем, в этой способности нет ничего странного и удивительного, поскольку это одно из наших эволюционных приобретений. Наши отдалённые предки, живя среди дикой природы, охотились сами и были объектом охоты. Понятно, что выслеживая дичь, они глядели на неё — другие способы наблюдения, такие как обоняние и осязание, не столь эффективны. Чтобы не быть съеденными, наши предки выработали, а потом тренировали в себе способность отмечать признаки слежки: удобные для засады места, щели для наблюдения и удара, а главное — взгляд. Охотник должен примериться к жертве, чтобы нанести удар или наброситься лично, и в этот момент взгляд замирает, сконцентрированный на точке удара. Для жертвы умение заметить и оценить такой взгляд — это последний шанс увернуться или ударить в ответ. Собственно говоря, именно поэтому прямой взгляд в глаза расценивается хищниками, в том числе и людьми, как повод для атаки. Наши с вами предки в полной мере освоили это великое искусство, и доказательство каждый из нас видит в зеркале. А тех, кто не сумел научиться — по разным причинам, от собственной лени, до несчастливой судьбы — съели.

Отсюда вывод: не пренебрегайте наследием предков, переданных нам как словом и письмом, так и в виде инстинктов и вложенных умений, поскольку в многотысячелетнем опыте нет ничего лишнего. Всё пригодится либо нам самим, либо нашим близким или отдалённым потомкам'.

Император Павел Петрович наизусть выучил методичку по мерам личной и групповой безопасности, написанной небольшой, но очень сплочённой группы разведчиков. Были в той группе охотники на крупную дичь, в том числе и на людей, войсковые разведчики, контрразведчики и лазутчики, что не один год провели во вражеских штабах и при чужеземных королевских дворах. Для этих людей вопрос выживания всегда стоял на первом месте, вот они и поделились своим опытом в небольшой — всего в сотню страниц книжке. А предисловие к книжке написал тот, кто задумал и организовал проект — граф Булгаков Юрий Сергеевич. Собственно, Булгаков уговорил Павла с супругой прослушать лекции специалистов в области нападения и защиты, а главное, людей знающих толк в выявлении внедрённых агентов, диверсантов и простых двурушников.

После тех лекций Павел Петрович и Наталья Алексеевна другими глазами посмотрели на людей, что их окружают. Действительно: по взглядам, ведь недаром сказано: «глаза есть зеркала души», можно прочитать очень много. Особенно это касается взглядов потаённых, брошенных тогда, когда смотрящий уверен, что его не видят. В сущности, подобным вещам наследников престола, аристократических родов и больших состояний обучают с пелёнок, но вот Павла не обучали. И Наталья была обучена исключительно фрагментарно, чисто теоретически: ничего-то ей на практике не показывали. А понаблюдав за жителями дворца, они вдруг увидели, что слуги их любят. Не все, но подавляющее большинство. Солдаты и офицеры Павловской дивизии их боготворят. А вот многие их придворных, в том числе и ценных специалистов, относятся к ним сложно: кто-то презрительно, кто-то уважительно, а в целом, несколько враждебно. Впрочем, причина враждебности разъяснилась довольно быстро: крестьянская реформа.

За пару поколений: от Петра Первого, через всё «бабье царство» до конца царствования Екатерины Второй шло лютое порабощение русского мужика, низведение его до самого скотского состояния. Слишком многие представители дворянского сословия сочли видимое ничтожество простонародья за истинную его сущность, и потому посчитали себя, красивых, сытых, здоровых и образованных другим народом. В сущности, это было недалеко от истины: русские дворяне слишком часто были по крови нерусскими: они либо сами, либо их предки пришли служить русскому престолу.