Он был первым

Они знали о жизни все. История, литература, политика, искусство… Ну где их «атомно-механическая жизнь» и где, скажем, мировая живопись? Но они знали и ее.

Их суждения обо всем многообразии жизни были так неординарны, глубоки и интересны, что мне только и оставалось, обхватив руками стакан с остывающим чаем, впитывать не то что каждое слово, а каждую молекулу воздуха над этим чайным столом. Кстати, под речовку «мы свои цистерны давно выпили» мне иногда накапывали в микроскопическую хрустальную рюмочку чего-то то ли болгарского, то ли венгерского, но безумно вкусного: в холодильнике «деда» всегда найдется что-то поинтереснее чая.

Кстати сказать, чаепитие с тех пор стало для меня настоящим ритуалом, напоминающим об уникальных людях, с которыми связала жизнь.

Жаль одного: не могу сейчас передать и десятой доли той атмосферы пиршества ума, знаний, интеллекта и человеческой надежности, какую подарили мне звезды.

Глава 9

Судовые журналы

В числе прочего в производственном обучении экипажа использовались два судовых журнала. Один, «Черепослов», издавался в самом сердце ледокола – на посту энергообеспечения и живучести. Второй, «Свербильник», – в службе радиационной безопасности.

В журналах отражалась хроника текущей жизни ледокола. Каждый желающий мог написать там все, что считал производственно или житейски необходимым. И если, допустим, младший моторист хочет донести до старшего механика что-то не совсем приятное, в журнале он может написать это печатными буквами – чтоб не опознали по почерку. При этом все знали, что вряд ли кто из «старших» будет проводить опознание, но для порядка все же существовала «подушка безопасности».

Строжайше соблюдалось лишь одно условие. В «Черепослове» допускалась проза любого жанра – хоть эссе, хоть фельетон, хоть памфлет; «Свербильник» же выпускался только в стихах. При выборе стихотворного размера действовал тот же демократический принцип – хоть ямб, хоть амфибрахий, хоть дактиль…

И любой специалист, допустивший в работе какой-то промах, мог не сомневаться, что к следующей вахте его «трудовой подвиг» будет воспет по полной программе.

Никто не сделан из железа. Бывало, что в журналах корректно, но тем не менее бесстрашно воспевались также и «подвиги», иногда совершаемые капитаном, – он лишь покрякивал, читая, но терпел и репрессий не применял: ни один журнал не был закрыт.

Мудрый капитан понимал, что эти «издания» – клапан сброса напряжения. Что бы у кого ни наболело-накипело, никто не держал камня за пазухой. У человека не накапливались негативные эмоции, и это был гораздо более действенный «производственный урок», чем строгое внушение или даже выговор в приказе. Во всяком случае все заступившие на вахту начинали работу с чтения журнала.

Глава 10

Харасавэй

С появлением на трассах Севморпути атомного ледокола сразу же была значительно продлена арктическая навигация, со временем ставшая круглогодичной. Подчас с неимоверным трудом, но атомоход все же проходил тяжелейший лед, совершенно непреодолимый для дизельных ледоколов. Уже в первую же навигацию он сумел пройти в Чукотское море и доставил на паковую льдину строителей и зимовщиков полярной станции «Северный Полюс – 10».

Практически о каждом высокоширотном рейсе «Ленина» можно было снимать блокбастер. Чего только стоил рейс к мысу Харасавэй полуострова Ямал – туда, где сейчас активно развивается порт Сабетта!

В этом уникальном рейсе на борту ледокола находилась и я.

…Железной дороги нет. Дизельный ледокол и близко не подойдет. И лишь благодаря появлению атомного ледокола стало возможным весной 1976 года провести на Харасавэй дизель-электроход «Павел Пономарев» с первыми трубами для газовиков Ямала, только начинавших укореняться на разведанном месторождении. А то, что Павел Пономарев был первым капитаном «Ленина», мне не кажется простым совпадением.

…С неимоверным трудом, напрягаясь, кажется, из всех своих «ядерных сил», когда иные торосы доходили до верхней палубы ледокола, когда капитан по двое-трое суток не уходил с мостика, буквально по сантиметру ледокол все же ломал тяжелейшие льдины. В один из этих трудных дней свободным от вахты членам экипажа разрешили выйти на лед.

…Стою поодаль от ледокола. Его корпус привычно содрогается от мощнейшего, но, увы, малоэффективного вгрызания в лед. И вдруг, цепенея от страха, вижу, что всей своей многопалубной громадой он стоит на льду!!!

К тому времени я уже знала, что в режиме серьезной работы ледокол не режет лед продвижением вперед, а колет, наваливаясь на него сверху носовой частью. Но чтоб вот так, весь, целиком, стоял на льду? Думаю, обычному человеку, далекому от кораблестроения, такое страшновато даже представить. Но я это видела.

Ужас в моих глазах, очевидно, так впечатлил спокойно стоявших неподалеку механиков, что тут же, на льдине, мне был дан короткий, но внятный урок «О принципах остойчивости ледокола, заложенных в его конструктивные особенности».

У моих педагогов не было деликатности академика Александрова, обучавшего членов экипажа «ядерным премудростям». Лейтмотивом урока было: «Почти год работаешь, могла бы уже кое-что знать». Но лекции и в такой трактовке я была без памяти рада. Даже «стоя на льду», эта махина, с которой я уже сроднилась, на бок не упадет, – какое счастье!

Когда все-таки подошли к причалу, какая же меня ждала награда за пережитый ужас! Прошло больше сорока лет, а как будто сейчас перед глазами: на берегу стоит группа людей. В некотором отдалении, за их спинами, два факела – видимо, горит бьющий из недр земли газ. Неподалеку – собачья упряжка с каюром. А сквозь дымчатую мглу облаков едва-едва, но все же пробивается нежно-оранжевый солнечный свет…

Глава 11

«Не видел столько умных…»

Наряду с выдающимися учеными на ледоколе нередко можно было встретить курсантов ЛВИМУ, проходивших здесь производственную практику. Помню, один из них, совсем юный, получив очередной урок в глубинных недрах машинного отделения, из последних сил ввалился в дверь технического архива, где я работала, а практиканты с утра до вечера что-то мудреное изучали. Рухнув на скамью перед столом с чертежами, паренек буквально выдохнул: «Никогда не видел столько умных людей в одном месте!»

Ах, молодец! Практикант своей еще нежной душой уловил самое главное и самое значимое, что позволяло такой сложной машине, как атомный ледокол, успешно работать в запредельно трудных условиях, – обилие умных людей на ней.

Живые эмоции человека, который не разбирается глубоко в предмете, и его непосредственные впечатления от увиденного и пережитого бывают по-своему интересны.

Как ледокол сражался со льдом, рейс от рейса расширяя границы арктического судоходства, видели все. Но мало кому везло, как юному курсанту, за трудовыми победами увидеть глубинную, внутреннюю жизнь экипажа, узнать о существовании неких неписаных заповедей, без строжайшего соблюдения которых невозможно было обеспечить успешную проводку судов в условиях Арктики.

Все знали, что никто не будет наказан за ошибку в работе. Если ничего не скрыл и сразу же показал, где ошибся, – скорее всего, будешь спокойно работать дальше. Тем самым предотвращались возможные тяжелые последствия ошибок.

Смертным грехом была ложь. За ложь, даже, казалось бы, не влекущую тяжелых последствий, следовало немедленное списание с ледокола, сколь бы ценным ни был специалист. Наблюдала. Не кто-нибудь, а главный физик провинился всего лишь в том, что «состыковал» какие-то показания. И он сам, и другие специалисты знали, что эта «состыковка» ни на молекулу не повлияет на работу ледокола, тут и говорить не о чем. Но когда когда «состыковка» была обнаружена, главный (!) физик атомохода был погружен в вертолет и отправлен на Диксон и в дальнейшем уволен.

Глава 12

Гости «Ленина»

Почти в каждом рейсе на борту присутствовали журналисты – и пишущие, и снимающие. Довольно часто бывали кинодокументалисты.

Большинство кают на ледоколе – одноместные. Но в каждой, помимо койки, есть еще и диван.

Члены экипажа понимали интерес страны и мира к уникальному кораблю и радушно принимали гостей. Плату брали со всех одну: душевный разговор со свежим человеком и новости с Большой земли.

В каждом рейсе присутствовало немало специалистов с предприятий, строивших ледокол, особенно тех, кто участвовал в создании атомного реактора. Да и других гостей хватало. Однако в связи с особой секретностью объекта на борт допускались только свои, отечественные журналисты и фотокорреспонденты.

Звездами первой величины, несколько лет прожившими на ледоколе, были два белых медвежонка. Воспитателем им был назначен электрорадионавигатор ледокола Александр Гамбургер. Подробнее об этой троице расскажу в другой главе. Пока лишь замечу: вряд ли в мире было хоть одно средство массовой информации, не позабавившее своих читателей снимком улыбающегося «медвежьего воспитателя», на котором, как два шаловливых котенка, с двух сторон висят лохматые и донельзя счастливые «воспитанники» – относящиеся, кстати, к самым свирепым хищникам мира.

Бывало, что гости, прибыв со встречным судном, в кромешной тьме полярной ночи как будто солнечным лучиком оживляли окрестный пейзаж. И «вечная зима» уже не казалась такой промозглой, а ночь – беспросветной.

Таким «лучиком» в одном из рейсов стал высадившийся на палубу ледокола десант довольно большого и очень веселого музыкально-танцевального коллектива Московского авиационного института. Молодые, задорные и талантливые, студенты с первых же выступлений влюбили в себя экипаж. Мотором коллектива была маленькая рыжеволосая лохматая девчушка. Руководил же веселым ансамблем тоже еще молодой, сейчас уже не помню, то ли аспирант, то ли преподаватель, а, скорее всего, и то и другое, – Михаил Задорнов. Да-да, тот самый, будущий известный писатель-юморист.

В поисках ярких впечатлений в Арктику стремились попасть и писатели. Самые везучие оказывались на атомном ледоколе. Как-то в одном из рейсов в технический архив зашел довольно молодой человек. Поздоровавшись и подойдя к моему рабочему столу, воскликнул: «Ой, моя книжка!»

В те годы только-только начинал широко издаваться писатель Эдуард Успенский. Он писал непохоже на всех и был настолько талантлив… Ну вспомните: кот Матроскин, старуха Шапокляк – это же чистой воды жемчужины, не потускневшие за десятилетия… И у меня на столе, бесцеремонно потеснив суперважные документы, напоминанием о доме лежала книжка про Чебурашку, крокодила Гену и всю эту веселую компанию.

И вот среди арктических льдов передо мной стоял человек, придумавший всех этих замечательных персонажей, и как простой смертный спрашивал, нет ли у меня парочки конвертов! О том, что посреди Арктики, во тьме полярной ночи передо мной будет стоять «папа» старухи Шапокляк, я и мечтать не могла. Конечно же, ему были немедленно вручены самые что ни на есть суперфирменные, предназначенные для особо важных писем конверты.

Что забыл детский писатель на атомном ледоколе, я тогда его не спросила, да и сейчас не знаю. Возможно, ему просто удалось «выбить» творческую командировку, вот и отправился за эмоциональной подпиткой. Возможно, здесь родился и какой-то литературный сюжет. Главное, что и писатель получил то, что хотел, и члены экипажа, вернувшись из рейса, рассказывали детям, что «вот как тебя» видели того, кто придумал Чебурашку.

«Папа» крокодила Гены на борту атомного ледокола – это круто. Но для меня гораздо важнее была другая встреча на борту ледокола.

Так же буднично, как в архиве появлялся весь народ, в один из рейсов зашел человек, у которого вместо кистей обеих рук были протезы. И сразу можно было восхититься его мужеством: с такими протезами, какие были в те времена, без помощника отправиться в подобное путешествие – уже подвиг.

Поздоровавшись, он представился: «Зиновий Каневский, писатель».

Бог ты мой, Зиновий Каневский!

Его книжек у меня с собой не было, зато дома – несколько! Как и многие в те годы, я читала его взахлеб. Из этих ярко и талантливо написанных книг следовало, что писатель он – во вторую очередь, а в первую – исследователь истории Арктики. Полярный исследователь!

Немедленно отложив все дела, я усадила гостя поудобнее, налила ему чай в самую красивую чашку и с бесцеремонностью молодости уставилась на него. Видя, что ему рады и что его книги знают, гость сам, без моих вопросов, сразу же рассказал, почему у него вместо рук – протезы.

В том самом 1959 году, когда в строй действующих вступил атомный ледокол, в составе группы полярников Каневский находился на архипелаге Новая Земля. Так случилось, что при работе на морском льду в трех километрах от станции они попали в страшный ураган. Их так разметало, что Зиновий оказался один в снежном месиве. Идти было невозможно, и, спасаясь, ему пришлось очень долго ползти. Добраться до укрытия сил ему хватило, но кисти рук оказались так обморожены, что пришлось их ампутировать. Что не помешало ему ни в исследовательских, ни в литературных делах. А для меня помимо радости просто увидеть этого человека, еще большей радостью была возможность, пока он находился на ледоколе, помогать ему в каких-то бытовых делах: заточить карандаш, надписать конверт, что-то подать.

Глава 13

О том, как Фидель Кастро чуть не помешал жениться радисту атомохода

Интерес к ледоколу был столь велик, что за годы работы на нем побывали многие из самых выдающихся людей планеты: от Юрия Гагарина до глав многих государств. Один из самых ярких визитов нанес руководитель страны небольшой, но в те годы весьма заметной на карте мира.

В апреле 1963 года в Советский Союз прибыл глава Республики Куба Фидель Кастро. Он пожелал увидеть легендарный ледокол. Конечно же, просьба большого друга нашей страны была уважена.

Фидель летел в Мурманск в сопровождении большой свиты. В нее входили его боевые соратники – кубинцы и группа высокопоставленных чиновников нашей страны во главе с одним из тогдашних руководителей Советского Союза Анастасом Ивановичем Микояном.

Военный аэродром, где должен был приземлиться самолет с важными гостями, находится километрах в ста от Мурманска. При том что Кольский полуостров не самое солнечное место на земле, этот аэродром расположен так удачно, что по метеоусловиям бывает закрыт нечасто. Однако этот самолет с суперважными гостями аэродром встречал не просто обычными для северного апреля снежными зарядами, а внезапно, буквально из ничего возникшим ураганом. Вот только что светило яркое солнце, на небе – ни облачка, и вдруг – метель, ни зги не видно, а внизу, совсем близко, сопки. Но это и есть Крайний Север. И исключительно благодаря опыту и мастерству экипажа самолета катастрофы удалось избежать.

Фиделя в нашей стране любили, и в Мурманске его радушно приветствовал весь город. Конечно, и на ледоколе все было готово к встрече гостей.

И надо же было случиться такому совпадению, что на день визита Фиделя были назначены регистрация брака и свадьба радиста атомного ледокола «Ленин» Виталия Маслова.

Казалось бы: где боевой команданте из далекой южной страны и где радист атомного ледокола? Но если судьба уготовила им встречу, то они встретились. И об этом никто не расскажет лучше самих действующих лиц.

Свою невесту Валю радист привез аж с Диксона. Ему – первое слово: «Наша регистрация в Мурманском ЗАГСе была назначена на 11:00. Взяв с собой свидетелем – так в те годы полагалось – старпома Юру Быстрова, в назначенное время мы подошли к ЗАГСу. Видим: он закрыт, а на дверях висит бумажка, на которой написано, что назначенные на первую половину дня регистрации на некоторое время откладываются, так как все сотрудники ушли встречать прилетевшего в Мурманск Фиделя. Мы, конечно, огорчились, но решили, что не смертельно, придем попозже.

Погуляли по городу, зашли в кафе. Невесту угостили мороженым, мы с Юрой приняли по пять капель и через пару часов снова пришли в ЗАГС. Там все еще закрыто, а на дверях все та же бумажка. Ладно, еще подождем.

Мы еще погуляли по городу, снова зашли в кафе. Невесту угостили пирожным, мы с Юрой приняли еще по пять капель, снова идем в ЗАГС. А там – все то же: закрытая дверь и бумажка на ней.

Ну что делать? Угостили мы невесту конфеткой, сами от усталости приняли еще по пять капель и решили ехать на ледокол.

Подъезжаем, а на причале – тьма народу, кругом стоит оцепление, и нас на ледокол не пускают. Оказывается, на ледоколе – Фидель, и пока его там принимают, все входы-выходы для всех, в том числе и опоздавших к началу церемонии членов экипажа, перекрыты.

Нет, вы представьте: старпома, который сам решает, кого на корабль пускать, кого – нет, и близко к борту не подпускают! Тут любой рассвирепеет!

Подкормив невесту найденным то ли у меня, то ли у Юры леденцом, приняв по пять капель из того, что было принесено с собой, на ледокол мы, конечно, прорвались. Смотрим – какое-то движение по правому борту. Похоже, там, среди народа, и прогуливается этот супостат, мешающий нам жениться! Вот сейчас мы у него и спросим, даст он нам в конце концов сочетаться законным браком или нет?

Но тут Юра расчувствовался и говорит: “Витя, он хороший человек, давай пригласим его на свадьбу”».

Теперь самое время предоставить слово другому действующему лицу этих замечательных, не побоюсь сказать, в чем-то поистине уникальных событий – капитану ледокола Борису Макаровичу Соколову: «Мы как раз готовились идти в Арктику. Гости на спасательном буксире подошли к борту, по парадному трапу поднялись на ледокол, Фидель тепло поздоровался с экипажем.

Все прошли ко мне в каюту, разделись. У Кастро, естественно, были охранники. Мне особенно запомнились двое: у каждого на поясе висели по две лимонки. Я, честно говоря, все поглядывал на эти лимонки: не дай бог сорвутся и покатятся по палубе.

Фидель говорит: “Капитан, а можно посмотреть ледокол?” – “Конечно, товарищ Фидель, пойдемте”.

Пошли. Первым я, за мной Фидель, Микоян, переводчик. И уже за нами – все остальные: кубинцы и члены экипажа, которые помогали рассказывать о ледоколе. Ходили по ледоколу часа два, на все вопросы гостей ответили.

В кают-кампании уже накрыты к обеду столы. Только мы повернули, чтобы туда зайти, вдруг вижу: через все кордоны пробивается Виталий Маслов – волосы всклокочены, пиджак нараспашку, рубашка из-под брюк вылезла – и вдребезги пьяный. И – с ходу: “Здравствуйте, Анастас Иванович! Здравствуйте, товарищ Фидель!” Те с Масловым здороваются, а он хватает Фиделя за рукав и начинает дергать со словами: “Товарищ Фидель, так я сегодня женюсь или не женюсь?”

Переводчик все это переводит, и Фидель спрашивает, чего хочет этот возбужденный человек? А я чувствую, что у меня внутри все закипает, и в голове одно: “Ну попадись ты мне завтра!..”

Пока Фидель раздумывал, чем он может помочь этому симпатичному человеку, быстро оценив ситуацию, включился Микоян. Все Маслова поздравляют, а Микоян говорит: “У нас сегодня вечером в гостинице “Арктика” будет прием в честь высоких гостей, и мы вас туда приглашаем. Приходите со своей невестой и всеми гостями, там и отпразднуем вашу свадьбу”.

Я говорю: “Анастас Иванович, я его знаю, он не согласится”.

Как я и ожидал, Маслов отвечает: “Спасибо, Анастас Иванович, спасибо, товарищ Фидель, но это мы вас приглашаем, приходите вы к нам. Наша родня столько наготовила на свадьбу – всем хватит и выпить, и закусить”. И тут же, обращаясь к Быстрову: “Юра, запиши им адрес”.

Мне было настолько смешно, когда все это переводили Фиделю, что я даже не стал “снимать стружку” с женатика, когда он вышел на работу.

Потом мы все-таки прошли в кают-кампанию. Обедали, наверное, часа три. Во время обеда я подарил Фиделю очень изящную, отлично сделанную модель нашего ледокола. Она ему, видимо, так понравилась, что до конца обеда он с ней не расставался, все время держал на коленях».

Продолжает рассказ Виталий Маслов: «Когда мы прорвались к Фиделю, он мне дико усталым показался. Ну да, как мы уже потом узнали, они же чуть не разбились при посадке.

На свадьбу к нам они не пришли, и зря. У нас стол был великолепный, наверняка лучше, чем у них в ресторане. А зарегистрироваться мы с Валей все-таки успели. И много лет счастливы».

Капитан: «На ночь кубинская делегация вместе со своим команданте расположилась на ледоколе. На полу в спортзале положили маты. Кубинцам очень понравилось, рядком они и улеглись. Фиделю мы отвели весьма комфортную каюту дублера капитана. Показав ему, что там к чему и пожелав спокойной ночи, я ушел к себе.

Где-то уже под утро я вышел посмотреть, все ли на ледоколе в порядке. Все было тихо. Увидав, что дверь каюты дублера капитана слегка приоткрыта, я осторожно заглянул в нее. Там все в порядке, постель расстелена, но Фиделя в каюте нет. Встревоженный, не случилось ли чего, пошел его искать.

Прошел по ледоколу – нигде нет. Зашел в спортзал и вижу: Фидель лежит среди своей братии, и все спят богатырским сном».

Глава 14

Внуки, правнуки…

Мурманчане, как известно, частенько бывают в Санкт-Петербурге. И проездом, и специально приезжают – просто погулять по городу-музею. Изрядное уже количество лет назад, где-то в начале двухтысячных, мы с дочерью неспешно бродили по уютно-музейным улочкам Верхнего парка Царского Села, одного из самых изумительных мест в окрестностях Санкт-Петербурга. Любовались и ландшафтом, и великолепными скульптурными группами, установленными в парке.

Подойдя к одной из скульптур, увидели прикрепленную к ее основанию маленькую металлическую табличку, на которой мелкой вязью что-то написано. Вчитались. Текст на табличке гласил, что в создании и этой, и многих других находящихся здесь скульптур принимал участие специально приглашенный в Россию немецкий мастер гальванопластики Ганс Иоганн Гамбургер.

Что сделал для Санкт-Петербурга сам Ганс Иоганн, осевший в России, видят все, кто, проходя по тенистым аллеям, бросает хоть мимолетный взгляд на прекрасные скульптуры. Но вот о том, что в лице дальнего потомка Ганса Иоганна атомный ледокол «Ленин» получил лучшего в Арктике электрорадионавигатора, а два пушистых белых медвежонка – заботливого опекуна-воспитателя, знают немногие.

История стоит того, чтоб ее рассказать, что с удовольствием и делаю.

О «правнуке» Ганса Иоганна Александре, ко времени описываемых событий ставшем уже Александром Георгиевичем, можно говорить просто и ясно: это была легенда Арктики.

Окончив Ленинградское арктическое училище, «правнук» работал там, где и положено его выпускнику, – на берегу Северного Ледовитого океана.

Приборы, с помощью которых идущие по Северному морскому пути суда ориентируются в пространстве, раскиданы по всему арктическому побережью. Причем в навигационных целях они установлены так, что не к каждому подберешься не то что на транспорте, но и пешком.

Поскольку в обязанности электрорадионавигатора входит обслуживание этих приборов и датчиков, побережье, по крайней мере западного сектора Арктики, «правнук» неоднократно и систематически прополза́л на животе, – пишу без кавычек, потому что это не фигура речи, а чистая правда.

При этом Гамбургер был живой энциклопедией радионавигации и, что особенно ценили моряки, энциклопедией безотказной. В любой, самый что ни на есть неурочный час, кому бы ни понадобилась помощь или консультация – чаще всего, конечно, штурманам, – человек получал ее в полной мере.

Имея среднетехническое образование, он разбирался в таких навигационных премудростях, какие были недоступны иным инженерам.

На атомном ледоколе было установлено уникальное, самое по тому времени совершенное и еще нигде в нашей стране не применяемое радиолокационное оборудование. Для работы на нем, конечно же, нужен был суперпрофессионал. Его долго искать не пришлось: Гамбургера знала вся Арктика.

Когда «Ленин» вступил в строй, Александр Георгиевич пребывал уже, скажем так, не в мальчишеском возрасте. Но никто из знающих его людей не сомневался, что если ему поступит предложение о работе на ледоколе, Гамбургер примет его. Он и принял – с радостью.

Осваивая новое и сложное оборудование, Александр Георгиевич почти круглые сутки находился на мостике. В короткие свободные минуты воспитывал медвежат – о них речь впереди. Но уж если кому везло застать его в каюте…

На «Ленине» хватало добрых, отзывчивых людей. Но душевнее и заботливее Гамбургера не было. Если кому-то хотелось хоть немного отойти от тоски по дому, от опостылевшей полярной ночи, если надо было пережить обиду и с легкой душой простить обидчика, угадайте с первого раза, к кому шли? Правильно, к электрорадионавигатору, который был эталоном, символом заботливости и ледокольного гостеприимства. Таким, что никто в экипаже ни единой минуты не сомневался: этот «немецкий правнук» на самом деле то ли скрытый «немецкий кавказец», то ли «кавказский немец».

Кто он там был, осталось неведомо, но после пары часов застолья в этой каюте душевная усталость уходила, и люди продолжали спокойно жить и работать дальше.

В силу почти круглосуточной занятости хозяина «поляна» в каюте Гамбургера накрывалась не так часто, как хотелось бы окружающим. Что до гостевой чашки кофе, то она здесь просто постоянно стояла на столе. Если же гостье ледокола либо члену экипажа женского пола хотелось, чтобы ее не просто угостили кофе, а подали его как в дорогом ресторане, сделав при этом небанальный комплимент, она знала, в чью каюту надо заглянуть.

И Западный сектор Арктики меня точно не поймет, если не пропою хвалебную песнь напитку, который, без малейшего преувеличения, знала и пила вся Арктика.

Наверняка немало ныне живущих людей, пусть и раскиданных по белу свету, согласятся со мной: лучшего напитка, чем гамбурговка, на арктическом побережье не было; уверена, что нет, и не знаю, будет ли.

Относительно составляющих божественного напитка знали лишь, что делается он на основе вишневого варенья, которое Александру Георгиевичу регулярно присылали из дома. Народ, конечно, догадывался, что к варенью добавляется немного того, что категорически запрещалось пить на ледоколе. Но другие ингредиенты так и остались «радионавигационной тайной». Известно одно: от Западного сектора до Певека люди просили доставить «хоть каплю, ну вот только попробовать…».