Помоги проекту - поделись книгой:
«Говорит Илья Муромец: „У нашего батюшки была большая корова бурая: как дают лохань пойла, двое несут. Батюшко-то скажет матушке: дадим другую лохань, может ли стрескать? Дали другую лохань, и ту стрескала“. Противно стало такое слово Идолу-богатырю: „Как же ты, поскудный, смел так говорить со мною?“ И кинет в него вилкою». Конец рассказа тоже оформлен в духе сказки с сохранением былинного образа бескорыстного Ильи. «Градские люди», обрадовавшись смерти Идола, который совершенно их разорил — поел почти весь скот в городе, благодарят Илью и предлагают взять из их «добра» сколько он хочет. «Мне, говорит Илья Муромец, вашего добра не надо, владейте сами меж собою». «Поехал домой Илья Муромец, — заканчивает Дмитриева, — жив ли теперь али нет, не знаю».[90]
Рыбников не оставил никаких сведений о том, от кого и в каком виде слышала и усвоила Дмитриева свои былины и сказки. Но по характеру самого материала ясно, что он был передан не в порядке припоминания, что это живой, бытующий материал, и вполне возможно, что обе сказки возникли на основе устной былинной традиции если не в репертуаре самой Дмитриевой, то у кого-либо из предшествующих сказителей.
Бывают, однако, случаи, и они довольно многочисленны, когда сказки никоим образом нельзя возводить к местной эпической традиции, когда они отражают совершенно очевидные черты какой-то иной традиции. В таких случаях (если только не было условий для устной передачи из одного района в другой) остается предполагать книжный источник. Но при этом путь от книги к сказке мог быть двояким.
Во-первых, сказка могла образовываться путем самостоятельного переложения исполнителем или кем-либо из его предшественников былин, ставших известными из книги.
Во вторую половину XIX века былины из сборников Кирши Данилова, Рыбникова, Киреевского, а затем и Гильфердинга стали включаться в школьные хрестоматии, а также издавались отдельными дешевыми книжками для народа, представляющими то небольшие антологии избранных сюжетов, то подборку текстов былин об одном богатыре, то публикации одной-двух былин. Тексты в этих книжках или перепечатывались полностью из указанных научных сборников, или объединяли отдельные части разных вариантов былин на определенный сюжет. При этом в основу обычно брали один какой-либо ведущий текст, который затем дополняли небольшими фрагментами или отдельными стихами других текстов. Такой же метод публикации былин применялся и в хрестоматиях.
Собиратели былин не раз упоминают о таких книжках, попадавшихся им в районах их собирательской работы; на «Книги с былинами» ссылались не раз и сами исполнители. Так, через народную книгу и хрестоматии в те или иные места активного бытования былин с определенной устоявшейся эпической традицией заносились элементы традиций, характерных для других былинных районов. Воздействие книжных источников на репертуар отдельных исполнителей былин в настоящее время в ряде случаев уже установлено. Выявлено, например, бесспорное восхождение некоторой части репертуара известных беломорских сказительниц Аграфены и Марфы Крюковых к текстам хрестоматии А. Оксенова «Народная поэзия». Обнаружено влияние на отдельных исполнителей альбома А. Каспари «Русские былины и сказания» (премия журнала «Родина» в 1894–1895 годы) и «Книги былин» Авенариуса.[91]
Общедоступные издания былин, распространяясь и в очагах былинного сказительства, и в местах, где былина в живом устном бытовании не была известна, могли, конечно, стать источником для создания сказок о былинных богатырях. Процесс возникновения сказок на основе таких прочитанных былин по существу был подобен процессу их образования на основе устных былин, с той только разницей, что осваивались и оформлялись в сказки былины не местной, а иных областных традиций.
Совершенно очевидно, что именно таким образом, например, возникла упомянутая выше сказка «О прекрасной Василисе Микулишне», записанная в Горьковской области от А. П. Марковой, которая очень умело и выразительно пересказала в сказочном стиле содержание былин о Ставре Годиновиче.
Другой путь от книги к сказке — непосредственное усвоение сказочниками из книги или лубка уже готовых сказок, которые затем переходили в устную традицию.
Среди рукописных «повестей», «историй» и «сказаний» об Илье Муромце XVII — начала XIX века, о которых говорилось выше, довольно широко представлены тексты так называемой краткой черниговской редакции.[92] В этих текстах объединены сюжеты об исцелении Ильи Муромца, встрече его с разбойниками, победе над Соловьем-разбойником (с предваряющим эту победу эпизодом поражения несметной рати, осадившей город Чернигов) и об освобождении Киева от насильника Идолища. Все эти тексты в большинстве случаев почти дословно повторяют друг друга и совпадают тоже почти полностью с текстом лубка, известного в изданиях начала XVIII — середины XIX века. [93] По всей вероятности, в конце XVII или начале XVIII века на основе бытовавших в устной традиции былин об Илье Муромце был создан текст «истории» об Илье Муромце специально для лубка. Некоторые из рукописных текстов, очевидно, ведут начало непосредственно от этого первоначального, сделанного для лубка текста, другие списаны уже с лубка, о чем свидетельствуют отдельные своеобразные в них детали, объяснимые только копированием лубка.[94]
Возможно, что, создавая текст для лубка, автор ориентировался на устную былину, которая уже объединяла часть отраженных в лубочном тексте сюжетов, так как в записях XIX века такие точно объединения встречаются, за исключением последней части — былины об Идолище, которая, вероятнее всего, была внесена в состав лубочного текста уже самостоятельно автором. И лубочные листы с текстом «Истории», и списки с этих листов имели, по-видимому, большое распространение в народе — не раз они упоминаются собирателями и самими исполнителями. Влияние лубка на позднюю былинную традицию можно порой предполагать даже в некоторых хорошо сохраненных стихотворных текстах.[95] Что касается сказок об Илье Муромце, то какая-то часть их несомненно восходит к лубку. Укажу некоторые из замеченных мною случаев.
В 1884 году А. А. Шахматов записал в дер. Пурга Петрозаводского уезда от старика Митрофана Иванова сказку об Илье Муромце.[96] Сказка сложная. В нее входят: рассказ об исцелении с эпизодом помощи родителям по чистке пожни; нападение разбойников; освобождение Чернигова; победа над Соловьем-разбойником и его смерть от руки Ильи Муромца в Киеве; поездка Ильи с Добрыней в Подсолнечное царство, где Илья вступает в связь с женщиной; возвращение обоих богатырей в Киев и столкновение Ильи с Идолищем; борьба Ильи Муромца с богатырем Соколиком, который оказывается его сыном (передан и эпизод покушения Соколика на жизнь отца); снова возвращение Ильи в Киев, где «зачаў он тут служить князю стально-кеевському верой и правдой».
Многие эпизоды этой сказки (встреча с разбойниками, освобождение Чернигова и прием Ильи князем черниговским, победа над Соловьем и покушение на Илью старшей дочери Соловья-разбойника, приезд Ильи к князю и сцена свиста Соловья, столкновение Ильи с Идолищем) рассказаны очень близко к лубочному тексту с отдельными своеобразными деталями, которые в таком виде встречаются только в лубке. Например: разговор между собой разбойников о том, что следует отнять у проезжающего Ильи коня; вся сцена торжественной встречи Ильи Муромца в Чернигове; обращение Соловья к своим дочерям и зятевьям, чтобы они не дразнили богатыря; вся сцена свиста Соловья в палатах князя Владимира; братание Ильи с Добрыней и их отъезд; встреча Ильи Муромца с каликой. В некоторых случаях наблюдается текстовое сближение с лубком в указанных эпизодах. Вместе с тем все части сказки, близкие к лубку, переданы более развернуто, чем в лубке, и вся сказка дополнена еще рассказом о борьбе Ильи с неузнанным сыном, причем включена и предыстория — встреча с будущей матерью Соколика в Подсолнечном царстве. Рассказ об исцелении отличается от лубочного, передающего сюжет в нескольких словах, пространностью и носит житийный характер. Таким образом, ясно, что или сам исполнитель, или кто-либо раньше взял лубочную версию за основу и, зная былины, развернул ее добавочными подробностями. Рассказ же об исцелении был почерпнут из какого-то особого источника — устной легенды, рукописи, книги. Возможно, что и вся сказка была заимствована из книжного источника, в котором она уже имела указанные состав и композицию.
Совершенно определенно восходят к лубку следующие тексты: сказка об Илье Муромце в фонетической записи М. Е. Соколова,[97] «Илья Муромец и Соловей-разбойник» — запись П. Г. Ширяевой в Винницком районе Ленинградской области от М. Л. Фешкова,[98] мезенский вариант 1928 года[99] и запись 1937 года в Зимней Золотице от Л. В. Бронниковой.[100]
В первом из названных вариантов, саратовском, следование лубку очень точное, за исключением того, что совершенно выпущен эпизод столкновения с разбойниками и после отъезда из дому сразу рассказывается о победе над татарской ратью под Черниговом. Однако из эпизода с разбойниками сохранен и перенесен в эпизод освобождения Чернигова следующий мотив: благодарные черниговцы предлагают Илье Муромцу (как разбойники в лубочном тексте, когда Илья устрашает их стрельбой из лука) коней, платья, золото. Илья отказывается — ему не надо, «и не с руки ему» везти с собою обозы. Имеются и отдельные мелкие отступления от лубка. Под Черниговом Илья выдергивает десять дубов с корнем и, связывает из них метлу; татары над ним смеются, а он их побивает (эпизод заимствован из сказания о Бове-королевиче). По пути в Киев Илья просит реку Самородинку «перепустить» его. В последней части Илья едет в чистое поле не вдвоем с Добрыней, а втроем — едет и Алексей Попович. Из диалога с Идолищем выпущен его вопрос: «Какой Илья?». Идолище вместо ножа бросает в богатыря «костку».
В варианте из Ленинградской области отсутствует не только встреча с разбойниками, но и освобождение города. Победа над Соловьем следует непосредственно после рассказа об исцелении. Все же остальные сохраненные сказкой эпизоды переданы очень близко к лубку. В этом отношении характерно самое начало, где совсем кратко, просто, как и в лубке, говорится, что, когда Илье-сидню исполнилось 30 лет, «стал Илья Муромец ходить крепко на ногах. Слышит в себе силу непомерную» (ср. в лубке: «И как минуло 30 лет, то стал он ходить на ногах крепко и ощутил в себе силу великую»). Встречаются и другие близкие к лубку Образы и выражения. Сцена перед палатами Соловья-разбойника явно навеяна лубочной картинкой, изображающей на балконе над воротами одну или трех дочерей Соловья и под ними приспущенную на цепях подворотню, а Илью Муромца на коне перед воротами с привязанным к коню Соловьем и с копьем, устремленным в дочерей Соловья. В тексте Фешкова говорится: «Приезжает Илья Муромец в белокаменные палаты Соловья-разбойника. Видят дочери и сестры, что везет Илья Муромец отца ихнего — Соловья-разбойника. Встречают его сестры и дочери. Выходят на потолок, а потолок был на железных цепях, и хотят спустить да Илью Муромца убить. А Илья Муромец увидел, что они хотят убить, взял и посохом своим убил…».
Из эпизода столкновения с Идолищем, завершающего, как и в лубке, всю историю, выпущено участие в поездке с Ильей Муромцем Добрыни. Но встреча с каликой и его внешний образ соответствуют лубочному изображению: «У калики пятьдесят пудов гуня на себе, двенадцать пудов колпак на голове, двенадцать пудов посох в руках» (ср. в лубке: «…гуня на нем в 50 пуд, шляпа в 9 пудов, костыли в 10 сажен»). В диалоге с Идолищем Илья уподобляет его «обжорной кобыле» подобно лубку («…была у моего батюшка кобыла обжерлива») — в былинах обычно уподобление «прожорливой корове» или «волочащей» собаке.
Таким образом, в тексте Фешкова при несомненной его близости к лубку видим и сокращение повествования, и некоторые отступления по композиции и отдельным деталям, что объясняется явным забыванием исходного текста. Эпизод с Идолищем, между прочим, предпослан расправе с Соловьем-разбойником: убив Идолище своим колпаком, Илья затем убивает и Соловья. Кончается, как во многих других сказках, возвращением Ильи Муромца домой. Заключается сказка словами Ильи: «Я людей повидал, сам себя показал».
Вариант Зимнего берега следует за лубком по общей композиции, а начиная с рассказа об отъезде Ильи — по построению и деталям отдельных эпизодов, иногда совершенно точно передавая формулировки лубка. Таковы, например, наказ родителей, выражение «стала рвать стрела на косую сажень землю» в эпизоде столкновения с разбойниками, изображение пути к Соловью, обращение Соловья к зятьям и многое другое. Сама А. В. Бронникова отметила происхождение своего текста от лубка: «У отца была картина, и все было списано, было печатно, и я выучила, „Илья Муромец и Идолишшо“ тоже на картинке была».
Однако имеются и некоторые отступления от лубочного текста, которые обусловлены, с одной стороны, забыванием исполнительницей отдельных мест (например, устрашенные богатырем разбойники предлагают ему не казну, как в лубке, а быть у них «царем»), с другой стороны, тем, что А. В. Бронникова слышала, а может быть, и читала те же эпизоды в других версиях и редакциях. Совершенно по-иному рассказано об исцелении и получении силы. Бронникова включает в свой рассказ приход калик и получение Ильей силы от вина и пива (с традиционным повторением подношения), приход Ильи к родителям на пожню (но без эпизода помощи родителям). В остальных случаях внесены некоторые детали, отсутствующие в лубке, но традиционные в изустных записях. Так, в рассказ о встрече с Соловьем Бронникова вставила традиционный упрек Ильи коню, споткнувшемуся от свиста Соловья. В сцену расправы с Соловьем-разбойником внесена такая деталь: Илья убивает Соловья «столетним дубом». Для данного эпизода деталь эта необычна, она возникла у Бронниковой, очевидно, как припоминание расправы Ильи или другого богатыря с врагом из какой-либо другой былины.
Наконец, в мезенском варианте 1928 года к довольно точному пересказу лубочного текста присоединяется еще рассказ о ссоре Ильи Муромца с князем Владимиром из-за шубы и о нашествии татар под предводительством Идолища (сюжет «Илья Муромец и Калин-царь»). Исполнитель говорил, что он усвоил свой рассказ от деда, который «как будто пел». Но это, очевидно, может относиться только к последней части, которая, действительно, отразила черты мезенских обработок былины о Калине-царе. Восхождение же остального текста Иванова вплоть до «Ссоры» к лубку не вызывает никаких сомнений: здесь те же композиция, фразеология, отдельные формулировки.
Приведенные примеры показывают разные формы возникновения сказок на основе лубка: 1) довольно точные пересказы лубка с небольшими отклонениями и добавлениями; 2) значительное развертывание отдельных частей лубка эпизодами и деталями, заимствованными из местной традиции или из других печатных источников; 3) присоединение к материалу лубочного текста новых частей тоже из разных источников; 4) сокращенные пересказы.
Еще большую роль в образовании сказок о былинных богатырях сыграли распространяемые в дешевых изданиях для народа переложения былин в виде сказок.
Начиная с 1860-х годов и главным образом в 1870—1900-е годы издаются для массового распространения не только самые былины (в подлинных записях, в сводных вариантах, в литературных обработках), но и прозаические их пересказы и созданные на их основе сказки и повести.[101] Качество их, идейное и художественное, весьма различно.
Прежде всего среди книжек, озаглавленных по именам былинных персонажей, следует выделить такие, которые по существу никакого отношения к народному эпосу не имеют, а представляют своего рода спекуляцию на былинных именах. Такова, например, книжечка «Илья Муромец и боярская дочь или русские в начале XVII века во время черного года. Историческая повесть» (М., 1873, 102 стр.). Издатель — книгопродавец Манухин. На обложке и титульном листе крупно выведено: «Илья Муромец», видимо, с той целью, чтобы это название сразу бросалось в глаза, все же остальное дано только на титульном листе и совсем мелким шрифтом. «Илья Муромец» в повести оказывается прозвищем героя, сперва спасающего от насильников-поляков боярскую дочь-сироту, затем дважды в бою Михаила Скопина Шуйского. Кончается повесть свадьбой влюбленных. Прозвище героя основано лишь на том, что его зовут Илья, и он родом из-под Мурома. Никаких других аналогий с былинным богатырем не устанавливается. Написана повесть литературно безграмотно.
Подобной же спекуляцией на популярном богатырском имени является «Добрыня Никитич, русский богатырь, повесть из времен великого князя Владимира» (соч. Н. Истомина, М., 1876, 36 стр., изд. Яковлева). Кроме Добрыни, в повести действуют еще персонажи с былинными именами: Чурила, обруселый печенег на службе у князя Владимира, и Пленко, добродушный, хвастливый и трусливый дружинник опального боярина Гостомыша. Добрыня тоже ничего общего с былинным героем не имеет. Он приемный сын Гостомыша, влюблен в его дочь Светлану. Девушкой стремится овладеть Чурила. Он изменяет князю в битве с печенегами, но погибает от руки Добрыни, который и женится на Светлане.
Никакого отношения к былине «Илья Муромец и Соловей-разбойник» не имеют ни книжка «Соловей-разбойник. Старинное предание» (изд. второе, М., 1862, 31 стр., типогр. П. Глушкова), представляющая пересказ баллады «Братья-разбойники и сестра», дополненный целым рядом трагических эпизодов (казнь разбойников, смерть матери, помешательство сестры), ни книжка с близким заглавием — «Соловей-разбойник. Русская сказка в трех частях» (соч. В. Шмитановского) — нелепый наивный сюжет о дочери купца, попавшей к разбойникам и освобожденной посланным судьей войском. Последняя книжка известна в многочисленных изданиях 1870–1910 годов.
Насколько удалось проследить, подобная «литература» на содержании сказок о былинных богатырях ни в чем не отразилась. Но самый факт, что былинными именами прикрывалась недоброкачественная литература, знаменателен: издателями учитывался интерес широких масс к эпическим сюжетам.
Различны по своему качеству и те сказки, составители которых непосредственно ориентировались на содержание былинного эпоса. Было бы неправильным предполагать, что все специально сделанные для народных книжек сказки на былинные сюжеты стоят на низком художественном уровне и искажают идейное содержание былинного эпоса. Были, конечно, и такие. Например, в сказке, изданной торговым домом Е. Коновалова и К° (М., 1908), отец Ильи Муромца изображен богатым мужичком-добряком, который «выручал частехонько бедных людей из нужды», а в честь рождения Ильи Муромца «простил долги всем своим должникам». В этой же сказке Илья Муромец освобождает от Соловья-разбойника красавицу княжну черниговскую Марию, на которой в конце концов и женится после совершения еще ряда подвигов. Есть в сказке и целый ряд других привнесений, чуждых былинному эпосу. Изложена вся сказка крайне безвкусно. В «Сказку о Илье Муромце» некоего Ф. М. Исаева (М., 1864) вставлен большой отрывок из псевдонародной поэмы Н. М. Карамзина «Илья Муромец», а в авторском изложении заметна тенденция к «галантному» стилю.
Но были и сказки, хорошо написанные, сохранившие демократические тенденции народного эпоса. К ним следует отнести составленную неизвестным автором и изданную И. Д. Сытиным в Москве сказку «Илья Муромец набольший богатырь земли Русской» (108 стр.). Книжка получила широкое распространение, многократно переиздавалась без каких-либо изменений в 1890-х, 1900-х и 1910-х годах и оказала, как увидим ниже, значительное влияние на устную народную сказку.
Сказка «Илья Муромец набольший богатырь земли Русской» построена на пересказе 10 былинных сюжетов: 1) исцеление Ильи-сидня; 2) Илья Муромец и Соловей-разбойник (с эпизодом освобождения Чернигова, предваряющим встречу с Соловьем); 3–4) Илья и Святогор: Святогор и сумочка, смерть Святогора в гробу; 5) Илья и богатырь-нахвальщик; 6) Дюк Степанович; 7) бунт Ильи Муромца против князя Владимира; 8) Илья и Калин-царь (в сказке — Батыга); 9) Илья и Идолище; 10) три поездки Ильи Муромца.
Во многих местах этой сказки совершенно ясно проглядывает определенный источник — изустные записи былин. Так, например, добывание и выхаживание коня Ильей Муромцем рассказаны близко к соответствующему эпизоду у кижского сказителя Леонтия Богданова;[102] прощание с родителями и их гуманистический наказ явно взяты из текста собрания Киреевского;[103] к тому же тексту восходит рассказ о бое под Черниговом и победе над тремя царевичами с дарованием им свободы, а также и заключительная сцена в палатах князя Владимира: Илья Муромец теснит князей и бояр; эпизод с сумочкой переметной, рассказ о которой вкладывается в уста самого Святогора, в деталях совпадает с текстом Дмитриевой из Петрозаводского уезда;[104] глава V сытинской сказки — о богатырской заставе и бое Ильи Муромца с чужеземным богатырем — использует, по содержанию очень близко к оригиналу, известный шенкурский текст сборника Киреевского, где богатыри на заставе выведены с социальной характеристикой,[105] и т. д. Но имеются эпизоды и детали, не находящие прямого соответствия с былинными текстами и явно придуманные составителем. Например, развернута вступительная часть — о родителях Ильи Муромца, горюющих по поводу своей бездетности, вставлена глава, повествующая о жизни Ильи Муромца у родителей после совершения им ряда подвигов, и др. Однако и эти придуманные места, и характер пересказа былин, известных в записи, демократической направленности русского эпоса не нарушают.
Сохранен весь благородный облик Ильи Муромца, его патриотические стремления, его бескорыстие и т. п. Всюду подчеркивается задача, которую ставит перед собой богатырь: служить земле русской, отмечаются его неподкупность (сцена в подворье Соловья-разбойника, где Илья отказывается от предложенного ему за Соловья богатого выкупа), его забота о народе. Так, найдя в последнюю свою поездку несметные богатства, Илья отдает их князю Владимиру с условием, чтобы половину роздал бедным вдовам и сиротам. Используются социальные мотивы русского эпоса об Илье Муромце: конфликт с боярами и придворными богатырями уже в первый приезд в Киев Ильи Муромца, столкновение Ильи Муромца с князем, связь богатыря с беднейшими массами, с «голями». Очень остро пересказана былина о бунте Ильи Муромца: князь Владимир забыл пригласить его на пир, и разгневанный богатырь отстреливает с княжеского терема золотые маковки, на которые устраивает собственный пир с мужиками; когда же по поручению князя Добрыня Никитич просит Илью сменить гнев на милость и прийти к князю, Илья Муромец приводит в терем своих товарищей-бедняков, отказывается сесть на указанное ему почетное место и садится с приведенными бедняками (глава VII). Используется в сказке и другой сюжет о ссоре Ильи с князем Владимиром — из-за подаренной богатырю шубы, доставшейся князю с плеча татарского хана: оскорбленный Илья рвет шубу пополам, о его поступке доносят князю, и тот велит заключить богатыря в погреб и уморить голодной смертью. Дана социально острая сцена между Ильей Муромцем и князем: последний униженно просит богатыря о помощи, когда хан Батыга подступает к Киеву, а Илья напоминает князю о его издевательствах над богатырями в угоду боярам и вельможам (глава VIII сказки).
С начала 1870-х годов стала издаваться московским книгопродавцем А. В. Морозовым книжка «Илья Муромец и Соловей-разбойник. Русская народная сказка» (35 или 36 стр.). Она включает четыре главы под следующими подробными заглавиями: I. Сидень Илья Муромец. Калики Перехожие. Сила богатырская; II. Богатырство Ильи Муромца. Нападение разбойников. Осада Кинешмы. Победа Ильи Муромца. Благодарность князя; III. Соловей-разбойник. Богатырство Ильи Муромца. Освобождение Кракова; IV Стольный град Киев. Красное солнышко князь Владимир. Илья Муромец и Соловей-разбойник. Смерть Соловья-разбойника. Почести Илье Муромцу.
Таким образом, сказка основана, по существу, на двух былинных сюжетах — об исцелении Ильи Муромца и его победе над Соловьем-разбойником.
Написана книжка простым сказовым языком с включением иногда отдельных былинных формул. Повествование начинается как в сказке: «В некотором царстве, в Русском то было государстве, во граде во Муроме, во селе Карачарове, жил был старичок со старушкою…». Указаны имена их — Иван Тимофеевич и Ефросиния Яковлевна. Эпизод исцеления рассказан в полном соответствии с устной былинной традицией: Илья — сидень в течение тридцати лет с половиною; прохожие калики, нищая братия, исцеляют его, заставляя выпить брагу, причем происходит, как обычно в былинах, троекратное поднесение питья и убавление в третий раз первоначально дарованной чрезмерной силы наполовину. Так же традиционно Илья Муромец просит родителей отпустить его на богатырские подвиги и на служение князю киевскому Владимиру, а родители ему наказывают «зря силы не тратить, людей не обижать и христианской крови не проливать». Затем также по-былинному рассказывается, как Илья выхаживает шелудивого жеребенка.
Глава II тоже начинается сказочной формулой: «Едет Илья Муромец путем-дорогою запущенной, скоро ли, долго ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается…». В дальнейшем глава II, а также главы III и IV традиционно излагают историю первой поездки Ильи Муромца: его встречу с разбойниками, освобождение по пути в Киев осажденного врагом города (наименование его нетрадиционно — Кинешма,[106] враг — литва), победу над Соловьем-разбойником, приезд в Киев (с традиционным изображением недоверия князя к рассказу Илье Муромца) и финальную сцену — свист Соловья и расправу с ним Ильи.
Краткость изложения, при которой отсутствует ряд деталей, препятствует определению конкретных былинных вариантов, на которые опирался составитель, как это можно было сделать в отношении сытинской сказки. Все же влияние некоторых чувствуется, например варианта сборника Киреевского (I, стр. 34) в изображении эпизода освобождения города. Возможно, что в передаче ряда эпизодов (встреча с разбойниками, столкновение с Соловьем-разбойником и его семьей) составитель ориентировался и на текст лубочной картинки, однако отсутствие точных текстуальных соответствий не позволяет утверждать это категорически. Своеобразной особенностью сказки является только вторичный эпизод освобождения города (на этот раз Кракова), в чем Илье Муромцу помогает плененный им Соловей-разбойник.
В общем сказка, хотя и не очень ярко, но умело пересказывает содержание былин об исцелении и Соловье-разбойнике, не искажая героического облика богатыря и не снижая патриотической направленности. Однако социальные мотивы в ней не выделены. В этом отношении она значительно уступает сытинской сказке.
В те же 1870-е годы появляется в печати другая сказка об Илье Муромце, уже с именем автора, но близкая к морозовской: «Илья Муромец, богатырь-крестьянин времен Владимировых, и Соловей-разбойник. Народная сказка, написанная со слов приезжего мужичка в Макарьеве на Унже М. Евстигнеевым» (изд. Манухина, 35 стр.). Сопоставление обеих сказок показывает несомненную зависимость манухинской от морозовской. Из последней сказки перенесены в первую целые куски текста. Но повествование более развернуто и дополнено новыми главами об Идолище Поганом и о смерти Ильи Муромца. В текст включены подробности, взятые из определенных былин сборников Киреевского и Кирши Данилова. Глава «Илья защитник г. Чернигова» целиком основана на нижегородском тексте из с. Павлово.[107] Влияние этого текста видно в конце первой главы (наказ родителей) и в главе пятой — «Владимир красное солнышко» (эпизод утеснения богатырей на скамье). Влияние же текста сборника Кирши Данилова (№ 49) можно проследить в описании первой поездки Ильи. В главе второй («Станичники») использованы текст на стр. 4 выпуска «Песен» Киреевского и былина № 68 Кирши Данилова. Внесены еще такие изменения: необычное название освобожденного города (Кинешма) заменено Черниговом, эпизод освобождения Кракова снят. Кроме того, в сказку введены (в текст или в виде эпиграфа к отдельным главам) цитаты из былин «Песен» Киреевского и сборника Кирши Данилова. Первая из дополнительных глав, «Идолище», передает сюжет близко к лубочному тексту. В ту же главу вошла встреча со Святогором, но без упоминания имени этого богатыря и без рассказа о смерти его в гробу (Илья Муромец только наезжает на лежащего на горе великана и убеждается, что «есть еще сильнее его»). В последней главе использовано изложение П. А. Бессоновым слышанного им рассказа о бое Ильи с богатырем Невеличкой и смерти Ильи Муромца в найденном им, Добрыней и Алешей Поповичем каменном гробу.[108]
В заключение составитель сообщает о другом известном ему конце истории жизни Ильи Муромца: «По онежским песням г. Верещагина[109] Илья Муромец, нажив огромные богатства, начал заниматься делами благочестия». Как и морозовский вариант сказки, книжка, сохраняя героические и патриотические мотивы эпоса об Илье Муромце, не использует в противоположность разобранной выше сытинской сказке его социальную тематику. Текст Евстигнеева многократно переиздавался Морозовым и Сытиным с разными картинками на обложках.
В 1870-е и 1880-е годы в издании книгопродавца Манухина распространялись и другие сказки, составленные «из былин» М. Евстигнеевым, помимо сказки об Илье Муромце: «Добрыня Никитич (Золотой пояс). Богатырь времен киевского князя Владимира» (36 стр.) и «Алеша Попович» (36 стр.). На титульном листе последней сказки М. Евстигнеев назван «питерцем». Метод пересказа источников тот же, что и в сказке об Илье Муромце: многие части перекладывают определенные былины очень близко к их текстам не только по содержанию, но и по фразеологии, включается и ряд точных цитат. Вместе с тем отдельные места дополняются и собственными привнесениями, стиль которых порой значительно отличается от стиля фрагментов, построенных на былинных текстах.
Так, например, начав повествование обширной цитатой из текста Киреевского о рождении Добрыни,[110] составитель следующим образом переходит к рассказу о детстве Добрыни: «Так знаменуется рождение Добрыни Никитича от торгового гостя по одним преданиям и от князя по другим. Как бы то ни было, но Добрыня имел отца Никиту Романыча и мать Афимью Тимофеевну». В таком стиле ведется весь рассказ о детстве до момента испрашивания Добрыней у матери благословения, когда в текст врываются былинные фразеология и образы: «Не дуб к земле клонится, не листочки преклоняются и по сырой земле расстилаются, сын ко матери преклоняется, молодой Добрыня сын Никитьевич: „Ох ты гой еси, моя матушка, свет Афимья Тимофеевна. Не прошу я у тебя ни злата, ни серебра, ни камней самоцветных…“» и т. д. В дальнейшем вся I глава, повествующая о бое Добрыни со Змеем и о его женитьбе, значительные части глав III и IV — о Добрыне и Маринке и о Добрыне на свадьбе своей жены — основаны на текстах Кирши Данилова (№№ 9 и 48) и разных текстах собрания Киреевского.[111] Что касается центральной части сказки — о нашествии Тугарина Змеевича и о бое с ним Добрыни, то она, а частично и рассказ о Маринке передают, иногда очень точно, а иногда сокращенно, сказку Сахарова, помещенную в собрании Киреевского,[112] в которой рассказ о Тугарине заимствован из сказки В. А. Левшина «Повесть о славном князе Владимире киевском».[113] Прозвание Добрыни (на титульном листе книжки «Золотой пояс», на обложке «Златый пояс») нигде в самой сказке не объясняется.
Сказка Евстигнеева об Алеше Поповиче построена в первых двух разделах — «Неодолище» и «Победа над Тугарином Змеевичем» (в данной книжке все разделы, или главы, имеют заглавия) — на тексте Кирши Данилова № 20 и в третьем и четвертом разделах — «Встреча с плененною сестрою» и «Беда от сватовства Алеши» (сюжет «Алеша и сестра Петровичей-Сбродовичей») — на текстах собрания Киреевского.[114] Следование указанным текстам в большинстве случаев очень точное, вплоть до формулировок. В III раздел включаются даже небольшие стихотворные фрагменты. Авторские привнесения в данной сказке незначительны. В разделе II эпизод первой встречи с Тугарином превращен во встречу с Неодолищем, голову которого Алеша, по совету калики, везет князю Владимиру «в подарочек». Из содержания этой части выключено все, что относится к склонности княгини Апраксии к Тугарину. Стиль сказовый, он поддерживается частым обращением «братцы» и иногда авторскими репликами. См., например, на стр. 9: «Вот, братцы, какие злые были встарь чудища», на стр. 28: «А то еще, братцы, скажу я вам про Алешу Поповича». Употребляются сказочные формулы: «Близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли», «Скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается». Текст Кирши Данилова автор имел в перепечатке Киреевского, о чем свидетельствует перенесение им одного пояснения из сборника Киреевского.[115] Текст сказок об Алеше Поповиче из всех богатырских сказок Евстигнеева самый удачный по стройности композиции.
У Евстигнеева замечается стремление к некоторым историческим экскурсам. Говоря о рождении Добрыни Никитича, он в сноске сообщает «исторические сведения» о его отце. Сказка об Алеше Поповиче заключается «исторической заметкой», сделанной по «Заметке» П. А. Бессонова в сборнике Киреевского (II, стр. XXIII–XXIV) с буквальным сохранением некоторых фраз.
В 1890-х и 1900-х годах в издании Сытина печатается «Сказка об Алеше Поповиче русском богатыре» (106 стр.), построенная одинаково со сказкой Евстигнеева: те же четыре главы и в том же порядке (изменены только заглавия главы III — «Алеша Попович спасает сестру» и IV — «Как спознался Алеша Попович с Настасьей Сбродовишной»). Связь с манухинской сказкой выражается также в заимствовании из нее ряда своеобразных подробностей: совет странника привезти в «подарочек» князю голову Неодолища, описание Неодолища, оживление Алеши «зельем заморским» из скляночки, хранящейся в «сумочке-безответнице» странника и ряд других. Одинаково в обеих сказках изображено появление на пиру Тугарина. Но текст другой, значительно более развернутый, и другой стиль, без фразеологической близости к былинному.
В главу I включено предсказание некоего старца о будущих ратных успехах Алеши, рассказ о рождении сестры Алеши, о ее красоте, о похищении девушки татарами, об отъезде Алеши с Акимом из Ростова, прощание Алеши с Акимом перед боем с Неодолищем. Значительно расширен эпизод встречи с Неодолищем. Во второй главе в сцену пира внесено столкновение приехавших богатырей со служителями. Появился и эпизод: когда Алеша угрожает разделаться с Тугарином, тот смеется и говорит, что один Неодолише мог бы тягаться с ним; тогда Алеша и приносит голову Неодолища. В сказку вводятся еще: развернутый диалог Алеши с Тугарином перед боем, возвращение Алеши к родителям, встреча со странником, который говорит, что Алеше нужно спасти девицу, она давно его ждет. Подробно повествуется о радости родителей, когда рождается у них сын Алеша. В порядке развертывания сюжетной линии сказки говорится о любви Акима к сестре Алеши и женитьбе на ней. Гораздо подробнее рассказывается история отношений Алеши и Настасьи Сбродовишны, заканчивающаяся свадьбой их в Киеве, куда перевозит Алеша и родителей.
С конца 1880-х годов сказки о богатырях русского эпоса издавались также в популярной серии «Библиотечка Ступина». Это приятно, со вкусом оформленные книжечки ценою в 10 коп. каждая, иллюстрированные художниками К. В. Лебедевым и М. В. Нестеровым. Ступиным в его «Библиотечке» были выпущены следующие книжки: «Сказка об Илье Муромце, крестьянском сыне», «Сказка о Добрыне Никитиче», «Сказка о смелом Алеше Поповиче» и «Сказка о Садко-купце и Ваське Буслаеве, удалом молодце». Имя автора этих книжечек известно, оно отмечено на титульном листе. Это известный литератор П. Н. Полевой, сын Николая Алексеевича, автор магистерской диссертации «Опыты сравнительного обозрения древнейших памятников народной поэзии германской и славянской», нескольких работ по учебной литературе и исторических романов. Будучи преподавателем русской литературы и народной словесности в средних учебных заведениях и затем доцентом Новороссийского университета в Одессе, где он читал лекции по русской и всеобщей литературе, в том числе и по истории народной словесности, П. Н. Полевой являлся пропагандистом и популяризатором русского народного поэтического творчества. Полевому принадлежит, например, большая антология русских народных сказок в его изложении.[116]
Из сказок о богатырях наиболее удачно и наиболее близко к устной традиции написана сказка об Илье Муромце. В ней рассказано об исцелении Ильи-сидня каликами перехожими, о первом применении силы на тяжелой крестьянской работе по расчистке пашни от деревьев и пней, об освобождении Чернигова от басурманской рати, о победе над Соловьем-разбойником и об освобождении Киева от Идолища Поганого. Построение всех этих частей в основном традиционно, и хотя и имеются отдельные детали, которые в изустных записях не встречаются, но они не становятся в противоречие с эпосом и лишь варьируют или дополняют некоторые эпизоды. Так, Илья рождается в самый Ильин день, отчего и получает свое имя; калики не просят Илью дать им напиться, а сами подносят ему меду; при свисте Соловья князь Владимир с испугу залезает под крыльцо; Илья Муромец не ударяет шапкой Идолище, а нахлобучивает ее ему на голову и рукой придавливает к земле. На протяжении всей сказки подчеркивается сущность богатырской задачи Ильи Муромца, его освободительная и оборонительная миссия. Изложена сказка просто, языком сказа, без стилизаторской слащавости.
Близка по методу пересказа былин к сказке об Илье Муромце и ступинская сказка о Добрыне Никитиче. В ней использованы сюжеты «Добрыня и Змей», «Добрыня и поляница Настасья Никулична», «Добрыня в отъезде». Наибольшие отступления от традиции — в пересказе второго сюжета: вместо обычного описания встречи с неизвестным богатырем, который потом оказывается женщиной (Добрыня, догнав его, трижды ударяет его сзади, но богатырю эти удары нечувствительны), здесь изображен длительный и безрезультатный бой Добрыни и богатыря; Добрыня, наконец, предлагает ему побрататься, тот называет себя, и Добрыня предлагает тогда Настасье выйти за него замуж.
Два других сюжета пересказаны в основном совершенно традиционно и с сохранением наиболее значительных в идейном плане мотивов: в пересказе первого сюжета удерживается патриотический характер подвига Добрыни — убив Змея, он освобождает не только племянницу князя, но и много русских, плененных Змеем; в пересказе третьего сюжета сохранен укор князю с княгиней, которые, как иронически говорится в сказке, за верную службу его, Добрыню. «крепко пожаловали», «позаботились» о его жене и матери, — «от живого мужа жену просватали». «И молчат князь с княгиней, — прибавляет сказка, — в глаза не смеют глянуть Добрынюшке».[117]
Кончается повествование по-сказочному — на радостях Добрыня устраивает пир на весь Киев — и завершается традиционной прибауткой: «И я на том пиру был, мед-брагу пил, дары богатые получил; за песню — холста конец, за сказку — денег ларец».[118]
Гораздо больше личных привнесений и отступлений от эпоса в менее удачной сказке об Алеше Поповиче. Подробно рассказывается о детстве и ранней юности Алеши, когда уже проявляется его богатырская мощь: назначенный пономарем, он, звоня в колокола, обрывает колокольные языки и выбивает бока колоколов; определенный в певчие, он так рявкает, что с церковного свода сыплется штукатурка. К пересказу сюжета о Тугарине Змеевиче присоединяется зачем-то пересказ сюжета о сорока каликах. Очевидно, чтобы выделить участие в данном сюжете Алеши, включается неизвестный эпосу эпизод временной потери Алешей богатырской силы, когда он находит в котомке старца золотую чару, подложенную княгиней Апраксией молодому калике, который приглянулся ее дочери (котомки старец переменил). В заключение рисуется встреча Алеши Поповича с Микулой Селяниновичем, где используется известный эпизод с сошкой из былины о Вольге и Микуле, но в ином освещении. Алеша Попович говорит с презрением: «Что это за труд землю пахать!». Но не может поднять сохи из борозды.
Вместе с тем, как и в сказках об Илье и Добрыне, здесь подчеркивается значение богатырской деятельности Алеши. Из Ростова он едет «на подвиги, сражаться с татарвою поганою, вырубать чудь белоглазую и сорочину долгополую». После победы над Тугарином Алеша становится третьим старшим богатырем князя Владимира и названым братом Ильи Муромца и Добрыни Никитича. Братья-богатыри дают ему наказ: «Очищай дороги от разбойников, защищай вдов и сирых, от сильного слабых» и т. д., Алеша выполняет его. В конце говорится, что он «бодро стоит на страже родной земли, поминая труд Микулы Селяниновича и его меньшой братии», т. е. крестьян-пахарей.
Еще более своеобразно и далеко от эпоса пересказаны былины о Садко и Василии Буслаеве. П. Н. Полевой делает попытку органически объединить в одно повествование былины о двух этих богатырях. Садко, по прозвищу Сытинец, с самого начала сказки изображен «богатейшим» купцом, торгующим с заморскими странами. Закадычный друг его — Буслай. С ним Садко бьется об заклад, что он скупит все новгородские товары. Проигравшего заклад Садко Буслай посылает за море простым корабельщиком, а сам остается править его делами. Он просит Садко после смерти его, Буслая, не оставить его жены и сына Василия. Садко берет с собой гусли и золотую шашечницу. Далее идет рассказ о Садко в подводном царстве. Царь дает ему работу — камни таскать, вить из песка веревки и заставляет играть на гуслях. Следует традиционное изображение пляски царя и поднявшейся от этого бури. Садко решает порвать струны. Царь лапой своей «дает шлепка» Садко, и того пучина выносит наверх. Оказывается он у Новгорода. Таким образом, эпизод выбора невесты в подводном царстве отсутствует. Садко узнает, что Буслай умер, а сын, Васька Буслаевич, озорует. У Буслаева дома Васька вызывает подошедшего незнакомца помериться силами, но узнав, что незнакомец — Садко, приглашает к себе и угощает. Садко выговаривает ему за поведение и рассказывает о себе, о проигранном закладе. В это время Ваське сообщает Костя Новоторженин, что на мосту завязалась драка и мужики новгородские бьют молодцов Васьки. Васька собирает свою ватагу и спешит на мост. Побеждают новгородцы. Садко лечит раны Васьки и читает ему наставление: «… и мне мое богачество, и тебе твоя силушка великая не нами дана, а господом богом. Не нам его дарами величаться, а ему же служить ими, всесильному». Далее Садко посылает Василия на Волгу, на татар, разбить их и освободить пленных. Сам же решает построить церковь и при ней приют для бедных и немощных. Василий между тем едет на татар, бьется с ними и освобождает пленников. Садко ждет его возвращения, ходит каждый день на Волхов. Но вот возвращаются корабли. Молодцы Васьки рассказывают, что он убился, перескакивая камень. В конце дается снова та же мораль в словах Садко: «Не от нас сила и богачество. Не себя ими величайте, а творцу всесильному хвалу и радость воздавайте».
Из приведенного краткого пересказа сказки видно, что в изложении Полевого оказался утерянным идейный смысл былин о Садко и Василин Буслаевиче, а образы героев искажены. Неприятное впечатление производит религиозно-моралистическая тенденция сказки. Следы этой тенденции видны и в сказке об Илье Муромце, где дважды говорится, что «в животе нашем и в смерти один бог волен». Но здесь эти слова как бы растворяются в общем героическом строе сказки. В пересказе же былин о Садко и Василии Буслаеве религиозно-нравственная идея резко выступает. Стремление к морализации заметно и в сказке об Алеше. Там и Илья Муромец с Добрыней, и Микула Селянинович читают наставления Алеше, но характер этих наставлений иной. Таким образом, идейно-художественное качество сказок о богатырях в «Библиотечке Ступина» далеко не равноценно.
В 1870-х годах была выпущена еще одна сказка о Добрыне в издании Д. П. Преснова под заглавием «Былина из времен князя Владимира красное солнышко о Добрыне Никитиче, славном богатыре русском, о исполине Полкане, Змее Горыниче и о княжне Милолике» (36 стр.). Но это не что иное, как первая из «Русских сказок» В. А. Левшина, перепечатанная, очевидно, с текста лубочных картинок.[119]
Таковы известные мне тексты сказок о богатырях, распространявшиеся в дешевых книжках для народа.
Каково же было воздействие этих книжек на устную народную сказку о былинных богатырях? A priori можно предположить, что широкое распространение в народе книжек со сказками о богатырях не могло не отразиться в том или ином отношении на устной былинной традиции, поддерживая определенные сюжетные ситуации, вызывая внутреннюю перестройку и т. п. В отношении же устной народной сказки о богатырях удалось установить определенную зависимость некоторых из них от сказок в народных книжках.
Несколько устных сказок явно восходит к тексту сытинской сказки «Илья Муромец набольший богатырь». Во-первых, это сказка, записанная в 1939 году Н. Д. Комовской от М. А. Сказкина из Горьковской области.[120] Мне уже пришлось отмечать несомненную генетическую зависимость этой сказки от сытинского издания, о чем убедительно свидетельствуют и одинаковая композиция их, и текстуальные совпадения.[121] Отмечены были также главные особенности передачи Сказкиным источника — свобода пересказа с некоторыми личными привнесениями, героическое и патриотическое звучание — и высказывалось предположение, что, возможно, Сказкину случалось читать, а может быть, и слышать былины и сказки об Илье Муромце и в других обработках, кроме указанной, которая явилась главным источником.[122]
Другая сказка, тоже несомненно восходящая к сытинскому изданию, была записана С. Г. Лазутиным в том же 1939 году от В. И. Головашина из Тамбовской области.[123] По своему сюжетному составу она вполне совпадает как с сытинским изданием, так и с текстом Сказкина, от которого отличается только большей краткостью и несколько иным расположением составных частей, основанных на определенных сюжетах. Рассказ об Илье и Идолище следует в ней непосредственно после передачи сюжета «Илья и Соловей-разбойник», тогда как у Сказкина, как и в книжке, отнесен почти к самому концу. С другой стороны, сюжет о Дюке предпослан рассказам о бунте Ильи Муромца и о нашествии татар, подобно тому как это мы видим в сытинской сказке, в то время как у Сказкина он занимает предпоследнее место, перед заключительным рассказом о трех поездках. Есть и другие отличия от композиции текста Сказкина. Вместе с тем подобно Сказкину Головашин компонует отдельные части в полном соответствии с тем, как это сделано в книжке. Так же своеобразно истолкован сюжет о Святогоре и сумочке переметной, которую богатырь не мог поднять (сам Святогор рассказывает об этом Илье Муромцу, чтобы объяснить, почему он, Святогор, перестал ездить по русской земле и лежит на горах). В обеих сказках, как и в их источнике, объединены две версии «ссоры» Ильи Муромца с князем Владимиром: из-за неприглашения Ильи на пир и из-за подаренной Илье татарской шубы.[124] Одинаково также сюжет о бое Ильи Муромца с неверным богатырем-нахвальщиком соединен с рассказом о татарском нашествии, причем этот рассказ (сюжет о Калине-Батыге) не развернут, о наступлении «орды» лишь упоминается, а излагается поединок с богатырем, которого выставляет татарский хан.
Заключительная часть — «Три поездки» — также во всех трех сказках построена одинаково, с близкими, иногда совпадающими деталями: раскрыв обман колдуньи-обольстительницы на дороге, «где женату быть», Илья Муромец сжигает бесовский терем или саму ведьму; подземелье с сокровищами охраняется особыми сторожами, которые раскрывают подвалы перед Ильей Муромцем, и др. Много в точности совпадающих мест во всех трех сказках и в начальных частях. Таким образом, сопоставление сказки Головашина с сытинским изданием, а также с текстом Сказкина не оставляет сомнения в определенном и одинаковом источнике обеих устных сказок.
Но, как и в тексте Сказкина, в рассказе Головашина имеются эпизоды, которые в их книжном источнике отсутствуют. Подобно горьковскому варианту тамбовская сказка включает рассказ о первом применении Ильей Муромцем полученной силы в физическом труде, но содержание эпизода разное. У Сказкина Илья в помощь родителям рубит лес, у Головашина Илья, чтобы пройти к родителям, которым он несет еду, делает мост через реку из вырванных деревьев. Каждая из сказок включает и отдельные свои детали в передаче одинаковых эпизодов. Пересказ книжного источника Головашиным еще более свободный, чем Сказкина. Совпадений фразеологических почти нет.
Сам Головашин, по сообщению составителей сборника «Тамбовский фольклор», был неграмотен, но любил слушать чтение вслух и мог таким образом перенять сытинскую сказку. Но возможно, что сказка Головашина восходит к сытинскому изданию уже не непосредственно, а через рассказы других. Как и в горьковском тексте, в сказке Головашина удержано из указанного источника и еще более выделено все наиболее ценное в идейном содержании. Составители сборника «Тамбовский фольклор» правильно высоко оценили с этой стороны сказку Головашина, сказав о ней: «Образ Ильи Муромца в этой сказке глубоко демократичен, с исключительной силой подчеркивается непреклонная воля и патриотическая устремленность Ильи».[125]
Влияние сытинского издания в какой-то мере сказалось и на сказке об Илье Муромце воронежской сказочницы А. Н. Корольковой, записанной В. А. Тонковыч в 1940 году.[126] Эта сказка не имеет таких очевидных соответствий с текстом «Илья Муромец набольший богатырь земли русской», как разобранные выше горьковская и тамбовская сказки. Сказка Корольковой короткая, включает всего 3 былинных сюжета: «Исцеление», «Три поездки», «Илья и Святогор» (смерть Святогора в гробу), при этом расположение этих частей в тексте иное («Три поездки» не завершают повествование, а изображают начальные приключения Ильи). Буквальных словесных совпадений совсем нет. В то же время наблюдаются некоторые, правда отдаленные, соответствия в изложении отдельных эпизодов. В рассказе о второй поездке Илья Муромец стреляет в тень красавицы, и красавица превращается в ведьму, которую Илья и убивает. Тот же эпизод находим и в сытинском издании с небольшими вариациями: Илья стреляет в сердце, происходит превращение красавицы в ведьму. Имеется соответствие и в рассказе о третьей поездке. В книжке описан столб с колоколом, по звону которого выходит старик с ключами и предлагает Илье груды золота, жемчуга и самоцветных камней. У Корольковой столб с чугунной доской, рядом палка, чтобы ударом по доске вызвать сторожа. По звону выходит старик, показывает Илье богатства (золото, серебро, жемчуг, самоцветные камни) и предлагает их ему.
Больше всего соответствий в части, повествующей о встрече Ильи со Святогором. В обеих сказках показывается, что Илья едет очень долго (у Корольковой по-сказочному: «Ехал он год, ехал два, а может и все три»). Одинаково изображена гора, на которую лезет Илья, сойдя с коня. Она окутана облаками, на вершине ее лежит Святогор. Одни и те же детали в эпизоде примерки гроба: когда наезжают на гроб, видят сбоку крышку, которая потом сама захлопывается над Святогором. В обеих сказках нет передачи силы, но показано, что Илья Муромец прослезился, прощаясь со Святогором (у Корольковой: «Утер Ильюшенька слезу крупную, горючую…»). Похожи и концовки. В книжке говорится, что Илья жил полтораста лет и совершил много подвигов на пользу земли русской (У Корольковой: «Жил после этого Илья Муромец двести лет. Много за двести лет побил врагов земли русской»). Эти отдельные соответствия, в которых ощущаются отдаленные припоминания сытинского текста, побуждают предполагать, что на какой-то из предшествующих ступеней бытования данной сказки книжка была одним из ее источников. Конечно, были и другие источники, устные и книжные, но, возможно, окончательное оформление принадлежит самой Корольковой, несомненно очень талантливой рассказчице, владеющей хорошей сказочной традицией.
С поразительной точностью пересказана была мне в 1928 году евстигнеевская сказка об Алеше Поповиче пинежским сказителем из дер. Шотова Гора Карпогорского района А. П. Вехоревым.[127] Сохранена не только полностью вся композиция со всеми деталями, но и вся словесная ткань вплоть до характерного обращения «братцы» в авторской реплике в связи с изображением калики: «Вот какие, братцы, раньше хаживали, какие тяготы на себе нашивали».[128] Комментируя в 1937 году этот текст, я указала, что, по словам исполнителя, он усвоил его из какой-то им купленной книжки. Теперь ясно, что это и была сказка Евстигнеева. В молодые годы Вехорев еще не знал грамоты, но слышал, как читали эту книжку. Это было еще лет за 40 до моей с ним встречи.[129]
Вероятно, впоследствии, когда А. П. Вехорев научился читать, он не раз возвращался к этой книжке и неоднократно пересказывал ее другим. В результате заучил ее наизусть. Менее твердо он помнил часть, повествующую встрече с сестрой-полонянкой. Эту часть он передал с некоторыми небольшими пропусками по сравнению с источником, причем сам замечал это. Так, рассказав о том, как, отняв у татар девушку, Алеша сел на коня, Вехорев начал было продолжать: «Спасибо тебе, батюшка добрый конь», но прервал, воскликнув: «Ох и не ладно!» — и сразу перешел к вопросам Алеши о роде-племени спасенной девушки. В источнике же приводятся в этом месте четыре следующих стиха, взятых из «Песен» Киреевского:
Далее следуют ласковые, ободряющие слова Алеши, обращенные к девушке, и его расспросы о ее роде-племени, к чему и перешел Вехорев, оборвав позабытый им фрагмент.
После этой части, законченной, как в книжке, Вехорев хотел рассказать «о женитьбе Алеши», но тут запись была прервана пришедшими к нему по делу крестьянами. Когда составлялся сборник (1937-й год), евстигнеевская сказка была мне неизвестна, и слова Вехорева о том, что далее следует рассказ о женитьбе Алеши, мною ошибочно были поняты в том смысле, что речь пойдет о попытке Алеши жениться на Добрыниной жене, тем более, что об этом сюжете исполнитель тоже упоминал.[131] Но теперь ясно, что это должен был быть пересказ сюжета о сестре Петровичей-Сбродовичей.
К книжному источнику определенно восходит также другая записанная мною на Пинеге сказка, от Е. А. Дорофеевой,[132] но на этот раз не непосредственно — исполнительница усвоила ее от своего свекра. Дорофеева, вообще хорошая сказочница, данную сказку передала довольно сбивчиво, явно подзабыв ее. Однако но содержанию и построению легко узнать конкретный источник ее когда-то в прошлом — это та же сказка Евстигнеева. В тексте Дорофеевой при помощи композиции, в целом соответствующей вехоревской сказке, имеются эпизоды, присущие только сытинскому изданию: в начале — похищение сестры Алеши Поповича татарами на гулянье, в конце — женитьба Екима на ней. Сохранены и такие детали сытинской сказки, как столкновение Алеши Поповича и Екима со служителями князя Владимира, не пускавшими их на пир, как свидание Алеши с девушкой, когда она с подругами идет купаться. Вместе с тем имеются и особые детали, внесенные, очевидно, самой Дорофеевой отчасти вследствие забывания (Алеша освобождает сестру от татар не в поле, а «из татарского дома»), отчасти под воздействием других сказок (Еким в образе пародийного богатыря).
Отразились в устной сказке и переложения П. Н. Полевого в «Библиотечке Ступина». В Подпорожском районе Ленинградской области в 1947 году П. Г. Ширяевой от И. Я. Тимачева была записана сказка «Про Садко, новгородского купца»,[133] которая оказалась очень точным по содержанию пересказом разобранной выше сказки Полевого «О Садко-купце и Ваське Буслаеве, удалом молодце».
Указанные случаи восхождения ряда изустных сказок к книжным, «сделанным» сказкам несомненно свидетельствуют о значительной роли, которую эти последние сыграли в устной традиции. Совершенно очевидно, что, помимо отмеченных, были и другие, аналогичные случаи, которых не удалось обнаружить. Кроме того, влияние книжных источников могло сказываться в частностях, в отдельных эпизодах, деталях.
Как же расценивать это явление в истории русской народной культуры? Выше уже было отмечено, что качество книжных сказок не равноценно. Были и такие, которые, сак сказка П. Н. Полевого о Садко и Василии Буслаеве, не сумели передать идейной сущности былинных сюжетов и богатырских образов и вносили чуждые народной поэзии религиозно-моральные сентенции. Но такие и не имели в народе большого успеха. Характерно, что в сказке из Ленинградской области при полном следовании содержанию и композиции ступинской совершенно выключена указанная выше морализующая тенденция. Здесь наблюдается то же явление, которое было уже отмечено мною в отношении освоенных из книг и обработанных текстов былин: чужое народному сознанию и творчеству обычно отбрасывается.[134] В большинстве же книжек, как мы видели, сохранены патриотические тенденции былинного эпоса, богатыри изображаются как могучие, свободолюбивые и бескорыстные защитники родины и народа. Книжки заносили эти традиционные образы, созданные народом, в те места, где не было устной былинной традиции, знакомили со многими сюжетами русского эпоса. В тех же местах, где жил эпос в устной традиции, они поддерживали и расширяли былинное знание.
Русские народные сказки о былинных богатырях, возникавшие то в результате разложения былины, разрушения ее классической стихотворной напевной формы, то под воздействием сказок, распространяемых в лубке и книжках для народа, — явление, главным образом характерное для позднейшего этапа жизни эпоса, для XIX и начала XX века.[135]
Образование этих сказок — одно из интересных и важных явлений в народно-поэтическом творчестве XIX–XX веков. Былинное сказительство уже с середины XIX века все более и более замыкается в пределы отдельных районов. Сказки же получают повсеместную распространенность, проникают и в иноязычную среду. Лучшие из них, сохранившие демократические тенденции героического эпоса (а таких сказок, мы видели, было немало), явились проводниками этих тенденций в народные массы и широко пропагандировали замечательные художественные создания русского народа — образы богатырей.
Многие сказки, как мы видели, — книжного происхождения. Однако записи свидетельствуют о том, что источник усваивался обычно творчески, о чем говорят привнесения новых эпизодов и мотивов, вариации, дополнения, изменения.
Рассмотрение сказок на былинные сюжеты подсказывает два важных вывода: 1) на основе одних только записей сказок в определенном районе нельзя утверждать, что здесь существовала раньше былинная традиция и сказки являются переоформленными остатками ее, так как эти сказки могли быть занесены и устным, и письменным путем; 2) к вопросу о следах полузабытой древней традиции, которые могли быть донесены сказкой, следует подходить с крайней осторожностью, чтобы не впасть в ошибке и не принять за эти следы вымысел авторов в народной книге.
5
Кроме сказок, в которых богатыри русского эпоса являются главными героями, сказок, построенных в основном на былинных сюжетах, имеются у русского народа и такие, где богатыри эпоса действуют в сюжетах небылинных, часто в роли второстепенных персонажей. Иногда они замещают собой в некоторых эпизодах других сказочных героев, а порой выступают в качестве помощников главного героя.
Это прежде всего сказки о мнимом богатыре, самонадеянном хвастуне, случайно или с помощью хитрости одерживающем победы: Фоме Беренникове, Голе Воянском, Голи-Голете, Иване Сарафанчикове и др.[136]
Как известно, в этих сказках повествуется о некоем мужике, никудышном хозяине, глупце и лентяе, который возомнил себя богатырем после того, как одним ударом убил много мух, оводов, комаров. Он распускает о себе славу как о сильном богатыре («одним махом сто побивахом», «сразу побивает двенадцать могучих богатырей да опричь того силу несметную» и т. п.), и эта слава привлекает к нему настоящих богатырей. В разных вариантах выведены Илья Муромец, Алеша Попович, иногда Чурила вместе с Бовой-королевичем и Ерусланом Лазаревичем. Все они изображены могучими богатырями, побеждающими несметные войска, но одновременно и простаками, искренне считающими себя «меньшими братьями» сильнейшего, по их убеждению, героя сказки. Их роль в сказке, таким образом, подсобная. Они помогают сатирически оттенить мнимую доблесть пародийного героя.
Сказки эти довольно широко распространены в русском фольклоре, встречаются и у других народов СССР.[137]
Чаще всего в сказках на небылинные сюжеты упоминаются Илья Муромец и Алеша Попович. Выше мы видели, что к имени Ильи приурочены многие небылинные сюжеты и эпизоды. Они входят в состав сложных сказок об Илье, где вступают в различные композиционные связи с сюжетами и эпизодами, заимствованными из былин.
Имеются случаи прикрепления к имени Ильи Муромца сюжетов героической сказки и без объединения их с былинными. Так, в Омской области был записан, по сообщению В. А. Василенко, «краткий рассказ о том, как Илья Муромец пахал землю на Змее, после чего остались громадные рвы, якобы сохранившиеся и до наших дней»,[138] т. е. сюжет сказки-предания о Никите (Кирилле) Кожемяке.[139]
Популярен в сказках и Алеша Попович. В сказке «Кузьма скоробогатый»[140] Алеша Попович дважды побивает по целому вражескому войску. В конспектированной записи о силаче и его спутниках Усыне и Горыне, помещенной во втором томе «Сборника великорусских сказок из Архива Русского географического общества»,[141] имя Алеши Поповича придано главному герою, которому удается расправиться с мужичком с ноготок, вредящим герою и его товарищам.[142]
Главным героем сказки Алеша Попович является и в интересной записи, произведенной Л. В. Домановским в 1938 году в Калининской области от 14-летнего колхозного пастуха.[143] В сказке объединены два сюжета: о том, как герою (в данной сказке — Алеше Поповичу) остроумно удается выполнить трудные задания, назначенные ему его отцом с целью погубить его, и о победе героя над Змеем с помощью чудесных спутников Горыни, Усыни и Морыни. Упоминается Алеша Попович и в сложной сказке, объединяющей сюжеты №№ 313, 576, 590 по указателю Н. П. Андреева и записанной от современного сказочника И. Ф. Ковалева.[144]
Во всех этих случаях персонаж, получивший имя Алеши Поповича, является положительным героем сказки, наделенным смелостью и смекалкой. Однако некоторые отрицательные черты морального облика Алеши Поповича в былинах привели к прикреплению его имени к другого рода действующим лицам.
В сказке «Василий-царевич и Елена Прекрасная»[145] именем Алеши Поповича наделен клеветник, оговаривающий жену Василия-царевича, Елену Прекрасную, в неверности. В конце сказки Алеша разоблачен и расстрелян. В сюжетной ситуации чувствуется смутное припоминание былины «Алеша Попович и сестра Сбродовичей-Петровичей». Ту же ситуацию и с тем же участием Алеши Поповича находим в сказке «Данило Бессчастный»,[146] где Алеша наделен эпитетом «бабий пересмешник», часто встречающимся и в былинах.
В неприглядной роли интригана изображен Алеша Попович и в белорусской сказке «Иван Прекрасный и князь Ладымяр»,[147] представляющей особый вариант сказки о Даниле Бессчастном — с припоминанием былинного сюжета «Данила Ловчанин». Алеша Попович, именуемый в сказке просто Алешкой, сперва наговаривает князю Владимиру на Ивана Прекрасного, что он будто бы обижен на князя, у которого не выслужил «ни платья цветного, ни слова доброго». Затем, когда Иван женится на Алене Сиволабовне, Алешка доносит князю, что Иван нажил себе жену, краше которой в свете нет. Это побуждает князя дать Ивану опасное поручение (достать «самограйные гусли»), выполнение которого должно погубить героя (ситуация «Данилы Ловчанина»). В этой сказке Алеша получает выразительную характеристику — «легок на язык, сладок на слова».
Значительно реже появляется в сказках на небылинные сюжеты Добрыня Никитич. Вместе с Алешей Поповичем он фигурирует в одной вятской сказке (записанной еще в 1870-е годы), где они оба оказываются победителями Идола Идолыча.[148] В сказке имеются отдельные припоминания об Идолище Поганом, объединенные со сказанием о Вии (брови Идола подымают семью вилами, чтобы он мог увидеть своих противников).[149]
В некоторых сказках богатыри русского эпоса упоминаются только в завязке и в дальнейшем развитии действия участия не принимают. Так, в двух вариантах сказки о Балдаке Борисьевиче, испытавших на себе заметное воздействие былинного эпоса,[150] в самом начале выводятся: в первом — Илья Муромец, во втором — Илья и Алеша Попович. Изображен пир у князя Владимира. На пиру идет речь об ответственном поручении, которое князь предлагает выполнить (увести у султана коня, убить кота-бахаря, самому султану в глаза наплевать). В первом варианте вызывается выполнить поручение Илья Муромец, но дочь князя предлагает Балдака, которого следует искать по кабакам (припоминание известной ситуации былин о Василии Игнатьеве). Во втором варианте сам «стар казак» Илья Муромец указывает на Балдака (в данном варианте — Булдака) как на возможного исполнителя «службы великой», а за Булдаком в кабак идет Алеша Попович. Но Булдак прогоняет Алешу. Тогда идет в кабак Илья Муромец и приводит Булдака к князю. Далее ни тот, ни другой богатырь уже более в сказке не действуют.
Из сказанного видно, что и в сказках, построенных на сюжетах типично сказочных — волшебно-фантастических и новеллистических, кроме того, что в них выступают богатыри былин в роли второстепенных и эпизодических персонажей, встречаются некоторые отражения былинных ситуаций, эпизодов и образов даже тогда, когда обычные герои этих эпизодов в былинах не выведены и имен их нет.
Приведу еще примеры. Припоминания из былины о Ставре находим в сказках «Василиса Поповна» и «Царица-гусляр»,[151] из былины о Садко — в сказках «Мужик и водяной»[152] и «Об Иване бессчастном»,[153] припоминания из «Дуная» — в сказках «Как князь Владимир женился»[154] и «Князь киевский Владимир и Илюшка, сын Матросов»,[155] из былин о Василии Окуловиче — во многих сказках.[156] Припоминания из былин о Василии-пьянице мы видели в вариантах сказки о Балдаке, находим также в вологодской сказке «Про царя и про Михайлу Трунщикова».[157]
Образ Идолища Поганого как врага героя встречается в сказках часто, порой с теми же чертами, что и в былинах: о трех головах, о шести, о девяти,[158] чудовищно прожорливого.[159] Аналогично былинам бывает изображено и столкновение героя с Идолищем (характерный диалог, способ поражения Идолища героем).
Поделиться книгой: