Помоги проекту - поделись книгой:
А. М. АСТАХОВА
НАРОДНЫЕ СКАЗКИ О БОГАТЫРЯХ РУССКОГО ЭПОСА
ВВЕДЕНИЕ
В устной поэтической традиции русского и других народов СССР живут прозаические рассказы, героями которых являются богатыри русских былин, рассказы, отразившие сюжеты или отдельные эпизоды былинного эпоса.
Рассказы эти разного типа. Одни из них не что иное, как разрушенные в своей стихотворной форме былины, сохранившие, однако, былинные фразеологию и интонации. К таким устным рассказам, в которых ощущается еще крепкая связь с былиной и по содержанию, и по стилю, хотя они и утратили не только напев, но и стихотворную структуру, применим термин «побывальщина». Их нередко находим в сборниках былин, так как в районах распространения эпоса всегда встречались в XIX–XX веках сказители, которые уже не могли ту или иную былину исполнить «истово», т. е. напевно и с сохранением классической ее формы, но все еще живо помнили ее содержание и композицию, и общий склад. Такой, например, типичной побывальщиной является в своей прозаической части текст олонецкого сказителя Леонтия Богданова «Святогор и Илья»,[1] о котором М. К. Азадовский сказал: «…едва ли было бы правильно относить этот текст… к сказкам: перед нами явно былинный текст, утративший напев и целостную структуру былины, но сохранились еще во многих случаях размер и другие элементы былинной формы». Поэтому М. К. Азадовский и не включил этот текст в свой сборник «Русские сказки в Карелии (старые записи)».[2]
Другие рассказы о богатырях сохраняют связь с былинами только в содержании сюжета в целом или в содержании отдельных его эпизодов. Вся же художественная структура, весь стиль полностью соответствуют жанру сказки. Рассмотрение таких именно произведений, подлинных сказок, но на традиционные сюжеты и мотивы русского богатырского эпоса, и является предметом данной работы.
Наконец, некоторые рассказы о богатырях близки к типу преданий и легенд. Их чаще всего встречаем в иноязычном фольклоре.
В сборниках былин встречаются еще сжатые, порой схематические пересказы былин. Они возникли вследствие обращений собирателей к рассказчикам с просьбой припомнить что-либо из слышанных ими или когда-то известных им былинных сюжетов. В таких случаях нельзя говорить о живом бытовании записанных пересказов. Они могут быть интересны исследователю лишь постольку, поскольку пополняют представление о сюжетном составе и некоторых особенностях содержания эпоса в данной местности в прошлом.[3]
Следует заметить, что грань между побывальщиной и сказкой иногда трудно уловима. Само освобождение от стихотворной формы уже создает условия для переключения сюжета в художественную систему сказочного жанра. Даже в тех побывальщинах, которые в наибольшей степени сохранили связь с былиной, наблюдаются порой рядом с былинными иные, чисто сказовые интонации. В ряде побывальщин находим характерные элементы сказовой фразеологии, иногда — некоторые «обрядовые» черты композиции и стиля сказки. В этих случаях образуется как бы промежуточная форма. Это уже не былина в прозаической передаче, но еще и не сказка в полном смысле этого слова. Совершенно за пределы былинного жанра такой рассказ еще не вышел.[4]
Необходимо еще одно предварительное замечание. В рукописной литературе XVII — начала XIX века имеются тексты произведений, именуемых «повестями», «историями» или «гисториями», «сказаниями», иногда и «сказками» об Илье Муромце и некоторых других богатырях русского эпоса. Природа этих текстов различна. Часть из них представляет, по-видимому, записи или копии записей устной былины. Таких немного. Большинство же является прозаическими переложениями былинных сюжетов, с различной степенью точности отразившими содержание бытовавших былин. В основе некоторых лежит довольно близкий к былине пересказ, в других былинный материал уже значительно переработан, но ни один из этих рассказов не является непосредственной записью бытовавших в таком именно виде побывальщины или сказки: на них всех в той или иной мере лежит печать сознательной или непроизвольной работы книжника.[5] Поэтому все эти прозаические переложения-переработки былинных сюжетов тоже в данной работе не рассматриваются, так как ее задачи — изучить народную сказку о богатырях русского эпоса, активно бытовавшую и бытующую в живой устной традиции.
Сказки, возникшие на основе былинных сюжетов, с былинными богатырями в качестве действующих лиц, никогда не изучались специально, с целью раскрытия их идейно-художественной природы. Они привлекались как дополнительный материал для решения некоторых вопросов изучения былинного эпоса: вопроса взаимодействия эпических сказаний разных народов, отыскивания древних отзвуков героического эпоса, которых былины уже не сохранили, и, наконец, как свидетельство бытования былин в местах, где они записями XVIII–XX веков не зафиксированы.[6]
Так, А. Н. Веселовский, приведя несколько финских вариантов сказок об Илье Муромце, сообщает о своем намерении параллельно «Южно-русским былинам» издать сборник, в котором будут приведены «факты и материалы, касающиеся истории нашего эпоса, его древних отзвуков и свидетельств о нем». «Инородческие пересказы былевых сюжетов, с былевыми именами, — пишет он, — могут явиться здесь подспорьем».[7]
В комментариях к некоторым публикациям сказок на былинные сюжеты иногда раскрывался состав сказки, указывалось общее отношение ее содержания к содержанию былин на те же сюжеты.[8] Вот все, что отмечалось относительно конкретных сказок о былинных богатырях.
Между тем сказки эти представляют интересное и значительное явление в фольклоре. Уже одно распространение их в устной традиции XIX–XX веков по всей территории Советского Союза заставляет обратить на них серьезное внимание. Сказки о былинных богатырях известны не только русскому народу, но и за пределами русской народности. Их знают белорусы, украинцы и чуваши, а также латыши, эстонцы и многие другие народности финно-угорской языковой группы — карелы, финны, коми, удмурты, марийцы, мордва, некоторые северные народы — якуты, эвенки. Следовательно, в народно-поэтической культуре не только русского народа, но и братских народов Советского Союза они занимали видное место. Образы былинных богатырей и повествования об их подвигах продолжали жить в сознании и памяти народа там, где уже не стало в живой устной традиции классической былины, они жили и там, где ее, может быть, и вовсе не было. В иной художественной системе сказки о богатырях разнесли по всей стране какие-то части замечательного эпического наследия.
Что же представляют собою эти сказки? Что именно из эпоса и как было использовано для построения сказочных повествований? Главное: как соотносится идейное содержание сказок о богатырях с идеологией героического эпоса? Претерпевали ли эпические образы богатырей в сказках существенные изменения или нет? Как сочетаются в таких сказках особенности эпического повествования со сказочными? Когда и как эти сказки возникают?
Все эти вопросы имеют отношение к некоторым проблемам истории и теории фольклора, поскольку они касаются судеб былинных сюжетов и образов на позднейших этапах жизни фольклора и затрагивают проблему жанровой специфики. Освещение их важно также для уяснения места и роли данного явления — сказок о богатырях — в общей поэтической культуре русского и других народов Советского Союза.
В записях, а тем более в публикациях сказок о богатырях былинного эпоса не очень много. В. Ф. Миллер, давший в конце 1890-х годов обзор всех известных ему сказок об Илье Муромце, как русских, так и иноязычных, насчитывал их всего двадцать.[9] Записи сказок о других богатырях в XIX веке единичны. В собраниях 1900-х годов, начала XX века и советского времени встречаем еще ряд записей, но и их не так уж много.[10] Однако имеются свидетельства собирателей о довольно большом распространении в русском фольклоре сказок о былинных богатырях. Сравнительно же небольшое число записей объясняется, очевидно, тем, что собиратели былинного эпоса сказок о богатырях не разыскивали, а если такие сказки встречались, их не записывали; собиратели же сказок интересовались в первую очередь традиционными классическими сказками, вследствие чего проходили порой мимо сказок о богатырях.
Что касается национального фольклора, то наличие в нем сказок и преданий с отзвуками русского эпоса тоже, вероятно, недостаточно привлекало внимание собирателей, во всяком случае они специально не разыскивались, а фиксировались мимоходом, порой в связи с этнографическими изысканиями.
Но и тот материал, который сейчас в нашем распоряжении, дает возможность сделать ряд наблюдений и некоторые обобщения.[11]
Глава I
РУССКИЕ НАРОДНЫЕ СКАЗКИ О БОГАТЫРЯХ БЫЛИННОГО ЭПОСА
1
Среди русских сказок о былинных богатырях огромное большинство имеет своим героем Илью Муромца. В значительной части своей они объединяют по нескольку былинных сюжетов об этом богатыре. Есть такие, которые используют весь или почти весь состав цикла былин об Илье Муромце. Сравнительно мало сказок, построенных на одном-двух сюжетах. Содержание сказок разнообразно. Отличаются они друг от друга и сюжетным составом, и разным сочетанием использованных сюжетов, и особенностями их пересказа. Сказок с повторяющейся композицией, близких друг к другу, немного. Это говорит о том, что сказки об Илье Муромце жили и живут в устной традиции, подвергаясь общему закону вариативности произведений народно-поэтического творчества, с наибольшей силой проявляющемуся как раз в сказочном жанре.
При всем разнообразии сказок об Илье Муромце можно все же выделить в них некоторые устойчивые черты.
Сказки, более полные по составу отраженных в них былинных сюжетов, обычно помещают эти сюжеты в предполагаемой последовательности событий, образуя таким образом поэтическую биографию богатыря. Все они (за единичными исключениями) начинают рассказ с исцеления Ильи-сидня. Построение рассказа традиционно, во многом совпадает с тем, которое встречается в былинах. Обычно повествуется, что Илья много лет, чаще всего 30 лет, сидит «без рук, без ног». Появляются целители — прохожие, странники, калики (чаще всего двое или трое). По приказу странников Илья встает и приносит им напиться воды, пива, вина, реже меда, они ему предлагают выпить самому, причем после первого, а иногда двух первых подношений Илья получает силу чрезмерную (может перевернуть землю), и тогда вторым или третьим подношением питья странники убавляют силу наполовину. В некоторых сказках эпизод исцеления приобретает легендарно-религиозный оттенок: целителями оказываются ангел или сам Христос и святители — Николай-угодник, Егорий храбрый, Илья-пророк.[12] Но таких сказок меньше. Есть сказки легендарного характера, в которых Илья-богатырь смешан с Ильей-пророком. В тамбовской записи П И. Астрова[13] после краткого рассказа об исцелении ангелами Ильи-сидня и последующем его подвиге — поражении Соловья-разбойника говорится, что бог взял богатыря живым на небо, и он вместе с Михаилом-архангелом искоренял на земле чертей. Но сам рассказ об исцелении дан в соответствии с установившейся традицией: целители подносят сидню последовательно четыре чаши с вином, четвертая уменьшает полученную вначале чрезмерную силу.
В отдельных сказках имеются, однако, некоторые отступления от традиционной схемы. Так, в пензенском варианте[14] Илья оказывается двенадцатым сыном крестьянина Ивана Тимофеевича. Он захварывает, и его отделяют в «другой терем», где он лежит 33 года. Далее эпизод исцеления развернут традиционно. В варианте известного сибирского сказочника Е. И. Сороковикова[15] эпизод модернизирован: три странника исцеляют Илью каким-то чудесным лекарством, которое одновременно наделяет Илью и силой: «Один из странников заходит в избу, подает ему выпить какое-то лекарство. Когда Илюша выпил это лекарство, почувствовал в себе необыкновенную силу, слез на пол и стал ходить. Подал он странникам милостыню, и те уходят». В сказке И. К. Лопинцева из Кандалакши[16] «дорожный старичок» тоже поит Илью чем-то целебным из трех маленьких бутылочек. Совсем необычно эпизод исцеления рассказан в одном пинежском варианте: два старца просят Илью перевезти их за реку. Илья отвечает, что он и рад бы их перевезти, да ног нет. Тогда они приказывают ему встать. «Он послушал и завставал на ноги: почувсьвовал — у его ноги есь, и в полном действии… Стал он на ноги и пошел, взял карбасок за крайчик одной рукой и понес на воду, перевез он их за реку».[17]
За рассказом об исцелении почти во всех сказках следует эпизод первого приложения Ильей силы — в крестьянской работе в помощь родителям. Эпизод этот чаще всего встречается в двух версиях: 1) Илья выкорчевывает деревья, расчищая место под пашню[18] (версия эта традиционна для былин и побывальщин); 2) Илья помогает в косьбе. Выразительно рассказывает, например, А. Н. Королькова: «Выбрал он косу самую большую, да как начал ею помахивать. Не успели они оглянуться, а степь выкошена».[19] У Сороковикова Илья «за час времени», пока родители спали, выкосил тридцать десятин. «Пробудились отец с матерью и стали озираться во все стороны и видят, что трава вся скошена».[20] Версия с косьбой встречается часто в сказках об Илье, но былинам она не свойственна. Приводятся в сказках и другие необычные для былин формы первого применения Ильей силы: по дороге к месту работы родителей он выдергивает дубы и делает мост через реку; убирает двор; выворачивает у двери в избу огромный камень.[21] Но самый эпизод, сразу намечающий демократические черты в облике богатыря, его принадлежность к трудовому крестьянству, прочно удерживается сказкой.
В некоторых сказках рассказывается еще, что родители на радостях созывают соседей и угощают их.[22]
Знают сказки и эпизод добывания Ильей богатырского коня. Чаще всего это — выхаживание богатырем шелудивого жеребенка, которого отец или сам Илья покупает у попа, соседей, случайного прохожего. Иногда рассказывается, что Илье во сне дается указание, где и каким образом приобрести коня, иногда такой совет дают Илье исцелившие его калики. Но имеются и сказки, в которых Илья Муромец подобно Еруслану Лазаревичу отыскивает коня в табунах или в конюшнях отца, проверяя силу коня наложением своей руки: «Какого ни найдет, руку наложит, конь подгибается».[23] Иногда к эпизоду добывания коня присоединяется еще рассказ о приобретении седла, кольчуги, оружия.[24]
Кончается эта первая часть сказки (получение силы и приготовление к отъезду) обычно прощанием с родителями, испрашиванием у них благословения «ехать поганые места очищать», «послужить царю Владимиру красну солнышку» и т. п., причем иногда приводится и наказ родителей — добрых людей не обижать, заступаться за слабых, бить врагов народа.[25] Но в некоторых сказках эпизода прощания с родителями нет, и рассказчик непосредственно переходит ко второй части сказки — к первому подвигу Ильи Муромца. Этой второй частью сказок в огромном большинстве случаев является рассказ о победе Ильи над Соловьем-разбойником. Значительно реже в качестве второй части сказки использован сюжет об Илье Муромце и Идолище Поганом или о встрече Ильи со Святогором, в таких случаях сюжет «Илья Муромец и Соловей-разбойник» следует за ними. И совсем мало сказок об Илье Муромце, где данный сюжет совершенно не использован. Это или сказки только об исцелении Ильи-сидня, оканчивающиеся его выездом на подвиги,[26] или сказки, построенные на других сюжетах, но не имеющие начальной части — рассказа об исцелении.
Сама встреча Ильи Муромца с Соловьем-разбойником описана в сказках в большинстве случаев традиционно: она происходит в лесу, где Соловей сидит на дубах (на семи, двенадцати и т. д.); Соловей свистит, пугается конь, Илья укоряет его, стреляет в правый глаз разбойника, Соловей падает на землю, и Илья привязывает его к седлу или к хвосту коня. Далее следует сцена в подворье Соловья. Она варьируется в своих деталях еще больше, чем это наблюдается в былинах. То три дочери спорят о том, кто кого везет — Соловей мужика или мужик Соловья, и затем хотят придавить его воротами, то покушается на жизнь Ильи старшая дочь — и богатырь «посадил ее на пику», или пытается убить Илью подворотней сын Соловья, то играющие на улице дети Соловья бегут сказать матери, что какой-то мужик везет их отца связанным и т. д.[27] Но почти во всех сказках изображена попытка жены Соловья или других членов его семьи выкупить Соловья и отказ Ильи Муромца от подарков и угощения.
Встречаются и отдельные необычные и оригинальные разработки эпизода столкновения с Соловьем-разбойником. Так, в записи П. И. Астрова из Тамбовской губернии Соловей изображен мужиком, который «залезал на деревья, разбойничал». До Ильи доходят слухи о Соловье. Он приезжает к его жилищу, входит в дом, просит засвистать. Соловей свистит, но Илья удерживается на ногах. Затем богатырь схватывает разбойника, завязывает ему глаза — «свистнул его дубиной» и убил. Дети Соловья хотели раздавить Илью в воротах, но бог его спас и взял живым на небо (это как раз отмеченный выше случай смешения Ильи Муромца с Ильей-пророком).[28] Встречается и представление о Соловье-разбойнике как главе целой разбойничьей шайки.[29] В одном из вариантов Горьковской области [30] Соловей изображен сильным, могучим богатырем на коне, никому не дающим проезду в Киев. Когда он засвистел, «у Ильи только волосы раздувались, а когда свистнул Илья Муромец, то Соловей с коня слетел».[31] Есть сказки, где Соловей-разбойник именуется Соловьем Будимировичем.[32]
По-разному повествуется и о судьбе Соловья. В упомянутой выше записи Астрова Илья убивает его в его же доме. В горьковском варианте, изображающем Соловья богатырем, Илья тут же на дороге отрубает ему голову. Иногда разрабатывается былинный эпизод показа Соловья при дворе князя Владимира, когда Соловей, вопреки приказу Ильи Муромца свистеть вполсвиста, свистит в полный свист, отчего люди падают замертво, а в городе происходят разрушения, и Илья тогда казнит Соловья.[33] Но часто в этом случае сказка изображает данное происшествие на дворе некоего безыменного царя.[34] В записи Иваницкого сцена свиста происходит где-то на свадьбе, на которую Илья заезжает по пути. От свиста Соловья люди падают на пол, а из окон сыплются рамы. Но о судьбе Соловья ничего не говорится. Е. И. Сороковиков-Магай в обоих своих вариантах (записи 1925 и 1936 годов) оставляет Соловья в живых: в записи 1925 года рассказывается, что Илья отпускает его на волю, взяв с него клятву, «чтобы он больше не беспокоил никого, чтобы не грабил и не убивал»; в записи 1936 года говорится, что Илья Муромец сажает Соловья в темницу, а через много лет во время нашествия на Киев царя Калина выпускает с условием, что Соловей поможет ему одолеть Калина. Соловей сдерживает слово, и Илья Муромец, взяв с него клятву, что он не будет делать вреда на земле, отпускает Соловья на волю.
Как уже было сказано, к числу былинных сюжетов, используемых в сказках об Илье Муромце, принадлежит и сюжет о победе Ильи над Идолищем Поганым. В большинстве случаев столкновение происходит традиционно — изображена прожорливость Идолища, развернут диалог с вопросами Идолища об Илье Муромце, с насмешками Ильи, показана попытка Идолища убить насмехающегося над ним калику. В конце Илья убивает Идолище или, по традиции, шапкой, или клюкой. Но есть сказки, в которых сюжет передан сокращенно, без эпизода переодевания Ильи в каличье платье, с более сжатым диалогом, однако образ Идолища — чудища и обжоры — остается без изменения.
Четвертый сюжет, тоже часто входящий в состав сказок об Илье Муромце, — встреча Ильи Муромца со Святогором и смерть Святогора в найденном ими гробу. Этот сюжет обычно осложняется в сказках поездкой Ильи после смерти Святогора к слепому отцу погибшего богатыря с вестью о гибели сына. По совету, данному умирающим Святогором, Илья Муромец протягивает старику для пожатия вместо руки железную палицу или меч, иногда подставляет для объятия вместо себя железную статую и тем избегает гибели от чудовищной силы отца Святогора. Эпизод этот иногда предшествует рассказу о гибели Святогора. Святогор сам везет Илью Муромца к отцу. Но и в той и другой версии этот эпизод в стихотворном эпосе не встречается, хотя и был известен носителям былин. Характерно, что и в тех случаях, когда исполнители начальную часть былины о встрече Ильи Муромца со Святогором могли спеть или сказать в стихотворной форме, эпизод поездки Ильи к отцу Святогора всегда присоединялся уже как прозаический рассказ, как сказка.[35] Аналогичные эпизоды встречаются в древних сказаниях и сказках других народов.[36] Таким образом, можно думать, что данный эпизод в сказках об Илье Муромце идет не непосредственно от былин, а что он — сказочного происхождения.
Рассказ о гибели Святогора в гробу обычно сохраняет характерные былинные черты: богатыри наезжают на гроб, примеряют его, сперва Илья Муромец, затем Святогор, которому гроб оказывается по мерке, и из него Святогор уже не может подняться. Рассказ включает обычно также и былинный эпизод передачи Святогором Илье части своей силы через дыхание, смертную пену и т. п. Но имеются сказки, где этот эпизод и опущен.
Сюжет о встрече Ильи Муромца со Святогором и гибели Святогора очень популярен в сказочных обработках, встречается не только в больших сводных сказках, но и в качестве отдельного сказочного сюжета, а также в соединении с некоторыми другими сюжетами.[37] Хотя, как указано, преобладает традиционная былинная разработка сюжета, но встречаются и иные вариации. Так, иногда рассказывается, что Илья Муромец находит где-нибудь в ущелье на Святых горах гроб, где уже лежит Святогор.[38] В одном горьковском варианте[39] также рассказывается, что Илья Муромец наезжает на Святогора в гробу. Но эпизод здесь не заканчивается традиционной гибелью Святогора и передачей им силы Илье. Удары Ильи мечом по гробнице не заковывают ее, как обычно, обручами, а, напротив, рассекают обручи и освобождают богатыря. Святогор встает из гробницы, и богатыри братаются. Есть сказки, в которых сюжет использован для повествования о смерти самого Ильи Муромца. В той же записи из Ленинградской области говорится, что Илья после гибели в гробу Святогора наезжает еще на три гроба. Он по очереди примеряет все, и третий приходится ему по росту, а крышка сама захлопывается. В это время подъезжает богатырь, с которым ездил Илья. Он пробует разрубить гроб, но тот лишь покрывается железными обручами. Илья умирает. «И остался этот богатырь один, а Ильи не стало на свете. И родителей не пришлось посмотреть». Так в сказке возник на основе былинных припоминаний совершенно новый эпизод, давший всей истории законченность. Аналогичный эпизод, завершающий сказку об Илье Муромце, приводит П. А. Бессонов в «Песнях» Киреевского.[40]
Из других былинных сюжетов в сказках об Илье Муромце используются еще, но реже, чем указанные, сюжеты о встрече Ильи Муромца с разбойниками, о трех поездках Ильи, о ссоре с князем Владимиром, о нашествии Калина-царя и о бое Ильи Муромца с богатырем-нахвальщиком. Два последних сюжета отразились в сказках об Илье Муромце чаще лишь в виде припоминаний, иногда довольно далеких. В записи Иваницкого говорится сперва о наступлении «некрещеной силы». Илья вырывает березу и за три часа побивает всю силу. В другом царстве он бьется с могучим богатырем, победив которого, допрашивает, откуда он родом. Богатырь сначала отказывается ответить, но потом «сказался он Илье и нашелся ему в родне». Илья зовет ехать с ним «поганые места» очищать, «побратались они и поехали вместе». Доехали до другого царства. Там тоже «могучий богатырь наступает на царство», и царь просит Илью о помощи. Илья с товарищем побивает силу. «Царь позвал их к себе и сделал пир навеселе, а после того Илья с товарищем домой поехал».[41] Так в этой сказке преломились смутные припоминания сюжетов «Илья Муромец и сын», «Илья и Добрыня», «Калин-царь». Довольно часто и в других сказках встречаются эпизоды боя Ильи то с одним, то с двумя богатырями, а также с целым войском неверного царя. Но имеются и сказки, где сюжет о Калине-царе отразился более отчетливо и иногда с характерным для былин включением эпизода ссоры Ильи Муромца с князем Владимиром.[42]
Сюжет о трех поездках, в особенности его вторая часть — приключение Ильи в тереме коварной красавицы, обрастает в сказках об Илье Муромце новыми сказочными деталями, например рассказывается, что Илья стреляет в тень обольстительницы, и она оборачивается ведьмой.
Кроме былинных сюжетов, связанных в эпосе с именем Ильи Муромца как главного героя, в некоторых сказках о нем встречаем еще включение сюжета о Дюке Степановиче в той версии, где Илье приписывается известная роль в мирном разрешении конфликта, возникшего между Дюком и Чурилой. Но эти сказки образуют особую группу, объединяемую единством источника, о чем будет речь ниже.
Былинные сюжеты, использованные в разной степени близости к их разработке в самом эпосе, составляют главную основу сказок об Илье Муромце. Но помимо этих сюжетов, образующих отдельные эпизоды сказок, и помимо различных, порой смутных реминисценций этих сюжетов, сказки об Илье Муромце, включаясь в общее русло сказочного жанра, начинают испытывать его воздействие не только в поэтике, но и в содержании: в них появляются эпизоды и мотивы совершенно сказочного характера. Это тем более закономерно, что сам эпос при своем формировании уже пользовался некоторыми сказочными ситуациями и что фантастике эпоса не чужд в иных случаях сказочный характер.
Естественно, что сказки, построенные на материале героического эпоса, объединяются преимущественно с теми сказочными сюжетами и эпизодами, которые принадлежат сказкам типа «Бовы-королевича» и «Еруслана Лазаревича» или сказкам волшебно-героическим.
Мы уже видели отражение сказок о Еруслане в эпизоде добывания богатырского коня. Подобно тому как Еруслан Лазаревич, изгнанный из царства Картауса и не нашедший себе подходящего коня в конюшнях отца, идет к пастуху своего отца и в табуне выбирает коня, испытывая его силу и мощь наложением руки, и Илья Муромец в ряде сказок таким же путем выбирает коня в табунах своего отца или просто в проходящем по полю стаде.[43] Иногда происходит в дальнейшем подмена Ильи Муромца Ерусланом. Так, в варианте сказки И. К. Лопинцева из Кандалакши[44] в эпизоде борьбы Ильи с неузнанным сыном, переданном традиционно, по-былинному, сын назван Ерусланом, причем рассказчик дает ему и отчество Ерусланович, сам не замечая нелогичности этого наименования. И далее, в развязке эпизода, Лопинцев совсем уж отходит от былинного эпоса и заканчивает эпизод в соответствии со сказкой о Еруслане: мать Еруслана Еруслановича оказывается верной женой Ильи — Вахрамеевной. К ней и едут вместе Илья Муромец с сыном.
В той же сказке Илья Муромец встречается в поле с Бовой-королевичем, борется с ним и братается, и они вместе сдут против Соловья-разбойника.
В одной поздней записи из Горьковской области находим также известный эпизод из сказок о Еруслане — встречу героя с богатырской головой, из-под которой он достает себе богатырский меч. «Меч был тяжелый, — говорится в сказке, — но для Ильи Муромца был легковат. Поскакал с этим мечом Илья Муромец как раз на заставу и стал охранять русскую землю».[45]
Характерным примером проникновения в сказки об Илье Муромце сюжетов, эпизодов и мотивов волшебно-героической сказки является вариант из сборника «Народные русские сказки» А. Н. Афанасьева, записанный, как предполагают, П. И. Якушкиным.[46]
Сказка представляет собою образец прикрепления к имени Ильи Муромца сказочного сюжета о победителе Змея: Илья (назван в сказке Ильей Ивановичем) освобождает от двенадцатиглавого чудовища королевну. Это главный подвиг Ильи Муромца. При этом налицо все характерные атрибуты волшебной сказки: три дороги на выбор («сам сыт будешь — конь голоден»; «конь сыт — сам голоден»; «по третьей дороге ехать — самого убьют»); избушка на курьих ножках в дремучем лесу; две бабы-яги, сестры, доброжелательно относящиеся к герою. Из былинных сюжетов использованы сюжет исцеления сидня и чудесного получения им силы (передано в целом традиционно со включением эпизода помощи родителям) и сюжет о Соловье-разбойнике. Но оба эти сюжета подчинены общей сказочной композиции, в центре которой — победа над Змеем и женитьба на царской дочери. Объединены все части сказки следующим образом. Богатырское корчевание леса Ильей порождает слух о нем как о необычайно могучем богатыре. Илью призывают во дворец. Возникает обоюдная любовь Ильи и царской дочери («И показалась она ему оченно, и хочет с ней обвенчатися»). Но по законам сказки герой должен сперва совершить подвиг. Этот подвиг есть спасение дочери соседнего короля от Змея. К этому королю и посылает Илью царь. По пути к королю Илья побеждает Соловья-разбойника (о нем предупреждает Илью вторая баба-яга) и привозит его к королю. Изображена традиционная сцена свиста. Король, убедившись в силе Ильи, просит спасти дочь от Змея. Совершив этот подвиг, Илья возвращается в свое государство и женится на царской дочери.
Таковы особенности сказок об Илье Муромце по их сюжетному составу. Какова же их идейная направленность?
2
Содержанием героического цикла былин об Илье Муромце является, как известно, изображение подвигов русского богатыря в защиту родной земли и народа, его независимости, мирного труда и благосостояния от иноземных захватчиков и от разбоя внутри страны. Это патриотическое и гуманистическое значение деятельности Ильи Муромца в основном сохранено и сказками. Илья побеждает Соловья-разбойника, свистом губящего прохожих-проезжих, и либо уничтожает его, либо заставляет его прекратить наносить людям вред. Он убивает Идолище Поганое, бесчинствующее на русской земле, отбивает вражеские нашествия, бьется с чужеземными богатырями, угрожающими нарушить мирную жизнь народа, побуждает разбойников бросить их ремесло, охраняет на богатырской заставе дорогу в Киев и т. д.
Смысл этой деятельности Ильи Муромца иногда особо подчеркивается. В конце сказки пудожского сказителя М. С. Мякишева[47] говорится, что за уничтожение Идолища Поганого князь стольнокиевский вынес Илье «три чаши золота червонного». Но Илья не взял, сказав: «А князь стольне-киевской, я тебе не за золото работал, а работал за отечество». И. К. Лопинцев из Кандалакши заключает свое повествование словами Ильи, обращенными к сыну: «Ой ты гой еси, Еруслан Ерусланович. Ты не бойся никого. Защищай ты свою родину и учи сына защищать родину».[48] В рязанском варианте сказки об Илье Муромце и Соловье-разбойнике изображена такая сцена. После своей победы и уничтожения семьи Соловья Илья останавливается в ближнем селении. Тотчас собирается народ, звонят на колокольне. Люди падают на колени и благодарят Илью. «„О благодетель и спаситель наш! — воскликнули люди. — Мы думали, ему не будет никогда конца“. С честью проводили Илюшу из села».[49] В сказке «Илья Муромец и Идол-богатырь» из сборника П. Н. Рыбникова «градские люди смерти Идоловой обрадовались и благодарят Илью Муромца: „Спасибо, Илья, освободил ты нас от великого разорителя… За эту услугу великую возьми из нашего добра, что хочешь“. — „Мне, — говорит Илья Муромец, — вашего добра не надо…“».[50]
Сказки часто сохраняют известный гуманистический завет родителей. В варианте М. А. Сказкина родители Ильи в ответ на просьбу отпустить его в Киев говорят: «Ах ты, милый наш сын, мы думали выкормить тебя себе на утешение. А видим — не удержишь сокола в тесной клетке. Делать нечего, поезжай к князю Владимиру, да смотри заступайся за слабых, не обижай беззащитных, бей вора-разбойника». Такой же наказ вкладывается и в уста старцев-целителей: «Дали мы тебе ноги, дали силу богатырскую, — ничто не мешает тебе поездить по русской земле. Но помни: не обижай беззащитных, а бей вора-разбойника».[51] «Только добрых людей не обижай», — говорят родители, когда Илья просит их отпустить его ехать «поганые места очищать».[52] «Однакоже родители ему говорят: „Дитё наше, поедешь ты во Киев-град… не проливай крови понапрасну…“».[53] Еще более определенен наказ калик в пензенском варианте: «Не убивай крестьян, убивай тех, кто нападет на Русь, на крестьянский народ».[54] В записи от В. И. Головашина из Тамбовской области калики несколько раз повторяют, что жизненная задача Ильи теперь, когда он получил здоровье и силу, спасать Русь. «Дали тебе силу, — страннички говорят, — спасать Русь: забили ее орда и кочевники. (Это орда-то — татары)».[55] В том же варианте так изображена сцена прощания Ильи с родителями.
«Стал Илья проситься у родителей спасать Русь. Отец отпускает, а мать — нет.
— Ты, сынок, оставишь вдов и сирот, если ты будешь людей бить.
Он говорит:
— Мамка, не буду я бить людей зря. Только буду бить людей, которые не дают нам покою, нашей России».
А когда «комендант» Чернигова, освобожденного Ильей от осады, приглашает богатыря «быть навсегда в этом городе», Илья говорит: «Я не один буду город избавлять, а всю Русь».[56]
Однако имеются и сказки, в которых эта основная идея былинного эпоса в известной степени затушевана, и цепь подвигов Ильи приобретает характер военных приключений богатыря. В таких сказках не указано осознание Ильей конечной цели борьбы. Ощущая в себе богатырскую силу, он ищет, с кем бы ему силой помериться. «Едет он по дороженьке, — рассказывается в одной сказке, — сам не знает куда — искать себе соперника».[57] Такие сказки обычно изобилуют встречами Ильи Муромца с отдельными богатырями, включают сказочные эпизоды негероического характера и т. п.
Очень показательна в этом отношении запись И. А. Чеканинского из Красноярского края.[58] После подробного рассказа об исцелении Ильи-сидня, о его работе по выкорчевке леса и выхаживанию коня в этой сказке говорится, что Илья сел на своего Бурушка-Кавурушка и поехал к Святогору на Святые горы. По пути происходит встреча Ильи с Соловьем-разбойником. Илья «имает» Соловья, кладет в карман и едет к каким-то царю и царице. Далее изображена сцена показа при дворе Соловья и его свиста, после чего Илья «сказнил» Соловья, а сам поехал искать Святогора. Но до встречи с ним происходит еще одно приключение — встреча со слепым стариком, который оказывается отцом Святогора. Далее рассказывается о том, как Илья вместе со Святогором поехал по Святым горам. Следует традиционный эпизод примерки гроба обоими богатырями, гибели Святогора и передачи им силы Илье. По просьбе Святогора Илья сообщает о его смерти отцу Святогора. Старик пытается убить Илью, бежит за ним, но сам падает и умирает. После этого Илья попадает в терем к двенадцати бессмертным «девицам-красавицам», долго живет у них, но, наконец, начинает тосковать и просит отпустить его. Девицы дают ему семикрылого коня и наказывают нигде по дороге не останавливаться, иначе он умрет. Илья Муромец приезжает в Муром, видит, что город весь сгорел, осталась одна избушка. Старуха, которая в ней живет, сообщает о смерти его родителей и о том, что остался в живых сын Ильи Муромца (раньше о сыне ничего не говорилось), но о нем не слыхать. На обратном пути Илья Муромец видит лежащего на дороге младенца. Илья, забыв о наказе девушек, пытается остановить семикрылого коня и отсекает ему одно крыло. Конь останавливается, Илья начинает поднимать младенца, «и как только дотронулся до него, туг было ему и скончанье, потому что младенец был его смерть». Таким образом, данная сказка утеряла все идейное содержание былинного эпоса и полностью превратилась в авантюрное повествование.
То же самое наблюдается и в отношении социальных мотивов былинного эпоса. В некоторых сказках они довольно отчетливы. Так, в не раз упоминавшемся тамбовском варианте сказочника Головашина дважды говорится о столкновении Ильи с князем Владимиром. Первый раз оно возникает вследствие того, что Илью «не кликнули на пир». Илья тогда сзывает «босых» и стрелой сшибает с княжеского дома два золотых «стаковинца». Босые покупают на них вина и пируют с Ильей Муромцем. Испуганный князь посылает «старшего брата» Андрона (вместо обычного в былине в этом случае Добрыни) звать Илью на пир. Илья отвечает, что придет, но только «с братвой». Пришлось князю и босых звать. Илья еще потребовал, чтобы накрыли ему с братвой отдельный стол. Второй раз столкновение богатыря с князем происходит из-за татарской соболиной шубы, которую князь дарит Илье. Богатырь рвет шубу, приговаривая: «Как я татар рвал, так шубку татарскую». Князю доносят, что Илья «недоволен подарком», и разгневанный князь велит заключить Илью в темницу и уморить там голодной смертью. Далее, тоже в соответствии с былинами, рассказывается, как княгиня потихоньку кормит Илью и как во время нашествия татарской орды на Киев Илья спасает родную землю. В той же сказке Илья, найдя в горе клад, отдает все богатство «братве», т. е. «босым», неимущим.
Те же эпизоды бунта Ильи Муромца сохранил и вариант Сказкина (ниже увидим общий источник обеих сказок). В этом же варианте имеется и противопоставление крестьянского богатыря Ильи придворным богатырям, растерявшимся при вести о нашествии Батыя со своими полчищами. «Эх, богатыри могучие, — укоряет их Илья, — трусливы вы, как зайцы. Вам бы только пировать и бражничать. Что толку в вас. А как приходят силы вражии, так вы трясетесь, как листы на осине. Айдате со мной, едемте встречать силу татарску».
Эпизоды ссоры и сниженный образ князя встречаются и в ряде других сказок. Так, в очень своеобразной сказке из Кенозера «Илья Муромец и три брата нахвальщика» после изображения расправы Ильи с врагами, пытавшимися захватить насильно дочь князя Владимира, дается такая сцена. Илья приходит к князю, и тот, чувствуя себя виноватым перед Ильею, которого он заключил в погреб, «на одно колено стал». «Илья и глядит на него: „Эй, князь Владимир! У тебя всё хитрости. Пошто ты на одно колено стал? А как ты виноват, так на два должен стать. Как бы ни дочь да жена твоя, так я был бы загублен тобой“. — „Ну, — говорит, — Илья Иванович, чего тебе надоть?“ — „Мне ничего не надо. А ты меня накорми да и вина дай“».[59]
В сказках чисто авантюрного характера подобные эпизоды отсутствуют.
Итак, по особенностям идейного содержания намечаются две крайние группы сказок. Одни сохраняют патриотическое и демократическое звучание былинного эпоса, другие являются чисто авантюрными, в них это звучание стерто. Само собой разумеется, что, помимо тех сказок, где основные идейно-художественные тенденции выражены совершенно отчетливо, имеются и такие, в которых «авантюрность» сочетается с изображением подвигов, направленных на пользу народа.
Одной из характерных особенностей сказок об Илье Муромце является стирание в них специфической былинной историчности. Сравнительно немногие упоминают Киев как центр, вокруг которого развертывается оборонительная и освободительная деятельность героя, немногие говорят о князе Владимире, о нашествии татар, называют имена Батыя и Калина. В большинстве сказок всякое историческое приурочение исчезло.
Князь Владимир заменяется безыменным царем или королем, княгиня Апраксия — царицей. Действует Илья часто в каких-то неизвестных «других» царствах. Показателен в этом отношении вологодский вариант Иваницкого. Илья, отпущенный родителями, едет «в и´нное царство», где, по слухам, некий могучий богатырь изморил «все тамошнее царство: по 12 овец-яловиц за обедом съедал». И далее идет пересказ сюжета об Идолище по обычной традиционной схеме. Последующая часть — встреча Ильи в лесу с Соловьем-разбойником, тоже рассказанная в традиционном плане, завершается, как уже отмечалось выше, сценой показа Соловья в безыменном селении где-то по пути, куда Илья заезжает «на свадьбу». Затем Илья едет опять «в и´нное царство». Там на короля наступает много «некрещеной силы», с которой Илья и расправляется. И снова едет Илья «в и´нное царство». «Там наступил на православных, — повествует сказка, — сильный, могучий богатырь», и Илья бьется с ним. В этом эпизоде отражен в своеобразном преломлении сюжет о бое Ильи Муромца с Сокольником. Илья зовет побежденного им богатыря ехать вместе «поганые места очищать». И вот доезжают оба до «и´нного царства». Там тоже «могучий богатырь» наступает на царство, и тамошний царь просит о помощи. Илья с товарищем побивают врага. Царь делает на радостях пир, после чего Илья Муромец с товарищем едет домой. «Весело встретили их отец с матерью, начали угощать, пировство пошло, а нашей сказке пришел конец» — закончил рассказчик свое повествование.
Мы видим, что бои, которые ведет здесь Илья Муромец, не простые приключения странствующего богатыря. Илья каждый раз выполняет важную богатырскую задачу, совершает подвиги, нужные людям. Это еще не авантюрная сказка того крайнего типа, о котором говорилось выше. Но все происходит совершенно вне времени и пространства, каждый раз в новом «и´нном царстве». Здесь мы наблюдаем полное превращение сцепленных вместе былинных сюжетов об Илье Муромце в героическую богатырскую сказку, которую связывает с эпосом лишь имя и прозвище героя.
Аналогичные явления находим и в других сказках. Так, Например, в сказке самарского сказочника Абрама Новопольцева встреча с Соловьем и победа над ним происходят в каком-то «нерусском королевстве». Эта неопределенность времени и места действия — одна из отличительных черт сказочного жанра по сравнению с былинным эпосом — характеризует стиль большинства сказок о былинных богатырях.
В указанном варианте Иваницкого обращает также на себя внимание законченность всей истории. Это тоже характерная тенденция сказок об Илье Муромце. Мы уже видели, что некоторые сказки оканчиваются рассказом о смерти Ильи Муромца: Илья то погибает в гробу, то на пути домой подымает свою смерть — лежащего на дороге младенца. Или дается такое окончание: «На Руси стало тихо и спокойно. Илья Муромец семь годов прожил после войны и скончался. Ему было тогда сто семнадцать годов».[60] Часто сказка завершается рассказом о возвращении домой, к родителям. «А отправился к своим родителям домой, а теперь у родителей живет».[61] Возвращением домой заканчивается и упоминавшийся уже рязанский вариант.[62] Илья, победив Соловья-разбойника, едет домой. «Приехав домой, мать с отцом встретили, тут же сосватали за него невесту, на завтрашний день свадьба была. Все свое село собрали и всех поили вином». Афанасьевская сказка об Илье — победителе Змея заканчивается уже совершенно по-сказочному — женитьбой на царской дочери. «Обвенчалися и топерича живут».
Эта завершенность сказок об Илье Муромце — одно из характерных проявлений переключения былинных сюжетов в жанровую систему сказки, так как героические былины даже в контаминированном, сводном виде не дают такого завершенного повествования, сказка же всегда стремится досказать историю героя до конца.[63] Не случайно один из сказочников, рассказав про Илью Муромца, добавил: «Конец всей жизни. Вот Илья Муромец каков».[64]
Сказочная неопределенность времени и места коснулась и начальных частей сказок. Есть сказки, которые сохранили память о Муроме как родине богатыря. В некоторых упоминается также и село Карачарово, Грачарово. Сказки знают и имя отца Ильи (Иван Тимофеевич, Иван Григорьевич, Иван Васильевич, Иван Иванович и т. п.), а изредка и имя матери (Ефросинья Яковлевна). Но многие сказки начинают повествование в соответствии со сказочной традицией: «Жили были старик и старуха», «Жил старик со старухой», «Жили два старика, у них был сын», «У одного крестьянина родился сын. День ото дня, год от году растет. Два года сравнялись — не ходит. Три года сравнялись — не ходит. Отец с матерью: „Ну, как-нибудь будет ходить“». И наконец, даже: «He-в котором царстве, не-в котором государстве жил-был мужичок и с хозяюшкою», «В некотором царстве, в некотором государстве жили-были такие же старые люди, вот как мы с бабушкой. И был у них сынок, Илюшей звали».
Передаваясь обычно свободной сказовой речью с развернутым диалогом, сказки об Илье Муромце пользуются традиционными устойчивыми сказочными формулами. В одной из сказок так рассказывается о выхаживании Ильей шелудивого жеребенка: «Долго-коротко коняшка росла, не по дням — по часам. Вырастили коняшку, ни в сказке сказать, ни пером написать». Говоря о передвижении богатыря, сказка обращается к известной формуле: «Ехал много ли, мало ли», «Вот он ехал много ли, мало ли»; «Долго ли, коротко ли едет Илюша на своем Бурушка-Кавурушка, видит — стоит терем, а коло него сад». Встречаются и характерные сказочные концовки. Так, уже не раз упоминавшийся рязанский вариант, оканчивающийся рассказом о свадьбе Ильи по возвращении его домой, присоединяет к этому рассказу концовку, явно связанную с известной «И я там был, и мед-пиво пил…»: «На этот раз и я там был, тоже поднесли винца и мне. С тех пор я его (Ильи Муромца, —
Вместе с тем порой удерживаются и отдельные былинные формулы и фразеологические обороты, характерные для эпоса, вроде: «Куды едет, туды улица падет силы, куды переве´рнется, туды переулок падат» или: «Какой ты орды и земли… и какого роду-племени… и какого отца-матери сын?». Но такие словесные выражения встречаются преимущественно в сказках, в наибольшей степени удержавших некоторые элементы былинной историчности.
3
Кроме сказок об Илье Муромце, записаны, но уже в значительно меньшем количестве, сказки о Добрыне Никитиче, Алеше Поповиче, Дюке Степановиче, Дунае, Садко, Василии Буслаевиче, о царе Соломане, Святогоре (без отношения к Илье Муромцу), Ставре.
Из известных мне четырех сказок о Добрыне три объединяют несколько сюжетов об этом богатыре. Это беломорская сказка[65] (состав ее: Добрыня и Змей, Добрыня и Настасья Микулична, Добрыня и Алеша), печорская[66] (Добрыня и Маринка, Добрыня и Змей, Добрыня и Алеша) и воронежская[67] (женитьба Добрыни, Добрыня и Алеша). Одна сказка построена только на сюжете «Добрыня и Змей».[68] В сказках об Алеше Поповиче находим пересказы былин о бое Алеши Поповича с Тугарином, об Алеше и сестре Петровичей-Сбродовичей и о Казарине с прикреплением сюжета к имени Алеши Поповича.[69] Но известен и случай передачи в виде сказки только одного сюжета о победе над Тугарином.[70] Сюжет о Дюке Степановиче отражен, как уже было указано, в некоторых сказках об Илье Муромце.[71] Но в последние годы на Печоре была записана отдельная сказка на сюжет былины о Дюке. Несколько сказок имеется о Садко, причем использованы главным образом сюжеты о том, как Садко разбогател и о его пребывании в подводном царстве.[72] Любопытная сказка, объединяющая сюжеты о Садко и Василии Буслаевиче, записана в 1940-х годах в Подпорожском районе Ленинградской области, ниже о ней будет сказано специально. Сказкой передаются «Святогор и сумочка переметная» и «Женитьба Святогора».[73] О Соломане-царе и Василии Окуловиче записана сказка, в которой к этому основному сюжету присоединены эпизоды из библии, апокрифов и сказок о Соломоне.[74] Сказка «Дунай Иванович», записанная от А. Н. Корольковой (личное собрание Э. В. Померанцевой), перекладывает известный сюжет о сватанье Дунаем дочери литовского короля для князя Владимира, о женитьбе самого Дуная на другой дочери, о ее трагической гибели и самоубийстве героя. Сказка талантливой горьковской сказочницы А. П. Марковой «О прекрасной Василисе Микулишне»[75] передает содержание былины о Ставре Годиновиче.[76]
Названные сказки о былинных богатырях отмечены теми же особенностями, что и сказки об Илье Муромце. Некоторые из них сохраняют в целом или в отдельных частях значительную близость к традиционным в былинном эпосе разработкам использованных сюжетов, сохраняют и эпическую «историчность», другие насыщают повествование сказочными подробностями, удерживая связь с былинами только в каких-то отдельных эпизодах. Так, в сказке Коргуева «Добрыня Никитич» очень точно отражено содержание былин о Добрыне, при этом в совершенно ясной прионежской традиции. Действие концентрируется вокруг Киева. Добрыня — богатырь князя Владимира. Упоминаются и другие киевские богатыри. Имена всех действующих лиц и географические названия — былинные. Вместе с тем по своему речевому строю это подлинная сказка, хотя она и удерживает ряд специфических былинных оборотов и повествование в ней во многих местах отличается ритмичностью, напоминающей былинную. Характерно само начало, типично сказочное: «Ну вот не´ в котором чарстве, не´ в котором государстви был Никита-князь», — и концовка: «И тут стал Добрынька жить да быть».
Такой же характер носят сказка «Дунай Иванович» от А. Н. Корольковой, заканчивающаяся словами: «Сказка про Дуная Ивановича вся, а присказка будет завтра после обеда, поевши мягкого хлеба», и сказка А. П. Марковой «О прекрасной Василисе Микулишне» с характерной сказочной концовкой, завершающей историю героев: «…приехали, стали жить, в любви и согласии поживать, деток и добра наживать».
Таковы же обе пинежские сказки об Алеше Поповиче, восходящие в своей первой части (Алеша и Тугарин) к версии сборника Кирши Данилова. Особенно интересен вариант сказителя А. П. Вехорева,[77] который не только следует почти во всех эпизодах и подробностях былине Кирши Данилова (лишь заменяя Тугарина в первой встрече Неодолищем), но и совпадает с ней в целом ряде мест текстуально. Однако это не побывальщина в том ее понимании, как мы определили выше: текст, как и вариант «Добрыни» от Коргуева, не воспринимается как разложившаяся былина, сохраняющая еще следы стихотворной структуры, а это сказка, сделанная на материале определенной былины в особом стилевом строе. Сказка Вехорева не закончена, но сопоставление с другим пинежским вариантом, обнаруживающее явное родство обоих по содержанию и композиции, заставляет предполагать общий источник и вскрывает замысел сказки-прототипа. Слияние былинных сюжетов произведено таким образом, что образована как бы биография Алеши Поповича. Алеша со своим слугой и товарищем едут из Ростова в Киев, и здесь Алеша Попович побеждает и убивает врага русского народа Тугарина. Далее используется сюжет о сестре братьев Петровичей. Алеша женится на этой девушке. Затем Алеша освобождает из татарского плена свою сестру, и для завершения всего рассказа включается эпизод женитьбы Екима Ивановича на этой спасенной от татар сестре Алеши.
Второй вариант[78] уже значительно отходит и по содержанию от былинного эпоса и от той особой стилистики, которой отличается текст Вехорева. «Бывало в Ростове-городе жил поп», — так начинается вторая сказка. И далее следует рассказ о похищении татарами поповой дочери — сестры Алеши Поповича. Затем описывается встреча Алеши с Екимом Ивановичем, на которого переносятся черты пародийных сказочных героев, получающих славу могучих богатырей после того, как они «одним махом» убивают некое количество мух. Алеша и Еким решают ехать вместе воевать, но ни Киев, ни князь Владимир не упомянуты, и действие развертывается в обстановке сказочной неопределенности. Они едут к некоему «государю», «королю». По дороге Алеша убивает Неодолища, а у «государя» — Тугарина. Вся эта часть, как уже было отмечено, определенно восходит, как и вехоревский вариант, к былине об Алеше Поповиче из сборника Кирши Данилова, но в противоположность тексту Вехорева уже совершенно стирается, за исключением имени врага, «историческая» приуроченность. Далее используется, также без упоминания места и времени действия, сюжет о сестре братьев Петровичей-Сбродовичей в той версии, которая заканчивается женитьбой Алеши. Затем совсем кратко передана история освобождения Алешей сестры из татарского плена и женитьбы на ней Екима Ивановича. Несмотря на некоторую сбивчивость изложения, в нем довольно ясно проступает стройная конструкция сказки, в которой отдельные части, построенные на разных былинных сюжетах, получили органическое единство и сказочную завершенность. Сопоставление обоих пинежских вариантов показывает, как от единого источника могут ответвиться сказки разных типов; одна с большим удержанием традиционной былинной эпичности, другая уже с полным от нее отходом.
Интересный случай превращения былины о Дюке Степановиче в богатырскую сказку зафиксирован в 1942 году на Печоре.[79] Хотя в сказке и указан «стольный Киев-град» как место действия, но остальная эпическая и историческая приуроченность отсутствует: не упоминаются ни князь Владимир, ни противник Дюка Чурила, ни Галич-Волынец — родина Дюка. Забыто и само имя героя. Он просто «богатырев сын». Сказка начинается так: «На дальной сторонушке был богатырев сын. Он был молодешенек. Отец-от его давно уж умер, а мати была жива. В о´нно утро взял он трубку подзорную и вышел прогулятьца». Уже само это начало дает представление о свободно-непринужденной сказовой речи произведения. Далее следует известный в печорской былинной традиции эпизод осмотра Дюком окрестностей в подзорную трубку. Показателен для стиля сказки характер обращения героя к матери за разрешением уехать из дому: «Дай, матушка Владимирка (возможно, реминисценция имени князя, —
«Едет день, едет другой, а на третий день на чистом поле, широком раздольице увидел богатырей. Все они в дорогих платьях и дерутся, кто кого может». Богатырев сын принимает участие в этих воинских состязаниях, удивляет богатырей своей силой, и они приглашают его в гости. Вот тут-то на пиру и завязывается основной конфликт. Об этом рассказывается так: «Напились тут бога´тыри и стали хвастатьца платьем: чье хуже, чье лучше; кого худо, с плеча голову прочь. Богатырев сын и отправляет с конем к матери записку, чтобы прислала она ему отцово платье». И далее следует рассказ о том, какой эффект производят ревущие пуговицы на платье героя: «Бога´тыри с ног улетели. Он превысил всех платьем». Но богатыри не хотят помириться со своим поражением и предлагают померяться своим богатством. Два дня описывают имущество друг у друга, а на третий день едут в дом к богатыреву сыну. В изложении этого эпизода тоже видны определенные припоминания былины о Дюке: «Едут день, едут другой, а на третий увидели из-за леса темного зарево огромное. Бога´тыри говорят: „Пожар начался“. Подъехали, завидели: стоит дом большой, весь золотой, а и стены огнем зияют». Мать героя угощает приехавших, затем они начинают описывать имущество богатырева сына. «Писали, писали, целую неделю исписали. Нехватило ни бумаги, ни чернила, а имущества неописанного еще полным полно».
В данной сказке стерт весь смысл изображенных в былине состязаний галицкого боярина Дюка с Чурилой, придворным киевским богатырем, и с самим князем Владимиром, и сказка получила чисто внешнюю занимательность, изобразив несколько эпизодов соперничества в силе и богатстве героя с другими богатырями.
С разной степенью отчетливости отражены в сказках и другие былинные сюжеты. Так, например, на Пинеге А. И. Никифоровым в 1927 году записана была сказка о Садко, передающая по содержанию очень близко к былинам (в прионежской традиции) историю о том, как Садко разбогател, и о том, как побывал в подводном царстве у морского царя.[80] Рассказ же о споре Садко с купцами, выкупить ли ему все товары в Новгороде, отсутствует.[81] Иначе говоря — и это несомненно не случайно — для сказки оказались отобранными самые «сказочные» части былины. Сохраняя близость к былине по содержанию даже в мельчайших деталях, они в изложении исполнительницы приобрели характер подлинной сказки.
Исполнительница, М. А. Титова, былин не знала, но охотно рассказывала сказки. Среди них она сообщила собирателю и сказку о Садко, заключив ее следующей коротенькой побасенкой:
Такое завершение сказки было в общем стиле сказочного мастерства М. А. Титовой, которую собиратель характеризует как «эпика» и «забавницу».[82]
В другой известной в печати устной сказке о Садко[83] связь с былиной по содержанию в большой степени ослаблена. В первой части, в которой рассказывается о том, как Садко разбогател, былинные припоминания очень смутны. Вначале говорится, что у некоего старика было три сына. Один из них идет в Москву, чтобы работать там каменщиком. По дороге какая-то «девка», вышедшая из речки, дает ему письмо для своего брата, торгующего на рынке. Герой — в дальнейшем он именуется Садко — разыскивает этого торговца и передает ему письмо. В этом рассказе с трудом узнаем начальный эпизод былины «Садко богатый гость» сборника Кирши Данилова: послание от Волги-реки через Садко Ильмень-озеру «челобитья великого». Письмо содержит важное для брата известие, и он в благодарность помогает Садко разбогатеть (как и некий пришедший от Ильмень-озера «удалой добрый молодец» в варианте Кирши Данилова). По совету брата речной девушки Садко нанимает рыбаков, закидывает невод и выловленные щепки и мусор сваливает в амбары, где они превращаются в золото и серебро (как в былине из сборника Кирши Данилова рыба, выловленная Садко вместе с «бошлыками» — сибирское наименование рыбаков).
Затем кратко рассказывается, что Садко на эти деньги в три дня скупает весь товар, который был в Новгороде, и на двенадцати кораблях везет его продавать за´ море (по сибирскому варианту Кирши Данилова Садко также выкупает все новгородские товары). Затем довольно точно, хотя и кратко, переданы эпизоды: остановка в море кораблей, опускание Садко на дощечке в воду, игра его на гуслях в палатах морского царя и пляска морского царя, вызывающая бурю. Вместо святителя Николая, по совету которого Садко рвет струны на гуслях и тем останавливает пляску царя, прекращает пляску, а вместе с тем и бурю «глас с небес».
Далее следует эпизод выбора невесты в подводном царстве. Он передается в соответствии с известной сказкой о Марье Моревне или Василисе Прекрасной: одна из девиц, «роду крещоного», потихоньку в «сенях» указывает Садко приметы, по которым он сможет узнать ее среди всех тридцати девиц (около нее будет мушка летать; второй раз она будет башмак на ноге «перелаживать»; третий раз платком взмахнет). Садко выбирает эту девицу, царь даст тогда шестерку лошадей, и она вывозит Садко и его невесту к тому месту, где проходят корабли. Кончается по-сказочному: «…там он и обвенчаўся, все свое получиў, и тут Садко сам богатый купець и торговать стаў».
Так сказка, явно восходящая в своей основе к былине о Садко из сборника Кирши Данилова (а записана она в Заонежье, в Петрозаводском уезде), отступает от нее в целом ряде деталей и воспринимает чисто сказочные мотивы.
4
Некоторые из собирателей, записывавших сказки о былинных богатырях, интересовались происхождением этих сказок в фольклорном репертуаре исполнителей и расспрашивали их об этом. В комментариях к сказкам можно встретить поэтому соответствующие пояснения, полученные собирателями от сказочников, а также домыслы самих собирателей на основе первоначальных впечатлений от характера рассказа и исполнения.
Исполнители чаще всего сообщают, что переданные ими произведения они уже слыхали «россказью», т. е. в прозаическом изложении, а не в форме «старины», и что усвоили их от стариков. Другие же ссылаются на какие-то «книги», в которых они видели или читали эти рассказы. Имеются указания и на «листы с картинками», т. е. на лубочные издания. Некоторые объединяют оба источника, устный и книжный, говоря, например, что «слышал и от дедушки, и запомнил из книги», что данный рассказ «помещен в книгах», но слышал его от местных крестьян и т. д. Гораздо реже встречаются указания, что содержание сказки было усвоено от того или иного сказителя, который еще пел произведение как старину. Публикаторы сказок о богатырях часто предполагают влияние книжных источников, главным образом лубочной литературы.[84] Однако встречаются и предположения о самостоятельном сложении сказок исполнителями.[85]
Всестороннее исследование вопроса о возникновении сказок на былинные сюжеты, внимательный анализ самих сказок в сопоставлении с устной былинной традицией подтверждают возможность всех путей образования сказок. В иных случаях сказки действительно образуются путем творческого переоформления былинного материала или самим исполнителем, или кем-либо из сказителей и сказочников в прошлые годы. Это становится особенно ясно, когда сказка определенно отражает местную традицию.
Так, можно с вероятностью предполагать, что проанализированная выше сказка «Про богатырева сына», записанная в Печорском крае в 1942 году, образовалась на почве местной традиции былин о Дюке Степановиче, возможно сложена и самой исполнительницей или кем-либо из тех мест. То, что случаи такого самостоятельного превращения полузабытой или забываемой былины в сказку могли иметь место и действительно были, подтверждается и многими фактами записи прозаических пересказов и побывальщин, в которых уже явны сказочные черты. Многие из таких пересказов мы можем рассматривать как переходную ступень к сказке. Не всегда, конечно, в результате сказка получалась, но тенденция к ее образованию была налицо.
Иногда же перед нами уже сказка, но некоторые очень явные связи с былиной и по содержанию, и по фразеологии заставляют предполагать недавнее, быть может именно в репертуаре данного сказителя, переоформление былины или побывальщины в сказку. В этом отношении интересен, например, текст «Юнка Степанович» сказительницы Дмитриевой из Петрозаводского уезда, записанный П. Н. Рыбниковым.[86] Начало рассказа — отъезд Юнки (Дюка) Степановича из дому, наказ матери, приезд Юнки в Киев — находится в таком близком соответствии с былиной, что если бы и дальнейший рассказ сохранял стиль этой части, мы бы должны были говорить о типичной побывальщине. Но потом рассказ все более и более отходит от былины по содержанию и стилю и сближается со сказкой. Вводится новый персонаж, никогда не фигурирующий в былинах о Дюке, — старый слуга отца Юнки, играющий роль советчика. Присланный в Киев матерью Юнки, он дает следующий совет своему господину, побившемуся о заклад с Чурилой, кто кого перещеголяет в платье: «Одевай, дитятко, платье похуже, а матушке напиши, чтобы выслала такое платье, которое вошло бы в яичную скорлупу, а от пуговиц чтобы змеиный голос был». И вот надел Юнка в последний день состязания платье с пуговицами «змеиного голоса», а сверху «накрутил платье похуже». И далее рассказывается о том эффекте, который произвел Юнка, когда скинул верхнюю одежду: «и платье так засияло, что все на колена пали».
Также совсем не по-былинному рассказывается о пребывании князя Владимира с Чурилой, с князьями-боярами и «приказными» в Юнковом доме для оценки «Юнковых животов». Взял Юнка князя за руку и ведет в палаты — «ин половицы в полу стеклянные, под ними вода течет, вов воде играют рыбки разноцветные; а хлеснет рыба хвостом, половица точно треснет. Упирается князь, боится ступать по половицам; однакож ведут, так надо идти», и т. д., в том же стиле. В результате князь оказывается совсем посрамленным и должен, согласно условию, поступать «во услужение Юнке». Но Юнка отказывается от выигранного, и сказка получает морализирующую концовку. Юнка говорит: «Мне твоей службы не надо, у меня своих животов много, а ты поезжай домой да соблюдай, чтобы впредь у вас чужого человека незнакомого в доме не обижали».
Интересно, что собиратель уже в процессе рассказа уловил переход от одной манеры сказывания к другой. «Доселе, — пишет он в примечании к начальной части текста, — рассказчица соблюдала некоторую плавность речи, но дальше стала говорить отрывисто и без ладу».[87]
От Дмитриевой записаны, кроме «Юнки Степановича», еще три, как их назвал А. Е. Грузинский, побывальщины, из которых две восходят к былинному эпосу («Святогор» — Рыбников, I, № 86 и «Илья Муромец и Идол-богатырь» — там же, № 87) и одна — к духовным стихам («Оника-воин» — там же, № 88). Тексты о Святогоре и об Онике-воине настолько хорошо сохранили, первый — былинный ритм и фразеологию, второй — ритм и фразеологию эпических духовных стихов, что П. А. Бессонов опубликовал оба с разделением на стихи подобно упомянутой выше записи «Святогор и Илья» от Леонтия Богданова.[88] А. Е. Грузинский предпочел все же во втором издании напечатать их сплошь без стиха, поскольку они не пелись, а сказывались, и сам Рыбников записал их как прозу. Думаю, что П. А. Бессонов имел полное основание представить оба текста как стихотворные, и что здесь мы имеем не случай «рассказывания» содержания былины (во втором случае — духовного стиха), т. е. превращение стихотворного произведения в прозаическое, в побывальщину или сказку, а случай сохранения стихотворного произведения во всем его былинном или стиховном облике, но лишь переданного не напевно, а мерной декламацией.[89]
Наоборот, запись от Дмитриевой «Илья Муромец и Идол-богатырь» есть вполне прозаическое произведение. Почти уже сказка, но сохраняющая значительную близость к былине по содержанию в центральной своей части, излагающей встречу и столкновение Ильи Муромца с Идолом-богатырем (т. е. Идолищем Поганым). Из рассказа совершенно выпали Киев как место действия и князь Владимир. Действие происходит в Идольском царстве, куда Илья Муромец едет, прослышав, что там есть сильный богатырь Идол. А Илья Муромец был так силен, что «под конец не стало никого, кому бы с ним силою помериться». Так, совершенно по-сказочному, в духе авантюрных героических сказок оформлена завязка. Весь дальнейший рассказ близок по своему содержанию былине, но передан свободной сказовой речью. Вот как, например, передана насмешка Ильи над прожорливостью Идола:
Поделиться книгой: