Убийство чёрными буквами

Мария встала.

— Коринна! — воскликнула она. — Basta, figliolassia![9]

Девушка высвободилась из рук матери.

— О, да, — сказала она. — Так было и в полиции. Со всеми. Не трогайте бедного калеку. Разве он недостаточно пострадал? Неужели не видите, что именно на это он и рассчитывает? Поэтому он и убил Брюса!

Открылась внутренняя дверь, и в комнату вошел мужчина. Лет тридцати, с сильным телом, которое чуть покрылось жиром. Приятная, хоть и мрачноватая внешность, темные вьющиеся волосы, беспокойные карие глаза, курносый нос и чуть обвислый подбородок. Черные обтягивающие брюки и белая рубашка, раскрытая на груди; в одной руке гитара в чехле.

— О, — сказал он. — Мне показалось, что кто-то пришел. Здравствуйте, доктор.

— Здравствуйте, Гвидо, — ответил Кинтайр, не вставая. Лично у него нет ничего против старшего брата Брюса, который вполне прилично себя вел во время их нескольких встреч. Однако… «Тот, кто не избирает дорогу добра, избирает дорогу зла», говорится в «Рассуждениях» Макиавелли, и Гвидо висел грузом не на одной шее.

— Не будь занудой, малышка, — обратился он к сестре. — Я слышу твое оперное выступление за милю против ветра.

Коринна, дрожа, повернулась к нему и сказала:

— Мог бы дать ему остыть, прежде чем снова петь в клубе свои грязные песни.

— Моя девочка, ты говоришь, как настоящий бакалавр; Брюс подтвердил бы это, если бы мог. — Гвидо улыбнулся, одной рукой достал сигарету и сунул ее в рот. — Весь уикэнд меня не было в городе, именно тогда, когда коты сходят с ума. И если я сегодня не появлюсь, меня просто сожгут, и что хорошего это даст Брюсу?

Он все так же одной рукой достал коробок спичек, открыл, взял одну и искусно зажег.

Коринна перевела взгляд с одного лицо на другое, и в нем появилось трагическое выражение.

— Всем все равно, — прошептала она.

Она села. Ломбарди с несчастным видом свел пальцы; Мария сжалась в углу кресла, Гвидо прислонился к косяку двери и выдул облако дыма.

Кинтайр как-то неопределенно подумал, что ему нужно утешить девушку. Он сказал:

— Пожалуйста, мисс Ломбарди. Нам, конечно, не все равно. Но что мы можем сделать? Мы лишь помешаем полиции.

— Знаю, знаю. — Произнося это сквозь стиснутые зубы, она смотрела в пол. — Пусть кто-нибудь другой это сделает. Разве не таков девиз нашей цивилизации? Но когда-нибудь никого другого рядом не окажется, а мы станем слишком вялыми, чтобы помочь себе.

Это было настолько сходно с его мыслями, что он вздрогнул. Но сказал только:

— Вы ведь не можете объявить вендетту.

— Успокойтесь! — Она презрительно посмотрела на него. — Конечно, я не имела это в виду. Но я знаю, кто должен был это сделать, и знаю, что у него есть история, и никто не станет проверять эту историю, потому что он кажется таким жалким и несчастным. А он не таков! Я знаю Джина и Питера Майкелисов. Они знают, чего хотят!

— Хватит! — взревел Ломбарди. — Молчи!

Она не обратила на это внимания. Взгляд ее не отрывался от Кинтайра.

— Ну что? — спросила она спустя мгновение.

Он подумал, действует ли на него ее несчастье или она на самом деле такая гарпия. И очень осторожно сказал:

— Теоретически любой из нас может оказаться виновным. Я мог сделать это потому, что Брюс встречался с девушкой… с которой когда-то встречался я. Или Гвидо — ревность? ссора? У нас только его слово, что он отсутствовал в субботу и воскресенье. Может, стоит попросить полицию проверить каждую минуту его уикэнда?

Человек у двери вспыхнул.

— Еще чего? — медленно сказал он. — Вы собираетесь…

— Ничего подобного, — сразу прервал его Кинтайр. — Я пытаюсь показать, что подозрения отдельных людей не могут быть основанием…

Гвидо глубоко затянулся, погасил сигарету в ужасной сувенирной пепельнице и вышел, не сказав ни слова. Все слышали, как он спустился на лестнице.

— Простите, господин профессор, — сказал Ломбарди.

— Niente affatto, signor.[10] — Кинтайр встал. — Вы все устали. — Он улыбнулся Коринне. — Вы высказали некоторые из моих принципов. Мы, пессимисты, должны держаться вместе.

Она даже не повернула к нему голову. Но ее профиль напомнил ему о Нике Самофракийской, о Победе, идущей против ветра.

— Я всегда считала, что принципы должны быть основанием для действий, — мрачно сказала она.

— Коринна, — сказала Мария.

Дочь не обратила на нее внимания.

Кинтайр вышел под извинения хором. Оставшись один на темной улице, он присвистнул. Было совсем не весело.

Но теперь с этим покончено. Можно подождать с неделю, пока все не успокоятся, потом отвезти личные вещи Брюса и попрощаться с неискренним обещанием «заглянуть, когда будет время». И на этом все будет кончено.

Но он с бьющимся сердцем подумал, что это приходила к нему Морна.

Негнущимися пальцами он стал доставать сигарету и уронил пачку на тротуар, прежде чем удалось это сделать. И почувствовал, как ужас пронизал его.

Иногда, подумал он, пытаясь сохранить хладнокровие, отвлечение может помочь избежать неприятностей. Если бы он мог заняться чем-то вне себя, но все же важным для него, чтобы все его внимание было на это направлено, ужас мог бы отступить.

Он набрал дым в легкие, выпустил его, бросил сигарету на тротуар и растоптал ее. Потом пошел в галантерейный магазин. Там на стене висел телефон. Кинтайр поискал справочник и нашел имя.

Майкелис Питер С.

5

Он не стал звонить, а прямо поехал вниз. И когда припарковался и вышел, увидел над собой белые очертания башни Койт на Телеграфном холме. В нескольких кварталах отсюда рыбачья гавань, множество туристических аттракционов и несколько аутентичных ресторанов. Но сейчас он стоял на участке трущоб, перед домом, обиталищем крыс. Единственный фонарь в квартале отсюда бросал слабый гнойный свет на поверхность под ногами. Повсюду была ночь. Кинтайр слышал поблизости мерное пыхтение паровоза, толкающего по рельсам грузовые вагоны; мимо прошла тощая кошка. В остальном он был совершенно один.

Он с невольной бодростью пошел к дому, зажег спичку и посмотрел на фамилии на почтовых ящиках, пока не увидел фамилию Майкелис. Номер 8.

Дверь в подъезд открыта. В коридоре с потертыми коврами несколько тусклых электрических лампочек. Кинтайр слышал звуки за дверьми, чувствовал запах еды. Номер восемь наверху. Он поднимался, только сейчас начиная соображать, как выполнит поручение.

Да и поручение ли это?

Брюс никогда не говорил с ним о Джине Майкелисе. Они детьми вместе росли у гавани. Брюс на год моложе, несомненно, тихий книжный мальчик, любимец учителей, но это на нем не отражалось, дети к нему относились хорошо. Однако ему должно было быть одиноко. А Джин был грубый и хулиганистый сын рыбака. И тем не менее между ними возникла горячая мальчишеская дружба. Вероятно, верховодил в ней Брюс, хотя они не отдавали себе в этом отчета.

Со временем они разошлись. Джин бросил школу в шестнадцать лет, сказал как-то Брюс, после бурной истории, связанной с девушкой; с тех пор он много раз менял работу, был охранником в гавани, поваром, вышибалой, продавцом. В раннем возрасте он научился очень легко лгать. Время от времени он возвращался в район Залива. Со службы во флоте вернулся в прошлом году, когда Кинтайр был еще в Европе. Кинтайр никогда с ним не встречался. Джин отыскал в Беркли Брюса, через него возобновил знакомство с Коринной и переехал в Сан-Франциско.

Номер 8. Через тонкую дверь Кинтайр слышал телевизор. Он посмотрел на часы. Уже больше десяти. Придется действовать по обстоятельствам. Он постучал.

Внутри послышались шаги. Дверь открылась. Кинтайр посмотрел чуть вверх на тяжелое морщинистое лицо с толстым кривым носом и маленькими черными глазами, на седые волосы. У этого человека плечи как грузовик, и живота почти нет. На нем поблекшая рабочая одежда. И его окружал запах дешевого вина.

— Что нужно? — спросил он.

— Мистер Майкелис? Меня зовут Кинтайр. Хочу несколько минут поговорить с вами.

— Мы ничего не покупаем, а если вы от финансовой компании, можете…

Майкелис не закончил свое предложение.

— Ни то, ни другое, — спокойно сказал Кинтайр. — Можете считать меня кем-то вроде посла.

Удивленный, Майкелис шагнул в сторону. Кинтайр вошел в однокомнатную квартиру с завешенным уголком для кухни. Кровать у стены не заправлена. Несколько стульев, стол с полупустым галлоном красного вина, телевизор, табачный дым, много пыли и старые газеты на полу.

Джин Майкелис сидел в старом распадающемся кресле. Молодая черноволосая версия отца, и мог бы показаться красивым, если бы улыбался. На нем фланелевая пижама, которую давно не стирали. Ноги неподвижно торчат перед ним, заканчиваясь обувью, подошвы которой упираются в пол. Рядом два костыля. Он курил, пил вино и смотрел телевизор; и не прекратил, когда вошел Кинтайр.

— Простите, что у нас не прибрано, — сказал Питер Майкелис. Он говорил быстро, растягивая слова, как делают пьяные. — Нам трудно приходится. Жена умерла, а мой сын вынужден жить со мной и ничего не может делать. Когда я прихожу домой после поисков работы — весь день ищу работы, слишком устаю, чтобы прибираться. — Он сделал неопределенный жест в сторону стула. — Садитесь. Выпьете?

— Нет, спасибо. — Кинтайр сел. — Я пришел…

— Я уже был разорен, когда это произошло в прошлом году, — сказал Майкелис. — У меня тогда была своя лодка. Да, была. «Рути М.» Но она затонула, а страховки не хватило на покупку новой, и я опять стал рабочим в порту. А ведь у меня была своя лодка.

Он сел и, неопределенно мигая, посмотрел на гостя.

— Мне жаль это слышать. Но…

— Потом умерла моя жена. Потом вернулся с флота сын и очень пострадал. Обе ноги ампутированы, выше колен. Все деньги ушли на оплату врачей. Мне пришлось оставить работу, чтобы ухаживать за сыном. Он был очень плох. Когда он смог немного заботиться о себе, я пошел на старую работу, но меня не взяли. И с тех пор я ничего не нашел.

— Что ж, — сказал Кинтайр, — есть социальное пособие и реабилитация…

Майкелис неприлично выбранился.

— Вот что для вас сделают, — добавил он. — Мне нашли работу — плести корзины. Плести корзины! Боже! Я был помощником наводчика во флоте. Плести корзины!

— Я сам во флоте, — сказал Кинтайр. — Вернее был. После Перл-Харбора. На эсминце.

— И какое у вас было звание? Младший офицер, конечно.

— Ну…

— Штабной офицер. Боже!

Джин Майкелис снова повернулся к телевизору.

— Простите, — сказал его отец. — Ему нелегко, понимаете. Он был молодой и сильный, каким только надеешься быть. Боже, шесть месяцев назад. И что ему делать весь день?

— Я не обижаюсь, — сказал Кинтайр. — Я бы обиделся только на систему так называемого образования, которая дает так мало, что ее жертвы способны только смотреть на этот обезьяний цирк, когда приходят тяжелые дни. Но сейчас это не имеет непосредственного отношения.

— Зачем вы пришли? — Питер Майкелис поднял голову, голос его стал живей. — Знаете о какой-нибудь работе? — Он снова сел. — Нет. Нет, не знаете.

— Боюсь, что нет, — сказал Кинтайр. — Я пришел… пришел, чтобы помочь вам в другом отношении. Maledetto![11] Сколько можно говорить, как Норман Винсет Пил?[12] Но ничего другого не могу придумать.

— Да?

Майкелис распрямился. Даже Джин повернулся.

— Вы, конечно, знаете семью Ломбарди.

— Знаем ли мы их? — резко выговорил Майкелис. — Я бы хотел, чтобы не знали!

— Слышали, что убит их сын Брюс?

— Уххм, — сказал Джин. Он приглушил звук телевизора и с явным удовольствием добавил: — Похоже, все-таки в мире есть справедливость.

— Подождите, — начал Кинтайр.

Джин полностью повернулся лицом к гостю. Глаза его сузились.

— А вы какое к ним имеете отношение? — спросил он.

— Я знал Брюса. И подумал…

— Конечно. И считали его маленьким божьим ангелом с голым задом. Я знаю. Все так считали. Нужно много времени, чтобы пробиться сквозь эти слои святой грязи на нем. Я пробился.

— Вы знаете, что старик сделал со мной? — закричал Питер Майкелис. — Он протаранил меня. Отправил мою лодку в 1945 году на дно. Убил двух человек из моего экипажа. Они утонули. Я сам мог утонуть.

Кинтайр помнил рассказ Брюса. Сильный ветер принес неожиданный густой туман. Такое время от времени случается. Корабли плыли в тумане, столкнулись и затонули. Расследование береговой охраны пришло к выводу, что это деяние бога. Майкелис судился, но проиграл дело в суде. Затем ради своих сыновей Питер и Анжело неохотно заключили мир.

То, что произошло потом, возродило старую ненависть, с процентами за двенадцать прошедших лет.

— Заткнись, — сказал Джин. Кинтайр видел, что он тоже пьян, но способен контролировать все, кроме своих эмоций. — Заткнись, Пит! Это был несчастный случай. Зачем ему было уничтожать собственный бизнес?

— Он за это получил ресторан, — пробормотал Майкелис. — А мы что?

— Послушайте, — сказал Кинтайр не очень искренне. — Я нейтральная сторона. Я не обязан был приходить сюда, и для меня здесь ничего нет. Но будете ли слушать?

— Если вы тоже будете слушать, — сказал Джин. Он налил себе еще вина. — Я знаю, что Ломбарди говорили обо мне. Давайте я вам расскажу о них.

Где-то в глубине сознания Кинтайра прозвучал негромкий предупредительный сигнал. Он ухватился за ручки стула и сжал их. Не было времени разбираться в причинах; он только знал, что, если позволит Джину говорить о Коринне, будут неприятности.

— Не нужно, — холодно сказал он. — Этот аспект меня не интересует. Я пришел сюда, потому что не считаю, что вы убили Брюса Ломбарди, а полиция может подумать, что убили.

Это остановило их. Питер Майкелис поднял голову, его лицо побледнело. Джин поджал губы, и на его лице не было никакого выражения. Он не отрывал взгляда темных глаз от Кинтайра и спокойно спросил:

— Это к чему?

— Кто-то вечером в прошлую субботу вызвал Брюса в Город, — сказал Кинтайр. — Его тело нашли утром в понедельник. Вы хорошо знаете, что, если бы позвонили ему и предложили помириться, он тут же примчался бы. Где вы двое были в этот уикэнд?