Олигарх

— И если воровать будут поменьше, — неожиданно добавил Государь. — Знаете сколько жалоб поступило на суровость ваших эмиссаров на Юге России? Особенно от тех, кого за это повесили, — у меня даже язык зачесался спросить, как интересно повешенные воры умудряются жаловаться, но решил благоразумно промолчать, все-таки император. — Ваша жена достаточно подробно изложила Государыне всё ваши планы. Если я правильно понял, вы предлагаете отменить только часть пошлин?

— Да, Государь. Только те, отмена которых будет выгодна России. А главной морковкой я предлагаю сделать участие иностранцев в строительстве железных дорог России, создании современного парового флота и других подобных проектах.

Император подошел к своему столу, открыл какую-то папку и жестом предложил мне подойти. В папке лежала карта Российской Империи с нанесенным предлагаемым мной строительством железных дорог.

— Объясните мне, князь, зачем нужна дорога до Мурмана?

— Кольский залив пока единственная в России никогда не замерзающая акватория и выход из которой не может заблокировать ни одна держава. И там необходимо строить современные торговый и военный порты. А для этого нужна железная дорога до Мурманского берега.

Император еще раз прошелся по кабинету и предложил мне сесть в кресло рядом с его рабочим столом, предложение было очень кстати, я очень устал за трое суток и в буквальном смысле еле стоял на ногах.

— А почему вы считаете, что англичане заинтересованы в предлагаемом вами разграничении сфер интересов?

Государь похоже в первую очередь задавал мне вопросы по тем пунктам моего плана, которые у него вызывали вопросы. Я повторил ему то, что говорил Дизраэли, конечно в другой последовательности и другими словами. Выслушав меня, Император долго молчал. Оставались два самых главных вопроса: крестьянский и еврейский. Наконец Государь спросил:

— Князь, скажите, я правильно понял, что крестьянский и еврейский вопросы для вас главнейшие?

— Да, Государь.

— И как вы собираетесь решить крестьянский вопрос?

— Очень просто, Государь. Российское дворянство в долгах, как в шелках. Цена вопроса — земля и воля. Я думаю, что условия Земельного банка, положение о котором в ближайшее время будет представлено для Высочайшего Рассмотрения, удовлетворят все стороны, — это была голая идея, а как конкретно осуществить задуманное, я еще не знал.

Но Государь похоже подробностей пока не ждал и задал самый главный вопрос.

— Основную идею своих предложений вы, князь, хорошо замаскировали, а это, если я не ошибаюсь, реальное воплощение в Российской Империи идей Французской революции: свобода, равенство и братство.

От слов императора я на мгновение потерял дар речи в прямом смысле слова. Государь был совершенно прав, но эта простая мысль мне почему-то не приходила в голову. Говорить о возможном будущем братстве всех российских подданных конечно смешно, это при любом раскладе утопия.

А вот одинаковые права и свободы всех подданных империи не зависимо от пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного и должностного положения, места жительства, отношения к религии, убеждений, и других обстоятельств вполне подходят. Вкупе с запрещением любые форм ограничения прав подданных по признакам социальной, расовой, национальной, языковой или религиозной принадлежности и равенство всех перед законом.

Но я был реалистом и понимал, что это невозможно. Хотя…… Если Государь сам это сказал, почему бы не попробовать. Но начать я решил осторожно и зашел издалека.

— Если позволите, Государь, я подробно объясню свою точку зрения, — император кивнул и поудобнее расположился в кресле. Мне конечно сейчас больше подошло бы поскорее оказаться в своем питерском доме под крылышком супруги, но выбирать было не из чего. Не факт, что у меня еще раз будет возможность высказать свое мнение Государю Императору. Эта особая порода людей, что у них в головах одному Богу известно. Однозначно только одно, вагон и маленькая тележка спеси и сумасбродства абсолютно у всех.

— России еще ни разу в своей истории не приходилось вести такую войну как сейчас. У нас нет ни одного союзника, а против нас вся Европа. И мало того в любой момент могут заполыхать наши южные и восточные рубежи. Если в ближайшие годы не провести реформы и страна не совершит рывок в развитии как при Петре Первом, то следующая война, а она неизбежно будет лет через двадцать, закончится полным разгромом и возможно даже уничтожением России. У нас по итогам войны заполыхает так, что зверства французской и прочих революций покажутся детскими шалостями.

Мне конечно хотелось сказать открытым текстом про революционные казни монархов Европы и планы цареубийства декабристов, но это было без сомнения лишним. Да и не дурак Государь-батюшка, думаю и так всё недосказанное отлично понял.

Государь Император слушал меня молча с бесстрастным каменным лицом. Я, честно говоря, совершенно не понимал, правильно ли всё это говорить. Но назвался груздем, полезай в кузов. Поэтому я продолжил.

— У России есть два союзника, её армия и флот, — сказав это, я успел подумать, а интересно кто будет в истории автором этих слов: я или все-таки сын нынешнего императора, — но чтобы стать по настоящему непобедимыми, нужен еще один — мы сами. Подданные империи должны быть на самом деле верноподданными. А у нас одни православные по прежнему как скот продают других, можно приказать до смерти запороть солдата за ничтожную провинность. А потом удивляться почему другие солдаты не горят желанием воевать за Отечество. Можно отдавать в солдаты чуть ли не младенцев, заставлять платить налоги вдвое, втрое больше других. По прихоти самодуров и мракобесов запрещать жить там, где веками жили твои предки.

Я горестно усмехнулся и сделал паузу. Мне до жути захотелось покурить. На столе у императора я давно приметил интересную шкатулку, в таких шкатулках очень часто держали сигары и несколько раз откровенно посмотрел на неё. Император вероятно поймал мой «голодный» взгляд, молча открыл шкатулку и сделал приглашающий жест.

В шкатулке действительно были сигары. Причем мои любимые. Александр Николаевич спокойно дождался пока я прикурю и сделаю две затяжки, и только после этого красноречиво посмотрел на меня, слегка опустив голову. Любимая первая затяжка придала мне силы и я продолжил.

— Я, Государь, белой завистью завидую британцам. У них во власти всегда одна партия — пробританская. Британия превыше всего и как заявил лорд Палмерстон, у Англии нет неизменных союзников и нет вечных врагов, неизменны и вечны лишь английские интересы, и долг британцев — следовать им. Еврей Бенджамин Дизраэли один из виднейших английских политиков, еврей Мозес Монтефиоре, английский баронет и один из самых уважаемых людей Соединенного Королевства. Британские интересы у них стоят на первом месте. А у нас на каждом шагу то проанглийская партия, то профранцузская, то проавстрийская. С горечью вспоминаются, Государь, фамилии некоторых российских персонажей таких как канцлер Бестужев, братьев Александра и Романа Воронцовых, мадам Жеребцовой.

На этом я решил закончить, у меня появилось чувство, что императору становятся очень неприятны мои слова, тем более что перечисление персонажей российской истории стоящим на различных про каких-нибудь позициях надо было начинать с лиц императорской фамилии, например с Петра Третьего.

Несколько минут в кабинете стояла тишина, затем Государь встал из-за стола и холодно сказал:

— Благодарю вас, князь. Не смею вас больше задерживать, вам надо отдохнуть, да и супруга ваша, насколько я знаю, истосковалась без мужа.

Глава 5

Отдохнуть у меня не получилось, оказалось в нашем питерском доме меня ждала не только моя благоверная, но и мои дети со своими половинами, сестры Анна и Мария с мужем Сергеем Ильичем Терентьевым и любимые внуки и племянники.

Сергей был из среднеродовитых, но уже безпоместных и обедневших орловских дворян. Сестра вышла за него по большой любви. Машу он любил, но человеком был не разговорчивым и скупым на проявление чувств. Ни каких поводов подозревать его в супружеской неверности ни разу не подавал, к жене и всей нашей семье относился подчеркнуто уважительно. Разговорчивым бывал только в одной ситуации, общаясь со своими детьми, двумя сыновьями и дочерью.

С Машей Сергей познакомился когда его драгуны однажды в пургу вызволили из снежного плена почтовую карету в которой моя сестрица решила ехать из имения Новосёлово к матушке, которая была в Москве, приехав в Россию по финансовым делам мужа. За несколько часов общения они, со слов Маши, успели влюбиться друг в друга. Через неделю бравый драгунский поручик лично предстал пред матушкиными очами и попросил руки дочери.

Сергей на удивление не имел ни какого понятия о нашей семье. Да и надо честно сказать, что я хотя и выбрался из долгов и уже занимался серьёзными финансовыми делами, мы все продолжали жить тихо и скромно. Однажды он после рождения сына неожиданно для меня расчувствовался и признался, что если бы точно знал о зашкаливающей знатности Маши и богатстве нашей семьи, то никогда не решился попросить её руки.

Матушке молодой офицер понравился и она дала согласие на брак. Я был в Америке и вернулся тогда, когда они уже обвенчались, сестрице было невтерпёж и матушка со старшей сестрой не смогли ей отказать. Я на Машу не обиделся, а Сергей мне просто понравился. Да и обижаться с моей стороны было глупо, влюбляться с первого взгляда и тут же делать решительные движения по видимому было у нас в крови.

До Крымской войны Сергей исправно тянул армейскую лямку, воевал не один раз и принципиально отказывался от моей помощи. Материально они конечно жили безбедно, Маша получила очень хорошее приданное, да и я при случае не забывал делать большие подарки по различным поводам.

Накануне Крымской войны Сергей получил полковника, служил на юге и в конечном итоге оказался в осажденном Севастополе, где успел получить еще два ордена к имеющимся двум. В конце августа 1855-ого года был тяжело ранен на Малаховом кургане и эвакуирован сначала в Бахчисарай, а потом в Ростов.

После выздоровления он получил назначение в столичный гарнизон и принял один из драгунских полков. Накануне моего возвращения в Россию ему приказали сдать полк и находиться в распоряжении военного министра.

О моем приезде в Петербург все знали, как и о том, что я сразу же проследовал в Зимний. Стоило мне покинуть императорский кабинет, как в наш дом помчался посыльный с этим известием и вся моя семья ожидала меня в большой и просторной гостиной.

После радостных объятий и тысячи поцеловчиков, мне показалось что слезу смахнул даже скупой на эмоции Сергей Ильич, всё проследовали в столовую, где был накрыт праздничный ужин.

Два часа за столом пролетели как одна минута, все одновременно говорили обо всем и ни о чем, только один бравый кавалерийский полковник молча и радостно улыбался в свои густые, но уже полуседые усы, молча потягивая свой любимый «Моет Шандон».

Ужин подходил к концу, младших уже начали отправлять спать, когда неожиданно прибыл курьер из канцелярии военного министра генерала Сухозанета. Прочитав министерскую бумагу, зять усмехнулся и протянул её мне.

Николай Онуфриевич уведомлял его о производстве в генерал-майоры и необходимости завтра утром срочно предстать пред светлыми министерскими очами для получения нового назначения.

Когда я закончил чтение и поднял взор от бумаги, в столовой остались моя супруга со старшими сыном Андреем, Сергей Ильич с Машей и конечно Анна, она по-прежнему была моим первым заместителем во всех делах. За время моего изучения министерского послания, новоиспеченный генерал уже пересказал его содержание всем остальным.

— Алексей Андреевич, это ответ императора на твои предложения или что-то другое? — спросила жена.

Последние лет пять супруга на людях всегда меня называла по имени-отчеству. Наедине она по-прежнему обращалась ко мне по имени, да при детях отец или папа. В нашей семье как-то сразу повелось использовать обращение папа привычным для меня образом.

— Сложно сказать, — пожал я плечами, — всякие короли, цари и императоры для меня продолжают оставаться полной загадкой. Их решения зачастую не поддаются ни какой логике. Думаю в ближайшее время все станет понятным. Одно могу сказать точно, из России меня пока не высылают. Сергея по любому за Севастополь должны произвести в генералы. Посмотрим какое назначение он завтра получит.

Говоря так, я совершенно не кривил душой. Лет десять назад в моей светлой голове созрел, как мне тогда казалось, окончательный вывод, что на самом деле в этом мире действительно всё продается и покупается и цена вопроса количество нулей после единицы. Только твердокаменность российского самодержца по отношению к моим предложениям была исключением из этого правила. Да и то, мне все равно думалось что просто надо увеличить ставки.

Но когда началась Крымская война, император Николай Павлович этот мой окончательный вывод обнулил, дав мне от ворот поворот. Никакие мои доводы и предлагаемые нули после единицы не поколебали его убежденности в правильности этого решения.

Его старшему сыну и наследнику конечно было далеко до отца, но всё равно червячок сомнения продолжал меня грызть изнутри. Я слишком хорошо знал историю царствования императора Александра Второго, его нерешительность и непоследовательность в проведении реформ и их половинчатость. Другой опасностью моим планом была возможность нехватки финансовых средств.

Я конечно был феерически богат по меркам девятнадцатого века, созданные мною «золотая» и железнодорожные империи Европы и Северной Америке приносила мне сумасшедшие деньги, но что бы двигать в правильном направлении корабль под названием «Россия» требовались немыслимые деньги. Бросить на произвол судьбы два других корабля, Техас и Калифорнию я никак не мог, а там затраты то же были ого-го.

По большому счету мне надо было выкупить у русских крепостников миллионы крестьян и сделать это надо было с землей. А стоимость решения еврейского вопроса вообще была не понятна, я на самом деле не знал, что делать для быстрой интеграции миллионов евреев в русское общество.

Вернее даже сказать не делать, а убедить власть в необходимости это делания. Если на дворе был бы к примеру год девятисотый, у меня был бы железный аргумент — количество евреев уже подавшихся в революцию. Но сейчас середина 19-ого века и я как раз и хочу предотвратить этот массовый поход еврейской молодежи в революцию через несколько десятков лет.

Поговорив еще немного по сути ни о чём, мы разошлись по своим спальням.

Мы с Сонечкой только однажды расставались на несколько месяцев, когда она после последних тяжелых родов осталась в России, а я поплыл в Америку. Именно в то моё отсутствие Маша и вышла замуж, предварительно получив от моей супруги железные гарантии, что я не обижусь. Несмотря на возраст и четыре беременности, а всех детей жена сама не только кормила грудью но и баюкала по ночам, когда они не спали, выглядела она потрясающе, на мой взгляд почти также, как в те времена когда мы поженились. Время явно было не властно над ней.

Несмотря на мою усталость, мы всю ночь занимались любовью, я в этом деле оставался молодцом, несмотря на приближающийся полтинник, а в перерывах разговарили, вернее говорила Сонечка. Она спешила как можно скорее дать мне подробный отчет о проделанной работе. В итоге заснул я уже утром и спал сном младенца, когда зять уехал к министру.

Он не только получил новое назначение, но и предписание немедленно выехать к новому месту службы. Причем слово немедленно было не фигурой речи, а реально требованием убыть по назначению в течении часа.

Новым местом службы была Первопрестольная, где через две недели он должен будет принять командование 1-й Легкой Гвардейской Кавалерийской дивизией, которая уже получила приказ срочно выдвигаться в Москву. А еще через неделю дивизия должна будет начать движение в Крым, чтобы войти в состав Крымской армии.

Эту потрясающую новость сообщила мне испуганная сестрица. Она с ужасом думала как её любимый супруг будет командовать дивизией. Мало того, что он до этого командовал только армейским драгунским полком, кем приходилось командовать в Севастополе было совершенно не понятно, так дивизия еще и гвардейская. Она серьезно опасалась демонстрации спеси родовитых гвардейцев.

Вот уж чего-чего, а этого я совершенно не опасался. Если Государь простого, хоть и очень заслуженного, драгунского полковника производит в генералы и назначает командиром гвардейской дивизии, то понятное дело это не просто так. И что бы в данной ситуации надувать дворянской спесью щеки, надо быть полным идиотом. Да и при всей скромности моего зятя за версту было видно, что денег у него куры не клюют.

В полку, которым он командовал до войны, текли молочные реки и были кисельные берега. Сестрице на откуп было отдано всё полковое хозяйство и денег на него она не жалела. Иногда Маша даже оплачивала карточные долги господ-офицеров. Правда этому всегда предшествовал «душевный» разговор её супруга с незадачливым картежником, иногда с небольшим мордобоем, общаясь с господами офицерами, по некоторым поводам зять свои пудовые кулаки пускал в ход без раздумий. А вот на нижних чинов даже голос не повышал.

Однажды в моем присутствии он надавал подзатыльников одному нерадивому офицеру. И тот неожиданно предъявил господину полковнику претензию, что нижних чинов он чуть ли не на руках носит, а господам офицерам по мордасям достается. Сергей Ильич рассмеялся и очень добродушно ответил:

— Нижние чины у нас, батенька, бесправны и безсловесны. А вы, ежели видите оскорбление своей дворянской или офицерской чести, можете мне в любой момент своих секундантов прислать.

Дураков было нема. Однажды один нашелся, но через час он прибежал к полковнику со своими извинениями, успев получить перед этим два десятка вызовов на дуэли от офицеров полка.

Похода на юг я не опасался, будучи твердо уверен что за две недели обязательно последует мирное предложение. А новое назначение Сергея Ильича свидетельствовало только об одном: мой план, в той или иной форме, Государем Императором принят.

Три дня я просто отсыпался за многомесячный недосып. После кончины императора Николая Первого не было наверное ни одной ночи когда удалось непрерывно спокойно поспать часов восемь подряд. Постоянно находились какие-нибудь неотложные дела, а ожидание нужных известий лишало сна напрочь. И сейчас, когда наконец-то что-то сложилось, наступила закономерная разрядка.

Через трое суток почти непрерывного сна в моей голове переключился какой-то тумблер и ранним утром 11-ого января я встал с постели в замечательнейшем настроении, свеженький как весенний огурец, полный сил и желаний.

После утреннего кофе я приказал заложить экипаж и мы с женой проехались по предрассветному Петербургу. Питер я любил, причем не только в прекрасные летние дни. В прежней и нынешней жизни в промозглую ветряную погоду моему организму очень комфортно когда постоянно моросит и с Финского залива дует пронизывающий ветер. А когда зимой выпадали редкие денёчки и в город приходила настоящая зима, одевая его в белоснежные наряды, я вообще ощущал себя почти на седьмом небе.

Вот и сегодня был именно такой день, ветер с залива стих, был легкий минус и за ночь все вокруг укуталось снегом. Неожиданно для себя я сильно продрог и был рад оказаться в своем хорошо протопленном рабочем кабинете.

В моем кабинете было несколько рабочих столов, они были как бы «тематические». Различных бумаг скопилось изрядно, Софья Андреевна аккуратно раскладывала их по различным столам и бдительно следила за порядком в кабинете, пыли на бумагах скапливалось изрядно и доверенные люди регулярно убирали её.

Первое, чем я решил заняться, это были транспорт и связь.

Еще до войны, через Ротшильдов, я принял деятельное участие в строительстве первых телеграфных линий Европы, испытывая по этому поводу сильнейшие угрызения совести. Получалось что мои миллионы работают не на благо России, а во вред. Европа начала быстро покрываться сетью телеграфных линий, а у нас все поначалу было как всегда.

Я потратил бешеные деньги на подготовку и стажировки русских инженеров и рабочих в Европе и Америке. Это было категорическое условие моего участия в финансировании любых проектов. Мои партнеры ничего против не имели, они даже с этого получали неплохой гешефт. Не просто так господина-товарищи Томас Джозеф Даннинг, а за ним и Карл Маркс, сказали о влиянии процента прибыли на мировоззрение капиталистов.

Через какое-то время мои миллионы все-таки сработали, удалось начать строительство телеграфных линий в Европейской России и к концу 1854-ого года были построены приличные линии, связавшие Питер и центр России с Финляндией, Прибалтикой, Польшей, Молдавией, Крымом, Кавказом и Уралом. Заканчивалась линия до Архангельска и наконец-то потянулась линия в Сибирь. Там правда уже были её куски по несколько сот километров. Но это все еще надо было соединить в единое целое.

Стоимость работ была фантастической, строить что-нибудь путнее на наших необъятных просторах быстро, качественно и дешево можно только в сказках, когда у тебя в подрядчиках ходит щука-волшебница. А её у меня не было. И даже двум моим гениальным менигерам, я по молодости стал употреблять это слово, а не новомодное менеджер, говоря об организаторах каких-либо работ, не по силам было что-либо изменить.

Два брата-близнеца Василий и Иван Алексеевичи Петровы были из семьи, которая служила нам на протяжении многих поколений. Абсолютно точно в семейном архиве была какая-то запись об участие боевого холопа Петра, считавшегося основателем их рода, в Казанских походах Ивана Грозного.

Братья были моими ровесниками, их матушка была моей кормилицей, а затем нянькой. Моей самой большой детской тайной было то, что я её любил больше матушки. С Васькой и Ванькой прошло всё мое детство и юность. С пеленок братья знали, что служба князю Алексею Андреевичу является главным в их жизни.

В пятилетнем возрасте они однажды спасли меня, когда необъезженный жеребец сорвался с привязи. Садиться за парту в одиночестве я категорически отказался и рядом с моей появилась и парта для братьев. Из-за моего категорического отказа учиться без них, мое обучение было домашним.

Надо отдать им должное, учились они хорошо и прилежно. По крайней мере строгие учителя, а денег на эту публику родители не жалели, их чаще хвалили, чем ругали. В тринадцать лет мы отправились учиться в Императорский Санкт-Петербургский университет, я своекоштным студентом, а братья стали вольнослушателями.

Мой дед в 1812-ом году был губернским предводителем дворянства, после начала войны с Бонапартом вернулся на военную службу, быстро сформировал в губернии пехотный полк во главе которого был на Бородинском поле, где и сложил свою голову. Вместе с ним на войну, денщиком князя, ушел отец братьев Петровых.

После гибели своего хозяина и командира он остался дальше служить в полку, с которым дошел до города Парижа и был произведен в офицеры. Весь израненный и больной капитан Петров вернулся в наше имение и вскоре умер.

Создавшуюся дурацкую ситуацию, когда дети умершего от ран боевого офицера, будучи обер-офицерскими детьми, продолжали оставаться в крепостной зависимости, я разрешил при первой же возможности, дав братьям вольную. Они тут же заявили, что останутся служить мне.

Времена у меня были тяжелые, приходилось в буквальном смысле экономить каждую копейку, но я, дав им правильное целеуказание, все равно определил их в Главноеинженерное училище на кондукторское отделение.

Пять лет их обучения, три года на кондукторском и два года на офицерском, ничего не изменили в наших отношениях, вот только виделись мы редко. Все пять лет братья учились на мои деньги, поэтому после выпуска офицерами на действительную службу в Инженерный корпус они через полгода без проблем вышли в отставку и начали работать у меня. Мои ожидания друзья детства не обманули, оба оказались замечательными инженерами и организаторами любого порученного дела.

После начала Крымской войны Василий уехал на Аляску, а Иван остался со мной и вернулся в Россию вместе с моей супругой и в полруки помогал ей осуществлять общий контроль разворачивающегося действия. Но главным его делом было завершение к моему приезду подготовки к началу осуществления в России двух масштабных проектов.

Глава 6

Перед началом войны я планировал в 1854-ом году начать строительство железных дорог на юг России, в Польшу и Урал. Для этого уже был создан инженерный штаб из двух десятков русских специалистов. Они все уже имели опыт проектирования и строительства железных дорог в России и за рубежом, побывав в командировках в Европе и США.

Вторая группа инженеров и ученых должны были заняться поистине проектом века, проведением телеграфной связи на Дальний Восток и Аляску. Начавшаяся война и мое физическое отсутствия поставили всё это на паузу. И это было на самом деле хорошо, за прошедшие два с хвостиком года многое изменилось и планы были существенно скорректированы.

Несколько дней я занимался разбором бумаг, читал, сравнивал с ранее написанным, еще и еще изучал подготовленные карты. Никого из своих сотрудников я решил пока не дергать со своими вопросами, которых у меня каждый день становилось все больше и больше. Иван Алексеевич перед моим прибытием отправился в Тулу, на тамошнем оружейном заводе предстояло испытание ружейных стволов отлитых в Златоусте из новой тигельной стали разработанной Павлом Матвеевичем Обуховым.

В начале 1850-ого года мне удалось всеми правдами, а больше неправдами, дав большие взятки чиновникам Департамента горных и соляных дел Министерства Финансов, наконец-то влезть в тяжелую российскую промышленность и получить право голоса в уральской металлургии.

До этого никакие мои морковки не помогали, после критики университетского устава царь-батюшка дал команду не пускать меня ни в какие промышленные дела Европейской России и Урала, только, пожалуйста, сельское хозяйство, Дальний Восток с Америкой и немного Сибири. Вы в далях делайте что хотите, естественно на свои и не забывайте, сударь, еще и золотые веточки нам в клювике приносить. Даже производство сельхозмашин удавалось налаживать только через третьи руки.

Собственных капиталов и кадров В России конечно не хватало и мне по-любому через своих европейских «партнеров» удавалось участвовать в том же строительстве железных дорог. Но это напрягало и бесило. Особенно демонстративный запрет императора на мое вмешательство в высшее образование и науку. Деньги конечно у меня брали и с удовольствием посылали народ на стажировки за границу, но не более того. А вот восточнее Енисея и особенно Иркутска делай Алешенька что хошь. Десять лет назад мне неожиданно дали зеленый свет в Тобольске и в будущем Кузбассе.

На Урале я сразу же перевел с Юговского завода в Златоуст молодого талантливого инженера Обухова, предварительно с ним познакомившись. Павел Матвеевич был очень удивлен, услышав, что меня интересуют только его опыты с производством стали и согласился на предложенный перевод.

Бумаг требующих разбора было много, а времени не очень, поэтому я несколько раз даже ночевал в кабинете. Но как я не торопился, приезд ко мне 15-ого января графа Алексея Фёдоровича Орлова было полной неожиданностью. Государю не здоровилось и он не стал меня приглашать к себе, а поручил своему приближенному выступить посредником и передать своё поручение: срочно заняться устройством Земельного банка и через десять дней доложить о первых результатах работы.

Шестеренки моей деловой машинки сразу же закрутились с бешенной скоростью. Все, кого Иван Алексеевич запланировал привлечь для работы а новом банке, заблаговременно были им вызваны в Питер. Они без раскачки тут же приступили к работе и через неделю я планировал докложить Государю о моей готовности приступить к практической части создания банка.

Но приближалось 21-ое января и я был практически на сто процентов был уверен, что какое-нибудь событие обязательно произойдет вечером этого знаменательного для меня дня.

Ровно тридцать лет назад, в такой же вечер дня моего шестнадцатилетния, произошло одно очень интересное событие.

Мой родитель был участником выступления на Сенатской площади 14-ого декабря 1825-ого года. Матушка ничего не знала об его участии в этих тайных обществах. Как гвардейский офицер, он должен был присягать новому императору и утром как ни в чем ни бывало уехал в полк.

Вечером домой он не вернулся и ближе к полуночи был найден на льду Невы без сознания, с прострелянной грудью и следующим утром, не приходя в сознание умер. На следствии кто-то из арестованных заговорщиков показал на него, как на одного из главных организаторов восстания. Но император почему-то не поверил этим показаниям и приказал следствие в отношение моего родителя прекратить.

Вечером 21-ого января 1826-ого года Государь принял мою матушку и она получила в Зимнем дворце императорский указ о превращении наших имений в майорат и признании меня совершеннолетним и полностью дееспособным.

Утром двадцать первого, естественно, мне доложили, что в приемной меня ожидает посетитель — неприметный клерк банкирского дома барона Штиглица. Я даже не знал его имени и отчества, только фамилию. Но зато знал другое — этот человек был негласным представителем лондонского банкирского дома «Бр. Беринг и К°» и через него я получу известия о переговорах барона Лайонела Натана де Ротшильда с денежными мешками и промышленниками Туманного Альбиона.