Помоги проекту - поделись книгой:
А вот привычная для европейского обывателя история, когда совершались браки между кузенами и другими родственниками (король Людовик XIV был двоюродным братом своей супруги, Марии-Терезии, король Испании Филипп IV вторым браком взял в жены пятнадцатилетнюю племянницу, родственником английской королевы Виктории был ее муж, принц Альберт; впрочем, продолжать можно бесконечно), вот такая ситуация на Руси была практически невозможной.
Таких правил придерживались с самых древних времен:
«Поляне бо, – свидетельствует летопись, – своих отец обычай имут кроток и тих, и стыдение к снохам и к сестрам, и к матерям и к родителям своим, к сверовем и к деревем велико стыдение имеху»[8].
В старинной песне о том, как молодец пытается найти себе суженую, есть такие строки:
То есть, несмотря на всю невероятную красоту сестрицы, молодцу ничего другого не остается, как отправляться в дальние дали, искать невесту где-то еще. Ведь с «сестрицей» союз невозможен!
Безусловно, исключения случались. И тайные браки, и бегство с последующим венчанием у священника, которому предварительно заплатили, встречаются и в нашей истории. В XVIII веке две сестры из рода Бутурлиных вышли замуж за двух братьев из рода Долгоруких. Один брак был оформлен надлежащим образом, второй стал тайным. На протяжении многих лет его удавалось скрывать, и даже рожденных в нем детей выдавали за отпрысков другой пары. Все вскрылось, когда дети остались сиротами (умерли их названые родители) и могли вот-вот отправиться к дальней родне на воспитание. Тогда-то настоящим матери и отцу пришлось во всем сознаться императрице Екатерине II. На их счастье, она простила пару. Но, не забудем, дело происходило в XVIII столетии. Несколькими веками ранее такая ситуация могла сложиться в исключительном случае – священники просто не обвенчали бы беглых без благословения их родни. А если бы тайный брак все-таки состоялся, то после огласки его бы расторгли, а нарушителей церковных законов отправили бы в монастыри, с вечным запретом когда-либо венчаться.
Поэтому в былине про Соловья-разбойника момент кровосмешения – еще одно доказательство «поганого характера» этого персонажа. Илья Муромец в какой-то момент задает вопрос разбойнику: почему так выходит, что все его дети похожи один на другого, словно две капли воды. И Соловей отвечает: потому что он женит своих сыновей на своих же дочерях. Поступать таким образом мог только нечестивец, человек, не принявший веру. Отринувший все законы человеческого существования. Настоящий злодей.
Дать разрешение на брак с человеком в непозволительной степени родства представитель церкви мог лишь в том случае, если по-другому просто не получалось создать семью. Очень сложная ситуация с демографией сложилась в Сибири в эпоху ее освоения. Невероятные, огромные территории были населены столь скудно, что первопроходцам практически некого было брать в жены. Тогда устраивали семьи и с местными женщинами-язычницами, которых предварительно обращали в православие, и с каторжанками, сосланными для исправления. Даже в городах, постепенно выраставших в Сибири, населения было не так уж много. В конце концов практически все становились друг другу родней. Тогда-то и начали обращаться к священникам с просьбой поженить кузенов: неоткуда взять невесту! В таких условиях неохотно, но шли навстречу.
Родство до четвертой, иногда до пятой ступени, было препятствием для вступления в брак. Не имели право венчаться и связанные духовным родством: например, крестные отец и мать. Эта догма встречается не только в православии, но и в католицизме. Кумовья приравнивались к таким же родственникам, оттого семьи, которые присматривались друг к другу с планами обвенчать своих детей, не стремились идти в крестные друг к другу.
Крестились многие, но только про князей Юсуповых ходила легенда, что для них переход в православие стал проклятием. Веками говорили: у Юсуповых в каждом поколении будет оставаться только один сын. Даже если судьба подарит им нескольких, все умрут, кроме одного.
Случилось так, что потомки Юсуфа-мурзы, хана Ногайской орды, перешли на службу к московскому государю. Проявляя гостеприимство, когда в их дом пожаловал патриарх Иоаким, Абдул-мурза накрыл богатый стол. Среди яств стоял и гусь, которого православные не могли вкушать из-за поста. Почувствовавший себя оскорбленным патриарх рассказал обо всем государю, Федору Иоанновичу (сыну Ивана Грозного). Ну а тот, в свою очередь, немедленно приказал лишить Юсуповых всех должностей. Исправить ситуацию можно было только одним способом – немедленно креститься. Абдул-мурза стал называться Дмитрием, но из-за своего вероотступничества на его голову обрушилась кара в виде проклятия.
Любопытно, но вера в это проклятие прочно укоренилась в сознании князей. Дошло до того, что в конце 1820-х княгиня Юсупова объявила мужу, что прекращает с ним супружеские отношения, потому что «не хочет рожать мертвецов». На тот момент наследник уже был и волноваться о продолжении династии не приходилось. Оттого-то князь с княгиней прожили оставшуюся жизнь параллельно друг другу, заводя отношения вне брака. И все потому, что Абдул-мурза в шестнадцатом столетии стал православным!
Можно сомневаться, что проклятие было, но в каждом поколении Юсуповых действительно оставался только один мальчик. Знаменитый князь Феликс Юсупов Сумароков-Эльстон, один из тех, кто повинен в убийстве Григория Распутина, стал наследником состояния только потому, что ранее был глупо убит на дуэли его старший брат…
Множество иноверцев оказались в России и в начале XIX века: тогда, после войны 1812 года, в русских городах и селах остались тысячи пленных французов. Многие из них, обретя свободу, решили не возвращаться на родину. У них были на то разные причины – у одних просто не было родни, другие не хотели жить во Франции, которая снова возвела на престол Бурбонов, третьим было стыдно глядеть в глаза семье за свое позорное поражение. Они начинали все с начала, устраивались на работу, заводили семьи с русскими женщинами. Известна история генерала Якова Бойе (впрочем, о его генеральском звании ведутся споры среди историков), который, будучи женатым, влюбился в молодую крепостную графа Толстого. Бойе испросил позволения у императора Александра I остаться в России, заступил на службу, принял православие и женился на бывшей дворовой Нютке.
А вот другому французу, не аристократу, венчаться с русской девушкой не позволили. Случилось это в маленьком селе под Казанью. История почти такая же, как у Бойе: молодой офицер попал в плен, был ранен и сильно простудился на морозе. Вдобавок он потерял одну руку, и его выходила простая русская девушка. Едва поправившись, француз решил – женюсь. Однако местный священник отказал ему в этом. Неизвестно, почему католик Жак не принял православия, но с любимой он прожил всю жизнь, имел от нее детей, которых в селе называли Яшкиными (от переиначенного имени француза – Жак). Потомки Яшкиных до сих пор живут в окрестностях Казани.
«У нас товар, у вас – купец» – одна из самых известных поговорок во время сватовства. Действительно, в обрядах невеста частенько называлась товаром, за который полагался выкуп. Он существовал в обычаях очень многих народов, в том числе и в русских обрядах. «Выкуп за невесту» до сих пор используется на современных свадьбах, хотя уже и не является обязательным. Скорее это часть игры, увеселительное действо для гостей. Но в средневековом обществе все было иначе. Оттуда до нас дошли «свадебные плачи» молодой:
Невесте вообще было положено плакать. Расставаться со своим домом, переходить в чужой – означало заново рождаться. Умирать для своей семьи, чтобы возродиться в новой. Перекличек с похоронами при подготовке к свадьбе немало.
Все понимали: жена и мать семейства вряд ли вернется к прежним забавам свободы. Не до приятельниц будет, не до прогулок и танцев. Да и смеха в ее новом положении станет намного меньше. Иногда на такой вечер приглашали специальных плакальщиц, которые завывали во весь голос. Да что там! Даже нынешняя невеста, волнуясь перед венцом, нет-нет да и смахнет слезнику!
Однако поверья и обычаи частенько расходились с делом. Если девушка приходила в дом супруга, а тот жил вместе с родителями, то распоряжаться ей не доводилось. Как свечу ни держи.
Сговаривались заранее. Редкие браки совершались быстро – хотя и такие исключения бывали. Художник Иван Айвазовский прошел путь от знакомства до предложения руки и сердца всего за неделю. Княжна Нина Чавчавадзе согласилась стать женой Грибоедова 16 июня 1828 года, а вышла за него 22 августа. А вот Александр Сергеевич Пушкин ждал два года, прежде чем его предложение восприняли благосклонно: с мая 1828-го по апрель 1830 года. Но обвенчаться удалось еще позже, в феврале следующего, 1831-го.
В крестьянских семьях редко откладывали на годы, но и в неделю вопрос не решали.
Обводили невесту вокруг дерева, оплетали лентами руки будущих супругов, давали они друг другу обещания перед родными и старейшинами. К большому сожалению, до нас сохранилось мало сведений о традициях языческой Руси. Однако мы точно знаем о многоженстве, которое было распространено до крещения 988 года. Князь Владимир, перед тем как взять в жены византийскую порфирородную принцессу Анну, привел в свой дом не одну супругу. В «Повести временных лет» сказано вполне однозначно:
«Бе бо женолюбец, яко же и Соломанъ, рече у Соломана женъ 700, а наложниц 300… Мудръ же бе Соломан, а наконец погибе, се же бе невеголос, а наконецъ обрете спасенье».
Не состоял в браке и отец Владимира, Святослав. Известно, что все трое его детей (чьи имена дошли до нас, а ведь их могло быть больше) появились от наложниц. Владимир, например, был сыном Малуши Любечанки, которую называют ключницей и рабыней. На самом же деле достоверных сведений о ее происхождении нет, и на этот счет ведутся споры. Некоторые исследователи настаивают на знатном происхождении Малуши. Но тогда это идет вразрез с историей жены Владимира, Рогнеды. Как известно, дочь полоцкого князя изначально не пошла за Владимира как раз по той причине, что тот был сыном рабыни.
Так что до становления христианства вопросы совместного жития решались совсем иначе, и даже князья считались законными сыновьями и наследниками, хотя появились вне церковного брака. В X веке, в то время когда жил и правил князь Владимир, во многих государствах уже проводилась четкая линия наследования: детей считали правопреемниками, если они были рождены от венчанных родителей. Все прочие – бастарды, чье положение ниже, чем у законных детей. Ну а со времен крещения Руси и у нас выстроилась такая же система: дети в браке могут стать продолжателями рода отца. Все прочие, «прижитые» со стороны, были понижены в правах.
Подсчитывать приданое было рядовым делом. В купеческих домах к этому вопросу подходили деловито: родня жениха тщательно прикидывала, что увезет с собой. В комнатах раскладывали шубы и расставляли расписной фарфор, из открытых сундуков доставали шелк и бархат. Сверяли по бумагам, все ли отображено точно. Именно такая картина предстает нам на полотне Василия Пукирева «Прием приданого по росписи». За купеческую дочь давали не только утварь и наряды, но и оговоренную сумму деньгами, иногда могли выделить дом или земельный участок. Например, Агриппина Мусатова, выходя в 1849 году замуж за фабриканта Алексея Абрикосова, принесла ему пять тысяч рублей. Купец второй гильдии позаботился о благополучии дочери.
В крестьянских семьях все было намного проще: приданого не так много, а пир – в разы веселее и задорнее. В оговоренный час увешивали крыльцо невестиного дома лентами и цветами, что было сигналом – впереди радостный праздник подушки! Обычно самыми важными гостями становились родители жениха, но никого постороннего не прогоняли – заходи, поздравь да получи угощение!
Подруги невесты (старались, чтобы их число было нечетным, пять или семь) приезжали в дом заранее – с шутками и песнями должны были удостовериться, что все подобрано по списку. А потом тщательно выбирали, что показать гостям: вышивку, сделанную руками невесты? Сотканную ею скатерть? Или обнесет невеста гостей угощением, которое сама ставила в печь? Домовитые ценились высоко, к ним и сватались в первую очередь. Обязательно вышивали подушки – отсюда и название праздника. А у донских казаков было принято еще и придавать подушкам определенную форму. Делали подушки с ушками – словно морды собак и кошек, а потом расшивали цветными нитками, старались добиться хотя бы символического сходства с невестой: была светловолоса – и кошку делали светлой, с темными глазами – и собачка глядела с подушки янтарным взглядом…
В домах побогаче не утруждали невест – основную часть приданого готовили швеи. Невеста была обязана что-то добавить своего, но ей не приходилось сидеть с иголкой ночами напролет. А жених, который пришел на праздник подушки и полюбоваться на приданое, обязательно одаривал деньгами и швей-мастериц, и подружек невесты, которые трудились вместе с нею.
А потом, разумеется, было угощение. Родне жениха и самому будущему мужу подносили мед. И это был тот самый момент, когда нареченные на законных основаниях могли первый раз без утайки обменяться поцелуями: жених громко жаловался на горький мед и требовал его подсластить. Вокруг смеялись и пели песни – праздник подушки всегда проходил весело.
Ну а потом в дом жениха переносили все приданое. Растянуться это действо могло на целый день, ведь специально брали понемногу. Чем дольше носят – тем состоятельнее невеста. Или снаряжали несколько телег, чтобы отвезти за один раз, но только чтобы с шиком показаться всему селу: каждый должен был видеть, что дочь крестьянина такого-то везет в мужнин дом изрядное приданое.
После праздника подушки никаких изменений в договоренностях быть уже не могло. Момент невозвратный. Свадьбу не отменяли. В исключительных случаях могли отодвинуть венчание на день или два (увы, люди внезапно смертны[9]), но, если приданое уже находилось в доме жениха, значит, дело было практически слажено. Пути назад в такой ситуации не предусматривалось.
А подушки, которые занимали в этой церемонии особое место, везде украшали по-разному: кружевами, вышивкой, аппликациями. Их несли впереди «делегации» и хранили потом всю жизнь.
Итак, пришла в дом молодая красавица. Для отца и матери мужа она теперь сноха и невестка. Многие и теперь избегают этого слова – сноха, – считая его постыдным и грубым. Однако изначально у слова не было ни малейшего негативного оттенка. Есть основание считать, что пришло оно из праславянского языка, общего предка всех славянских языков. И встречается до сих пор в болгарском, сербохорватском и словенском. Тот самый неприятный липкий оттенок звучания этого слова «прилепился» к нему значительно позже. Глагол «сношаться», от которого, по мнению некоторых, и произошла «сноха», приобрел тот самый смысл половых отношений практически в наши дни. И «сноха» не имеет к нему ни малейшего отношения.
«Сношение» – даже в словарях начала XX века – это всего лишь вид тесных отношений. Без намека на физиологию. Вот в «Памяти М. В. Остроградского» 1936 года, написанной А. Н. Крыловым, есть фраза: «В те времена банковские сношения не были развиты, и для пересылки денег в Париж приходилось… покупать у экспортеров хлеба в Ростове, Херсоне или Одессе вексель какого-нибудь марсельского купца».
А толковый словарь русского языка Д. Н. Ушакова дает следующее толкование слову «сношение»: действие по глаголу «снестись», связь, наличие каких-нибудь взаимоотношений, деловые сношения, почтовые сношения, дипломатические сношения, сношения с заграницей.
Иными словами: нет у «снохи» ничего постыдного! Как говорится в одной старой английской поговорке: «Пусть будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает»[10].
за этим непременно последовало бы наказание. Или свекор бы «проучил» сноху, или муж дерзкой молодой женщины поставил бы ее на место. Если свекрови не было (женская смертность оставалась долгое время очень высокой из-за частых родов), то ее функцию брала на себя старшая невестка.
Но покоряться свекрови что родной матери было делом привычным. В своем родном доме невестка тоже подчинялась. Однако в семье мужа у нее могли быть и другие родственники, стоявшие по положению выше – девери или золовки. Девери – братья мужа – напрямую в домашние дела не вмешивались. Их уделом было следовать указаниям отца. Домашние склоки их касались мало, и отношения с невестками выстраивались прохладно-равнодушными. Иное дело золовки – родные дочери свекрови.
«Золовка – злая головка» – звучит народная пословица. Или еще: «Золовка – хитра на уловки».
Золовкино слово всегда воспринималось как более верное, чем слово невестки, если возникал конфликт. Характерна в этом плане картина «Лихая свекровь» Василия Максимова. В ней – весь колорит межсемейных отношений в крестьянской среде.
В центре картины сразу видна пожилая женщина, свекровь. Максимов не показывает ее лица, только в профиль. Но ее поза и жесты так эмоциональны, что сразу видно, насколько сильно она рассержена. Видно, что встала не с той ноги. Что готова растерзать молодую невестку, сидящую за ткацким станком.
Невестка – юная, цветущая. Нежный румянец покрывает ее щеки. Она испугана и не знает, как ей реагировать. Конечно, придется смолчать. Как сказать слово поперек свекрови! На контрасте с ней толстая и беззаботная золовка, пьющая чай у самовара. Невестка работает, а дочь свекрови недавно встала. И все недовольство обращено на ту, что трудится… Меньшая золовка (а может, и внучка), совсем подросток, сидит спиной и даже не оборачивается. К чему? Она давно знает, что в доме кипят страсти…
Русская классическая литература тоже дает нам яркие примеры подобных отношений. Вспомним конфликт Кабаниха – Катерина в пьесе Островского «Гроза». Правда, Кабаниха – не крестьянка. Это совсем другое сословие. Но сама суть отношений остается такой же: у свекрови всегда виновата невестка. «Домашних заела совсем», – говорят про Кабаниху.
Правда, в этом доме, где все подчинено воле Кабанихи, тоже можно отыскать лазейку. Как Варвара отчитывает Катерину: «Ты вспомни, где живешь! У нас весь дом на том держится. И я не обманщица была, да выучилась, когда нужно стало». Но они разные – Варвара и Катерина. Первая легко мирится с ложью, а Катерине хитрить противно. Она чувствует себя вольной птицей. А если ей обрезают крылья, то для нее лучше выбрать погибель.
«Лучше семь деверей, чем одна золовка», – говорили в старину. Неизменно подчеркивая: золовка – всегда на стороне матери. Может и дружбу с невесткой водить, но, если заметит неладное, первая же и предаст. Таким образом, невестка в доме – самое бесправное существо.
Хотя и здесь бывали исключения. Старая немощная свекровь иногда ничего не могла сделать против молодой и хваткой невестки. Особенно если та оказалась на положении «любимой снохи». Такие ситуации складывались в том случае, когда юного сына женили на женщине намного старше его самого. Об этом писал и возмущался таким обычаем Михаил Ломоносов, остались об этом свидетельства и у сербского дворянина Саввы Текели, который переехал в Россию в XVIII веке. Нашел свидетельство об этом и русский этнограф Алексей Смирнов: он выяснил, что в 1749 году енисейский крестьянин Ковригин пожаловался священнику: что почти двадцать лет назад его отец, без всякого на то согласия, женил его на односельчанке. Нарушены были сразу несколько принципов: с 1716 года решением Петра I насильно женить запрещалось. Вдобавок Ковригин был всего лишь семилетним ребенком.
После смерти отца Ковригин пошел искать заступничества у нового приходского священника. Рассказал, что его престарелая жена давно не справляется с домашней работой, что между ними никогда не было никаких отношений, и теперь он, Ковригин, как с ярмом на шее – вековать до смерти с бесплодной и больной? Он-то крепкий, под тридцать лет. Ему бы развод!
Вся эта история сложилась потому, что в доме Ковригиных был только единственный мальчик, самый младший. Старшие дети – сестры Саввы – быстро повыходили замуж. И остался у стареющих родителей только малыш. Какую помощь он мог оказать? Конечно, к труду приучали рано. Но семилетнему ребенку не справиться со многими «взрослыми» делами. Потому и пошли на уловку – женили мальчика на девице много его старше. Так появилась в доме еще одна работница.
Такой случай был не единичным.
Обе стороны довольно ударяли по рукам: одна приобретала взрослую умелую помощницу, другая избавлялась от лишнего рта. Почему лишнего? Если в доме пять-шесть девиц, не всегда для них достаточно женской работы. Единственным человеком, который мог впоследствии возмутиться, становился… юный жених.
Получается, что заключался фиктивный брак. Енисейский крестьянин Савва Ковригин обзавелся женой, когда он сам еще считался несовершеннолетним ребенком. Его сорокалетняя супруга жила с ним в одном доме и хлопотала по хозяйству, как на то и рассчитывал свекор. Если бы Савве позволили самому сделать выбор, он бы впоследствии женился на молодой красивой односельчанке, которая в день свадьбы спела бы ему:
Была ли жена Саввы только работницей? Или отец мальчика звал ее и по другой причине? Увы, истории снохачества – интимных отношений свекров и невесток – не были такими уж редкими. А когда отец умер, Ковригин пошел к священнику. Напомнил, что он добро на брак не давал. Жена – пожилая, брак бездетный. Готов, если требуется, оставить ее при себе и кормить-поить, как раньше. Только пусть ему дадут возможность жениться снова!
Похожая история произошла в 1735 году в городе Ачинске. Невестка местного попа, Никифора, была взята в дом по такой же схеме – у самого попа был малолетний сын, а в доме требовалась помощница. Пелагея из Ачинска так и прожила всю жизнь снохой Никифора. Не удалось добиться развода и Савве Ковригину – только в 1775-м, а потом в 1781 году приняли два указа, касавшиеся таких случаев. Невестами парней считались «равнолетные или мало превосходящие». В противном случае брак можно было расторгнуть.
Правда, и после принятых указов в некоторых деревнях поступали по-старому. Нарушали, поскольку деваться было просто некуда: без подмоги не справлялись. Соседи в этом случае закрывали глаза, ведь и для них могло наступить время, когда им пришлось бы действовать не совсем честно.
Ульянка – молодуха добрая, честная. Всегда стремится угодить родне. И со свекровью ей повезло. А так всякое бывало. Иногда семейные отношения складывались столь дурно, что не выдерживали женщины. Забирали свои пожитки и уходили. Да только уйти просто так было сложно: собственная семья не принимала назад. Священники называли самовольный «расход» греховным. Даже когда муж поднимал на жену руку, не всегда это считали достаточной причиной для расторжения брака.
В «Архиве историко-юридических сведений» существует запись о деле крестьянина Салопина. Мужчина в возрасте примерно тридцати семи лет убил жену. Как сообщается в документах, Поля – Пелагея Салопина – не единожды жаловалась на рукоприкладство, которое допускал ее супруг. Судя по всему, за несколько лет до убийства крестьянин начал так сильно избивать жену, что она могла по несколько дней лежать, не вставая.
Родные Поли, узнав о том, что происходит в доме, решили предупредить Салопина – если он посмеет хоть пальцем тронуть жену, то явятся к нему и будет худо. Эта угроза возымела действие, но, к сожалению, ненадолго.
На стороне крестьянина была, увы, даже фольклорная традиция. Поговорок про жестокость мужа и одновременное оправдание ей – не счесть. «Жена не горшок – не расшибешь», «Любить жену – держать грозу», «Жене спускать – добра не видать», «Люби жену как душу, тряси ее как грушу».
Когда девери и тесть ушли, Салопин предупредил супругу: ему нанесено оскорбление. Он в своем доме хозяин. А потому с тех пор он запрещает жене даже смотреть в сторону родни. Разумеется, у Поли были причины для испуга. Она была настолько уверена, что муж постоянно следит за ней, что с тех пор не помышляла даже подойти к родительскому дому. Одно только сумела сделать: предупредила через младшего брата, что станет подавать особенные знаки. Надо было посмотреть, как она выйдет утром из дома: если в низко повязанном платке, значит, муж снова бил ее. А если платок повязан высоко, то тихо было накануне, причин для тревоги нет.
Нигде не сообщается, отчего Салопин так дурно обращался с женой. Выпивал? Да, об этом говорили. Но у крестьянина и прежде был характер очень склочный, он часто устраивал потасовки с соседями и знакомыми. Почему Полю решили выдать за такого человека – история умалчивает. Возможно, ее семья была бедной. Так что обрекли девушку на страдание, и конца-края этому видно не было…
Летом 1870 года все закончилось: Полю нашли мертвой, в луже крови. В собственном доме она была забита насмерть кочергой. Муж даже не отпирался, после чего был отправлен на каторгу, и дальнейшая его судьба неизвестна.
Боярыни или купчихи в этом плане были защищены чуть лучше, чем крестьянки. Купеческая дочь Марфа Сурмина, которую в тринадцать лет выдали замуж за князя Долгорукова, не стерпев издевательств и насилия от мужа, сбежала от него и получила приют в материнском доме. Более того, мать бросилась в ноги государыне и вымолила разрешение на развод. Сбежала из дома и Матрена Климантова, рассказав, что «ее муж и свекор били и увечили».
На жестокого зятя писала жалобу крестьянка Аксинья Гурьева: «Держит свою женку, Натальицу, незаконно: з дядею своим с Иваном биют и мучат без вины». Каждый такой случай – если подавалась жалоба или челобитная – рассматривался по-разному. Иногда делу давали ход. Например, в 1865 году в деревне Кракино крестьянка Катерина Иванова пожаловалась на свекра, что принуждает ее к сожительству. За это суд назначил мужчине двадцать розог. А вот когда в 1881 году в Письменской волости[11] крестьянка ушла от мужа, ее вернули назад, предварительно посадив в тюрьму на шесть дней. Указание по выходу было кратким: «Жить вместе с мужем, о расходе не думать». Степаниду Кузьмину из деревни Ульянино посадили на семь суток, и тоже за самовольный «расход».
Не старались расходиться, поскольку тогда возникал вопрос об имуществе. Жена ведь приезжала с приданым! А если она передумала и ушла – кому достанутся ее вещи? Возвращать назад? Кто на такое согласится. Если женщина умирала, то все, с чем она пожаловала к новой родне, оставалось там. Однажды была попытка в той же Письменской волости вернуть родителям шубу дочери после ее смерти, но суд решил оставить мех в распоряжении вдовца. А все потому, что женщина уже произвела на свет девочку. И шубу посчитали наследством матери для дочери.
Церковь тоже неодобрительно смотрела на расходы. Ведь брак скреплялся церковным таинством! Благословением небес! Поэтому женщинам соседки сразу говорили: «Терпи, милая. Авось постылого Господь приберет».
Но конфликты случались разные.
Ведь кому за нее заступиться?
Но в средневековых документах таких нюансов нам найти практически невозможно. Крестьянский уклад описан в них скудно. Во многом потому, что крестьянин того времени – в значительной степени – человек подневольный. Занятый с утра до вечера работой, не всегда знающий грамоту, он просто не мог оставить после себя подробные мемуары. А княжеские летописцы брались за описание жизни совсем других сословий.
Но до нас дошли пословицы, поговорки, сказки, предания. Мы до сих пор знаем народные приметы, традиции и обряды. Очень многие из них связаны с браком и сватовством, важнейшим событием в жизни женщины и мужчины. И хотя союзы преимущественно складывались по воле родителей, сбежавших влюбленных во все времена было немало.
Глава 4. Без родительского благословения
На ярмарке в Шадринске[12] яблоку негде было упасть. На Святого Афанасия[13], 18 января, традиционный праздник в тех местах, съезжались со всей округи: на других посмотреть и себя показать. Каждая деревенская девушка ждала этого дня с особым волнением. Заранее готовили наряды, продумывали, какой платок надеть да какие сережки будут весело плясать в ушах от каждого движения головы. Не случайно!
Народ уже знает об этой забаве, многие приходят к площади, чтобы поглядеть на зрелище. И когда лихо въезжают сани с парой лошадей, раздаются смех и ободряющие крики. Все случается быстро: вот из саней выскочил парень в меховой шапке, бросился к толпе девушек, вытащил за руку красавицу, да и потащил к саням. Бежать за похитителем вприпрыжку не полагалось – нужно было и кричать, и звать на помощь. Но кто же вмешается, если все заранее знают правила игры? Мгновение спустя сани снова помчатся, только теперь седоков на одного больше. А назавтра в дом девушки придут посланники от парня с покаянием и просьбой: примите молодых! Жениться хотят![14]
В Шадринске парни и девушки сговаривались заранее. После этого играли свадьбу, ведь сожительство без брака в XIX веке считалось греховным делом. Кстати, принятое в наше время выражение «гражданский брак», которое используют вместо не самого приятного слуху слова «сожительство», – это не изобретение XX века. Кажется удивительным, но в XIX столетии его тоже широко использовали. У Федора Михайловича Достоевского в «Преступлении и наказании» (а написан роман в 1865–1866 годах) «гражданский брак» тоже равен обычному сожительству. Герой книги, Андрей Семенович Лебезятников, говорит прямо: «Зачем рога? Какой вздор! В гражданском браке их не будет!.. Рога – это только естественное следствие всякого законного брака… протест. Так что в этом смысле они даже нисколько не унизительны»[15].
«Увод невесты» не ставил целью ничего противозаконного – девушка не превращалась в любовницу. Это был способ заключить брак без разрешения родителей, без их благословения. В русском Средневековье, если верить Нестору, такое случалось до принятия христианства. «Умыкать» девушек после крещения Руси могли себе позволить только иноверцы или люди, преступавшие закон. И лишь в конце XVIII – начале XIX века в некоторых регионах стала складываться традиция, как в Шадринске.
«В Каргопольском, Вытегорском и Пудожском уездах Олонецкой губернии браки совершаются или свадьбою, или уводом… иначе бегом», – пишет этнограф Алексей Смирнов. И поясняет: семьи «увезенных» шли на это сознательно, заранее одобряли поступок будущего зятя, поскольку таким образом… экономили на свадебных расходах.
Ведь свадебный пир – это почти всегда большое дело для всего села. Множество приглашенных, расходы на стол и подарки, подготовка приданого. С «увезенной» нельзя было спросить, что приготовили для нее родные. Какие сундуки с добром, если красавицу выхватили на городской площади да бросили в сани?
Правда, иногда перед уводом в дом жениха тайком переправляли вещи девушки. И не всегда она садилась в сани одна. Частенько прихватывали родственницу, которая специально стояла рядом, дожидалась назначенного часа. Она должна была подтвердить впоследствии перед матерью и отцом невесты, что не было насилия. Что можно венчать молодых и никто из них раньше времени «не оступился». Казалось бы, такое противоречие – похищение девушки, но при этом аккуратное соблюдение принятых догм о невинности невесты.
То, что Нестор называл «зверинским обычаем», во многих сибирских губерниях считалось вполне нормальным уже в давно христианские времена. Отголосками этих языческих обычаев можно считать игру в «горелки», которую в раннем Средневековье любили холостые мужчины и незамужние девушки. На праздник Ярилы (6 мая, когда природа пробудилась ото сна) или Ивана Купалы (24 июня, а теперь 7 июля) устраивали догонялки – следовало ловить девушку, чтобы таким образом застолбить себе невесту. На «горелки» допускались только неженатые, в чем был сакральный древний смысл: природа оживает и готовится давать плоды, и холостые объединяются, чтобы продолжить род. «Бесовская игрища», – гневно отозвался об этом автор «Повести временных лет».
В языческой Руси «увод невесты» часто был формой насильного брака. Как правило, в нем участвовали несколько человек: сам похититель и его приятели. Девушка могла не подозревать, что ее участь решена. По сути, это был аналог пленения. Так, войдя в покоренный город, воины чувствовали себя в праве взять пленников. Участь женщин была вполне определенной – насилие или вынужденное согласие на сожительство. Рогнеда, супруга князя Владимира, тоже была его пленницей, а потом уже женой.
Но после принятия христианства церковь – в первую очередь – противилась таким союзам. Князь Ярослав даже ввел наказание за кражу девушек: «Аще кто умчит девку или насилит, али боярская дочь будет за сором еи, гривен злата а митрополиту».
Церковь учила: брак – это союз двоих для совместного проживания, для создания семьи и ведения хозяйства. Похищение, во-первых, могло быть принудительным. Во-вторых, в этом случае молодые не получали родительского одобрения и напутствия. А оно было крайне важным! Пятая заповедь соблюдалась неукоснительно: «Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет и да долголетен будеши на земли». Поэтому, если молодые заранее решили, что начнут свою жизнь с побега, потом обязательно шли виниться к родителям.
Та, что сбежала (если дело не происходило в Шадринске), могла остаться без наследства. Разгневанные родители были вправе отказать ей в приданом. Это тоже учитывали. Поэтому, идя на столь рискованный шаг, жених и невеста или заранее выясняли, что их все-таки примут и простят, или имущественный вопрос был для них не очень существенен. Сманивали сбежать девку и в том случае, если жениться на ней не очень-то хотели. Только держать девку в любовницах – дело бесчестное. Даже князей за это порицали.
Поделиться книгой: