Наталия Петровна Таньшина
Русофобия. История изобретения страха
Светлой памяти Димки и Дена, боевых русских офицеров, ставших мне братьями, отдавших свои жизни во имя Победы над нацизмом, посвящается…
Введение
Мы оказали большую услугу Европе: со временем её поймут и примут, как всегда принимают с жадностью нашу помощь во время крупных социальных кризисов; но нам никогда не будут благодарны, ибо благодарность перед Россией и её государями стала тяжестью, которая обременяет всех. Нас лучше ненавидеть без причины, чем отплатить нам добром.
Русофобия… Слово неприятное и жёсткое. Какое-то отталкивающее. До недавних пор, в принципе, табуированное. Ведь ещё несколько лет назад этот термин в российской политической риторике почти не звучал; в академической среде тех, кто писал о русофобии, воспринимали как политически ангажированных пропагандистов, а использование термина трактовалось как маркер идеологических предпочтений автора. Как, русофобия?! Это же просто пропагандистский приём, это неполиткорректно, нетолерантно! Это ненаучно, в конце концов, изучать какую-то фобию!
Как-то несколько лет назад автору этих строк довелось выступить с лекцией в Нижегородском государственном университете. Название лекции было таким: «Почему нас не любят на Западе, или Истоки европейской русофобии». Лекция ещё не состоялась, но какой поднялся крик в одной из соцсетей среди коллег-историков! «Вероятно, это её не любят на Западе!», «Никакой русофобии нет!» — таков был общий смысл высказываний.
Настал февраль 2022 года. Во многом ставший часом истины. Кровавым, драматичным, но расставившим многое по своим местам. Маски были сброшены. И как историк я буквально воочию увидела, что всё происходившее в прошлом словно оживало на моих глазах. Наблюдая за развитием нынешней ситуации, читая современные французские газеты, я замечала, что всё повторяется. Как только Россия укрепляет свою мощь и защищает свои национальные интересы, тут же повсеместно начинают раздаваться крики о «русской угрозе» и «русском экспансионизме». Замените в книгах, написанных иностранцами о нашей стране в XIX столетии, имя главы государства — и вот она, готовая антироссийская агитка! Весь этот лавинообразный поток русофобских выпадов и выступлений меня не удивил, но поразил своим беспрецедентным масштабом и всеобщностью. Западной всеобщностью, ведь русофобия — это явление западной культуры и происхождения.
Не наблюдалось прежде ещё одного возмутительного явления, ставшего нынче столь распространённым и даже модным на Западе — «культуры отмены». Чтобы отменяли целую страну, нацию, её культуру, историю, — это, пожалуй, происходит впервые.
Что же это ещё, как не вопиющее и открытое выражение неприятия всего русского, иначе говоря, самый настоящий расизм! Причём мы видим, что русофобия проявляется как на уровне идеологическом (а это именно идеология), так и на бытовом, когда значительная часть западного общества (я не утверждаю, что вся) оказалась заражена русофобским вирусом. Однако это неудивительно, особенно в условиях тотального контроля над средствами массовой информации, индоктринации и культивирования «образа врага»[1].
Русофобия и прежде была модным явлением, но теперь это не просто мода, это своеобразная клятва верности: если ты не русофоб, если ты защищаешь Россию, то тебя просто подвергнут «культуре отмены» и превратят в изгоя. Дошло до абсурда: на сайте петиций президенту Украины летом 2022 года было размещено обращение с требованием ввести в школьную программу предмет под названием «Русофобия», который должен заменить русский язык и русскую литературу. Ввести не «пятиминутку ненависти», а целый курс, целью которого являлось бы воспитание чувства ненависти ко всей России, русской культуре и русскому народу, и за степень этой ненависти ставить оценки.
Безусловно, не всегда и не всё западное общество было настроено против России. Были и есть русофилы, русофобы, а также вполне нейтральное большинство — занятые своими собственными делами обыватели. Русофобия же как идеология используется в качестве технологии и набора инструментов в конкурентной борьбе с Россией. При необходимости эти инструменты достаются из заветного ящика, а потом убираются до очередного кризиса. Поэтому мифы, стереотипы, представления о России кочуют, как грозные азиатские орды, из поколения в поколение, прочно укоренившись в коллективном бессознательном европейцев и американцев. Говоря словами популярного ведущего Владимира Соловьёва, на Западе сложился «комплекс России».
Как формировались образы России? Всегда ли Россия была для Запада[2] не просто
Тема исследования поистине безгранична, поэтому в работе изучаются ключевые моменты и важнейшие этапы формирования образов России, анализируются взгляды отдельных учёных, писателей, путешественников и политиков, что, конечно, не охватывает всего многообразия, условно говоря, русофобской и ан-тирусофобской мысли. Но, возможно, это и не требуется, поскольку из поколения в поколение, из работы в работу транслируются устойчивые клише[4], меняющиеся лишь незначительно как на протяжении длительного исторического времени, так и на уровне отдельных государств. Варьируются только детали. В результате, каждое поколение европейцев и каждый автор, по сути, заново изобретают или открывают для себя вечную и неизменную в их глазах Россию.
Особо подчеркну, что в книге речь пойдёт об образах России, созданных западными путешественниками, писателями, журналистами и политиками, которые мыслили в рамках сложившихся политических мифов и стереотипов или подстраивались под уже имевшиеся в обществе запросы и ожидания. Их умозаключения далеко не всегда совпадают с выводами профессиональных исследователей, хотя, безусловно, учёные тоже бывают политически ангажированными. Поэтому предметом исследования является не в целом огромное количество научных трудов, созданных западными историками о нашей стране. Нас интересуют не строго рациональные научные труды, предназначенные для политических, интеллектуальных, экономических и военных элит, а эмоционально окрашенные тексты, воздействующие прежде всего на чувства, а не на разум, и рассчитанные на массовую аудиторию, на обывателя.
Для исследователей важно договориться о терминах. Поэтому с них и начнём.
Глава 1. РУСОФОБИЯ КАК ЦЕЛОСТНАЯ ИДЕОЛОГИЯ И МЕХАНИЗМ НЕЧЕСТНОЙ КОНКУРЕНЦИИ
Стереотип, образ, миф
Казалось бы, всё просто: русофобия — это боязнь России, неприязнь по отношению к ней. Однако общепринятого академического определения этого явления не существует. Как отмечает отечественный автор С.М. Сергеев, «русофобия не есть строгое научное понятие (хотя оно и используется в научной литературе) <…> Каждый волен вкладывать в это слово свои личные антипатии и использовать его в качестве полемического "лома“». По словам исследователя, русофобия — эталонный образчик разъединяющего слова, после произнесения которого взаимопонимание и дружеское сотрудничество между людьми становятся невозможными[5].
Серьёзные исследования русофобии ещё предстоят. Да, интенсивно развивается такое междисциплинарное направление как имагология — изучение
Под
По словам академика А. О. Чубарьяна, «стереотипы такого рода часто весьма устойчивы, они передаются из поколения в поколение и весьма непросто уходят из политики и сознания. Базируясь часто на действительных отдельных фактах и проявлениях, они в то же время становятся основой для формирования целой системы мифологических концепций и представлений»[14].
Под
Когда мы говорим о
Политический миф идеологически заряжен, он имеет вполне конкретную цель. Как справедливо отметил бельгийский исследователь Клод Абастадо[17], «мифы не являются правдивыми или ложными, они эффективны»[18], а исторические факты в произведениях подчинены стремлению автора создать персонажей, которые были бы правдоподобны, отвечали бы стереотипным представлениям зрителей[19].
В то же время политический миф, как и миф в обыденном понимании, — это метарассказ, то есть рассказ в рассказе, история в истории, когда одно событие вызывает в памяти другое, вплетается в целую цепь событий, отсылает к предыдущим эпохам. Как отмечает швейцарский политолог, общественный деятель и журналист Ги Меттан, автор книги «Запад — Россия: тысячелетняя война. История русофобии от Карла Великого до украинского кризиса», такая разветвлённая сеть историй превращается в сагу, в «гиперфикцию», порождает новую мифологию, однако герои мифов и образы остаются прежними, узнаваемыми[20]. Смысл такого метарассказа — легитимировать официальную политику и построить общность через единение и коллективную самоидентификацию[21]. Иначе говоря, с помощью мифа о России Запад конструирует и сохраняет свою собственную идентичность.
По словам Мишеля Фуко, по каким-то таинственным причинам об одних мифах периодически забывают, а другие превозносят, как будто они больше соответствуют реальности. Миф о России неистребим, его можно отнести к категории «привилегированных мифов», которые, однажды сформировавшись, транслируются из поколения в поколение. Как отмечала французский исследователь Симона Блан, Запад всегда видел Россию сквозь свои мифы и стереотипы, сводя всё к одному, им же сконструированному принципу и испытывая соблазн сделать за Россию тот выбор, который стоит перед каждой нацией[22].
Что характерно, Запад уверен, что именно «в самой России легитимность и осмысленность ссылок на прошлое при обсуждении современных повседневных политических проблем очень редко ставится под вопрос», как пишет в своей работе известный норвежский исследователь и политолог
Известный западный исследователь Анатоль Ливен[26], рассуждая о таких аналогиях, подчёркивает: «Глупо (как это часто делают дурацкие западные комментаторы) искать поверхностные аналогии между имперской и современной Россией, но столь же глупо и отрицать определённые моменты органической преемственности между ними»[27]. Поэтому Арнольд Тойнби, понимая предвзятость западного взгляда на Россию, отмечал: «Как под распятием, так и под серпом и молотом Россия — всё ещё „Святая Русь", а Москва — всё ещё „Третий Рим"»[28].
При любых обстоятельствах правитель России, если он является сильным, будет для Запада Иваном Грозным, а Россия — империей[29]. При этом образ России часто персонифицирован, то есть связан с конкретным политиком. Внимание Запада всегда приковано к первым лицам государства, людям из их окружения, а не к государственным институтам и традициям управления страной. Как отмечает И. Нойманн, «политическая власть в нынешней России связана с телами людей, а не с телами институтов»[30].
Под
Если говорить непосредственно о теме русофобии, то, как справедливо отмечается в предисловии к антологии «Русский вопрос в истории политики и мысли», опубликованной в 2013 году, «это направление до сих пор было уделом в основном публицистики и пропаганды, активно позиционировавших различного рода „фобии" и „мании" в своих интересах и целях»[33]. Собственно, это то, о чём упоминалось выше: сам термин «русофобия» в название работ выносить было не принято. Даже в цитируемой антологии в большой вводной статье термин «русофобия» заменяется на «негативные стереотипы восприятия образа России»[34].
Большинство авторов, занимающихся имагологической проблематикой, предпочитали (и предпочитают) воздерживаться от «политических клише», ограничиваясь анализом философской и политической концепции
Поэтому фундаментальных работ о русофобии, где этот термин вынесен в название, не так много, а среди авторов весьма редко встречаются имена профессиональных историков. Из классических трудов можно назвать работу американского исследователя Джона Хоуза Глисона «Генезис русофобии в Великобритании»[35]. Из работ, авторство которых не принадлежит историкам, наиболее обстоятельным исследованием является упоминавшаяся выше книга Ги Меттана. Безусловно, стоит отметить очень известную работу И.Р. Шафаревича «Русофобия», впервые опубликованную в 1982 году. Автор размышляет о внутренней русофобии, но те компоненты, которые он выделяет в качестве её идеологем, совершенно идентичны тем, что свойственны западной русофобии[36]. Также не могу не отметить очень обстоятельные статьи, посвящённые проблемам русофобии, О. Б. Йеменского, статьи и монографии С. Г. Кара-Мурзы, а также работы В. В. Дегоева по британской русофобии и истории международных отношений.
Поскольку сферой моих научных интересов является история XIX века, при анализе предшествующих эпох я опиралась на работы отечественных исследователей, прежде всего, О.Ф. Кудрявцева, И. О. Князького, А. И. Филюшкина. Кроме того, огромным подспорьем при написании книги стали труды коллег-франковедов П.П. Черкасова, А. В. Гладышева, А. В. Чудинова, А. В. Гордона, С. А. Мезина, В. А. Мильчиной, А. А. Митрофанова, Н.В. Промыслова, Е.А. Прусской, Д.Н. Копелева, посвящённые анализу французского взгляда на Россию и истории франко-русских отношений, а также работы отечественных американистов В. Л. Малькова, В. И. Журавлёвой, И. И. Куриллы, М.А. Филимоновой.
Многие аспекты этой книги проходили апробацию в целом ряде телевизионных и радиопередач, в том числе на историческом канале «365 дней ТВ» (я благодарна главному редактору канала Герману Трегубенко) в рамках программы «Историада» с ведущим Алексеем Юдиным; на канале «Культура» в передаче «Власть факта» с ведущим Михаилом Ремизовым; на радио «Sputnik» в авторской программе «Изолента Live» (за что я особенно благодарю ведущих Петра Лидова и Трофима Татаренкова), а также на «Радио России» в рамках программы «Российский радиоуниверситет» с ведущим Дмитрием Конаныхиным. Я безмерно благодарна всем ведущим и журналистам за возможность представить плоды своих научных изысканий на суд широкой публики.
Кроме того, ряд сюжетов был проанализирован мною в предыдущих монографиях и научных статьях, а в 2022–2023 годах на страницах журнала «Русский мир» был опубликован целый цикл статей, посвящённых образам России на Западе, за что я также благодарю редакцию журнала «Русский мир», особенно Ладу Клокову и Елену Мещерскую.
Подходы к анализу русофобии
Если выделять подходы к анализу русофобии, то их можно условно разделить на следующие.
Согласно первому, русофобия — явление вполне банальное и не уникальное, даже естественное. В истории России, мощного и, главное, большого государства, которое во все времена пугало европейцев именно своими размерами, действительно было немало периодов войн и конфликтов с другими народами. Например, русский философ И.А. Ильин писал: «Подобно тому, как есть „англофобы", „германофобы", „японофобы", так мир изобилует „русофобами", врагами национальной России, обещающими себе от её крушения, унижения и ослабления всяческий успех»[37]. Конечно, англофобы, германофобы и японофобы существуют, и соседние нации часто друг с другом противоборствуют и даже воюют. Например, Стефан Кларк свою книгу о взаимоотношениях французов и англичан назвал так: «Англия и Франция: мы любим ненавидеть друг друга»[38]. Но я вовсе не уверена, что термин «русофоб» равнозначен по степени интенсивности понятиям «англофоб», «германофоб», «франкофоб». Неприязнь и фобии западных европейцев по отношению друг к другу имеют место, но они преходящи, и люди западной культуры в целом друг для друга свои. Неприязненное же отношение к русским встречается гораздо чаще, и оно гораздо глубже, что связано как с конфликтами, так и с тем, что мы для Запада всё равно остаёмся
Согласно второму подходу, русофобия — это чувство неприязни и даже ненависти к русским. Так, известный российский исследователь С. Г. Кара-Мурза даёт следующее определение: «Русофобия — широкий спектр отрицательных чувств и установок по отношению к русским, от страха до ненависти. Она присутствует как важный элемент в основных идеологических течениях Запада и оказывает влияние на отношение к России и в массовом сознании, и в установках элиты и правящей верхушки»[39].
Как отмечает современный экономист и политический деятель С. В. Жаворонков, «русофобия — это политическая концепция, которая утверждает изначально присущую русскому народу и не поддающуюся исправлению злонамеренность и/или неполноценность <…> русский в представлении русофоба — это нечто вроде опасного для человека зверя <…> Надо из гуманных соображений держать его либо в зоопарке, либо где-то далеко в лесу, а лучше всего пристрелить»[40]. На страницах этой книги читатель неоднократно увидит именно такое отношение к русским западных авторов, хотя дегуманизацией врага занимаются, наверное, все воюющие страны.
По мнению С. Г. Кара-Мурзы, русофобия — это «большая идеологическая концепция, составная часть евроцентризма — лежащей в основе западного мировоззрения доктрины, согласно которой в мире имеется одна цивилизация — Запад (не в географическом, а в культурном смысле). Всякого рода фобии — страхи и ненависть к иным — стали с раннего Средневековья влиять на самосознание народов Запада. Это были фобии к тем, от кого исходил вызов („варвары на пороге"), и к тем, кого Запад подавлял и угнетал — и потому ожидал угрозы, которая таится под маской покорности»[41].
Безусловно, элемент эмоций, точнее, коллективного бессознательного (на уровне архетипов) в русофобии присутствует, более того, составляет её основу. Но дело в том, что этими природными страхами можно манипулировать. В соответствии с третьим подходом русофобия рассматривается как целостная идеология, а также инструмент, механизм, технология решения прежде всего собственных проблем Запада.
Русофобия — это идеология, основанная на архетипах, квазирелигии и мистицизме, то есть на иррациональных элементах. В то же время русофобия — это жёстко просчитанная, весьма рациональная технология управления, инструмент конкурентной экономической и политической борьбы.
Именно как инструмент конкурентной борьбы против России и русского народа анализирует русофобию современный исследователь А.Н. Ильин, подчёркивающий, что основой русофобии выступают «интересы тех лиц, государств, национальных и наднациональных элит, которые являются стратегическим конкурентом России». Саму же русофобию автор трактует как «основанное на исторических фальсификациях и политических инсинуациях, принципиально отрицательное отношение к русским как этносу, к русской культуре, к русской цивилизации, к русскости как таковой»[42].
Русофобия — фабрика по производству страхов
Страх — это самая сильная эмоция, наряду с любовью, испытываемая человеком. В этом отношении русофобия может быть рассмотрена с точки зрения психологии и этологии, представленной прежде всего в работах австрийских этологов К. Лоренца и И. Эйбл-Эйбесфельдта. Как отмечал И. Эйбл-Эйбесфельдт, «человеческие существа показывают незаурядный аппетит к восприятию переживания страха и активно ищут ситуации, способные удовлетворить это желание»[43]. Человек стремится испытать страх самыми разными способами, от просмотра фильма ужасов до занятий экстремальными видами спорта, поскольку переживания подобного рода стимулируют выработку веществ, активизирующих деятельность организма человека (например, адреналина), то есть потребность в страхе закреплена на биохимическом уровне[44].
Внутри любой общности, от социальной группы до страны, существует множество потенциальных конфликтов, царит напряжённость, накоплена энергия, способная разрушить эту общность. Самый простой, но иллюзорный способ добиться стабилизации, особенно при помощи средств массовой информации — внушить, что источник бед находится вне общности, что все другие являются
Поскольку русофобия — это не только идеология, но и механизм конкурентной борьбы, можно говорить о настоящей фабрике по производству страха. В XIX столетии эти страхи формировались с помощью газет, брошюр, книг; в современном обществе инструменты стали гораздо разнообразнее и эффективнее, и теперь они направлены на гораздо больший объём аудитории и общества. В условиях индоктринации и отсутствия критического мышления эти страхи воздействуют на самые глубинные слои подсознания и формируют определённый настрой в обществе, держат людей в состоянии эмоционального возбуждения и направляют агрессию против общего воображаемого врага.
Такой подход позволяет проанализировать русофобию не только как некий абстрактный страх перед Россией и её неприязнь, а как жёсткую, тщательно продуманную идеологию конкурентной борьбы, в которой умело сочетаются рациональные и иррациональные компоненты. Поэтому страхи перед Россией, с одной стороны, корнями уходят в архетипы, с другой — сознательно конструируются и профессионально используются. Говоря словами Л. Вульфа, это «страхи фантазии»[46], градус которых может намеренно варьироваться в зависимости от конъюнктуры.
Это прекрасно понимали классики политической пропаганды. В частности, самый известный английский русофоб Дэвид Уркварт[47], чьё имя в Великобритании стало, по сути, синонимом русофоба, в памфлете «Англия и Россия» (1835), размышляя о пресловутой «русской угрозе», подчёркивал, что дело было не в реальном могуществе России, а в преувеличенных страхах, сформировавшихся в сознании британских политиков[48]. Получается, сами придумали страхи, а потом сами же в них поверили. Об этом же писал поэт, дипломат и глубокий политический мыслитель Ф.И. Тютчев в документе, который вошёл в историографию как «Записка»: «Чистосердечен ли Запад, когда высказывает превратное представление о нас? Всерьёз ли он стремится пребывать в неведении относительно наших исторических прав?»[49]
Как отмечает Л. Вульф, размышляя о восприятии России в Америке времён холодной войны, оно «включало страхи (иногда обоснованные) и фантазии (иногда сюрреальные), которые вместе образовывали идеологически очень мощный сплав»[50]. Американцы, «стараясь узнать своего врага <…> также прибегали и к изобретательству, формулируя русскую угрозу так, чтобы она отвечала нашим собственным культурным потребностям»[51].
По словам С. Г. Кара-Мурзы, «всякий раз, когда Россия вовлекалась в европейскую или мировую войну, хотя бы и оборонительную, Отечественную, западную элиту охватывал параноидальный страх, что результатом будет русское нашествие, которое поглотит Европу»[52].
Соответственно, русофобия — это страх не просто перед реальной Россией, но перед Россией воображаемой, той, в которую Запад сам поверил, поверил в им же самим смоделированный образ. Что бы мы ни делали, Запад будет судить о нас не по нам и нашим действиям, а по своим собственным представлениям, выгодам, страхам и ожиданиям. И этот сплав архетипических страхов перед Россией и страхов, искусственно созданных, западные элиты используют для управления обществом и решения своих собственных задач. Именно политические элиты формируют русофобскую повестку и аккумулируют иррациональные страхи, существующие в обществе. В значительной степени русофобия представляет собой результат деятельности экспертного сообщества.
В этом плане вера в злонамеренность русских основана на безотчётном страхе перед ними, базирующемся, зачастую, на совершенно ложных постулатах. Это обусловлено самой логикой политического мифа, который и не создавался как «правдивый рассказ». Как известно, чем абсурднее ложь, тем охотнее люди в неё верят. Тезис о том, что русские — это зло, давно превратился в аксиому, не требующую доказательств. Как отмечает Л. Вульф, размышляя о настроениях американцев времён холодной войны, «зло говорило с русским акцентом»[53]. Для масс нужны броские, яркие лозунги, рассчитанные на чувства, а не на разум.
Но это нижняя часть айсберга, русофобия для масс и обывателя. Русофобия же на верхнем уровне, на уровне элит — это уже не иррациональный страх, а профессиональное, просчитанное и лицемерное производство этого страха, это высокотехнологичный бизнес и в целом система управления, использующая архетипы коллективного бессознательного для достижения конкретных экономических и политических целей. Западная русофобия рациональна как технология и при этом основана на иррациональности и мистицизме, на закладываемых с детства и передаваемых из поколения в поколение страхах.
Итак, русофобия весьма рациональна и управляема. Она представляет собой механизм и способ манипуляции общественным мнением с целью решения собственных внутренних проблем; это способ политической борьбы и решения важнейших экономических проблем; важный компонент бизнеса и двигатель ВПК, ведь нужен очень сильный враг, чтобы убедить общество в необходимости постоянного наращивания вооружений с целью победить «русское зло», угрожающее всему цивилизованному Западу. Вовсе не случайно президент США Рональд Рейган в 1983 году объявил Советский Союз «империей зла»: ему нужно было обосновать американским обывателям необходимость начать эскалацию гонки вооружений против СССР и запустить программу Стратегической оборонной инициативы.
С.М. Сергеев выделяет следующие компоненты русофобии: признание за русскими некой онтологической и/или генетической ущербности; экзистенциальная ненависть или страх по отношению к ним; систематическое и сознательное желание им вреда, а не блага; отрицание самих базовых понятий «русский», «русскость». Формальным критерием русофобии является сознательное негативное отношение к русским именно потому, что они русские[54].
С данными критериями можно согласиться, уточнив, что речь идёт о сознательном культивировании негативного отношения к русским. Что касается сознательного желания вреда, а не блага, то здесь, на мой взгляд, тоже действует строгий рациональный расчёт: борьба с конкурентом и желание его победить.
Конечно, слушая заявления современных западных политиков, вполне можно подумать, что ими овладело некое коллективное безумие[55]. Однако это вовсе не так. Речь идёт о хладнокровной лжи и откровенной пропаганде, о тщательно продуманных действиях, рассчитанных на то, чтобы воздействовать на эмоции, а не на разум, пугая подконтрольного обывателя такой прижившейся и понятной «русской угрозой».
Именно как целостную идеологию анализирует русофобию О. Б. Йеменский. В его определении русофобия — это целостная идеология, представляющая собой «особый комплекс идей и концепций, имеющий свою структуру, свою систему понятий и свою историю генезиса и развития в западной культуре, а также свои типичные проявления». При этом исследователь справедливо отмечает, что это западная по происхождению идеология, утверждающая злую природу русского народа. Согласно ей, «русский народ наделяется некими уникальными свойствами, обусловливающими его тягу ко всему низменному. Русские представляются не способными ко всему тому, что составляет человеческое достоинство у других народов, что объясняется генетически и культурно-исторически. Логика русофобии основана на противопоставлении русского и западного как дурного хорошему. В связи с этими свойствами русские как народ видятся принципиально враждебными Западу, а Россия как сущностно иная, чуждая цивилизация. Россия предстаёт как экзистенциальный враг Запада и всего, что осознаётся в западной культуре как специфически „западное" — свободы, демократии, прав человека»[56].
Г. Меттан убеждён, что русофобия — не только проявление эмоций, не пассивная демонстрация своего мнения. Русофобия — это «активная, заведомо враждебная позиция, целью которой является если не нанесение прямого ущерба, то по крайней мере стремление ущемить „другого" в его правах». Поэтому автор справедливо отмечает, что «русофобия — это не заговор, это образ мысли»[57].
Швейцарский исследователь выделяет несколько видов русофобии, называя её «смешанным чувством». Есть ненависть пассивная, заключающаяся в стремлении извлечь выгоду из внезапной слабости России, как, например, это было при Борисе Ельцине. Существует активная, воинствующая русофобия, оживающая, когда Россия обретает силу, и примеры такого всплеска наблюдались многократно в XIX веке, а сейчас мы это можем видеть своими собственными глазами. Кроме этого, отмечает Г. Меттан, есть русофобия как таковая, не зависящая ни от чего[58].
Русофобия — это западная идеология. Она спекулирует теми же категориями, которые известный исследователь Эдвард Вади Саид использовал применимо к ориентализму: подчёркивание разницы, выделение западного превосходства, использование стереотипов для вынесения суждений, тем более что европейцы уже очень давно начали относить Россию именно к Востоку. Поэтому такой взгляд является искажённым, поскольку, как отмечал Э. Саид, он предполагает наличие «противоположного, „Другого", чья действительность является предметом постоянной интерпретации и переинтерпретации с точки зрения отличия от „нас"»[59]. По словам Л. Вульфа, взгляд на Россию был искажён «элементами „доминирующего дискурса", „ориентализма" и представлениями о некоей нормативной „цивилизованности"»[60].
Русофобия коренится в северном полушарии, где сильны позиции католицизма и протестантизма, а это важно, поскольку неприязнь к России корнями уходит в принятие Русью христианства по греческому обряду. Азия, Африка, Аравия, Латинская Америка никогда не страдали русофобией. Япония и Китай имели с Россией территориальные конфликты, отсюда и периодические эмоциональные всплески. А вот для США, никогда с Россией не воевавших, характерна беспрецедентная ненависть на государственном уровне.
Несмотря на то, что русофобия — западное явление, представляется некорректным в исторической ретроспективе распространять его на всё западное общество, как и вряд ли возможно говорить о едином Западе по отношению к России. Как отмечал М. Малиа, «меняющиеся европейские образы России являются отражением ряда соперничающих „вестов"», а правые и левые, рационалисты и романтики, англичане, французы и немцы воспринимали одну и ту же Россию по-разному[61].
Соответственно «русофобы» — это тоже не однородная и единодушная масса, которая только и делает, что строит заговоры против России. Как справедливо полагает Г. Меттан, никто всерьёз не думает, что американцы поголовно ненавидят русских. Более того, в США и Великобритании сформировалась особая наука — «русофобология»[62].
Несмотря на то, что стереотипы восприятия формировались на протяжении столетий и в своей основе остаются неизменными по сей день, разные исторические эпохи серьёзно различались между собой. Если говорить о странах, в которых формировалась русофобия как идеология, то ведущими из них являются Франция, Великобритания, Польша, в определённой степени Германия, а также Соединённые Штаты Америки, где эта идеология начала активно развиваться со второй половины XIX века.
Возникновение термина
В России (да и не только) широко распространено мнение, будто самый ранний случай употребления термина
Между тем Ф.И. Тютчев не был изобретателем термина «русофобия», как и не был пионером в его использовании. Этот термин появляется гораздо раньше и вовсе не в России, а в Западной Европе. Уже во второй половине 1830-х годов он начинает встречаться в европейской прессе. Именно в это время русофобия складывается в своём классическом варианте, хотя это не означает, что страхи и опасения перед Россией не существовали прежде. Более того, мифы и стереотипы восприятия России, ставшие идеологемами русофобского образа, начали формироваться ещё на рубеже XV–XVI веков и остаются неизменными вплоть до наших дней. Мы меняемся, Россия меняется, а представления о нас остаются прежними.
Вероятно, точную дату первого использования термина
То, что термин впервые встречается в прессе, вовсе не случайно. Именно газеты и журналы являлись в XIX столетии фактором, отражающим и формирующим общественное мнение. Поэтому русофобия неразрывно связана с политической пропагандой и журналистской публицистикой, стремящейся внушить читателю заранее заданные мысли и чувства, о чём писал И.Р. Шафаревич[69]. Не было случайным и время, когда термин начинает активно использоваться. Это был период кардинальных социальных и политических перемен в Европе, а русская тема актуализируется всегда, когда сама Европа или Запад в целом ощущают себя в состоянии кризиса.
В Европе этнические фобии по отношению к соседним народам существовали во все времена. Формирование этнической фобии на национальном уровне в отношении России стало возможным после начала непосредственных крупных военных конфликтов с её участием, особенно когда русские войска на завершающем этапе Наполеоновских войн оказались в центре Европы. До этого времени концепция «русской угрозы» для европейского баланса сил оставалась достоянием дипломатов и не была темой газетных новостей. В ходе Наполеоновских войн и после их окончания ситуация начинает меняться[70].
Однако в историографии существуют и другие подходы относительно времени возникновения русофобии как явления. Если одни авторы, например, американский исследователь Рэймонд Макнелли, считают, что она возникает уже в 1812 году[71], то другие полагают, что русофобия как целостная идеология оформляется гораздо позже окончания Наполеоновских войн, достигая своего пика в годы Крымской войны[72]. На мой взгляд, Крымская война — это уже расцвет русофобии, а как идеология она оформляется в 1830-1840-е годы. Как отмечал американский историк Дж. Х. Глисон, почва для русофобии периода Крымской войны была хорошо подготовлена в 1830-е годы[73].
Итак, в 1830-е годы термин
В 1837 году термин «русофобия» встречается и во Франции. Именно Франция, как это ни печально звучит, задавала тон в мощном русофобском хоре и была главным идеологом в деле создания негативного образа России. Приходится согласиться с мнением Г. Меттана, что Франция «сыграла ключевую роль в формировании мировой русофобии, положив в её основу два мифа: о русском экспансионизме и азиатском деспотизме»[76]. При этом миф накладывался на миф, и в XIX столетии на этой базе русофобия формируется как классическая идеология, основанная на уже сконструированных мифах.
Тогда же термин «русофобия» использовался и в России для характеристики настроений в Европе. В частности, это слово было в лексиконе главы российского внешнеполитического ведомства графа К. В. Нессельроде и встречалось в его переписке конца 1830-х годов[75].
После публикации в 1843 году книги маркиза де Кюстина «Россия в 1839 году», чему будет посвящён отдельный разговор, российские власти развернули активную кампанию по опровержению взглядов Кюстина. Автором одной из статей стал князь Пётр Андреевич Вяземский. В работе «Ещё несколько слов о работе г-на Кюстина „Россия в 1839 году" по поводу статьи в „Le Journal des Debats" от 4 января 1844 года» он использует термин
Россия — огромная страна, её размеры всегда внушали европейцам зависть и страх[78]; Россия — богатая, мощная, самодостаточная и самобытная, поэтому она всегда притягивала, но одновременно пугала. Страх и интерес — эмоции, которые люди как на межличностном, так и на межнациональном уровне испытывают к
Но интерес к России связан не только с самой Россией. Ведь взгляд на
Как отмечала отечественный исследователь Н.В. Синицына, работы иностранцев о России представляют собой «источник специфический, отражающий одновременно два образа — образ мира, которому посвящён, и образ мира, где создан. Поэтому в исследовании образа
Оптика наблюдателей тенденциозна, а взгляд часто предопределён господствующими ожиданиями, опасениями, настроениями. Соответственно, механизмы формирования национального мнения коррелируются скорее с необходимостью национального самосохранения и самопознания, нежели с необходимостью объективного научного изучения Другого. Ален Безансон, рассуждая о книге Мартина Малиа о России, подчёркивает, что эта книга оказывается в конечном счёте историей не только России, но и всего западного мира, поскольку все его оценки неразрывно связаны с историей того самого Запада, которому они принадлежат[88]. Сам же Безансон вынужден признать, что «европейские оценки зависят более от эволюции самой Европы, нежели от состояния тех стран, которые этой оценке подвергаются»[89].
Можно согласиться с утверждением Ш. Корбе, что мнение, формируемое одной нацией о другой, является одной из форм национальной защиты. С его помощью каждая нация защищает свои собственные национальные интересы (так, как они понимаются в каждый конкретный момент). Соответственно, примат национального интереса нивелирует объективность восприятия, а превратности и перипетии истории разрушают преемственность восприятия, подчиняя его конкретной исторической ситуации и доминирующим в обществе идеям[90].
Поэтому, как точно отмечает российский исследователь А. И. Миллер, «в дискурсе, созданном и воспроизводимом на Западе, Россия не может лишь по собственной воле изменить свою роль и свой образ. Не Россия поместила себя вне Европы, и не только от России зависит это преодолеть»[91].
Итак, образ России и русских, создаваемый иностранцами, являлся не только и не столько результатом реального изучения нашей страны, сколько самообразом, автопортретом. Как отмечает Анатоль Ливен, «каждой стране нужен собственный идеализированный образ — не для самовосхваления, напыщенности и надменности (как это часто, к сожалению, бывает), а в качестве основы идентичности и стабильности, стремления к общему усовершенствованию»[92]. И этот идеальный самообраз можно создать на основе антитезы, противопоставив своему идеалу антиидеал, самообраз в негативе. Именно таким самообразом в негативе, искажённым отражением в кривом зеркале и является для Запада Россия.
В рамках любой культуры, любого мифа или сказки Добро всегда борется и противостоит Злу. Соответственно для Запада его самоутверждение как гаранта и защитника положительных начал осуществлялось через активное противоборство с Россией. В результате Запад механически повторяет суждения и заключения, сделанные в XV–XVI веках первыми ступившими на русскую землю европейцами, не пытаясь исправить эти заблуждения и ошибки.
Активизация интереса к России в эпохи кризисов и перемен
Интерес к России активизировался и активизируется в моменты кризисов и перемен в самом западном обществе. Как справедливо отмечает И. Нойманн, попытки создания из России антагонистического
Поэтому как русофобия, так и русофилия являются отражением внутренних проблем
Собственные самооценка и самовосприятие являются важнейшими факторами восприятия
Так было в XVIII столетии, в эпоху Просвещения, накануне бурных перемен конца века и Французской революции. Как подчёркивает Л. Вульф применимо к XVIII столетию, в конструирование Восточной Европы европейцы «вкладывали столько интеллектуальной энергии потому, что дополняющая её конструкция, Западная Европа, была весьма неустойчивой»[98]. Так было на протяжении «долгого XIX века», в XX веке и вот уже и в XXI столетии.
По мнению И. Нойманна, Россия и русские трактовались на Западе как лиминарный (пограничный) случай европейской идентичности[99], отсюда и их якобы вечная неопределённость и непредсказуемость. Как справедливо отмечает С.Г. Кара-Мурза, тем самым «европейцев сплачивали мифом, будто им приходилось издавна жить бок о бок с варваром непредсказуемым, ход мыслей которого недоступен для логического анализа»[100].
О неопределённости России пишет и А. Безансон, подчёркивая, что Россия была слишком «удалена от центров цивилизации». Следствием этой удалённости стало «возникновение огромного пространства без городов, без ремесленников (русскому крестьянину все орудия труда заменял, как правило, топор), огромной страны, сельское хозяйство которой, по отзывам специалистов, достигло к 1913 году того уровня, на котором английское сельское хозяйство находилось во времена войны Алой и Белой розы»[101]. Наверное, не стоит особенно задумываться над вопросом о том, на какие «отзывы специалистов» опирался А. Безансон, а вот во фразе про топор угадывается влияние маркиза де Кюстина, утверждавшего, что ни один русский не выходит из дома без топора. Очевидно, эта неопределённость в восприятии была связана не столько с неопределённостью России, сколько с неопределённостью самого Запада. И чем сильнее была эта неопределённость и нестабильность, тем пристальнее был взгляд на Россию.
Образ России — конструкт воображаемого