Помоги проекту - поделись книгой:
С тех пор мало что изменилось. Воруют. И воруют много. Мы узнаём подчас только о громких кражах, когда выносятся либо целые тюки, стоимость которых может равняться «коробке из-под ксерокса», либо же отдельные книги, которые стоят дороже золота. Но в абсолютном большинстве кража книг происходит без огласки, и из года в год бредут книжечки своими тропками из застенков библиотек на свободу. Как показывает лента новостей, не застраховано от этого ни одно хранилище, и надежда только на технические средства защиты, а также на честность тех, кто избрал своей профессией служение книге.
В советские годы довольно часто издания выдавались на абонемент, особенно в ведомствах и вузах. И вот в этих случаях читатель брал книгу и «терял» ее, особенно это было характерно для профессуры, которая имела абонементы в главных библиотеках страны. В результате такой забывчивый читатель или выплачивал символическую стоимость, или приносил что-то взамен «потерянной». И если за кражу книг можно было поплатиться, то такая забывчивость не наказывалась. По этой причине многие абонементы со временем переставали выдавать особенно ценные книги на дом.
Наиболее частый способ – когда некто, устраиваясь работать в библиотеку, каким-то образом выносит и затем сбывает книги. Это уже трудоемкий вариант, собственно, настоящее спланированное преступление: для того чтобы выбрать книгу, требуется хоть какая-то квалификация (ибо для обычного человека дорогая книга – это обязательно толстая, старая, тяжелая). Поэтому, как показывает судебная практика, создаются альянсы таких людей с книжниками-наводчиками, которые конкретно указывают, что и где нужно изъять из государственного фонда.
Но одно дело – украсть книгу, а совсем другое – получить за украденную книгу деньги. Последняя процедура наиболее опасна для вора, и именно на этом у государства порой встречается возможность обезвредить преступника и, главное, прекратить планомерное расхищение фондов библиотеки.
Для того чтобы уберечь книжные фонды, книги клеймятся различными штампами, печатями, снабжаются владельческими знаками-экслибрисами… Словом, делается все, чтобы обезопасить каждую конкретную книгу или рукопись от похищения. Именно из‐за такого целеполагания книга с печатью, равно и книга со следом печати, несет на себе некоторый признак ущербности. Не все столь категоричны, но в действительности наличие на книге подобных владельческих признаков – серьезный дефект, сильно умаляющий ценность (и, соответственно, материальную стоимость) коллекционного экземпляра.
Печати ставятся на различных страницах книги. Причем практика (традиция) различных библиотек диктует различное расположение. Общепринятое – титульный лист, низ 17‐й страницы (поскольку она традиционно в книгах обычного формата является первой страницей второй тетради), низ последней страницы. Бывает, что дополнительно штамп ставится внизу на 33‐й странице (первый лист третьей тетради), иногда на 41‐й или 101‐й страницах, тоже внизу, как вариант – на обороте иллюстраций или вкладок. Этими страницами обыкновенно ограничивается фантазия библиотекаря. Иногда встречаются такие экземпляры, на которые невозможно смотреть без слез, настолько обезображены они печатями (областные библиотеки в этом впереди всех). Книги в музейных собраниях, в том числе некоторых отделах редких книг главных библиотек, последние лет двадцать-тридцать штампуются более милосердно, чтобы не обезобразить экземпляр. Порой это небольшой штампик на обороте титульного листа или даже на втором форзаце.
Поскольку наличие любых печатей играет огромную роль в ценообразовании, то книга без печатей и книга с печатями – это совершенно различные вещи. Есть коллекционеры, которые никогда не оставят себе экземпляр с библиотечной печатью, особенно если эта библиотека до сих пор существует. А потому история книжного собирательства и книжной торговли знает множество способов, которыми владельцы «лечили» штемпелеванные книги, или, как их называли, – «книги с колотухами», «книги с синяками» и тому подобное.
Наиболее употребительным был способ «юный химик», когда печать на книге выводилась химическими средствами. Нужный лист мог выниматься из книжного блока, и печать обрабатывалась химическим раствором (для этого употребляли уксусную эссенцию и другие доступные реактивы), затем промывалась водой. Главное, что может тут обеспечить успех, – это бумага, и чем она хуже, чем больше в ней примеси древесной массы, тем более заметны манипуляции. Тряпичная бумага XVII–XVIII веков – напротив, часто выбеливается настолько хорошо, что не имеет никаких следов печати; бумага же XX века так сильно страдает при травлениях, что навсегда меняет свои физические свойства. Но в любом случае от таких обработанных листов почти всегда исходил резкий химический запах; особенно тогда, когда нейтрализация штемпельной краски происходила без изъятия листа из книжного блока.
Этот способ употреблялся только для нейтрализации чернил и штемпельной краски, потому как типографская краска не удаляется при таких манипуляциях, и ее нейтрализация возможна только физически – скальпелем или лезвием. Случаи, когда печати с книги удалены безукоризненно, – редки, и чем более наработан глаз букиниста, тем легче ему распознать такие экземпляры. Листы, которые вынимаются для удаления печатей, чаще всего после промывки немного меняются в размерах, отличаются они и по тону от основного блока, поскольку при обработке неминуемо выбеливаются. А обычное в таких случаях использование чая для финальной промывки листа хотя и убирает нарочитую белизну, но не всегда дает бумаге нужный тон. То есть различить «мытые» экземпляры бывает нелегко, но квалифицированному эксперту эта задача вполне по силам.
Здесь ремарка. Иногда на место листов с печатями переставляются листы из чистого экземпляра, часто так улучшается либо экземпляр в особом переплете, либо с автографом. И в этом случае также может сложиться впечатление мытых листов, если хранились экземпляры различно (а это почти всегда так), тогда как это просто несколько отличающиеся по оттенку подлинные чистые листы, но происходящие из другого экземпляра. Тут стоит вспомнить случаи, когда в XIX веке в Императорской Публичной библиотеке из нескольких неполных экземпляров какого-либо славянского инкунабула или издания Франциска Скорины формировали «эталонный» полный экземпляр.
Порой следы печатей настолько заметны, что присущее таким явлениям название – «синяки» – вполне отражает суть. И много кто, в том числе и автор этих строк, обходил такие экземпляры стороной. Ведь наличие «синяков» свидетельствует о том, что книга была «вылечена», а вот от чего именно – может показать только экспертиза при исследовании штампа: если краску можно было химически нейтрализовать, то ее можно и проявить обратно. А что там проявится – вопрос вопросов…
Но многие собиратели смотрят на печати без особенного пренебрежения, причем некоторые даже видят в ее наличии существенный факт для понижения цены и с аппетитом скупают такие книги. Был в свое время коллекционер, которого знала вся Москва, – Виктор Маркович Янко. Не то чтобы богатый для ситуации 1990‐х годов, но обеспеченный тогда, когда это было заметно на общем фоне; источником благосостояния он имел свечной заводик в виде мебельной фабрики и с конца 1980‐х собирал книги. Прежде всего он покупал издания, входящие в «Каталог нелегальной и запрещенной печати XIX века», и достаточно было ему сказать номер – он говорил, нужна ему книга или нет. Щедрость он особенно не проявлял, а торговался так, что впору представлять его за изготовлением обуви. Но за недостающие книги этого раздела он платил какие-то деньги, а поскольку за 70 лет советской власти Искандер и Ко сильно всех утомили, то В. М. Янко оказался едва ли не монополистом на рынке книг этого сегмента (конкурировал с ним в тот момент, да и то частично, только собиратель прижизненных изданий Льва Толстого И. Ю. Охлопков). Но это – только вершина айсберга по имени Янко. Дело в том, что он за несколько лет скупил не одну тысячу разного рода «толстых обоев», а также книг гражданской печати XVIII века (на цельные комплекты или отдельные книги он обычно жалел денег), причем поскольку основным «собирателем комплектов по отдельным томам» на рынке изданий XVIII века долгое время был Юрий Петрович Тушин, довольно рано понявший разницу цены томов и полного комплекта, то В. М. Янко доставалось то, что не взял Ю. П. Тушин. Но особенно Виктор Маркович был любителем многотомных изданий XIX – начала XX века по экономике, географии, истории, статистике… И почти все это у него было в отвратном виде, с библиотечными штампами всех возможных мастей; более того, в нем видели единственного покупателя, который заплатит хоть что-то за комплектную книгу, если она «библиотечная». Конечно, сейчас бы эта книга была уже «вылечена» и продана дорого, но в те годы, когда и ксерокс-то не всем был доступен, он был незаменим для продажи «гнутых» книг, как называли экземпляры с сомнительным provenance. И если других людей страшила мысль о том, что милиция может заинтересоваться происхождением этих волюмов, то Янко об этом даже и не думал – ему нужно было в своем кондуите увеличить общее число томов собрания. В деле подсчетов он был всегда щепетилен (кажется, имел профессию то ли статистика, то ли экономиста бухгалтерского толка) и, преодолев очередную высоту, скажем пять тысяч томов, всегда ставил нас в известность о передвижении планки мирового книгособирательского рекорда. Но сколько бы ни собрал Янко книг, главным качеством была их, как говорили, «гнутость», то есть за коллекционера его в общем-то даже не считали.
То есть до начала 2000‐х годов со штампами на книгах боролись либо химическим способом, либо же просто вырезали их отовсюду и подклеивали место резекции чистым листиком бумаги. Последнее нарочито заметно, но все-таки лучше, чем штамп библиотеки. Формально книга с вырезами – уже дефектная, но точно не библиотечная, хотя стоимость ее сильно падает по сравнению с обычным экземпляром.
При этом ныне книг со штампами развелось настолько много, что возникает ощущение, будто торгуют только ворованным (или списанным) имуществом, а коллекционных экземпляров становится все меньше и меньше. И чтобы победить такую ситуацию, был придуман новый способ, которого не существовало на излете XX века. Оказалось, что при помощи копировальной техники опытный пользователь может отсканировать нужную страницу или титульный лист, распечатать такой лист заново на принтере и поставить на то место, где была страница с печатью. Основная сложность такого способа – подобрать бумагу, чтобы глаз не «цеплялся»; а если глаз не зацепится за различие бумаги, то не будет пристрастного рассмотрения, ведь плоская печать копировального устройства отличается от высокой типографской печати. Когда для такого мероприятия употребляется цветная копировальная техника, то методом проб и ошибок можно распечатать лист практически тон в тон с основным блоком, и главным будет плотность и фактура бумаги замененного листа.
Причем если подобрана аутентичная бумага, то даже книги XVIII века могут быть с замененными листами, и это не бросается в глаза. Бумага XIX–XX веков, поскольку имеется множество источников для подбора аналогов, также дает большой простор для такого рода реставрации… Есть специалисты своего дела, которые столь качественно изготавливают листы, что любой музей позавидует их умению и с удовольствием закажет муляжи книг или рукописей для экспозиции.
Как относиться к таким манипуляциям? С одной стороны, замененные листы – это полностью новые листы, и книга оказывается в действительности дефектной, с восстановленными страницами. К тому же, наверное, с годами такие листы будут иначе физически стареть, и правда покажет себя. Но, с другой стороны, книга с печатями, пусть даже библиотеки какого-нибудь давно несуществующего вуза или завода из братской республики, всегда подозрительна, всегда ловит пренебрежительные взгляды… И далеко не каждый приобретет такую. Конечно, есть разряд книг – безусловных и исключительных, – которые вожделенны для коллекционера в любой сохранности, но обычная антикварная книга от штампа всегда теряет и в цене, и в привлекательности.
И замена листов, которую порой можно распознать только опытным глазом, представляет собой, по сути, коммерческую реставрацию, что нередко происходит с книгами просто дефектными – когда вместо недостающих страниц или иллюстраций добавляются реставрационные копии. То есть если выбирать из двух зол – книга с библиотечными штампами и книга с восстановленным титульным листом – здравый выбор будет на стороне последней. По крайней мере, эта книга не принесет своему владельцу тех неприятностей, которые исходят от книги с любыми библиотечными печатями, пускай и давно не существующих библиотек.
Ну и наконец, нововведение начала XXI века – согласуясь с русской пословицей «клин клином вышибают». Этот остроумный способ выглядит следующим образом: умник заказывает в конторе «Печати и штампы» резиновую печать стандартного для нынешних казенных печатей размера или немногим меньше; важное условие – чтобы текст (рисунок) этого штампа был исполнен не традиционным способом, то есть имел бы штриховой оттиск на белом фоне, а наоборот – чтобы фон оттиска был с краской, а текст или рисунок – пробельным; как часто говорят – выворотным. В качестве исходного образца для такого изображения берется фото подлинного книжного штемпеля какой-либо частной библиотеки XIX века, обычно традиционного (штрих/текст на белом фоне), но заказывается в выворотном исполнении. При нанесении такой печати на имеющуюся на книге печать государственной библиотеки последняя оказывается невидимой: поверх нее нанесена новая, полностью закрывшая прежнюю (вспомним что такое палимпсест в кодикологии).
Приведем пример: в XIX веке известен штемпель библиотеки князя С. М. Голицына с родовым княжеским гербом и текстом внизу «Bibliotheque Golitzin». По оттиску этого штемпеля некий находчивый книжник заказал новую печать, уже выворотную, и последнее время книги из «библиотеки Голицыных» с такой вот крупной черной печатью мелькают на антикварном рынке: порой для сокрытия прежней библиотечной печати, или же просто для придания культурной (и соответственно материальной) ценности ординарному экземпляру. Конечно, никто не догадывается, что это за гербовая печать и для чего она в действительности была поставлена. И уж подавно не приходит никому на ум, когда именно она поставлена.
Библиофилы
Слово «библиофил», как всем хорошо известно, переводится с греческого языка как «книголюб» или же «друг книги». Но если вплоть до XX века такое именование человека носило в значительной мере хвалебный оттенок, то теперь – в наступившем XXI веке – применительно к ныне здравствующему человеку несет оттенок насмешки. И немудрено: многочисленные определения человеческих наклонностей, оканчивающиеся на -
И в наступивший век, когда и в России, и за границей те, кто собирает книги, зовутся или собирателями, или коллекционерами, осколки былого величия библиофильских организаций смотрятся как клубы любителей книги при вагоноремонтном заводе или мыловаренном комбинате. Они проводят собрания, делают доклады, печатают программки заседаний «библиофильским тиражом», подбирают их оттиски на различной бумаге…
Но время ушло так далеко вперед, что невозможно повторить тот исторический опыт, которым стали в свое время Русское общество друзей книг в Москве или Ленинградское общество библиофилов. То были уникальные и неповторимые исторические моменты – ведь тогда, в 1920–1930‐х годах, книга объединяла совершенно иных людей, которых ныне природа уже давно перестала производить. Ни знаний, ни ума, ни их образованности в нашем веке уже и не сыщешь.
Поэтому если некто и имеет ныне крупное или выдающееся собрание редких книг, то он вряд ли пойдет на встречу с «библиофилами» или же пополнит ряды «бессмертных» – у него на такие похождения нет ни времени, ни желания. С другой стороны, если у кого-то имеется неудовлетворенная страсть к общественному признанию или если над кем-то довлеет прошлое партийного функционера, профсоюзного или комсомольского деятеля, лектора по научному коммунизму, тогда ему прямая дорога в библиофилы, причем не столько в библиофилы, сколько в их «директоры». Без особенного труда, но при наличии организаторских способностей или финансовых/административных ресурсов можно будет создать подобие первичной парторганизации, заведя в ней те же самые принципы, что и в годы советского прошлого. Как раньше все были в подчинении парторга и часто заискивали перед ним, надеясь получить от этого пользу (поездку за границу или новую должность), а, прославляя партию вообще, в действительности прославляли своего руководителя, так и в обществах библиофилов, прославляя книгу – прославляют и партактив (функционеров) так называемого библиофильского движения, всячески поддерживают культ руководителя, в надежде, что и им достанется доля славы и почета. Руководители же – упиваются собственным величием безотносительно места и времени.
Словом, большинство действительно значительных коллекционеров нашего времени старается не связывать свое имя с общественными организациями и объединениями. Это им совершенно ни к чему. Достаточно пересмотреть перечни членов библиофильских организаций, чтобы не только осознать это обстоятельство, но и сделать собственный выбор.
Библиофильские издания
Говоря о так называемых библиофильских изданиях, следует четко осознавать их особенный, специфический характер. От основной массы издательской продукции минувших столетий их отличает то обстоятельство, что изданы они были не как обычные книги – для чтения, – а именно в качестве предмета коллекционирования для библиофилов, то есть преимущественно только для бережного хранения; исключение – литература по собирательству, которая все-таки приносит пользу и своим содержанием тоже. Но именно это разделение можно считать основным: обычные люди покупают книги для чтения, а коллекционеры – лишь коллекционируют и не читают, потому что чтение неминуемо отразится на сохранности экземпляра. Конечно, книги, изданные в качестве библиофильских, могут «спускаться с небес на землю» – попадать в руки обычных читателей; часто в виде подарка, наследства, случайной покупки… Однако от такого нравственного падения ощутимо изменится только их сохранность, но не первоначальная издательская суть.
И потому вряд ли стоит называть «библиофильскими» издания таких выдающихся печатников прошлого, как, скажем, Джамбаттисты Бодони в Парме или Платона Бекетова в Москве. Просим прощения у некоторых, кого смутит столь смелое сопоставление, но сразу оговоримся – типография Платона Бекетова, сильно претерпевшая от московского пожара 1812 года, была уникальным явлением для России начала XIX века, и немногочисленные ее издания, не слишком оцененные современниками, ныне являют собой выдающиеся памятники русского типографского искусства.
Но если говорить именно о библиофильских изданиях, то этот феномен получил свое развитие в Европе во второй половине XIX века, когда во Франции начался бум на такие книги, весь тираж которых либо его часть выходили перенумерованными – когда варьировалась бумага в разных частях тиража, когда прикладывались дополнительные сюиты иллюстраций и так далее. Собственно, этим «пошла в народ» давняя традиция французских издателей, которые еще с XVIII века долю тиража печатали для подношений монархам или адресуясь к щедрым ценителям: они не просто печатали часть тиража на особой бумаге (что было обычным правилом в типографической практике XVIII–XIX веков), но всячески «улучшали» особые экземпляры – это были приложенные оригинальные рисунки или же сюиты пробных отпечатков иллюстраций. Но если те же особые экземпляры изданий типографии Дидо XVIII века были единичны, начиная с середины XIX века французские типографии соревновались между собой за деньги библиофилов, изготавливая одну книгу порой в более чем десяти вариантах, с различной нумерацией (имею в виду арабскую для более дешевой части тиража и римскую – для «особой»), при этом издавая еще и специальные экземпляры «сверх тиража»… Словом, этот сегмент в Европе быстро превратился в некоторую «динамично развивающуюся» область книгопечатания, которая пыталась таким образом сохранять исключительность печатной книги в наступившей эре массового книгоиздания.
Естественно, что на фоне того безбрежного моря, которое представляло собой книгоиздание со второй половины XIX по первую половину XX века, должен был существовать островок для «ценителей настоящей книги», в основном просто богатых людей, за счет которых и развивалась область так называемых библиофильских изданий. Именно поэтому ныне, когда берешь в руки большинство из них, главная их прелесть – в замечательной бумаге, тогда как и шрифт, и иллюстрации, да и зачастую самый текст оказываются образчиком нелучшего вкуса.
При этом такая всеевропейская мода неминуемо должна была оставить среди множества библиофильской продукции как вполне качественные образцы, так и несомненные шедевры. Обычно последние связываются с участием в издательской деятельности какого-либо даровитого художника или же блестящего эстета в области шрифта и типографического искусства вообще. Многие вспомнят в этой связи англичанина Уильяма Морриса и его Kelmscott Press и будут совершенно правы. Или же то множество книг, иллюстрации к которым были выполнены лучшими европейскими художниками и отпечатаны литографией братьев Мурло в Париже; да и вообще: книги, снабженные оригинальными иллюстрациями Анри Матисса, Марка Шагала и других художников столь же выдающегося дарования и известности, оказываются наиболее значительным, особенно в ценовом плане, сегментом в области библиофильской книги.
В России же библиофильское книгоиздание шло, как и все остальное, своим собственным путем. Во-первых, само развитие этого жанра сильно запоздало: по-настоящему библиофильские издания появляются в России только к концу XIX века, притом и они единичны. Это фолианты В. Г. Готье, который выпустил в роскошном, но одновременно изящном исполнении произведения А. С. Пушкина. В отечественном книгоиздании вообще изящность редко уживается с роскошью: как только преследуется цель выдать в свет нечто дорогое, то вкус и изящество спешно уступают место «богачеству». Но в данном случае издателю удалось обогатить русскую полиграфию действительно замечательными книгами – в 1891 году вышла в свет «Капитанская дочка», в 1893 году – «Евгений Онегин»… И хотя считается, что основная ценность этих книг в иллюстрациях П. П. Соколова, в действительности главное их достоинство – в высочайшем уровне полиграфического исполнения, бумаге, типографическом наборе, удачно избранном формате (малая четвертая доля)… Словом, именно в том, что отличает библиофильское издание от рядового.
Как кажется, помыслы В. Г. Готье в действительности являли собой попытки привить на русской почве французские традиции, притом попытки в общем-то неудачные, потому как численность публики, готовой откликнуться на такие издания устойчивым платежеспособным спросом, была на удивление мала. Начинание это сразу захлебнулось, если говорить о какой-то массовости библиофильского книгоиздания.
Собственно, в дореволюционные годы мы можем назвать только одно издание, истинно библиофильское – напечатанное А. С. Сувориным в 1888 году «Путешествие из Петербурга в Москву». Но оно обязано своим успехом и известностью не библиофильскому характеру – хотя напечатано чисто, а слоновая и японская бумага взяты хорошего качества, – а исключительно тексту этого произведения. Цензурный запрет на это творение Радищева, снятый сугубо ради малотиражного выпуска для библиофилов, принес издателю серьезную материальную выгоду, а самой книге – известность. Но, как бывает с библиофильскими изданиями, оно в любом печатном каталоге провозглашается в качестве «библиофильской редкости», обсуждается корректурный недосмотр, когда А. Н. Радищев стал А. И. Радищевым, а на деле – книга встречается с завидным постоянством, просто достаточно дорого оценивается. При этом, говоря о частном случае суворинского Радищева, нужно отдать должное издателю, напечатавшему, имея на то возможность, много больше заявленного числа экземпляров, которые ныне и попадаются наряду с учтенными. В таковых обычно не был проставлен (или проставлен иначе) номер экземпляра.
Также в дореволюционной России делались попытки развить и другую область библиофильского книгоиздания – миниатюрную книгу. Не слишком сочувствуя ее собирателям, скажем, что и здесь есть несколько действительных шедевров. Прежде всего – издание басен Крылова 1855 года, которое было у нас только один-единственный раз, да и то мы не смогли тогда его удержать, а потом оно, по непререкаемому правилу антикварной книги, больше нам не попалось.
Существует мнение, что и русская футуристическая книга может почитаться «библиофильским книгоизданием», однако вряд ли возможно такое принять сочувственно. Обращение футуристов к нетрадиционным полиграфическим материалам, форматам, формам, видам печати преследовало иные цели, было адресовано иной публике, нежели библиофилы, потому и предметом собирательства футуристическая книга стала уже по прошествии десятилетий с момента выхода книг в свет.
И понятие, которое ассоциируется в России с библиофильской книгой, связано исключительно с началом ХX века, когда, подобно истинно библиофильским европейским издательствам, в России возникли и смогли некоторое время просуществовать несколько центров библиофильского книгоиздания. В дореволюционные годы вряд ли можно отметить издательства – это были скорее полиграфические предприятия, которые оказались источниками таких изданий. Я разумею здесь в первую очередь типографию «Сириус» в Петербурге, основанную тремя увлеченными любителями искусства – М. Н. Бурнашевым, С. Н. Тройницким и А. А. Трубниковым. Вся продукция, которая вышла со станов «Сириуса», – будь то журналы «Старые годы», «Русский библиофил» или же прочие издания, которых, честно говоря, не было столь много (но среди них – «Что есть табак» А. М. Ремизова), по праву считается библиофильской.
Можно возразить, предъявив в качестве аргумента то, что практически никогда издания типографии «Сириус» не были нумерованными и лишь в исключительных случаях они имели именные экземпляры. Но здесь-то и состоит главное отличие библиофильского издания – оно прежде всего должно быть особым образом полиграфически издано и, таким образом, сразу имеет свою – библиофильскую – аудиторию. Что же касается библиофильского изыска в виде нумерации экземпляра, это лишь дополнение к общей картине, но не ее суть. Поэтому книга, изданная обычно или даже малоопрятно, но с проставленным на ней номером конкретного экземпляра, не становится библиофильской. Впрочем, это не мешает предприимчивым издателям нумеровать тираж, дабы придать порой совершенно ординарным изданиям «библиофильский» вид.
Безусловно, в жанр библиофильских изданий попадает продукция библиофильских организаций – Ленинградского общества библиофилов, Ленинградского общества экслибрисистов, Русского общества друзей книги. Их издания различны и неравнозначны. Если в ЛОЭ основная ценность состоит в выпусках «Трудов ЛОЭ», а остальные их издания в общем-то скорее библиофильские безделицы, то у ЛОБ особенно нужно отметить книгу С. А. Мухина «Судьба одной библиотеки» (1929), которой сверх объявленного нумерованного тиража в 100 экземпляров было отпечатано и значительное число на обычной бумаге; но «главной книгой» ЛОБ заслуженно почитается «Альманах библиофила», который «счастливым» для любого коллекционного издания образом был преследуем превратностями цензуры (оттуда изымалась неполиткорректная в условиях советского равноправия полов статья «Женщина-библиофил»).
Русское общество друзей книги, располагавшееся в столице, радует собирателей много большим разнообразием: здесь и иллюстрированные издания, лучшим из которых считается пушкинский «Домик в Коломне» (1929) с ксилографиями В. А. Фаворского, и «Господин Бержере у Старицына» (1926) с портретом А. Франса, и так далее. Вообще, знакомясь ближе с продукцией РОДК, выходящей за границы памяток и проспектов заседаний, с грустью осознаешь, каким действительно любопытным было библиофильское движение 1920‐х годов.
Что же касается собственно библиофильских издательств, то их было несколько. Самое целостное, которое в общем-то является их эталоном, – книгоиздательство «Аквилон», существовавшее в 1921–1924 годах. Все их издания, числом двадцать два, отличает поразительная полиграфическая гармония и союзность иллюстраций, книжных украшений, шрифтового набора. И это достигнуто в те годы, когда возможности были крайне ограничены – и выбором бумаги, и шрифта… Участие же в изданиях «Аквилона» таких художников, как М. В. Добужинский, Б. М. Кустодиев, В. М. Конашевич, Д. И. Митрохин, К. П. Петров-Водкин и прочие, сделало его значимым еще и с чисто художественной точки зрения, а некоторые из изданий – шедеврами иллюстрированной книги 1920‐х годов. Кроме собственно полиграфического библиофильского исполнения, тиражи изданий «Аквилона» (обычно не превышавшие тысячи) нумеровались, и всегда печаталось несколько десятков именных экземпляров. Иногда художники раскрашивали акварелью некоторые из именных экземпляров.
Но начиная с 1930‐х годов библиофильская продукция в традиционном для книгоиздания понимании практически отсутствует в отечественном репертуаре. Можно отметить единичные издания – либо авторские серии эстампов, крайне редко – особые экземпляры массовых изданий. Подобные начали появляться уже на заре новой эпохи – в 1980‐х годах, когда удавка на шее российского книгоиздания начала ослабевать. И уже с 1990‐х издается достаточно всякого рода и качества книг, которые претендуют на «уникальность», однако в большинстве случаев они вызывают у коллекционера антикварной книги улыбку.
Букинистический магазин
То, как выглядит ныне в России букинистический магазин, – удивительное и в общем-то печальное зрелище. Я не говорю про ассортимент – он неизмеримо лучше, чем когда бы то ни было, но я говорю о принципах торговли. Экономическая модель букинистического магазина, выведенная веками традиционной торговли, умирает. Конечно, останутся единицы, но приговор этой сфере торговли в общем-то уже вынесен. У классической букинистической торговли ныне два палача, которые работают не покладая рук: интернет-торговля и неминуемое уменьшение читающей публики из‐за развития других технологий получения информации. Можно возразить, что коллекционеры книг не читают – они их собирают; но все-таки в значительной мере любовь к книге как к предмету вырастает на фундаменте хотя бы школьного чтения, а чаще – любви к чтению вообще.
В любом случае, несмотря на бесчисленное множество антикварных книг, которые сохранились до наших дней, численность букинистических и антикварных магазинов в мире будет лишь уменьшаться. В результате рынок оставит лишь нескольких игроков, которые не без труда станут продолжать свой труд.
Каков же принцип букинистического магазина, традиционно сложившийся в Европе и еще лет двадцать пять – тридцать назад казавшийся незыблемым? Прежде всего – это магазин, владелец которого является собственником помещения и как минимум совладельцем продающегося в нем ассортимента книг. Только имея свое помещение, лучше с большим подвалом или примыкающим складом, возможно заниматься торговлей книгами с необходимой широтой – покупать и вывозить библиотеки целиком, собирать комплекты, годами ожидая недостающих томов… Притом сам принцип антикварной книжной торговли вообще состоит в том, что книга или предмет могут ждать своего покупателя годами и даже десятилетиями; антикварная книга – это не просто торговля «длинных денег», это торговля длиннющих денег. Именно поэтому так были часты в Европе, Америке и в дореволюционной России целые династии букинистов-антикваров, поскольку товар этот только дорожает со временем (тут важно все-таки угадать направление либо как минимум не вкладываться в один раздел), и в результате придет некий человек, который купит книгу. Рано или поздно каждая антикварная книга дождется своего покупателя, нужно только уметь ждать.
Этот принцип, когда даже если не по наследству, но магазины переходили целиком, «со всеми потрохами» от владельца к владельцу, способствовал некоторой патриархальности самого бизнеса, необходимости знаний, памяти, умению правильно сформировать цену – не продешевить, но и не «заценить». Казалось, что так будет продолжаться и дальше. Но нет. Это равновесие букинистического мира постепенно было нарушено: некоторые книги стремительно стали (и становятся) ненужными – цифровые копии и pdf-файлы удобнее и не занимают места; огромному числу людей книгу заменил интернет. Но все-таки мы говорим про обычные букинистические книги; антикварные же, повторимся, – книги не для чтения, а для коллекционирования. И здесь свое черное дело сделали большие интернет-ресурсы для поиска книг: сразу же начали страдать именно антикварные магазины, поскольку нынешний покупатель редко шатается по магазинам и рыщет по полкам – он сидит в поисковой системе и отсматривает рассылки или тематические выборки. Кроме того, если речь идет о рядовой книге (а не о шедевре, когда ненужное раздумье навсегда лишит тебя приобретения), то я, к примеру, действую следующим образом. Бывая где-то далеко, я не покупаю книгу, а фотографирую заглавный лист; возвращаясь же домой, нахожу в Сети экземпляр и часто покупаю его намного дешевле, нежели виденный в магазине. Помимо этого, почтой порой легче его получить, нежели везти из дальних странствий заваленный книгами багажник или чемодан. Конечно, интернет-покупки имеют множество подводных камней, но в целом такая «оптимизация», когда ты покупаешь дешевле у другого книготорговца, становится правилом. В результате число магазинов Европы и Америки стремительно уменьшилось; целые массивы книг XIX–XX веков оказываются нужными исключительно заводам по переработке бумаги, а хранение большого числа книг всегда стоит каких-то средств. Дешевле оказалось продать помещение со всеми потрохами, чем продолжать букинистическую торговлю при современных условиях. Одновременно рынок оказался наводнен «холодными книжниками», которые торгуют не выходя из дома, не обременяя себя ни помещением, ни штатом, ни порой даже налоговыми выплатами.
Кто же выжил? Тот, кто не сильно увлекался «макулатурой», отдавая предпочтение редким (а иногда и просто дорогим) антикварным книгам; тот, кто понимал, что есть книги, на которые можно завысить цену, но есть и такие, которые нужно продавать ради существования своего бизнеса без всякой жалости, просто чтобы избавиться. Как когда-то полагали, что книги середины XX века всегда будут иметь своего покупателя (к примеру, обычные альбомы-монографии стоили в 1980‐х годах дороже рядовых книг XVIII века, то же касается многих «Литературных памятников» и тому подобного), но уже в 1990‐х это оказалось совершенно ошибочным; так и рядовые европейские издания последних двух столетий оказываются отжившими свой век. Остаются «вечные ценности» – настоящие книжные редкости; как редкости былых веков, так и нарождающиеся, потому что каждая эпоха плодит свои предметы библиофильских мечтаний.
Торговля антикварной книгой в России после 1917 года – жалкие остатки того величия, которое она пережила в начале ХX века. 1917 год подписал приговор любой частной торговле; и если внутренняя торговля еще как-то дожила в коматозном состоянии до конца НЭПа, то торговля с заграницей была под запретом, поскольку вся внешняя торговля была в СССР монополией государства. То есть, собственно, обычный способ, которым были созданы многие замечательные собрания, когда по каталогам западных фирм можно было выписать себе нужный предмет (вспомним именно таким образом созданное великолепное собрание Н. П. Лихачева), ушел в прошлое. Кроме того, не было и финансовой возможности что-либо выписывать из‐за рубежа, не говоря уже о том, чтобы можно было вести антикварный бизнес. Монополия в руках государства вылилась в создание АО «Международная книга» – лучшей в XX веке русской антикварной фирмы, которая была единственным поставщиком книг из СССР за границу и в условиях плана на валютную выручку предлагала невиданные шедевры любому обладателю твердой валюты. Конечно, и там вы не нашли бы ни пушкинских рукописей, ни «Путешествия из Петербурга в Москву», но в целом репертуар этих каталогов недосягаем для нашего времени.
После Второй мировой войны букинистическая торговля вошла в цивилизованное по-советски русло – магазины были обеспечены справочниками-ценниками, которые создавались в цитадели теоретической разработки букинистической торговли – Госкомпечати; в таких каталогах напротив каждого наименования была указана цена; превышать ее можно было лишь незначительно, при наличии оговоренных на такой случай особенностей экземпляра. Поскольку ценники эти устаревали постоянно, то знающие собиратели наотрез отказывались нести в магазин «каталожные» книги, продавая их помимо букинистических магазинов; отдушиной служило то, что немало книг все-таки не попадали в такие ценники, и ценообразование на них зависело от произвола товароведа.
Конечно, никаких больших запасов в советских магазинах не имелось, и наценка при комиссионной торговле также была стандартной (20%). Не было и речи о том, чтобы при магазине существовал склад или подобные атрибуты цивилизованной антикварной торговли – ведь самый принцип советской торговли не допускал затоваривания, к тому же нужно было постоянно «выполнять и перевыполнять» план реализации. Поскольку «Социализм – это учет», то следовало все всегда прописывать, заполнять огромные простыни списков… Покупка библиотеки целиком казалась делом немыслимым.
Я уж не говорю о том, что сдавать в букинист можно было далеко не все книги – ведь кроме каталогов-ценников существовал и внушительных размеров печатный «Список книг, запрещенных к распространению в книготорговой сети», и входившие в него книги (а часто все сочинения перечисленных авторов) не принимались в магазины. Да и те, которые принимались, перед выдачей в торговый зал просматривал специальный цензор, который ставил рядом с новой ценой свой номерной штампик, размером 10 × 14 мм, без которого книга не могла быть выдана в торговый зал. Наверное, будет любопытно, как расшифровывается информация такого штампа: буква в верхней части – первая буква названия населенного пункта, в котором находится магазин; цифра внизу слева – номер магазина, цифра внизу справа – персональный номер товароведа, которые в 1955 году, в связи с упразднением цензоров при букинистических магазинах, приняли на себя новую ответственность по отсеву книг с точки зрения цензуры.
Кроме того, до последних лет СССР законом запрещалась продажа через букинистические магазины книг без выходных данных, книг с грифами («ДСП (Для служебного пользования)», «Секретно» и тому подобное), книг с библиотечными печатями, «если они не погашены в установленном порядке». Эти требования были строги и вошли даже в правила, утвержденные приказом Госкомпечати в 1990 году.
Отдельно нужно сказать о продаже редких и особо ценных изданий, которые, собственно, и представляют для коллекционеров первостепенный интерес. Все правила букинистической торговли требовали направлять их в государственные хранилища; вот как выглядит формулировка инструкции 1990 года: «При покупке магазином уникальных изданий, представляющих большую научную, художественную или историческую ценность, директор магазина должен сообщить о них государственному книгохранилищу или музею, и только в случае их отказа от покупки эти издания передаются в торговый зал для продажи».
Такая система сама собой провоцировала бурное существование черного рынка, развитие которого сдерживалось государством посредством статьи 154 Уголовного кодекса РСФСР – «Спекуляция». И хотя в советские времена для осуждения по уголовной неполитической статье требовалось собрать необходимые доказательства – когда наступала надобность провести профилактику, такое делалось вполне четко и с соблюдением всех формальностей. Министерство добра и правды всегда заботилось о нравственном состоянии граждан. Благодаря этой заботе львиная доля книжных перекупщиков имела в своем багаже эту статью, а заметное число не имевших – были на коротком поводке у людей в погонах.
Освобождение букинистической торговли наступило вместе со всеобщей свободой. Довольно быстро, как только было разрешено частное предпринимательство и была отменена соответствующая статья УК, наступил, притом стремительно, расцвет букинистической торговли, который стимулировался как собственно свободой торговли, запретом цензуры, так и свободой от документооборота – в частных магазинах книги стояли на череде полок, можно было рыться в них, находить жемчуг в грудах известной субстанции. Организации «груд» как раз и способствовал тот факт, что можно было купить скопом большую библиотеку, разделить ее по своему разумению, расценить ее, написав карандашом цену на каждой, и сразу отправить в продажу. При этом оформлялась документально вся покупка целиком (число книг и сумма), а при продаже книг выбивался чек, но этим документооборот ограничивался.
Теперь, когда новая Россия стремится не просто догнать Россию советскую, но и даже ее перегнать, опять наращивается документооборот: каждая книга и в магазине, и на складе должна быть оформлена, даже если это так называемые запчасти – фрагменты книг для замены, на случай исправления дефектных экземпляров… Конечно, такая система сама по себе вынуждает букинистов отказываться от больших объемов, а уж от недорогих книг – в особенности.
Но главная беда – невыносимо высокая стоимость торговых помещений, необходимых для антикварной торговли. В сущности, для хорошего магазина нужно иметь помещение в собственности, иначе вместо получения удовольствия и прибыли букинист будет денно и нощно думать об уплате аренды. Это не должен быть подвал, потому что рано или поздно ваше имущество будет залито или фекалиями, или кипятком. Но поскольку ныне в России расчет идет лишь на «быстрые» деньги, можно сказать на моментальные, то любые вложения в такой бизнес, как букинистическая торговля, оказываются если не убыточными, то наполненными тяготами, страхами, многочисленными рисками. Именно поэтому собственно букинистические магазины умирают.
Сохранились, или народились, несколько магазинов, на прилавках которых можно увидеть достаточное число действительно редких книг в пристойном виде. Это обычно объясняется богатым прошлым их владельцев или совладельцев – никогда нельзя создать хороший магазин антикварной книги, не имея к тому: а) серьезных книжных запасов и б) теоретических и практических знаний в указанной области (говоря современным языком, мозгов). А поскольку серьезный книжник за десять-пятнадцать лет работы уже сам собою представляет магазин, то время от времени образуется цивилизованный способ для продажи книг, ведь иначе можно в них утонуть, да и жить книжнику на что-то нужно, к тому же поиск средств для покупки книг – постоянная важнейшая необходимость.
Для некоторых антикваров магазин – это склад тех книг, которые он не смог сбыть сразу после покупки. М. С. Гольдин, умный и умелый антиквар, называл свой магазинчик на Тверской не иначе как «кладбище моих ошибок».
Бумага
Бумага – основной материал книгопечатания. Мы говорим «основной», потому что кроме бумаги для книгопечатания массово использовался и пергамен, и даже шелк.
Изобретенная в Китае, тряпичная бумага в Средние века приходит в Европе на смену пергамену (начиная примерно с XII века). И хотя некоторое время с Востока ввозилась бомбицина – плотная волокнистая бумага из льна, толщина и мягкость которой, по-видимому, были следствием отсутствия сильных винтовых прессов для отжима, но для письма она употреблялась совсем недолго и уже в XIV веке уступила место традиционной тонкой тряпичной бумаге.
Занимаясь антикварной книгой, важно понимать, что старинная бумага – это не просто нечто «сваренное из тряпок», а много более сложное (и интересное) явление. Ибо каждый, кто имеет дело со старой бумагой, – и историк, и палеограф, и архивист, и библиотекарь, и антиквар, и коллекционер – должен представлять себе и суть процесса изготовления, и способы употребления бумаги в прошедшие века. Эти знания не просто добавят эрудиции – они необычайно помогут в профессии, позволяя решать трудные вопросы экспертизы и датировки книг и рукописей.
Судя же по тому, что не только антиквары-букинисты, но и дипломированные исследователи бумагу знают из рук вон плохо, дело это не такое легкое, каким может показаться. Исключение составляют специалисты по средневековым и древнерусским рукописям, однако их интересуют исключительно водяные знаки для датировки и они теряются в памятниках последних трех веков.
Бумага в прежние времена производилась на бумажных мельницах. Это были именно мельницы, потому как для приведения в движение устройств для измельчения тряпья, прессов, молотов требовалась сила воды, передающаяся от большого колеса, приводимого в движение водным потоком. По своему принципу бумажные мельницы близки с зерновыми, и нередки случаи, когда в том же строении мельницы после зерновой устраивалась бумажная и наоборот, с той лишь разницей, что в зерновой мельнице приводились в движение жернова. Собственно, водяные мельницы устраивались и для распила дерева, ковки железа, дубления кож и так далее. Хотя в некоторых странах и употреблялись другие приводы для механизмов – от быков до ветряных мельниц, – необходимость воды в любом случае делала удобными именно водяные бумажные мельницы.
Поскольку требуется не просто вода, а много воды, притом ее чистота является ключевым условием для производства качественной бумаги – вода влияет как на цвет, так и на оттенок, а значит, в конечном счете и на ее вид (сорт), – то наиболее удобным было устройство бумажной мельницы на полноводной реке, но не в городе, а на серьезном отдалении, в верховьях рек; причем устроители избегали соседства с другими мельницами (лесопильными, кожевенными, зерновыми) и вообще с каким-либо производством. Вода не просто приводила в движение механизмы: она еще и постоянно участвовала в процессе бумажного производства. Суть этого процесса состоит в следующем.
Исходным материалом для бумаги до конца XVIII столетия было действительно тряпье, и название «тряпичная бумага» полностью справедливо. Качество исходного материала – тряпья – влияло и на сорт бумаги, который из него получался. Наиболее качественная (тонкая и белая) производилась из некрашеного льняного тряпья, менее качественная (писчая, недорогая типографская) – из цветного льняного и более грубого тряпья; хлопковое тряпье служило исходным материалом для писчей бумаги, то есть непригодной для типографских работ по своему низкому качеству; шелковое и шерстяное тряпье не столь податливо для измельчения, а потому оно также шло на упаковочную и прочую бумагу низшего сорта, в том числе на картон, который назывался в России XVIII века «полетурой». Отдельно отметим, что чем более изношено было тряпье, тем легче оно перемалывалось в массу и тем лучшего качества бумага из него могла быть изготовлена.
С распространением в Европе книгопечатания нужда в тряпье для бумажных мельниц постоянно возрастала: целые артели действовали по всей Европе и скупали тряпье для нужд бумажного производства, а многочисленные законы как регламентировали торговлю тряпьем, так и запрещали вывоз тряпья за границу. Наибольший импорт тряпья был в Англии – она завозила его даже из России.
Дефицит тряпья подталкивал к поиску новых источников сырья для бумажного производства, и опыты эти велись постоянно: в XVII веке производилась бумага из водорослей (в Нидерландах), из асбеста (в Англии), в начале XVIII века европейцы пытались использовать для этой цели пеньку, но конопляная бумага, хотя и крепкая, все-таки оказалась непригодной для типографского использования. В 1719 году в череде этих опытов было и предложение французского естествоиспытателя Рене Реомюра, изучившего принцип устройства осами своих гнезд: использовать для производства бумаги древесину. Но оно было воспринято со скепсисом, а потому производство бумаги из древесины серьезно опоздало.
Итак, когда тряпье было собрано и привезено на бумажную мельницу, начинался процесс превращения его в бумажную массу:
1. Сортировка, которой чаще занимались женщины. Тряпье обычно разбиралось на три основных сорта – некрашеный лен, крашеный лен и хлопок, остальные ткани. Но основную трудность при сортировке представляло то, что тряпье надлежало разрезать на небольшие куски – посредством как ножей, так и простых механизмов. Работа по сортировке была очень трудна, а грязное тряпье было постоянным источником самой разнообразной заразы.
2. Варка. Теперь, когда тряпье рассортировано и разрезано на небольшие куски, каждый сорт тряпья – сорт будущей бумаги – надо было вываривать в котлах с известью, причем не в одной воде, дабы удалить максимально краску, грязь, сало и прочее, что оно вобрало в себя за долгую жизнь.
Поделиться книгой: