Последние ратники. Бросок волка

— Хм. Чудное имя. Ромей что ли? И кого ты там слушаешь?

— Нормальное имя. Церковный служитель. Из Царьграда.

— Что из Царьграда, то ясно, раз ромей, — проявил удивительную осведомленность раненый дикарь. — А вот про то, кому ты там служишь, я так и не понял.

— Никому он не служит. Он вроде волхва нашего, что капище блюдёт.

— А-а-а. Понятно. Колдун, значит. А меня Котел звать. Тот, что тебя своим задом чуть не прихлопнул — Перстень. Он у нас старшой. Хром ещё, однорукий. Ну, и Ромей.

— Ромей? Среди вас есть грек?

— Нет, греков среди нас нет. А Ромей есть. Чего молчишь-то, степняк? — хохотнул Котел. — Тобой тутошний хозяин интересуется. Видать, по вашим ромейским… хм… надобностям. Баб здесь нет, так что…

— Болтаешь много, — донесся недовольный голос человека, чье имя, видимо, по варварскому разумению символизировало большее благородство. Перстень, в конце концов, не Котел. — Ты, грек, как сюда попал? Что-то далековато, по-моему, отсюда до Византии.

«Знал бы ты, насколько далековато до настоящего моего дома», — подумал Яков, но вслух этого произносить, понятно, не стал. Нутром чуял — перед местными лучше держать язык за зубами. Даже несмотря на то, что Никодим его, похоже, подставил и бросил.

За те несколько дней, что, связанный, он трясся по здешним разбитым дорогам, отсчитывая собственными ребрами каждую кочку и колдобину, успел понять: жизнь его стоит гораздо меньше, чем он когда-нибудь мог себе представить. С другой стороны, осознавал, что зачем-то нужен этим людям. Иначе никто бы с ним возиться не стал, убили бы сразу же, как того бедолагу в тёмной харчевне. Правда, то, что он все еще оставался жив, вовсе не означало, что пребывал в добром здравии. Татям монашек нужен был живым, но совсем не обязательно — здоровым. Били часто, по делу и без. По делу — это когда Сычу в очередной раз приходила в голову мысль порасспросить книгочея, что ему известно о личном номере на медальоне пропавшего лазутчика. А так как Яков не знал ничего, не было такого случая, чтобы после такого разговора не был отмутужен.

Поэтому, когда новые знакомые завели разговор на темы, в прямом смысле набившие ему шишек, понял — возможно, сейчас снова будут охаживать.

Вдруг Сыч решил пойти на хитрость и подбросить ему в поруб своих людей?

Пришлось пересказывать историю в сотый, наверное, раз. Слушали его молча, не перебивая.

В порубе вновь повисла тишина. Какое-то время ее нарушало только хриплое дыхание Котла, которому, судя по всему, рана доставляла гораздо больше неудобств, чем он хотел показать. Или однорукий доктор осмотр проводил болезненнее, чем ожидалось.

— Что мы теперь знаем? — буркнул Перстень.

— То, что взяли нас не простые станичники, — подал голос угрюмый лекарь Хром.

— Опять-таки, вожак их Сыч — из боярских людишек, — выдохнул Котёл. — Как там колдун сказал? Клин вроде того боярина кличут. Как, прям, знакомца нашего безрукого лекаря. Осторожнее, зараза, больно же!

— И что ж мы имеем? — прогудел Перстень. — Боярин Клин Ратиборыч за какой-то надобностью выкрал из Киева царьградского волхва, подослал убийц к тиуну Овнища, а здесь, в окраинных лесах, распотрошил схрон с какой-то ядовитой гадостью и собрал невесть зачем ватагу татей. Чтобы нас ждала. Зачем? Слышь, однорукий, не знаешь случайно?

— Догадываюсь, — вдруг огорошил Хром невесёлым тоном. — Только боюсь, вам это очень не понравится.

— Да ладно. Куда уж хуже…

— Помните, я вам говорил, что они бочки с газом выкрали?

— Посидим тут пару дней, и яма эта станет куда похлеще ядовитой бочки, — хмыкнул Котёл.

— Угадал. Всё это похоже на то, что на нас собрались провести испытания. В поруб этот газ запустят и поглядят, что будет. Должны ж знать, с чем дело имеют…

— Чего? По-человечески можешь объяснить? Тут твои загадки никто нихрена не понимает.

Кто как. Яков, например, в животе которого похолодело от ужаса, понял. Правда, ему показалось странным, откуда этот однорукий абориген знает слово «газ».

— И что теперь? — с упавшим сердцем прошептал он.

— Будем выбираться. Я, прежде, чем покинуть разграбленный схрон, прихватил кое-что с собой.

— Хвалю, — прогудел Котёл. — Только я у тебя ничего такого, когда нас обыскивали, почему-то не заметил.

— Потому что я замотал это в твою повязку.

ХХХ

Когда вечером откинулась крышка люка, и на сырой пол, мерзко чавкнув, плюхнулась ёмкость явно не здешнего происхождения, они к этому были готовы.

— Эй, там, наверху! — зло гаркнул Перстень. — У нас тут раненый помер. Скоро смердеть начнёт. И этот, что здесь до нас сидел, сомлел. Уж весь день валяется этак. Вытащите их отсюда, все ж загнемся!

— Угадал, — злобно усмехнулись сверху. — И раньше, чем ты думаешь.

Крышка гулко захлопнулась. Громыхнула задвижка. Как только тьма вновь затопила поруб, споро разделавшись с хиленьким отсветом горевшей наверху лучины, немногословный яшкин «соотечественник» тут же шепнул:

— Трое.

Знать больше ничего не требовалось.

Особенно если учесть, что в наступившей тишине все отчётливо уловили тихое шипение, идущее от бочки.

Все вояки тут же ринулись к ней.

— Она что, и правда железная?! — недоверчиво прогудел Котёл. — Это где ж её ковали?

— Да какая в задницу разница! — ругнулся Перстень. — Ищите, где из неё тянет! Калека, сколько нужно этого говна вдохнуть, чтобы копыта склеились?

— Не знаю. Но лучше вообще нисколько.

— Вот спасибо, утешил.

Бранились они приглушённо не только потому, что боялись выдать себя стражникам. У каждого из них — и даже у Яшки — нижняя половина лица была обмотана тканью, очень сильно напоминающей эластичный бинт. Именно его Хром размотал с раны Котла. Не то, что говорить — дышать-то через этот материал было предельно тяжело. Что в их теперяшней ситуации, впрочем, оказалось благом.

Если, конечно, не считать того, что однорукий настоял: эту повязку непременно следует смочить. А так как воды, разумеется, ни у кого не нашлось…Словом, сырая вонь подземелья теперь ощущалась ими не так уж и остро.

— Нашёл! Они просто сверху затычку вынули.

— Где там твой валик, хромой?

— Не зуди ты под руку! Сую уже!

— Бочка, чай, не девка, быстрее пихай. Не захнычет. Подохнем же все к такому-то лешему, пока ты её любовно огуливаешь барахлом своим.

— Сейчас плюну на всё, и охаживай тогда её своим барахлом, раз такой умный! — прошипел однорукий раздражённо. — Говорю ж — спешка тут вообще ни к месту. Плотно надо закупорить, чтоб не подтравливало. А тут темно вообще-то… Всё… Готово. Ещё бинт остался, сейчас сверху им плотно затяну, чтоб уж наверняка…

«Бинт. Газ. Железная бочка. Этот деревенский староста, пожалуй, подозрительно много знает для туземца», — покосился Яков на копошащийсяся над контейнером силуэт Хрома.

Когда брешь была законопачена, настал черёд второй фазы «освободительной операции».

Замысел Перстня был далёк от слов «тактика» и «стратегия». Его основу составляла одна лишь дурная внезапность. Если сторóжа наверху думает, что пленники в порубе сейчас заняты исключительно тем, что тихо дохнут, то ожидать их нападения, само собой, никто не станет.

А они возьмут — да и нападут.

Котел, стараясь ни проронить ни звука, нащупал склизскую стену, сдавлено ругнулся, уперся в нее руками и замер. Через какое-то время вновь послышалась короткая безмолвная возня. Тому, как человек, раны которого еще, должно быть, не то, что не затянулись, но даже кровить-то не перестали, смог сохранить гробовое молчание, «монашек» мог только поразиться. Подслушав планы варваров, он знал, что сейчас Перстень забрался на плечи раненого здоровяка и увечного тиуна. Какую Котел при этом испытывает боль, можно было лишь представить. А ведь сейчас ему станет еще хуже — на эту живую вежу взберется еще и таинственный ромей.

У них был один только шанс. Варвары собирались на едином выдохе вышибить крышку поруба. Дальше — как получится.

Ромей взобрался на загривок Перстня так ловко и бесшумно, словно ящерка шмыгнула меж камней.

— Раз, — еле слышно просипел Перстень. — Два.

— Три!!!!!!!!!!

Дружный выкрик, одновременно вырвавшийся из трех глоток, оглушил, должно быть, не только Яшку, но и тех, кто совершенно не ожидал его услышать. И уж, конечно, никак не предполагал, что под этот дикий вопль сбитая из крепких досок крышка лаза с треском вылетит из проема и грохнет об пол наружной стороной.

Ромея будто сдуло с плеч соратников. В неверном свете тусклой лучины Яшка успел увидеть лишь своих коллег по заточенгию, стоявших один на другом у противоположной стены поруба. Как он и думал, были они поперек себя шире, и угрюмой воинственностью от них веяло на всю избу. Правда, вместо ожидаемых книгочеем доспехов, на обоих болтались лишь изодранные и чем только не перемазанные нательные рубахи.

Спустя пару секунд Перстень, ухватившись за край лаза и что есть силы оттолкнувшись сапожищами от спин Котла с Хромом, исчез снаружи. Раненый воин, оказавшийся таким высоким и тучным увальнем, что любой боярин этой дикой страны умер бы от зависти, без единого звука сполз на пол. Он не шевелился.

Староста тут же захлопотал над ним, со знанием дела нащупывая пульс и заглядывая в зрачки.

Не самое, надо заметить, привычное занятие для войта зачуханого села на краю средневековой географии, снова отметил про себя Яков.

Наверху что-то отчаянно гремело, трещало и переворачивалось. Только однажды раздался звук, чем-то напоминающий не то стон, не то громкий выдох, но и он умер, так и не переродившись в крик.

Возня над головой длилась до тех пор, пока сверху, вновь едва не придавив книгочея, свалилось нечто тяжелое и неподвижностью своей очень напоминающее мешок цемента. Лишь когда он, наученный опытом ушибленных ребер, во второй раз увернулся от такого тюка, то понял, что за мешки на него сыплются. На искаженные предсмертной мукой лица убиенных он старался не смотреть. Благо, неровный свет, боязливо заглядывающий в страшный поруб из открытого лаза, загородил кто-то, наклонившийся сверху.

— Котел, ты как?

— Догадайся, — съёрничал Хром приглушённым от тугой повязки голосом. — У него открытая рана в плече и отравленный воздух вокруг. Давай ещё погутарим, чтобы ты уж точно знал, как он.

Тут же кто-то очень кстати опустил в лаз рассохшуюся лестницу, и научный сотрудник взлетел по ней наверх так споро и ловко, словно всю жизнь проработал грузчиком в порту. Выбравшись на поверхность, Яшка, еще плохо соображая, что делает, бочком-бочком двинул к самому темному углу разбойничьей избы. Там-то его и вывернуло наизнанку. Прийти в себя он не мог так долго, что даже не понял, как троице вязней удалось вытянуть наверх неподъемного здоровяка.

Пока однорукий «фельдшер» пытался привести его чувство, Перстень с Ромеем захлопнули крышку поруба и принялись деловито обшаривать хибару. Оружие, отобранное у татей, аккуратно сложили на стоявшем посреди узкой горницы столе, сыскали даже один толстый, пыльный, грязный, да побитый молью тулуп. На вопросительные взгляды пояснили, что при необходимости он мог сойти и за какой-никакой доспех. Не всякий сможет пробить его ножом. Нацепить его порешили именно на «монашка». Даже очухавшийся, наконец, но еле держащийся на ногах Котел был куда более полезным воем. Оружие разобрали споро. Особенно придирчиво осмотрели луки. Их оказалось два, и по скорчившемуся лицу Перстня Яков сделал вывод, что сколько-нибудь годными для дела он их не считал. Степняк, как обычно молча и без тени малейших эмоций выбрал себе лук покороче, набросил колчан со стрелами на плечо и проверил, насколько удобно и быстро выхватывается из-за пояса клевец, а из-за сапога — нож. Перебросившись с Перстнем парой еле слышных слов, беззвучно скользнул за дверь.

Тучный Котел успел подняться с пола и перебраться на лавку. Из оружия ему досталось копье с наконечником из грубого сырого железа и массивным, но неровным древком, сварганенным словно бы из первого попавшего под руки деревца. Его здоровяк походя, одним солидным движением воткнул в пол, чтобы случись чего, сподручнее было хватать. Яшка подумал, что так пригвоздить его не сумел бы и за весь день, пусть даже двумя руками, да с разбегу.

— Оружье у них какое-то неловкое, — как будто бы ни к кому не обращаясь, оглаживая твердой ладонью лезвие не то косы, не то меча, проговорил Перстень. — Может, и впрямь станичники обычные, а мы их принимаем невесть за каких воев?

— Будто стрел не видишь, — возразил Хром.

— Это да. Вот то и удивительно. Ватага — не ватага, рать — не рать. Откуда взялись, что тут забыли? Вот нелегкая дернула сюда сунуться. А, Котел? — последние слова были сказаны так, что сразу становилось ясно: о том, что влез в это непонятное дело, жалеть варварский воевода и не думал.

— Почему вы не по именам обращаетесь друг к другу? — не выдержал Яшка.

— Эко, брат, ты спросил. Вы там, в Царьграде своем, все такие дикие, или только ты один? — судя по тону, на сей раз Котел нисколько не шутил. — Имя свое кому ни попадя говорить не след. Им человек при рождении нарекается, богами. Это его самое первое и самое главное таинство.

— Так вы что же, со смертью об руку ходить не боитесь, а какого-то глупого сглаза оторопь берет?

— Дурак ты, ромей. Хоть и книжки читаешь. В сече, к примеру, думаешь, есть время, чтоб друг друга по батюшке да со всем вежеством величать? Это родители, да боги должны твое имя, при рождении данное, знать. А други называют так, как должным считают. Такое прозвище хоть и не настоящее, только чести да правды в нём, порой, поболе будет. Я вот чем тебе не Котел? А Ромей? Рыло свое скоблит, что ваш брат, да хитрый такой же. Пока ты ему двадцать слов, он с тебя сапоги сымет, да припрятать успеет.

Перстень тем временем заглянул на печку, откопал там покрытый ржавчиной нож, сунул его за голенище. Проверил и полати. Оттуда достал какую-то торбу с лямкой. В ней оказались три почти белые рубахи, портки и веревочный туесок. Вопреки яшкиным ожиданиям, он не стал надевать чистое на себя, а, изорвав одну рубаху на широкие полоски, принялся помогать однорукому ловкими и скупыми движениями перетягивать рану Котла. Судя по старым грязным повязкам, крови тот потерял порядком. Бугай не издал ни звука.

— Опарыши еще не завелись, — еле слышным голосом, в котором на сей раз лишь едва-едва слышны были нотки задиристого веселья, предположил Котел. — Что-то не слыхать, как челюсти их лущат.

— Это потому, что они тут сдохли уже все, — с каким-то диким варварским задором ответил Перстень. — Лежат, гниют. Воняют, хоть топор вешай. Давай хоть рубаху чистую наденем, чтоб на справного покойника похож был.

Вдвоем они с горем пополам нацепили чистую сорочку на плотное, перевязанное чуть не на половину тело Котла. Странно, но в одежде большой дружинник действительно казался разжиревшим боровом, а без нее — просто крупным, широким здоровяком, но никак не толстяком.

— Не сильно-то они хоронятся, — совершенно бесшумно переступив порог хибарки, объявил вполголоса Ромей. — Тут десяток хат, с сараями и клетями. На трех холмах раскиданы. Наша — на самой макушке того, что ближе к реке. Склон крутой, башку сломать можно. Но если спускаться по пологому боку в сторону леса, то пробираться придется через весь хутор.

— Значит, спускаемся к реке, — кивнул Перстень. — Подумаешь, задача. С нами всего-то двое увечных. И один бесполезный, — добавил он, глянув на Яшку. — Верёвка есть?

— Есть, — Ромей кивнул в сторону двери, возле которой на полу лежал толстый моток. — С колодца снял.

— Примотай ее пока к чему-нибудь. Да нужно двор проверить еще раз. Чтоб никто с ножом за спину не лез.

8. Химическое оружие (окончание)

Ночь встретила их приветливым стрекотом кузнечиков и сонным шелестом листвы на обступивших холмы деревьях. На небе, которое Яшка увидел впервые после многих дней пленения, весело подмигивали звезды. В нескольких местах на них наползли рваные лоскуты туч. Теплый ветерок приятно шевелил волосы на голове, обдавал лицо пряным духом лесных трав. Где-то за дальними оградами устроили ленивый перелай собаки. Весь мир в этот миг казался приветливым и донельзя дружелюбным. Но недолго.

Яшка запнулся обо что-то мягкое и едва теплое. В невысокой траве валялось тело дохлой собаки. Оно лежало на боку, пасть открыта, язык вывален наружу. Вот почему в этом дворе никакой пес не нарушил тайны их бегства.

Пару раз приходилось останавливаться, чтобы дать отдышаться Котлу. Тот хоть и храбрился, и сопротивлялся всякой попытке оказать ему помощь, все равно едва не валился с ног. Пока они еле-еле дотащились до края холма, на макушке которого торчала хатка с соломенной крышей и ровненькими пристройками, степняк уже успел накрутить один конец веревки вокруг столба, подпиравшего пологий скат крыши над погребом. Второй держал в руке.

— Нужно вокруг пояса обмотать, — свистящим шепотом пояснил он. — Котел, пойдешь первым.

— Когда это я первым драпал?! — взвился было бугай, но потом добавил уже спокойным тоном. — К тому же у меня пояс пока отыщешь — утро настанет. Задница сразу в подмышки перерастает. Пусть малец.

— А если станичники внизу сторожу выставили? Хрен их знает, раз здесь никого не видать, — шепот лысого военачальника начинал наливаться свирепыми нотками. — Давай, подымай руки! А то за шею привяжу, не посмотрю, что и ее у тебя нет — плечи сразу в уши перерастают!

Когда здоровяка обвязали веревкой чуть выше воображаемой талии, сами еле успели схватиться за нее — он так свирепо ринулся вниз, словно там его ожидала гуща сечи. Топор заткнул за пояс, одной рукой схватился за канат, другой, помятую наставления степного своего соратника, вцепился в копье.

— Следующим пойдешь ты, — тон Перстня был таким, что сразу стало ясно — не совета спрашивает у степняка, а приказывает. Тот, впрочем, и не подумал перечить. Сам обвязал себя, пропустив веревку подмышками, схватил лук в зубы, вцепился обеими руками в канат и одним прыжком сиганул вниз, разом скрывшись из виду. Помогать ему не пришлось, только вытягивать веревку обратно, когда степняк достиг дна и подергал за нее — я, мол, на месте.

Яшку спустили быстро. Однорукого, на удивление, тоже. Перстень полез последним. Задрав голову наверх, Яков на глаз определил, что высота тут была метров десять. Когда спускали его самого, то она казалась больше как минимум вдвое. Массивный, плечистый силуэт воеводы на миг завис над обрывом, а затем он оттолкнулся ногами от кромки крутого склона, пролетел примерно три сажени, вновь уткнулся стопами в песчаный срез косогора. В третий прыжок он уже преодолел бóльшую часть спуска, и «монашек» уже поверил было в то, что всё плохое, наконец, осталось позади.

Именно в момент наверху вдруг что-то оглушительно треснуло, и резкий звук этот словно нож вспорол ночную благодатную тишь. Треск перерос в грохот: протяжный, с перекатами. Сразу же отовсюду послышался злой людской гомон, невидимые с подножья холма собаки надорвали глотки, зайдясь в хриплом лае.

— Как чувствовал, что больно гладко уходим, — вздохнул Котел, крепче сжимая древко копья и неосознанно второй рукой шаря по поясу в поисках топора.

В этот миг с короким «кхэком» грянулся спиной о землю Перстень. Впрочем, на ноги он вскочил споро, не дав никому усомниться в том, что с ним все в полном порядке. Хотя, прикинул про себя Яков, доведись ему грохнуться с такой высоты, одним испугом он бы явно не отделался. Бросив на землю бесполезную веревку, которая вроде бы стала длиннее, воевода недовольно рявкнул:

— Столб, холера ему в бок, сломался. Вроде новый, а туда же — подгнил к ядреной матери. Все, ходу! Добегаем до реки, потом вверх по течению, сколько сможем. С собаками пойдут, хоть следы спутаем.